Armageddon 2176. Научная фантастика

Valera Bober

Приближается 2176 год. Человечество уже живет в условиях космической цивилизации. Мальчик, получивший в провинциальном интернате имя Александр’N Вронских, воспитывается в суровых традициях Братства, впоследствии, окончив медицинский университет, получил перспективное место хирурга в городе на Луне. На фоне цивилизационного кризиса, судьба его забрасывает на самые высшие уровни власти в Системе, где волею случая он становится главным лицом событий, с возможностью влиять на саму историю.

Valera Bober

Раздел I

1. Дом Александра. Земля.

Александр проснулся, и еще не успев открыть глаза, сразу вспомнил, где он находится. В открытое окно врывался оглушительный щебет птиц. Сквозь веки пробивалось желтое солнце, и он зажмурился от удовольствия, чувствуя во всем теле утреннюю свежесть и бодрость от здорового сна, от которого хотелось смеяться. Он всегда плохо спал на новом месте и боялся, что и тут не уснет и сейчас был приятно удивлен. Ему не хотелось открывать глаза и расставаться с таким приятным сном, и мысли его еще были сонными и от этого, легкими и светлыми как в детстве. Он различал звуки птиц, тихий и еле уловимый шелест листьев, и даже, когда вслушивался, среди всех этих звуков находил пронзительный звон в собственной голове, на который обыкновенно не обращал внимания. Он вспомнил, что ему снилась зеленая трава, но это уже растворялось где-то в середине его, уплывало как случайно услышанный запах, и он никак не мог за всем этим угнаться и только ладони его помнили какое-то шершавое прикосновение травы. Наверное, опять разговаривал во сне, — подумал он и отвернулся к стене.

Над кроватью висел ковер с оборванной бахромой, как и тридцать лет назад. Когда то подобные копии можно было встретить в каждом доме. На ковре был выткан лес с поваленным деревом, вокруг которого сидели медведи и он вспомнил, что в детстве, когда ночью трогал бахрому, ему казалось, что все начинает шевелиться и медвеженок тянется к нему лапами, и это нагоняло на него ужас. Александр погладил колючую шерсть и улыбнулся, — первый раз за много лет он проснулся без будильника.

За окном темнели горы. Над ними висело синее небо. Обычное, земное. И теперь, лежа в спокойствии отеческого дома, он никак не мог понять, что привело его сюда. Его интуиция молчала. Много лет назад он покинул этот дом. В начале, он был слишком мал, чтобы что либо понимать, потом молод, полон надежд и уверенности в своих силах. Он не знал, чем именно хотел заниматься в жизни, но совершать безумные поступки было легко и радостно. Потом юношеская наивность уступила место прагматизму, а со временем, жизнь заставила уважать чужие авторитеты, первый признак старения. Что будет дальше, ему было неясно, да и не хотелось об этом думать. Сейчас ему хотелось просто пожить в этом доме.

И как в детстве, почувствовав горячее дыхание на ладони, Александр отдернул руку. Когда-то, маленькими они дружили с медвежонком, но с годами все менялось. Сначала во сне они перестали вместе летать, потом бродить по таинственным подземельям с запутанными коридорами, в бог знает сколько уровней, которые Александр помнил так хорошо, будто давно, чуть ли не в своей прошлой жизни, в них вырос. И уже, со временем, их дружба незаметно закончилась и Александр слышал только глухое рычание во сне, да и то его часто путал с ночной грозой.

