— Довольно смеяться! Это глупо. Откуда вы все знаете? Это глупо, говорю вам. Я
ни во что не верю, и оттого я все допускаю. Пожми мне руку, Вандергуд: они все глупцы, а я готов допустить, что ты — Сатана. Только ты попал в скверную историю, дружище Сатана. Потому что я все равно тебя сейчас выгоню! Слышишь… черт.
«Эй, вы! Я ничего не знаю, не понимаю,
ни во что не верю и вот — говорю вам это честно! А все вы — притворяетесь верующими, вы — лжецы, лакеи простейших истин, которые вовсе и не истины, а — хлам, мусор, изломанная мебель, просиженные стулья».
Вы не дорожили ничем — даже приличиями, были небрежны в мыслях, неосторожны в разговорах, играли жизнью, сорили умом, никого и ничего не уважали,
ни во что не верили и учили тому же других, напрашивались на неприятности, хвастались удалью.
Он молился, роптал на судьбу, бранил себя, бранил политику, свою систему, бранил все, чем хвастался и кичился, все, что ставил некогда сыну в образец; твердил, что
ни во что не верит, и молился снова; не выносил ни одного мгновенья одиночества и требовал от своих домашних, чтобы они постоянно, днем и ночью, сидели возле его кресел и занимали его рассказами, которые он то и дело прерывал восклицаниями: «Вы все врете — экая чепуха!»
Неточные совпадения
И поэтому,
не будучи в состоянии
верить в значительность того,
что он делал,
ни смотреть на это равнодушно, как на пустую формальность,
во всё время этого говенья он испытывал чувство неловкости и стыда, делая то,
чего сам
не понимает, и потому, как ему говорил внутренний голос, что-то лживое и нехорошее.
Он стоял, смотрел и
не верил глазам своим: дверь, наружная дверь, из прихожей на лестницу, та самая, в которую он давеча звонил и вошел, стояла отпертая, даже на целую ладонь приотворенная:
ни замка,
ни запора, все время,
во все это время! Старуха
не заперла за ним, может быть, из осторожности. Но боже! Ведь видел же он потом Лизавету! И как мог, как мог он
не догадаться,
что ведь вошла же она откуда-нибудь!
Не сквозь стену же.
Она была очень набожна и чувствительна,
верила во всевозможные приметы, гаданья, заговоры, сны;
верила в юродивых, в домовых, в леших, в дурные встречи, в порчу, в народные лекарства, в четверговую соль, в скорый конец света;
верила,
что если в светлое воскресение на всенощной
не погаснут свечи, то гречиха хорошо уродится, и
что гриб больше
не растет, если его человеческий глаз увидит;
верила,
что черт любит быть там, где вода, и
что у каждого жида на груди кровавое пятнышко; боялась мышей, ужей, лягушек, воробьев, пиявок, грома, холодной воды, сквозного ветра, лошадей, козлов, рыжих людей и черных кошек и почитала сверчков и собак нечистыми животными;
не ела
ни телятины,
ни голубей,
ни раков,
ни сыру,
ни спаржи,
ни земляных груш,
ни зайца,
ни арбузов, потому
что взрезанный арбуз напоминает голову Иоанна Предтечи; [Иоанн Предтеча — по преданию, предшественник и провозвестник Иисуса Христа.
— Один ты заперла мне: это взаимность, — продолжал он. — Страсть разрешается путем уступок, счастья, и обращается там, смотря по обстоятельствам,
во что хочешь: в дружбу, пожалуй, в глубокую, святую, неизменную любовь — я ей
не верю, — но
во что бы
ни было,
во всяком случае, в удовлетворение, в покой… Ты отнимаешь у меня всякую надежду… на это счастье… да?
Очевидно,
что губернатору велено удержать нас, и он ждал высших лиц, чтобы сложить с себя ответственность
во всем,
что бы мы
ни предприняли. Впрочем, положительно сказать ничего нельзя: может быть, полномочные и действительно тут — как добраться до истины? все средства к обману на их стороне. Они могут сказать нам,
что один какой-нибудь полномочный заболел в дороге и
что трое
не могут начать дела без него и т. п., —
поверить их невозможно.