Зов сердца

Villa Orient, 2020

Можно подумать, что у нас талант ввязываться в истории. Политические интриги и расследования знаем, похищения умеем, побеги практикуем и вообще находим приключения на ровном месте. Но с таким прошлым как у нас, нигде не спрятаться. Нас двое, и вместе мы – сила. Настоящая криминальная романтика.Содержит нецензурную брань.

Глава 5

Я много думала о том, что управление своей жизнью это лишь иллюзия. Мне казалось, что я строю свою собственную жизнь, далёкую от грехов отца. Но оказалось, что в результате я построила музей, в который приходила полюбоваться хрупкими экспонатами, показывала их другим, тешила самолюбие. Вот посмотрите, какая я молодец, строю свою жизнь, я не такая. Но музей не дом, здесь нельзя жить, интересными и редкими вещами нельзя пользоваться, их даже трогать нельзя. Они не вписываются в интерьер, их польза сомнительна. Такая фрустрация рано или поздно привела к конфликту, который вскрылся, когда отец умер. Это очень больно и драматично, но конфликт запустила смерть матери, а закончила смерть отца.

Тогда я отказалась от пассивности и внутренних запретов и начала жить, действуя в согласии со своим родом, со своей кровью. Немногие из нас могут возобновить связь со своими глубинными желаниями и прочертить заново свой жизненный путь, ведь курс взят на индивидуальность: если вам не нравится — не терпите, если отношения для вас кажутся токсичными — разрывайте. Не работайте над собой, над отношениями, не пытайтесь разобраться, забудьте о компромиссах, ваши желания — единственное, что имеет значение, вас должны принимать такими. Я не говорю о насилии, с которым невозможно мириться, я говорю лишь о принятии себя, своего происхождения, людей, которые мне подходят. Они не идеальные, как и я сама, но они идеальные для меня, для наших отношений.

Основополагатель экзистенциализма Мартин Хайдеггер, говорил, что личность человека определяется окружающими людьми и внешними обстоятельствами, «он заброшен в них и не имеет возможности менять все и вся по собственному желанию». А если и меняет, то всё равно оставляет себе ключи, чтобы вернуться к ним.

Многие так и остаются в конформистском состоянии «нерешительного существования», то есть никогда не задумываются о том, кто строит их судьбу, для чего они пришли в этот мир, они не стремятся ничего изменить, даже когда их жизнь им совсем не нравится. Они живут по правилам внешнего мира, ненавидят его и себя, но ничего не делают, купаются в чувстве собственной ничтожности и уходящего времени. Я тоже была такой. И единственным выходом для себя я видела заботу о собственном ограниченном мире. Но чтобы реализовать свои возможности, в первую очередь нужно принять свою природу, осознать себя.

Я прошла долгий путь от принятия вызова смерти, решения начать жить так, как сама для себя посчитала правильным. Я перестала зависеть и жаловаться. Но в итоге всё равно вернулась к тому, откуда всё началось — в семейный бизнес, в дела отца, которые закончила почти ценой собственной жизни. Но я поставила там точку, приняла себя и поняла, что могу вернуться. Не хочу, но могу. Это моя природа. И принятие этого делает мою жизнь легче, а ежедневные радости приятнее.

Я ничего не изменила, ничего не бросила, не начала с нуля, не разорвала отношения. Наоборот, я вернулась в отцовский дом, взяла его наследство, вернула любимого человека из того прошлого и продолжила жить дальше. И этот багаж больше не чемодан без ручки, я упаковала его в новый и разделила ношу. Я осталась со своей семьей, со своим наследством, в своей профессии, но уже по собственному выбору, проделав большую духовную работу. Свою ли жизнь я живу? Для этого я пришла в этот мир? И теперь я совершенно точно могу ответить: «Да».

А ещё я приняла смерть. Я понимаю, что жизнь конечна. Я стала разделять философию экзистенциализма. Я забочусь о собственном мире. Я реализую свои возможности, пусть даже эти возможности не во всем зависят от меня и когда-то просто закончатся, а я этого даже не пойму. И эта моя жизнь.

Но сейчас я совершенно чётко осознавала, что всё заканчивается, но я ещё жива, я всё понимаю. Это как анестезия, которая подействовала лишь частично, отключая голос и двигательные реакции, но оставляя полное ощущение боли от острого режущего скальпеля. Я всё понимаю, но не могу ничего сделать. И это чувство беспомощности гораздо хуже, чем всё, что было со мной раньше.

День прошёл, как мы с Дэном и договаривались. Я сделала всё по плану, оставила планы надолго вперёд, улыбнулась Дагу на прощание. Хотя мне кажется, что он гораздо проницательнее, чем кажется, и что-то подозревает. По крайне мере, он всегда очень точно чувствует моё настроение и подстраивается. И поехала.

Дэн не станет поднимать кипишь без причины. Со стороны кажется, что он действует ситуативно, но он подмечает мельчайшие детали, которые складываются для него в целую картину, и он проводит тонкий расчёт так, что никому это не видно и не понятно. Но он никогда ничего не делает случайно, он уже проанализировал ситуацию, возможно, молниеносно, а если он думал об этом всю ночь, то точно знает, что делает. Ему нужно верить. И я всецело ему доверяю. Он был прав в том, что нам нужно бежать, но это делать нужно было ещё утром, поэтому он был так напряжён. А теперь поздно. Слишком поздно.