Солнце вставало здесь поздно. Утро было ясное, вымытое росой, но горы накрывали лес огромной тенью и от этого было зябко. Сквозь распахнутые ставни было видно, как в траве лежит молоком туман и из него торчат кусты сирени. Изредка налетал ветерок, дергал за листья и стучал по железной крыше. Сирень густо тянулась к самому дому. Кусты врастали прямо в крыльцо, и блестя росой гроздьями лезли в окно, распространяя по комнате приторный сладкий запах и смешивалась с другим запахом из соседнего болота, где кричали лягушки. На стене висело зеркало в старомодной раме под золото. В нем отражалось окно, сирень и лес, за которым поднимались фиолетовые горы. Лес тихо шелестел как прибой во время штиля, и казалось, что ветер не просто дует поверх деревьев, а расчесывает им верхушки, а сами деревья кланяются и здороваются друг с другом. Во дворе заорал петух. В глубине леса длинно прокуковала кукушка и в ответ ей громко с перерывами протрещала неизвестная птица. Зеркало заблестело, отражая солнце и впервые за столько лет, Александр увидел рассвет с земли. Он вспомнил, как ему мечталось об этом, думал, что этот миг будет каким-то особым. Но сейчас и лес, и горы и вся природа казались ему простыми, доступными, совсем обыкновенными. Все выглядело по-будничному, как бывает каждый день, и он представил сколько людей встречают вместе с ним сейчас это солнце и улыбнулся, что не успел приехать, а уже и не понимает своего счастья. К счастью нужно привыкать.

Он отвык от такой жизни, где никто, никуда не торопится. Забыл этот дом с резными ставнями, увитую плющом веранду. Когда ехал сюда, всю дорогу только и думал, что все здесь будет родным и близким, как в те далекие времена, а теперь видел только убожество и запущение. Дом показался ему чужим и неудобным. Низкие потолки, рассохшиеся двери, бог знает, когда выпавшие стекла на веранде, которую использовали теперь как склад для ненужных вещей и где жили мыши и тараканы. И сами эти вещи тоже никому не были нужны. И все здесь будто породнилось с лесом, стало единым целым, даже на стенах висели охапки высушенных цветов, и пахло, как на сеновале.

Треснутое стекло шифоньера отражало его ноги, продетые сквозь прутья кровати. В комнате было неуютно как в нетопленной бане, в стенах что-то постоянно шевелилось и все казалось ненастоящим, временным, каким-то бутафорским, и было удивительно, что все здесь сделано из настоящего дерева, как в старину. Заскрипели полы, дверца скрипнула, и отражение сдвинулось в сторону. В комнату заглянула сестра, закрывая свет от окна. Сестра изменилась, но ему казалось это к лучшему и что ей очень идут эти собранные в узел волосы, которые сейчас тонули в солнце и струились ореолом вокруг головы, так что глазам было больно смотреть, как если бы смотреть на блеск моря в ясную погоду, и от этого на фоне белой стены, сестра казалась ему слишком правильной и даже идеальной.

— Как спалось? — спросила она и стала раскладывать белье.

Александру было приятно ее внимание, и он улыбнулся:

— Показалось, что я снова очутился в детстве, — он кивнул на окно, — и деревья такие же, — его потянуло пожаловаться, — иногда мне кажется, что все эти годы прошли впустую и то что сейчас, это неправда, не по-настоящему, а та настоящая жизнь где-то еще там впереди. Кажется, что я только готовился к чему-то, набирался сил, опыта и становится страшно, когда понимаешь столько времени прошло впустую и так ничего и не достигнуто. А годы то идут.

— Как это, не достигнуто? Брось себя терзать, все будет хорошо, — сестра погладила его по плечу и Александр почувствовал тепло. Он потянулся. Жаловаться было приятно, и чтобы растянуть удовольствие, стал спорить с ней, наигранно, понарошку, как спорят младшие братья со старшими сестрами, когда знают, что это только их игра и не чья больше:

— Мои мысли разбегаются. Я хватаюсь сразу за несколько дел и ни одно из них не могу закончить. Мое тело в постоянном конфликте с собой. Мне даже кажется, что в моем теле одновременно живут несколько человек, но в нем почему-то нет места для меня самого, того который настоящий.

Сестра, не перебивая слушала и при этом успевала развешивать белье прямо на кровать. У нее были маленькие и сильные руки и он вспомнил, что она и в детстве уже была хозяйкой и сейчас во всех ее движениях все так же чувствовалась уверенность и сноровка.

