Неточные совпадения
Если гости, евшие и пившие буквально день и ночь, еще не вполне довольны угощением, не вполне напелись своих монотонных песен, наигрались на чебызгах, [Чебызга — дудка, которую башкирец берет в рот, как кларнет, и, перебирая лады пальцами, играет на ней двойными тонами, так
что вы слышите в одно и то же время каких-то два разных инструмента.
Он не торчал день и ночь при крестьянских работах, не стоял часовым при ссыпке и отпуске хлеба; смотрел редко да метко, как говорят русские люди, и, уж прошу не прогневаться,
если замечал
что дурное, особенно обман, то уже не спускал никому.
Всё это производилось с такою быстротою, с таким общим рвением, беспрерывным воплем,
что всякий проезжий или прохожий испугался бы, услыхав его,
если б не знал причины.
Сейчас принесла скамеечку и уселась возле дедушки на крыльце,
чего никогда не смела делать,
если он не ласково встречал ее.
Бабушка была женщина самая простая и находилась в полном распоряжении у своих дочерей;
если иногда она осмеливалась хитрить с Степаном Михайловичем, то единственно по их наущению,
что, по неуменью, редко проходило ей даром и
что старик знал наизусть; он знал и то,
что дочери готовы обмануть его при всяком удобном случае, и только от скуки или для сохранения собственного покоя, разумеется будучи в хорошем расположении духа, позволял им думать,
что они надувают его; при первой же вспышке всё это высказывал им без пощады, в самых нецеремонных выражениях, а иногда и бивал, но дочери, как настоящие Евины внучки, не унывали: проходил час гнева, прояснялось лицо отца, и они сейчас принимались за свои хитрые планы и нередко успевали.
Надобно сказать,
что у дедушки был обычай: когда он возвращался с поля, рано или поздно, — чтоб кушанье стояло на столе, и боже сохрани,
если прозевают его возвращение и не успеют подать обеда.
Степан Михайлович заметил и чуть-чуть не рассердился; брови его уже начали было морщиться, но в его душе так много было тихого спокойствия от целого веселого дня,
что лоб его разгладился и, грозно взглянув, он сказал: «Ну, бог простит на этот раз; но
если в другой…» Договаривать было, не нужно.
Михаила Максимовича мало знали в Симбирской губернии, но как «слухом земля полнится», и притом, может быть, он и в отпуску позволял себе кое-какие дебоши, как тогда выражались, да и приезжавший с ним денщик или крепостной лакей, несмотря на строгость своего командира, по секрету кое-что пробалтывал, — то и составилось о нем мнение, которое вполне выражалось следующими афоризмами,
что «майор шутить не любит,
что у него ходи по струнке и с тропы не сваливайся,
что он солдата не выдаст и, коли можно, покроет, а
если попался, так уж помилованья не жди,
что слово его крепко,
что если пойдет на ссору, то ему и черт не брат,
что он лихой, бедовый,
что он гусь лапчатый, зверь полосатый…», [Двумя последними поговорками, несмотря на видимую их неопределенность, русский человек определяет очень много, ярко и понятно для всякого.
Отважный майор предлагал пригласить молодую девушку в гости к бабушке и обвенчаться с ней без согласия Степана Михайловича, но Бактеева и Курмышева были уверены,
что дедушка мой не отпустит свою сестру одну, а
если и отпустит, то очень не скоро, а майору оставаться долее было нельзя.
Сейчас послали грамоту к Степану Михайловичу и просили позволения, чтоб внучка, во время отсутствия своего опекуна и брата приехала погостить к бабушке, но получили короткий ответ; «
что Параше и здесь хорошо и
что если желают ее видеть, то могут приехать и прогостить в Троицком сколько угодно».
Об Михайле Максимовиче, часто говорили при ней, хвалили изо всех сил, уверяли,
что он любит ее больше своей жизни,
что день и ночь думает о том, как бы ей угодить, и
что если он скоро приедет, то верно привезет ей множество московских гостинцев.
Наконец, старик и старуха решились рассказать барыне всё и, улучив время, когда Прасковья Ивановна была одна, вошли к ней оба; но только вырвалось у старушки имя Михайла Максимовича, как Прасковья Ивановна до того разгневалась,
что вышла из себя; она сказала своей няне,
что если она когда-нибудь разинет рот о барине, то более никогда ее не увидит и будет сослана на вечное житье в Парашино.
Если что-нибудь подобное нравилось ему в доме своего соседа или просто в том доме, где ему случилось быть, то он сейчас предлагал хозяину поменяться; в случае несогласия его он предлагал иногда и деньги,
если был в хорошем духе;
если и тут хозяин упрямился, то Михайла Максимович предупреждал его,
что возьмет даром.
