При этом парадокс состоит в том, что в определённом отношении
постпостмодернизм – продукт постмодернизма, подтверждающий «призрачную» жизнеспособность последнего.
Тем самым характер этой книги не эмпирический и не онтологический (
постпостмодернизм рассматривается не как объективная данность), а эпистемологический и методологический в том смысле, что мы анализируем концепции, а не их согласованное эпистемологическое устройство.
То есть условный
постпостмодернизм не просто возвращается к классическому модерну (исключение не составляют даже ремодернизм, неомодернизм и интентизм), а возрождает и возобновляет его: не отказываясь от прошлого, он пытается вновь сделать его материалом для разговоров о будущем.
Кстати, заканчиваются такие наши дискуссии тоже вполне стандартно: дежурным выводом о том, что, поскольку пустой и бессмысленный постмодернизм трансформировался в ещё более пустой и бессмысленный
постпостмодернизм, великой русской литературе пришли окончательные кранты.