За стеной резко зазвенел телефон.

Какой странный звук, — подумал Александр, — и спросил зачем-то ее, — может я сумасшедший?

Она обернулась через плечо и заулыбалась, а брови у нее поднялись вверх, и она стала смешная как клоун, и на него накатила полная гармония. Он находился в нужном месте и в нужное время и ему были рады просто за то, что он есть. Снова захотелось стать маленьким и спрятаться в ее руках.

— Тебе нужно отдохнуть. Это место тебе пойдет на пользу, — сказала сестра, разворачиваясь в двери. Она посмотрела на него с нежностью, как смотрят старшие сестры.

— Я нашла на чердаке старые фотографии, — отозвалась она уже из другой комнаты, — ты похож на прадеда, как две капли воды.

И он вспомнил, что так всегда говорят на земле, когда хотят уровнять две разные величины.

— Он был умный, наш прадед. Люди его выбрали старостой села, — добавила она.

Вставать не хотелось. Было хорошо от того что он чувствовал, как сестра радуется за него и живет эти минуты им.

Помолчав, она спросила:

— Ты почему не женишься?

Александру сразу сделалось скучно, и он стал изучать, заставленный цветами подоконник, по которому бежали муравьи. Начинается, — подумал он и сам не понимая зачем, стал оправдываться, уже зная, что это совершенно ни к чему, и чувствовал, как раздражается, и раздражение его передается сестре:

— Надоело мне все, понимаешь, абсолютно все, и даже работа. И особенно моя работа, — с ударением сказал он, понимая, что говорит все это не сестре, а просто разговаривает сам с собой, чтобы заполнить внутри себя пустоту. Ведь нельзя молчать, когда есть пустота, это все равно что прервать мелодию, которую нужно доиграть. Да и к тому же, сестра старше и хочет, чтобы у него все было как у людей.

Она вздохнула, и сразу же раскомандовалась:

— Вставай, умывайся, сейчас будем завтракать.

На кухне снова страшно зазвенело, и она взяла трубку:

— Алло. Да. Спасибо. Конечно. Нет. Еще нет. Хорошо, обязательно перезвонит. Как у вас? — и она стала расспрашивать о здоровье, договариваться о встречах, вести разговор, какой обычно ведут женщины по телефону и Александру все это показалось незначительным, но теплым и родным, тем бытом, без которого не обходится ни один человек. Поговорив, она положила трубку и загремела посудой.

В комнате звенели мухи. Сквозняк перебирал занавески, скрипел ставнями. Александр не моргая смотрел на тень от окна, что лежала крестом на полу, где клубилась солнечная пыль и вспыхивали бликами пролетавшие жуки и почувствовал, как перемещается в другую реальность. Зрение его расслабилось, расплылось и он вдруг понял, что улавливает еле заметное движение солнца и подумал, что вот сейчас поймал само время и нигде ни будь, а на земле. Это были те мгновения, из которых складывается жизнь и он обрадовался своему новому чувству. На свет выбежал таракан, шевеля усами. Зевая, Александр махнул на него рукой и посмотрел в окно. Таракан не шевелился. Он потянулся, встал и вышел во двор. В окно было видно сестру, которая наклонилась над столом. Тыльной стороной ладони она смахнула волосы со лба и закурила и ему сразу вспомнился запах в аэропорту. Так пахло на земле.

— Ты помнишь родителей? — послышался ее голос из глубины кухни.

Александр грустно улыбнулся, — конечно помнит, как может помнить сын, который не живет на земле.

— На фотографиях, — она выглянула в окно и голос ее зазвучал громче, — ты совсем маленький, но по ним можно сложить все твое детство.

Голос у нее был звонкий, веселый.

— Ну вот, твоя любимая яичница с помидорами, — сказала она, — по итальянскому рецепту.

— Вот оно, счастье, — подумал Александр.

