Ключ. Черновик

Vikki Hansen

Утро субботы. На Кристен-Роат в заброшенном доме найден труп девушки. Детектив Феникс Водеберг три года не занимался расследованиями, но теперь он снова в строю. Никто из окружения не подозревает, что мужчину мучают кошмары о таинственном Лабиринте, в котором его преследует некий Силуэт…

Глава 2

Путь к «Лечебному дому» был недолгим: 20 минут на автобусе до ЦентреТаун, ещё 20 на метро до Холден Гардн и 15 минут ходьбы, к улице Освальда.

В ЦентреТаун Феникс остановился у таксофона и, достав из кармана скомканный в порыве клочок, развернув его как следует, набрал номер, но ответа не получил. Минуты ожидания ничем не оправдались. Феникс не надеялся дозвониться второй раз, но на всякий случай сделал вызов ещё раз. Бесполезно.

В «Лечебном доме Освальда Кравица» государство содержало пожилых людей, которые не справились с правдой жизни, баластом упавшей на их плечи. В этом океане с баластом ты — труп, и, кроме как себе самому, никому не нужен. Сложилось так, что в семье Водеберг женщин, страдающих психическим расстройством, стало две. Саманта Хаббл не была родной по крови, зато душой накрепко склеилась со страшим братом. Эль Водеберг любила «пчёлку Сэмми» и целовала чаще, чем собственного сына. Она мечтала о дочери, как мечтала умереть не потеряв рассудок. Сама мысль о смерти матери отчего-то чаще стала посещать Феникса, и он боялся сам себя загнать в угол, стать тем, кто проклял Фамилию.

В «доме» пахло свежей выпечкой. Старики играли в шашки и карты. В «час игр» ставили музыку, кажется, совершенно сумбурно, не думая о пристрастиях пациентов. Эль сидела спокойно, глядя в окно. Смотритель сказал, что Фрау Водеберг ждёт почтальона. Вот его работа как смотрителя, за гроши в тёплом холе ходить от старика и спрашивать, кто и кого ждет этой осенью, и что недавно произошло в ближайшей Галактике. Только сумасшедшим подвластна эта способность безграничного мышления, уносящего их далеко за пределы тех стен, что мы строим изо дня в день.

— Мама, я пришёл.

Феникс повторял это каждый раз при встрече с матерью, надеясь, что в ее голове загорится лампочка, и женщина вспомнит, как нежно целовала голову сына, когда он возвращался из школы домой.

Мать молчала, продолжая смотреть на пешеходный переход, по которому должен пройти почтальон, несущий неизвестное письмо. Письмо об отречении её любимым мальчиком, родной кровью.

— Я хотел принести Фрау Водеберг конверт, но это сравнимо с издевательством. — смотритель мялся, будто тот самый клочок бумаги в кармане Феникса.

Он с открытым равнодушием поблагодарил мужчину и жестом указал ему на стойку, где смотритель проводил половину рабочего дня, перебирая никому не нужные бумаги. Сколько можно лгать себе самому? С какой целью?

Наконец Феникс остался наедине с матерью и смог посмотреть ей в глаза. Он присел у её сухих колен, чтобы поблагодарить её за подаренную жизнь и попросить прощения. Когда Эль улыбнулась, глядя на незнакомца, Феникс осторожно взял обе её руки и нежно поцеловал.

Губы Эль порвались:

— Только за Март? А где же апрельские?

Феникс поверить не мог, что находится здесь. Каждый его визит для него самого был сравним с очередным снимком полароида, который люди вклеивают в свою коллекцию воспоминаний. Просматривая их, видишь цепь событий, но себя не узнаешь. Ты не тот, кем был снимок назад, и уже никогда не будешь. Ощущения пустоты и неверия в реальность — худшие из существующих. Именно они наполняли сердце Феникса, когда он входил в этот холл с шерстяным ковром, прозрачными шторами, старой мебелью и ящиком с чёрно-белым кино. Будто ничего не меняется в пределах этого здания. За ним-та же картина. Люди упорно не замечают «Лечебницы», вбивая себе в головы по утрам после яичницы, что всё в мире происходит нужным образом.

Феникс знал: если он сейчас встанет и уйдёт, связь с матерью будет потеряна. Рухнет эта стена, и не останется того, что так для него имеет значение. Он останется один на равнине, без крыши над головой. Исчезнет пункт «Мама» из списка ежедневных дел, и ни одна слеза больше не упадёт на щеку. Мать больше, чем просто черта. И нужно сказать ей то, что вертится в голове который день, нужно прижаться к ней сильнее, но звенит проклятый звонок, прерывая молчание двух. В «доме Освальда Кравица» — время ланча. Пациенты сразу собираются в кучу и движутся к блоку К. Прощание с матерью — самая опасная штука, обманка. Ложная надежда в итоге приводит к разочарованию, чего Феникс уже не боялся. Он знает все, знает последнюю и первую мелочи, и глупо самому себе внушать мысль о благополучии завтрашнего дня. Пора открыть глаза.

Взглянув на мать издалека, Феникс махнул смотрителю.

— Вас проводить, Господин Водеберг?

В метро чудак кричал: «Информационное переедание! Вы едите собственные ф***лии!» То же красным по черному было написано на таблице в его трясущихся руках, что вызвало у Феникса смех и отвращение: тот, кто не способен скрыть собственный страх, не достоин говорить правду. В этих пальцах, бьющих по картону, читается ложь, неуверенность в собственном слове. Кто-то, конечно, согласится с написанным, но только потому, что сочтет это безумством, не раз увиденным в жизни. Говорить правду нужно так, будто терять совершенно нечего, и даже ничего — давно потеряно. Говорить правду нужно резко, а иначе какой в ней смысл, если не резать на куски?

В груди Феникса что-то жалось, душила, упираясь в ребро. Может, мысль о матери и ее состоянии не хочет отпускать? Феникс крепко посмеялся, когда вспомнил, как утром оставил в кармане книгу, обещанную сестре.