Но вздрагивал от страха и плакал человек, уже имеющий глаза; ещё закрытые, под тяжёлыми выпуклыми уродливыми веками, инопланетные глаза уже набухали слезами, когда рыдала мать, и никто не вытирал ему солёных слёз – они тут же смешивались с безбрежным кровавым океаном, не знающим закатов и рассветов, и чувство обращалось в улыбку бесчувствия, а бесстрастие – в бесстрашие, и всё вместе перетекало в сон, опять в сон, ибо зародышу всё время снился сон – один и тот же сон с разной окраской: это играл и переливался в нём
занебесный свет, до которого была ещё целая жизнь и целая смерть.
Над нашими головами высоко и кругло стоял серебряно-восковой месяц и подобен он был светящемуся отверстию в иной
занебесный мир, отверстию глубокого тёмного колодца, на дне которого мы обретались вместе с парком, кладбищем справа за ним и стадионом – слева.