Они ели очень вкусную, недожаренную, почти сырую яичницу. Бросали туда зеленые листья базилика и макали их черным хлебом вместе с соком помидоров. Сестра, дурачась, рассказывала о своей провинциальной жизни. Что, кроме работы и дома у нее ничего нет, и всем от нее что-то нужно. И чуть что, то сразу к ней, как будто ей больше всех надо. Александр разглаживал рукой скатерть и не задавал вопросов. Он знал характер сестры. Она постоянно должна была кому-то помогать и жить общественной жизнью, она по-другому и не умела и в этом заключался секрет ее одиночества, хотя ее нельзя было назвать некрасивой. Потом она принесла кофе с молоком в толстых фаянсовых кружках, из которых шел пар и поставила перед ним на маленькую салфетку.

— Настоящий, бразильский, — сказала она, — только что смолола.

Он слышал, как она молола его в какой-то гремящей дробилке и ему трудно было поверить, что такая красота так запросто делается. Ну, что еще нужно в этой жизни, — подумал он.

Они вышли на веранду и сидя на старых мешках, смотрели на солнце, любовались небом и обсуждали ее бытовые проблемы. Он привез ей немного денег и собирался помочь по хозяйству. Нужно было запастись на зиму дровами. Подлатать крышу, поправить забор, пообщаться с соседями и вообще побыть здесь, вместе с ней. Потом они пошли разбирать фотографии. Вместе подставляли стул под шифоньер. Стаскивали сверху огромный, весь в пыли, старый, уродливый чемодан и даже не чемодан, а целый сундук с заклепками. Упустили его, разбили банку с сиренью и залили пол. А чемодан упал и конечно же раскрылся в самом ненужном месте, прямо в луже. Фотографии рассыпались, но они не обращая внимания на кавардак, сидели на полу, хохотали, выхватывали друг у друга фотографии, перебивали себя, смотрели, вспоминали и не могли наговориться.

Потом сестра тихо сказала:

— Хозяйка пансиона звонила. У них заболел маленький ребенок и они не знают, что с ним делать. Специально вызывать врача дорого, может у него и нет ничего серьезного, но все-таки это ребенок. Просят тебя посмотреть, — и быстро добавила, — ты можешь отказаться. В конце концов, ты не обязан заниматься здесь практикой.

Александр поднялся с пола, и катая ногой ободок стеклянного горлышка от банки, весело сказал:

— Ничего страшного, я схожу.

Он босиком вышел во двор и засунув руки в карманы, стал осторожно ступать по высокой, давно некошеной траве и сбивать с нее росу. Он вдыхал незнакомые запахи, чувствуя, как кружится голова и смотрел как трава, словно покалеченное животное шевелится и упорно распрямляется назад.

А сестра наблюдала за ним из окна, что вот стоит ее младший брат. Такой красивый и известный. Врач. Специалист высокого класса. Прилетел ни откуда нибудь, а с самой луны, где сделал головокружительную карьеру. Которым она гордится. Которого она так давно не видела и так хотела видеть, и про которого в округе уже все знают и только о том и говорят, что он прилетел и ждут чтобы прийти к ним в гости. И вот он стоит, рядом с ней, ее любимый Александр, в какой-то драной майке, в закатанных спортивных штанах с вытянутыми коленками и босыми ногами топчет бурьян.

2. Пансион. Таврическая впадина.

