Грохот заревых барабанов, во всех концах города перевторивающих друг другу стройными перебоями, извлёк меня из глубокой думы… гул его доходил до меня, теряя отдалением суровость свою, – и звук флейт, оканчивая каждое колено, лился, подобен милому голосу женщины вслед за грозным кликом воина;
муэззины звали к молитве.
В первый же вечер, когда на закате солнца я услышал монотонный, протяжный напев
муэззина, меня охватила невыразимая грусть.
Вот ещё как беспорядочно сзывался народ на эти чеченские вечи: кто-нибудь из жителей, задумавши потолковать о важном деле, влезал на кровлю мечети в оттуда сзывал народ, как
муэззины призывают правоверных на молитву.