Без вины виноватые

Незнамов и Миловзоров.

Незнамов. Что это за комедия? Скажи, пожалуйста!

Миловзоров. Никакой комедии, мамочка, все очень просто.

Незнамов. Да зачем именно я ей понадобился? Разве она не могла взять кого-нибудь другого?

Миловзоров. Кого же? Из резонеров или комиков? Разве можно на них рассчитывать? Они и сами не знают, что будет с ними к вечеру. А может быть, мамочка, это женский каприз. Им часто приходит в голову то, чего и не ожидаешь.

Незнамов. Каприз! Не люблю я капризов-то.

Миловзоров. Ах, мамочка, да разве бывают женщины без капризов!

Незнамов. Да ты-то почем знаешь? Много ли ты женщин видел? И каких? Ты судишь об женщинах по водевилям, где у них, после каждого слова, улыбка к публике и куплет. Что такое нынче у Нила Стратоныча?

Миловзоров. Ничего особенного. Будет бомон и артисты; всё свои люди; Кручинина будет.

Незнамов. Кручинина? Что ж ты мне прежде не сказал?

Миловзоров. Да об чем говорить-то! Что тут такого необыкновенного, что надо особо докладывать?

Незнамов. А как ты думаешь: Кручинина обыкновенная женщина или нет?

Миловзоров. Актриса, вот и все.

Незнамов. Да актриса-то обыкновенная?

Миловзоров. Публике нравится.

Незнамов. А тебе?

Миловзоров. Говорят, Сара Бернар лучше.

Незнамов. Говорят! А сам-то ты уж ни глаз, ни смыслу не имеешь? Ну, так я тебе скажу: она и артистка необыкновенная и женщина необыкновенная.

Миловзоров. Артистка — пожалуй! Ну, а женщина… (Улыбается и пожимает плечами.)

Незнамов (строго). Что женщина? Договаривай!

Миловзоров. Я думаю, такая же, как и все.

Незнамов. Ведь ты меня знаешь; я на похвалы не очень щедр; а я тебе вот что скажу: я только раз поговорил с ней, и все наши выходки, молодечество, ухарство, напускное презрение к людям показались мне так мелки и жалки, и сам я себе показался так ничтожен, что хоть сквозь землю провалиться. Мы при ней и разговаривать-то не должны! А стоять нам, дурачкам, молча, спустя голову, да ловить, как манну небесную, ее кроткие, умные речи.

Миловзоров. Нет, я со всеми развязен.

Незнамов. О, несчастный!

Миловзоров. Ведь это философия, мамочка!

Незнамов. Замолчи! Сочти так, что ты не слыхал моих слов, что я с этой стеной разговаривал. Ты не знаешь, долго ли Кручинина здесь пробудет?

Миловзоров. Я полагаю, что она скоро уедет.

Незнамов. Почему?

Миловзоров. Да так: открылись некоторые обстоятельства, старые грешки.

Незнамов. Я тебе приказываю говорить об этой женщине с уважением. Слышишь?

Миловзоров. Я бы рад говорить с уважением, если тебе это приятно; но всех молчать не заставишь; я повторяю только чужие слова.

Незнамов. Вы сами же сочинили какую-нибудь гадость, да и расславляете везде. Я вас знаю, вы на это способны. Ты скажи всем, что я обижать ее не позволю, что я за нее…

Миловзоров. Прибьешь? От тебя, мамочка, только того и жди.

Незнамов. Нет, не прибью…

Миловзоров. Не прибьешь, помилуешь?

Незнамов. Я убью до смерти.

Миловзоров (с испугом). Ну, вот, мамочка! Как же можно с тобой разговаривать? Ну тебя! Оставь меня, не спрашивай. Я уйду.

Незнамов. Нет, постой! Ты начал, так договаривай! Только говори правду, одну правду!

Миловзоров. Вот ты сам, мамочка, заставляешь; а начни я говорить, так ты опять…

Незнамов. Нет, говори, говори! Мне нужно знать все. От этого зависит… Не поймешь ты, вот чего я боюсь. Ведь я круглый сирота, брошенный в омут бессердечных людей, которые грызутся из-за куска хлеба, за рубль продают друг друга; и вдруг я встречаю участие, ласку — и от кого же? От женщины, которой слава гремит, с которой всякий считает за счастие хоть поговорить! Поверишь ли ты, поверишь ли, я вчера в первый раз в жизни видел ласку матери!

Миловзоров. Мамочка, это увлечение. Ты, Гриша, влюблен?

Незнамов. Нет, я вижу, что с тобой говорить невозможно. Да вылезь ты из своего дурацкого амплуа хоть на минуту! Это не любовь, это благоговение.

Миловзоров. Ты говоришь, что в первый раз узнал ласку матери? Вот в этом-то ты и ошибаешься.

Незнамов. Что такое? Что за вздор ты говоришь?

Миловзоров. Любовь матери ты можешь искать где угодно, но только не у нее.

Незнамов. Не испытывай ты моего терпения!

Миловзоров. Ее главным образом и обвиняют в том, что она бросает своих детей.

Незнамов. Как бросает?

Миловзоров. Вот здесь, например, несколько лет тому назад она бросила своего ребенка на произвол судьбы и уехала с каким-то барином. Да говорят, это бывало с ней и не один раз.

Незнамов. Кто же ее обвиняет?

Миловзоров. Да все, мамочка. Да чего лучше! Спроси у Нила Стратоныча, он говорил с ней об этом предмете, и она сама ему призналась.

Незнамов. Постой, постой! Это невозможно; нет, это на нее не похоже. У ней в голосе, в разговоре, в манере такая искренность, такая сердечность.

Миловзоров. А ты и растаял, распустил губы-то? Актриса, хорошая актриса.

Незнамов. Актриса, да… но я все-таки тебе не верю…

Миловзоров. Я и уверять не стану; как хочешь!

Незнамов (задумывается). Актриса! актриса! Так и играй на сцене. Там за хорошее притворство деньги платят. А играть в жизни над простыми, доверчивыми сердцами, которым игра не нужна, которые правды просят… за это казнить надо… нам обмана не нужно! Нам подавай правду, чистую правду! Актриса! (Задумывается.) Где Шмага?

Миловзоров. Наверху, в уборной, водку пьет.

Незнамов. Хорошее это занятие. О, как бы я желал, чтобы все это оказалось вздором!

Миловзоров. А если правда?

Незнамов. Ну, тогда я сумею наказать себя за глупую доверчивость; да и еще кой-кому достанется! (Уходит.)

Входит Коринкина.