Александр шел по лесу, держась песчаной дороги, что вела к затопленному карьеру. Там у озера, в тиши пансиона, он собирался провести несколько дней, чтобы побыть наедине со своими мыслями. Блестела паутина, пахло хвоей, высоко над головой шумели сосновые кроны. Прыгали белки, громко долбили дятлы, было хорошо и легко, и от этого в голове у Александра все спуталось. Он вдруг понял, что никаких ограничений не может быть в том, что человеку нужно делать в жизни, потому что жизнь эта принадлежит только ему, этому человеку, и посвящена может быть только самому себе, а если что-то в этом объяснении не вяжется, то опять же все зависит от этого самого человека. Это справедливо и спорить с этим глупо и вредно. Было совершенно ясно, что только так правильно и никак не должно быть по другому, когда к примеру, в угоду отдельным личностям, придумываются для общества новые нормы поведения, не замечая, что от этого несет пошлостью и слабостью, потому что пошлость она и есть пошлость, когда что либо делается во имя личных интересов, а во имя личных интересов все делается, когда человек уже слаб, конец его близок и ему хочется думать только о себе. С этим трудно было спорить и ему стало радостно. Захотелось поделиться радостью с кем-то еще и навсегда остаться таким же понятным, и так же запросто все понимать самому. Вокруг все стало предельно ясным и чистым как белый лист, но уже через минуту мысли Александра снова спутались, он терялся и думал, что это уже болезнь какая-то в нем сидит и делает так, что он во всем сомневается. В голову лезло бог знает что, и все сразу, и про честность, и про совесть. Вспомнились студенческие времена, когда он ходил в столовую, где всегда не хватало вилок и как-то при всех унизил старую уборщицу, в душе считая ее необразованной, и всего лишь за то, что она в суматохе опрокинула его компот. И думал он тогда не о компоте, а о том что нужно быть профессионалом своего дела и никому не позволено прикрываться старостью или слабым умом и оправдывать свои промахи. Тогда он верил в жесткость как во благо, верил в каленое железо, наивно, прямолинейно. Он думал, что она заслуженно убирает за ним, таким умным и талантливым, и что так должно быть всегда. Одним движением глаз он заставил ее сконфузиться, он умел это делать, и они оба тогда почувствовали, что это было ее унижением. Тогда он посчитал свой поступок победой, но позже ему стало стыдно. Случай, конечно был мелкий, и скорее всего та женщина через минуту все забыла, но он не забыл, и чувство стыда еще долгие годы волочилось за его памятью. Редкая это была гадость, чувство стыда.

— Вот она карма, — думал он, — причина всех моих неудач. Просто так ничего не бывает, всегда что-то нужно отдать, для того, чтобы что-то получить.

В глаза лезла мошкара, в воздухе звенело, что-то нервировало, и он оглянулся, ища причину дискомфорта и вдруг увидел волка. Александр никогда раньше не видел волка близко. Воздух над его головой серебрился как осенняя паутина, и он тихо зарычал, и странно, его звуки не испугали Александра, и показались доступными для понимания, и он удивился от того, что так запросто понимает зверя и что раньше не догадывался о том. В воздухе зазвенело, над головой зверя поплыло облако. Это аура, — догадался Александр. Лес отодвинулся и сжался в кружок и до него стало далеко, как до неба. Александр облизал губы, чувствуя сильный привкус металла, похожий на радиацию, которую он всегда мог запросто различить, и удивился этому, но не испугался, и это удивило его еще больше, потому что он знал, что это признак чего то большего, чем случайное совпадение. Он слышал острый запах звериного тела, потную шерсть, в глазах его все расплывалось и ладони от напряжения были влажные, холодные и он нервно сжимал и разжимал их, будто бы надеялся услышать еще что-то. Ему казалось, что он понимает не только волчий язык, но и весь лес, но только не успевает своими мыслями угнаться за ним, от того что все происходит очень быстро, и от того что все здесь для него чужое. Подул ветер, заволновалась трава и волк исчез, а Александр стоял и смотрел. Смотрел на муравьев, что бежали по стволу дерева, на кусты, которые раскачивал ветер и никак не мог оторвать глаз. Он смотрел как листья пропускают сквозь себя солнце, играя лучами, и видел в них особую красоту и простоту, понятную для него сейчас. Тело его стало легким, словно он запросто мог взлететь, если захотел бы, и все вокруг стало частью его самого, и тень, и свет, и звуки.

— Вот так и должно быть всегда, — подумал он, — просто и ясно.

