Неточные совпадения
Я ни о чем другом не мог ни думать, ни говорить, так что мать сердилась и сказала, что не будет меня пускать, потому что я от такого волнения могу захворать; но
отец уверял ее, что это случилось только в первый раз и что горячность моя
пройдет; я же был уверен, что никогда не
пройдет, и слушал с замирающим сердцем, как решается моя участь.
Ночью дождь
прошел; хотя утро было прекрасное, но мы выехали не так рано, потому что нам надобно было переехать всего пятнадцать верст до Парашина, где
отец хотел пробыть целый день.
«Да, вот мы с Сережей, — сказал мой
отец, — после чаю пойдем осматривать конный завод, а потом
пройдем на родники и на мельницу».
Мы остановились,
сошли с роспусков, подошли близко к жнецам и жницам, и
отец мой сказал каким-то добрым голосом: «Бог на помощь!» Вдруг все оставили работу, обернулись к нам лицом, низко поклонились, а некоторые крестьяне, постарше, поздоровались с
отцом и со мной.
Другой табун, к которому, как говорили, и приближаться надо было с осторожностью, осматривал только мой
отец, и то
ходил к нему пешком вместе с пастухами.
Перед ужином
отец с матерью
ходили к дедушке и остались у него посидеть.
Я вспомнил, что, воротившись из саду, не был у матери, и стал проситься
сходить к ней; но
отец, сидевший подле меня, шепнул мне, чтоб я перестал проситься и что я
схожу после обеда; он сказал эти слова таким строгим голосом, какого я никогда не слыхивал, — и я замолчал.
Через неделю, которая, несмотря на мою печаль и мучительные тревоги, необыкновенно скоро
прошла для меня,
отец и мать уехали.
Мне представлялось, что маменька умирает, умерла, что умер также и мой
отец и что мы остаемся жить в Багрове, что нас будут наказывать, оденут в крестьянское платье,
сошлют в кухню (я слыхал о наказаниях такого рода) и что, наконец, и мы с сестрицей оба умрем.
Когда я кончил, она выслала нас с сестрой в залу, приказав няньке, чтобы мы никуда не
ходили и сидели тихо, потому что хочет отдохнуть; но я скоро догадался, что мы высланы для того, чтобы мать с
отцом могли поговорить без нас.
Срок отпуска моего
отца уже
прошел, да и время было осеннее.
На все мои вопросы
отцу и Евсеичу: «Когда же мы поедем в Сергеевку?» — обыкновенно отвечали: «А вот как река
пройдет».
Приехал
отец из присутствия, и я принялся с новым жаром описывать ему, как
прошла Белая, и рассказывал ему еще долее, еще горячее, чем матери, потому что он слушал меня как-то охотнее.
Мансуров не мог оставаться без какого-нибудь охотничьего занятия; в этот же день вечером он
ходил с
отцом и с мужем Параши, Федором, ловить сетью на дудки перепелов.
На другой день Мансуров
ходил на охоту с ружьем также вместе с моим
отцом; с ними было две легавых собаки, привезенных Мансуровым.
Вдруг поднялся глухой шум и топот множества ног в зале, с которым вместе двигался плач и вой; все это
прошло мимо нас… и вскоре я увидел, что с крыльца, как будто на головах людей, спустился деревянный гроб; потом, когда тесная толпа раздвинулась, я разглядел, что гроб несли мой
отец, двое дядей и старик Петр Федоров, которого самого вели под руки; бабушку также вели сначала, но скоро посадили в сани, а тетушки и маменька шли пешком; многие, стоявшие на дворе, кланялись в землю.
Я сейчас стал проситься к маменьке, и просился так неотступно, что Евсеич
ходил с моей просьбой к
отцу;
отец приказал мне сказать, чтоб я и не думал об этом, что я несколько дней не увижу матери.
Отец удивился моим неожиданным словам, улыбнулся и сказал: «А вы бы с сестрой почаще к ней
ходили, старались бы ее развеселить».
С самого Парашина, чему
прошло уже два года, я не бывал в хлебном поле и потому с большою радостью уселся возле
отца на роспусках.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему
отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она
ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Наконец раздался крик: «Едут, едут!» Бабушку поспешно перевели под руки в гостиную, потому что она уже плохо
ходила,
отец, мать и тетка также отправились туда, а мы с сестрицей и даже с братцем, разумеется, с дядькой, нянькой, кормилицей и со всею девичьей, заняли окна в тетушкиной и бабушкиной горницах, чтоб видеть, как подъедут гости и как станут вылезать из повозок.
Обед
прошел грустно, и, как только встали из-за стола,
отец опять ушел.
Отец, который ни разу еще не
ходил удить, может быть, потому, что матери это было неприятно, пошел со мною и повел меня на пруд, который был спущен.
Я никогда не видел, чтоб
отец мой так горячился, и у меня мелькнула мысль, отчего он не
ходит удить всякий день?
Оставшись наедине с матерью, я спросил ее: «Отчего
отец не
ходит удить, хотя очень любит уженье?
Уженье мое ограничилось ловлею на булавочные крючки лошков, пескарей и маленьких плотичек по мелким безопасным местам, начиная от дома, вверх по реке Бугуруслану, до так называемых Антошкиных мостков, построенных крестьянином Антоном против своего двора; далее река была поглубже, и мы туда без
отца не
ходили.
Евсеич, тетушка и мой
отец, от которого я не отставал ни на пядь,
ходили по молодому лесу, неподалеку друг от друга.
Неточные совпадения
Она быстро оделась,
сошла вниз и решительными шагами вошла в гостиную, где, по обыкновению, ожидал ее кофе и Сережа с гувернанткой. Сережа, весь в белом, стоял у стола под зеркалом и, согнувшись спиной и головой, с выражением напряженного внимания, которое она знала в нем и которым он был похож на
отца, что-то делал с цветами, которые он принес.
Маленькая горенка с маленькими окнами, не отворявшимися ни в зиму, ни в лето,
отец, больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший,
ходя по комнате, и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке, с пером в руках, чернилами на пальцах и даже на губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце»; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.
Служив отлично-благородно, // Долгами жил его
отец, // Давал три бала ежегодно // И промотался наконец. // Судьба Евгения хранила: // Сперва Madame за ним
ходила, // Потом Monsieur ее сменил; // Ребенок был резов, но мил. // Monsieur l’Abbé, француз убогой, // Чтоб не измучилось дитя, // Учил его всему шутя, // Не докучал моралью строгой, // Слегка за шалости бранил // И в Летний сад гулять водил.
«И полно, Таня! В эти лета // Мы не слыхали про любовь; // А то бы согнала со света // Меня покойница свекровь». — // «Да как же ты венчалась, няня?» — // «Так, видно, Бог велел. Мой Ваня // Моложе был меня, мой свет, // А было мне тринадцать лет. // Недели две
ходила сваха // К моей родне, и наконец // Благословил меня
отец. // Я горько плакала со страха, // Мне с плачем косу расплели // Да с пеньем в церковь повели.
Милка, которая, как я после узнал, с самого того дня, в который занемогла maman, не переставала жалобно выть, весело бросилась к
отцу — прыгала на него, взвизгивала, лизала его руки; но он оттолкнул ее и
прошел в гостиную, оттуда в диванную, из которой дверь вела прямо в спальню.