Беспощадно и резко высказала свое отвращение от изверга, который уже не может быть ее мужем; объявила ему, чтобы он возвратил ей доверенность на управление имением, сейчас уехал из Парашина, не смел бы показываться ей на глаза и не заглядывал бы ни в одну из ее деревень, и
что если он этого не исполнит, то она подаст просьбу губернатору, откроет правительству все его злодейства — и он будет сослан в Сибирь на каторгу.
Он рассудил,
что если она узнает истину, то вряд ли поправит дело, а будет только убиваться с горя понапрасну.
Она прибавила,
что теперь раскаялась в тех словах, которые вырвались у нее при первом свидании с Михайлом Максимовичем в Парашине, и
что ни под каким видом она не хочет жаловаться на него губернатору; но, считая за долг избавить от его жестокости крепостных людей своих, она хочет уничтожить доверенность на управление ее имением и просит Степана Михайловича взять это управление на себя; просит также сейчас написать письмо к Михайлу Максимовичу, чтоб он возвратил доверенность, а
если же он этого не сделает, то она уничтожит ее судебным порядком.
Что мудреного,
если и у Алексея глаза разгорелись.
Он решительно сказал,
что если в самом деле Зубина думает выйти замуж за Алешу, то он не позволит ему жениться на ней, потому
что она не дворянского рода.
Но Арина Васильевна, уже настроенная дочерьми, как-то не испугалась за своего сынка и отвечала: «Твоя воля, Степан Михайлович;
что тебе угодно, того и я желаю; да только какое же будет от них тебе уважение,
если они поставят на своем после твоего родительского запрещенья?» Пошлая хитрость удалась: самолюбие старика расшевелилось, и он решился подержаться.
Часу не проживу,
если с ним
что случится».
Итак, я предполагаю только,
что молодой человек не хитрил, не думал пугнуть своих стариков, напротив, искренне думал застрелиться,
если ему не позволят жениться на Софье Николавне; но в то же время я думаю,
что он никогда не имел бы духу привесть в исполнение такого отчаянного намерения, хотя люди тихие и кроткие, слабодушные, как их называют, бывают иногда способны к отчаянным поступкам более,
чем натуры живые и бешеные.
Старики отвечали сыну,
что у них таких денег нет и
что они посылают ему последние триста рублей; а 500 рублей,
если они уж необходимы, предоставляли ему у кого-нибудь занять, но прибавляли,
что пришлют ему четверку лошадей, кучера, форейтора, повара и всяких съестных припасов.
Она справедливо рассуждала,
что не должно давать время и свободу укореняться вредному влиянию сестриц,
что необходимо открыть глаза ее жениху и сделать решительное испытание его характеру и привязанности, и
что,
если и то и другое окажется слишком слабым, то лучше разойтись перед венцом, нежели соединить судьбу свою с таким ничтожным существом, которое, по ее собственному выражению, «от солнышка не защита и от дождя не епанча».
Что же будет,
если я не понравлюсь вашим родителям и
если они косо на меня посмотрят?
Алексей Степаныч сказал между прочим своим сестрам,
что «
если они осмелятся еще сказать при нем хотя одно оскорбительное слово об его невесте или насчет его самого, то он в ту же минуту переедет на другую квартиру, не велит их пускать ни к себе, ни к невесте и обо всем напишет батюшке».
Она почувствовала,
что уже любит этого смиренного, простого молодого человека, безгранично ей преданного, который не задумался бы прекратить свою жизнь,
если б она решилась отказать ему!..
Объяснения и толкования продолжались с возрастающим жаром, и не знаю до
чего бы дошли,
если б Алексей Степаныч, издали увидя бегущую к ним, по высоким мосткам, горничную девушку сестры Татьяны Степановны и догадавшись,
что батюшка проснулся и
что их ищут, не сообщил поспешно своих опасений Софье Николавне, которая в одну минуту очнулась, овладела собой и, схватив мужа за руку, поспешила с ним домой; но невесело шел за ней Алексей Степаныч.
В этих обыкновенных словах было так много внутреннего чувства, так они были сказаны от души,
что старик был растроган, поцеловал Софью Николавну в лоб и сказал: «Ну,
если так, то спасибо, милая невестынька.
Досталось и Арине Васильевне, и Танюше за то,
что они были уже слишком ласковы и
что,
если б не она, то заворожила бы и их эта модница, эта нищая казачья внучка.