Он чувствовал, как какая-то тяжесть сваливается с него, а остается только легкость и чистота. Он словно освобождался от долгого сна и теперь ясно видел, что по сути дела, он есть ни что иное, как обыкновенное ничтожество, мелочь, которая растворяется в природе, теряется в ее просторах, и то что он ценит сегодня, завтра никто и не вспомнит, и ужаснулся от того, как это он раньше осмеливался убить муху, не имея представления о сложности ее устройства, и не понимая, как можно ее воссоздать.

Между деревьев заблестела вода, и где-то далеко зазвенел детский смех. Навстречу ему, снимая картуз, вышел лодочник. Нужно еще было переправиться на другую сторону, и они полезли сквозь камыш, раскачиваясь в неудобной, самодельной плоскодонке. Александр свесил ноги в воду, смотрел как лодочник работает веслом. Из воды торчали покрученные деревья, попадались поплавки рыбацких сетей, повсюду летал пух и от него чесалось в носу. Казалось, что в таком месте должна жить нечистая сила. Александр пригибался под низкими вербами у берега, трогал их длинные ветви, точно такие, как снились ему нынешней ночью, и все здесь казалось ему знакомым и близким. Было тихо и только один раз в зарослях страшно прокричала, хлопая крыльями, птица.

— Сом балует, — отозвался лодочник.

Александр закрыл глаза и погрузившись в звуки, ясно представил русалку в зеленой тине. Как белея спиной, она беззвучно полезла в сухой камыш. Послышался треск. Вздрогнув, Александр открыл глаза и увидел, как оставляя рябь, с поднятой головой плывет уж.

— Почти приехали, — сказал лодочник.

Пахло гнилыми водорослями. Из зарослей вдруг открылся лиман, уходящий в блестящее море. Подпирая заросший соснами холм, у берега белел пансион со старомодными колоннами и цветной полатанной крышей. Было безлюдно, и только вдоль берега брели две спутанные лошади, а под ними в воде, нога в ногу тянулись их перевернутые отражения. Закаркало воронье и по лесу покатилось эхо. Сколько таких мест найдется в мире, — подумал Александр, — в которых захочется остаться навсегда.

Он опустил в воду руку и задумчиво смотрел на пенную дорожку. Лодка мягко уперлась в берег. Вместо прощания он сказал:

— Интересное местечко.

Пансионат был старый и запущенный. В коридоре висели засиженные мухами рамы без репродукций и остро пахло хлоркой, и сразу стало ясно, что здесь не отдыхают, а лечатся. Сквозь грязные окна пробивалось солнце, а под высокими потолками, как в часовне, ворковали голуби.

Раскатываясь эхом, громко хлопнули двери, и к ним торопливо подошла сестра в белом халате.

— Извините, доктор, — сказала она, — пожалуйста пройдите сюда, в эту комнату.

Она открыла дверь, пропуская его вперед, и из-за стола навстречу поднялась полная женщина, протягивая руку для приветствия. Волосы у нее были гладко зачесаны назад и пахла она свежим арбузом.

— Хорошо, — подумал Александр.

— Я так рада, что вы приехали, — заулыбалась она, — мы все вам очень благодарны. Много о вас наслышаны и гордимся таким знакомством. Извините, что пришлось вас оторвать от дел, но войдите в наше положение, сейчас такие тяжелые времена. Мы подумали, что может на условиях соседских отношений, вы согласились бы нам помочь?

Она, не переставая разговаривать, заглядывала ему в глаза и уже открывала дверь и шла куда-то по коридору.

— Мы так вам благодарны за ваше внимание. Ох, уж эти постояльцы, — она закатила глаза, — с ними одни проблемы. И все это никому не нужно, а налоги такие, что и не знаешь, как быть, — и она положила руки себе на грудь, — и все так дорого. И все сама, сама. А тут еще солдаты с проверками, — она повернулась к Александру и сделала испуганные глаза, — говорят, император болеет?

