В своей невозмутимости его с лёгкостью можно было принять за итальянского дона, выкатывавшего направо и налево смертные приговоры, если бы не озорные глаза и лёгкая лопоухость, а главное, исключительно мягкая ирония, присущая лишь людям глубоким и чистым.