Понимая дело только вполовину, я, однако, догадывался, что маменька гневается за нас на дедушку, бабушку и тетушку и что мой отец за них заступается; из всего этого я вывел почему-то такое заключение, что мы должны скоро уехать, в чем и не ошибся.
Неточные совпадения
Я всякий
день читал свою единственную книжку «Зеркало добродетели» моей маленькой сестрице, никак не догадываясь, что она еще ничего не
понимала, кроме удовольствия смотреть картинки.
Я многого не
понимал, многое забыл, и у меня остались в памяти только отцовы слова: «Не вмешивайся не в свое
дело, ты все
дело испортишь, ты все семейство погубишь, теперь Мироныч не тронет их, он все-таки будет опасаться, чтоб я не написал к тетушке, а если пойдет
дело на то, чтоб Мироныча прочь, то Михайлушка его не выдаст.
Отец увидел это и, погрозя пальцем, указал на мать; я кивнул и потряс головою в знак того, что
понимаю, в чем
дело, и не встревожу больную.
Всякий
день заставлял ее слушать «Детское чтение», читая сряду все статьи без исключения, хотя многих сам не
понимал.
Проснувшись, или, лучше сказать, очувствовавшись на другой
день поутру, очень не рано, в слабости и все еще в жару, я не вдруг
понял, что около меня происходило.
Я ничего не
понял сколько потому, что вовсе не знал, о чем шло
дело, столько и потому, что сидел, как говорится, ни жив ни мертв, пораженный всем, мною виденным.
Теперь я рассказал об этом так, как узнал впоследствии; тогда же я не мог
понять настоящего
дела, а только испугался, что тут будут спорить, ссориться, а может быть, и драться.
Скоро наступила жестокая зима, и мы окончательно заключились в своих детских комнатках, из которых занимали только одну. Чтение книг, писанье прописей и занятия арифметикой, которую я
понимал как-то тупо и которой учился неохотно, — все это увеличилось само собою, потому что прибавилось времени: гостей стало приезжать менее, а гулять стало невозможно. Доходило
дело даже до «Древней Вивлиофики».
Я испугался и, все еще не
понимая настоящего
дела, спросил: «Да как же дедушка в залу пришел, разве он жив?» — «Какое жив, — отвечала Параша, — уж давно остамел; его обмыли, одели в саван, принесли в залу и положили на стол; отслужили панихиду, попы уехали [Про священника с причтом иногда говорят в Оренбургской губернии во множественном числе.
Я плохо
понимал, о чем шло
дело, и это не произвело на меня никакого впечатления; но я, как и всегда, поспешил рассказать об этом матери.
Очень странно, что составленное мною понятие о межеванье довольно близко подходило к действительности: впоследствии я убедился в этом на опыте; даже мысль дитяти о важности и какой-то торжественности межеванья всякий раз приходила мне в голову, когда я шел или ехал за астролябией, благоговейно несомой крестьянином, тогда как другие тащили цепь и втыкали колья через каждые десять сажен; настоящего же
дела, то есть измерения земли и съемки ее на план, разумеется, я тогда не
понимал, как и все меня окружавшие.
Не
понимая всего вполне, я верил матери и
разделял ее грустное опасенье.
Я не скрыл от матери моего чувства; она очень хорошо
поняла его и
разделяла со мной, но сказала, что нельзя не исполнить волю Прасковьи Ивановны, что она добрая и очень нас любит.
Выздоровление мое тянулось с неделю; но мне довольно было этих
дней, чтоб
понять и почувствовать материнскую любовь во всей ее силе.
— Нет, вы уж так сделайте, как я говорил, — сказал он, улыбкой смягчая замечание, и, кратко объяснив, как он
понимает дело, отодвинул бумаги и сказал: — Так и сделайте, пожалуйста, так, Захар Никитич.
Первое следствие этих открытий было отдаление от моего отца — за сцены, о которых я говорил. Я их видел и прежде, но мне казалось, что это в совершенном порядке; я так привык, что всё в доме, не исключая Сенатора, боялось моего отца, что он всем делал замечания, что не находил этого странным. Теперь я стал иначе
понимать дело, и мысль, что доля всего выносится за меня, заволакивала иной раз темным и тяжелым облаком светлую, детскую фантазию.
Неточные совпадения
Гласит // Та грамота: «Татарину // Оболту Оболдуеву // Дано суконце доброе, // Ценою в два рубля: // Волками и лисицами // Он тешил государыню, // В
день царских именин // Спускал медведя дикого // С своим, и Оболдуева // Медведь тот ободрал…» // Ну,
поняли, любезные?» // — Как не
понять!
«Ну, яблочко так яблочко! // Согласен! Благо,
поняли // Вы
дело наконец. // Теперь — вы сами знаете — // Чем дерево дворянское // Древней, тем именитее, // Почетней дворянин. // Не так ли, благодетели?»
Новый ходок, Пахомыч, взглянул на
дело несколько иными глазами, нежели несчастный его предшественник. Он
понял так, что теперь самое верное средство — это начать во все места просьбы писать.
Один только раз он выражается так:"Много было от него порчи женам и
девам глуповским", и этим как будто дает
понять, что, и по его мнению, все-таки было бы лучше, если б порчи не было.
Тут только
понял Грустилов, в чем
дело, но так как душа его закоснела в идолопоклонстве, то слово истины, конечно, не могло сразу проникнуть в нее. Он даже заподозрил в первую минуту, что под маской скрывается юродивая Аксиньюшка, та самая, которая, еще при Фердыщенке, предсказала большой глуповский пожар и которая во время отпадения глуповцев в идолопоклонстве одна осталась верною истинному богу.