Надобно сказать,
что Степан Михайлыч во всю свою жизнь позже двенадцати часов не садился за стол, а
если чувствовал особенный аппетит, то приказывал подавать кушанье и раньше и прималейшей медленности или задержке он начинал сильно гневаться.
Ну
если бы вы, матушка, когда-нибудь опоздали к обеду, возвращаясь из Неклюдова, так досталось бы и вам и всем нам…» Не успела она кончить свое злобное шептанье, сидя с матерью в соседней комнате, как подлетела уже карета к крыльцу, фыркали усталые кони и целовал свою невестку свекор, хваля молодых,
что они не опоздали, и звучно раздавался его голос: «Мазан, Танайченок, кушанье подавать!»
Если бы кто-нибудь сказал ей,
что она будет жить в нем постоянно до старости, и даже кончит жизнь, она бы не поверила и отвечала бы искренне,
что лучше согласна умереть…
Степану Михайлычу стало как будто досадно, и он продолжал: «Уж
если я посватаю — женится
что ни лучший парень.
Но любовь и душевная простота, которой недоставало Софье Николавне, научили Алексея Степаныча, — и переждав первый неудержимый порыв, вопль взволнованной души, он начал говорить слова весьма обыкновенные, но прямо выходившие из доброго и простого его сердца, и они мало-помалу
если не успокоили Софью Николавну, то по крайней мере привели к сознанию, к пониманию того,
что она слышит.
«
Чего бог не дал, того негде взять», часто говаривала она сама, и признавая разумность такой мысли, она покорилась бы своей судьбе; но, к несчастью, страстная, восторженная любовь Алексея Степаныча, когда он был женихом, убедила ее,
что он способен пламенно любить и вечно любил бы ее точно так же,
если б не охладел почему-то в своих чувствах…
Как тут быть,
если у одного нервы толсты, крепки и здоровы, а у другого тонки, нежны и болезненны?
если приходили они в сотрясение у Софьи Николавны от того,
что не дотрагивалось до нервов Алексея Степаныча?
Софья Николавна впоследствии сама признавалась в том,
что она не могла выносить,
если Парашенька долго оставалась у груди кормилицы, отнимала ее голодную и закачивала на своих руках или в люльке, напевая колыбельные песни.
Мудрено сказать,
что бы вышло из всего этого в будущем,
если б по неведомым нам судьбам провидения не разразился внезапно громовой удар над несчастною Софьею Николавной,
если бы не умерла скоропостижно ее ангел Парашенька.
Исполнение христианского долга благотворно подействовало на Софью Николавну; она заснула, тоже в первый раз, и проснувшись часа через два с радостным и просветленным лицом, сказала мужу,
что видела во сне образ Иверской божьей матери точно в таком виде, в каком написана она на местной иконе в их приходской церкви; она прибавила,
что если б она могла помолиться и приложиться к этой иконе, то, конечно, матерь божия ее бы помиловала.
(Прим. автора.)] и братьев, понеслась в погоню с воплями и угрозами мести; дорогу угадали, и, конечно, не уйти бы нашим беглецам или по крайней мере не обошлось бы без кровавой схватки, — потому
что солдат и офицеров, принимавших горячее участие в деле, по дороге расставлено было много, —
если бы позади бегущих не догадались разломать мост через глубокую, лесную, неприступную реку, затруднительная переправа через которую вплавь задержала преследователей часа на два; но со всем тем косная лодка, на которой переправлялся молодой Тимашев с своею Сальме через реку Белую под самою Уфою, — не достигла еще середины реки, как прискакал к берегу старик Тевкелев с сыновьями и с одною половиною верной своей дружины, потому
что другая половина передушила на дороге лошадей.
В это время известная нам Афросинья Андревна, от которой он менее скрывал свое беспокойство, состоявшее существенно в том,
что невестка опять родит дочь, рассказала как-то ему,
что проезжая через Москву, ездила она помолиться богу к Троице, к великому угоднику Сергию, и слышала там,
что какая-то одна знатная госпожа, у которой все родились дочери, дала обещание назвать первого своего ребенка,
если он будет мальчик, Сергием, и
что точно, через год, у нее родился сын Сергий.
Степан Михайлыч промолчал, но на первой же почте собственноручно написал к своему сыну и невестке, чтоб, они отслужили молебен Сергию Радонежскому чудотворцу, и дали обет,
если родится у них сын, назвать его Сергием; в объяснение же таковой своей воли, прибавил: «потому
что в роде Багровых Сергея еще не бывало».
Хозяева дружески подшучивали над ним и каждый вечер продолжали читать, слушать или играть в карты;
если друг немец выигрывал у них гривен шесть медью, то бывал очень доволен, говоря,
что сегодня недорого заплатит извозчику.