Я еду медленно по знакомой дороге, вдалеке мне навстречу двигается другая машина, которая, почти поравнявшись со мной резко разворачивается, перегораживая неширокую двухполюсную дорогу. Я не успеваю среагировать. Нужно съезжать на обочину и жать на газ, объезжая, но я вместо этого судорожно бью по тормозам.

Я даже не зажмурилась, наоборот, я смотрю широко распахнутыми глазами, как из машины выходит мужчина. Он в обычной одежде — джинсы и футболка, ничем не примечательной внешности, просто парень лет тридцати. Он подходит к моей машине и стучит в окно, одними губами говоря: «Открывай». Двери заблокированы изнутри и окна подняты. У него даже оружия в руках нет. У меня кстати тоже. На Кипре никто не вооружён, им не нужен закон о гражданском оружии. У них очень низкий уровень преступности, почти нет шансов, что вас ограбят ночью на улице. Но этот парень — угроза. Если я не открою сама, то они всё равно вскроют машину, я это уже видела в действии. Он просто поворачивается в сторону своей машины и кивает. Я нервно хватаю телефон, но сигнала нет, звонки не проходят, сообщения не отправляются, даже экстренные. Они одновременно глушат сеть. Мои руки нервно трясутся, почти незаметно, и потеют. Я бледнею, вся кровь разом отливает от лица и бешено стучит в груди. И через пару долгих минут замки щёлкают, а он мягко и даже как-то лениво открывает дверь с моей стороны.

— Выйдешь сама?

Это вроде бы вопрос, но риторический. Он задаёт его на чистом русском, но это как раз неудивительно, Лимасол — самый русский город, русская речь здесь звучит даже чаще кипрской, но от этого мне очень страшно. Криминал везде одинаково опасный, но он вдвойне страшнее, когда знаешь о нём не понаслышке. И потом, со мной должны говорить именно так.

У меня нет выбора. В противном случае он применит силу и выволочит меня сам. Иногда мне очень обидно, что я женщина. Нужно было родиться мужиком, тем более с моим отцом сыну было бы гораздо проще. Мне нечем его удивить. Даже если применю приёмы ближнего боя, то он скорее всего в лучшей форме, чем я, да я никогда и не была гением рукопашки, так только, отрабатывала нормативы.

Поэтому я вылезла из машины, он немного отступил. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, что мне надо лезть в фургон, который для меня услужливо открыли. У меня нет оружия, нет сил, бесполезно кричать на пустой дороге и ждать помощи тоже. Здесь мало кто ездит, место тихое и уединённое, дома стоят вдоль берега, и их не видно с дороги, камер нет. Телефон он почти сразу вытащил из моих дрожащих рук, и я тоже не стала сопротивляться. Средство связи мне точно не оставят.

Меня уже похищали, держали в запертой комнате, пытались изнасиловать и убить. И всё могло кончиться очень плохо. Но у меня появился второй шанс. Я каждый раз была за это благодарна, но видимо рок так не работает. У него есть срок действия. И если мне суждено умереть от рук похитителей, то так и будет.

Если бы они хотели меня просто убить, тот уже пристрелили бы. Но я нужна им живой. Пока. Наверняка, они будут запугивать и шантажировать Дэна. Я только надеюсь, что он уже знает, что нужно делать и вытащит меня, пока не стало слишком поздно. Но моя жизнь конечна, и его тоже. Я это приняла вместе со вторым шансом. Я так и не научилась молиться, но я теперь умею принимать ситуацию.

Многие сейчас подумают, что нужно бороться до последнего, бежать, даже в клетке драться. Я боролась, и поэтому я знаю, когда лучше смириться. Если я сейчас побегу или начну сопротивляться, то дам им повод применить силу, чем только развеселю и раззадорю. Люди, совершающие насилие, пришедшие похитить, готовы к этому, ждут реакции. А я знаю, как бьют мужчины — сильно, с оттяжкой, чтобы остальной мир померк, и остались только боль и унижение.

Поэтому я молча пошла в машину, садясь на скамейку в фургоне. За закрывающейся дверью я видела, как мою машину заводит другой мужик. Её тоже уберут с дороги, чтобы не оставлять следов. Парень достал шприц и примерился, но теперь я подняла руку в останавливающем жесте.

— Только не в шею.

В шею больно и неприятно, а мышцы есть и в других местах, чтобы не травмировать нежное место.

— Да это и не к чему. Я не буду сопротивляться. Посижу тихо как мышка.

Парень улыбнулся. Я знаю, что иногда бываю забавной.

— Мне сказали, что ты не будешь истерить, но сидеть тихо придётся долго, поэтому лучше тебе поспать.

— Кто сказал, что я не буду истерить?

Парень лишь усмехнулся. Привет из России, из моего прошлого, только там знают, какая я. Надеюсь, что Дэн знает больше меня и будет сопротивляться.

Я протянула руку, в которую воткнулась тонкая игла. Не люблю уколы, поэтому сама всегда делаю их аккуратно, и надеюсь, что со мной поступят так же. Парень не зверствовал. Я откинула голову назад и скоро отключилась.