Александр пожал плечами, но она уже не слушала его:

— Вы сможете здесь остаться на неопределенно долгое время. На неопределенно долгое, — подчеркнула она, — вам уже приготовили комнату.

Александру больше всего понравились ее слова, — на неопределенно долгое время.

— У одной нашей постоялицы постоянно болеет ребенок, — продолжала хозяйка, — и вот сейчас новое осложнение. Я думаю, что это все от погоды. Но, она очень хорошая женщина и все время за ребенка переживает. Нужно только разыскать ее мужа. Я вам не говорила разве? — повернулась она, — там есть муж.

Они подошли к двери которая была закрашена настолько, что казалось ее красили густой замазкой, которая теперь вздулась. Александр попытался пропустить хозяйку вперед, не понимая, кто здесь должен идти первый и они оба застряли в двери, но в конце концов хозяйке удалось войти и они попали в большую комнату. У окна стоял высокий, худой мужчина с усами. Хозяйка подошла к нему и мягко взяла за локоть, указывая на Александра:

— Дорогой вы наш, это доктор и он любезно согласился осмотреть вашего ребенка. Не могли бы вы провести нас в свою комнату?

Мужчина задвигался, пытаясь поймать руку Александра и казалось, что сейчас он что-нибудь разобьет. Наконец все успокоились, отец ребенка рывком открыл дверь в комнату и до них донесся плаксивый женский голос:

— Ну, наконец-то. А, это ты? — сказала она разочарованно.

Комната была завешена бельем, на натянутых от стены к стене веревках. Пахло сыростью и от простыней нельзя было понять, что находится в другом ее конце. Сама женщина была одета в заношенное платье. На кровати лежал ребенок.

— Что с ним? — хмуро спросил мужчина.

Жена его выглядела уставшей и было заметно, что давно не следит за собой. Пересиливая комок в горле, она сказала:

— Не знаю, что с ним происходит, доктор. Он вдруг перестал дышать.

Александр наклонился над ребенком. Тот вяло перебирал ножками.

— Сколько ему?

— Шесть месяцев, доктор. Но он родился раньше срока.

Она стояла рядом, нервно перебирая пальцами:

— Никто, никогда не знал, что с ним такое. С первых дней он срыгивал все молоко и мне приходилось кормить его искусственной смесью. Ему становилось немного лучше, но затем у него всегда болел животик.

— Нам сказали, что ему нужен морской климат, — вмешался ее муж.

Она запнулась, но все же сказала:

— Нам сказали, что ребенок такой, потому что он просто не получился. Нам нужно сделать все для того, что бы его выходить. Все это время мы живем здесь в надежде, что ему станет лучше.

Александр оглянулся и понял, что это самый дешевый номер в пансионе. Он приложил ладонь к груди малыша. Потрогал голову.

— Пока ничего страшного. Если, что я буду рядом. Вам не следует оставаться все время здесь. Выносите его на воздух, а комнату лучше проветрить.

Женщина через силу улыбнулась.

— Начните с этого. Я буду рядом, — повторил Александр и открыл дверь.

Александр был приглашен хозяйкой на завтрак и по такому случаю надел свежую рубашку. Вместе они прошли по коридорам и попали на задний двор в летнюю беседку, где удобно устроились в плетенных креслах. День выдался солнечным. Кончиками пальцев Александр водил по ладони, чувствуя удовольствие, которое передавалось ему из окружающей безмятежности. На его безымянном пальце синело кольцо с бирюзой, которое приносило здоровье и удачу. Хозяйка, усевшись рядом, утонула в тени винограда. На ее лице и плечах играли солнечные пятна. В блюдце лежала брынза в оливковом масле, прикрытая листом винограда. С кухни подали горячий хлеб и телятину. Затем принесли синие как сливы, оливки и разлили чай. Александр смотрел как в фарфоровых чашках вспыхивает солнце. На лимане между желтыми песчаными косами блестели лужи. Ветер стелил языками длинную, степную траву. Кричали чайки. Со стороны берега вышел рыбак и направился в их сторону. Подойдя к беседке, он молча вынул из корзины большую рыбину и бросил к ногам хозяйки. Рыба открыла рот и блестя чешуей, забилась на песке. Рыбак нагнулся, схватил ее за жабры и с гордостью подержал на весу, давая возможность всем хорошенько ее разглядеть. Потом только спросил:

— Ну, как?

