При организации и проведении операций весь
репрессируемый антисоветский элемент разбили на две категории.
Но, оставляя в стороне подробности тяжёлой жизни классиков советской литературы, сейчас следует обратить внимание на то, что в эпоху бронзового века единое пространство русской литературы раскололось надвое, в результате чего возникло сразу два литературных пространства – пространство
репрессируемой литературы, литературы лишённой какого бы то ни было социального статуса, и пространство официальной литературы, наделённой социальным статусом в максимально возможной мере.
Верхом беззакония стали специально созданные несудебные органы – так называемые «тройки», «особые совещания», а также практика составления и утверждения списков
репрессируемых.
Согласно второму пути решения, – иметь возможность заменить саботирующих или
репрессируемых специалистов, по возможности, без ущерба для дела (а в случае «конфликта мотивов», предпочтения отдаются лояльности преподавателя, – даже если это и не на пользу дела).
II. О мерах наказания
репрессируемым и количестве подлежащих репрессии.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: анализант — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Естественно, может возникнуть вопрос о своего рода абсурде: в стране идут контрреволюционные изменения, а между тем
репрессируемых квалифицируют именно как контрреволюционеров!
Кроме того,
репрессируемых делили на две категории.
В истории масса примеров, когда те или иные репрессии по отношению к художникам, музыкантам, писателям со стороны власть предержащих оправдывались низким художественным уровнем
репрессируемых творцов литературы и искусства.
Её социально далёкие глаза не выражали никакого сочувствия к
репрессируемой партийно-хозяйственной номенклатуре.
В связи с этим нового императора боялись, но знали, что его саркастические непредсказуемости случаются достаточно обоснованно, то есть в тех случаях, когда
репрессируемые личности напрашиваются в категорию подданных, о которых говорят: «Сам допрыгался», или: «Клеймо на нём ставить негде».
Да и то, что родственники
репрессируемого и опрессора на протяжении ста лет продолжали жить в одной деревне, казалось нереалистичным.
Отработав в приёмнике уже три года, я хоть и была ещё в списках
репрессируемых, но дверь приёмного покоя перед работой открывала гораздо более уверенно, чем поначалу.