Рыба пахла морем. Хозяйка повернулась и кивнула выглянувшей из двери кухарке. Рыбак пошел на кухню.

Александр жмурился, смотрел на море и не мог наглядеться. Он первый раз видел море. Ему хотелось растянуть это время. Он уже успел искупаться и удивился как тело его сразу приняло воду. Это было все равно, что летать. Он наблюдал за детьми, которые запросто заплывали за горизонт, так что их головы казались маленькими точками, и при этом не боялись и ему казалось, что они чувствуют себя в воде даже лучше, чем на суше.

Вдоль берега бродили отдыхающие. Александр заметил одетого в шинель человека и вспомнил, что встречал его в пансиона. Тот бродил отдельно от всех, что-то бормотал себе под нос и прикрываясь высоким воротником, неумело подкуривал. Александр проследил за ним одними глазами и ему стало интересно, что об этом думает хозяйка. Он сконцентрировался на этой идее и послал в ее сторону мысленный вопрос.

— Вы уже видели? — тут же посчитала нужным начать разговор хозяйка.

— Что? — удивился Александр.

Она показала глазами.

— Этот здесь уже несколько месяцев. Дома он жил целый год в подвале, пока не вмешались соседи. Его жена только что была у меня. Бедная женщина, она беспокоится, что он снова может впасть в безумное состояние. По правде сказать, он сам предчувствует это состояние и всегда предупреждает. Сегодня, как раз она попросила отдельную комнату, куда можно его закрыть, вот только к сожалению, у нас с этим напряженка. Есть одна каморка, хотя конечно есть и хорошие комнаты, — тут она сделалась серьезная и стала внимательно всматриваться вдаль, будто ожидала что-то там увидеть интересное.

Они помолчали.

— Опять полнолуние, — отозвалась хозяйка, — в такое время у нас всегда что-нибудь происходит. Вот и сегодня на соседней ферме новое заселение. Это не навсегда, это только сезонные работы, но у них уже есть больные, — вздохнула она, — кажется, вам прибавится работы.

Она посмотрела на Александра и сказала:

— Вы будете под охраной.

Александр кивнул, наблюдая как солнце подрагивает в остывшем чае.

— Чувствую, будет сегодня дождь, — вздохнула хозяйка.

На террасу вышел грузный мужчина в одном халате. Он подошел к беседке и сквозь решетку недовольно пробурчал:

— Опять меня не разбудили, как я просил.

Тень закрыла ему лицо. Не дождавшись ответа, он забрал из беседки стул и пошел к берегу, — доиграетесь, вот напишу прокурору, посмотрим кому тогда будет смешно, — послышался его голос, — у меня есть прокурор.

Хозяйка пожала плечами:

— Теперь так будет сидеть до самого вечера, — и обернулась, не слушает ли кто, — он начинал рабочим на нефтяных вышках в море, а затем случай помог ему разбогатеть на продаже этой же вышки. Правда, для этого ему пришлось утопить в нефти своих коллег и окончательно подорвать здоровье и с тех пор он считает, что весь мир ему обязан.

— Сумасшедший, — подумал Александр, глядя на человека в шинели.

Тот подошел к толстяку и наставив на него два пальца, коротко сказал:

— Пуф!

Толстяк проводил его взглядом, полным ненависти.

Хозяйка понизила голос:

— Иногда не знаешь, как поступить. Все так сложно и запутанно, — и вдруг оживилась, — а знаете, мы устраиваем бал. Редкое развлечение в наших краях и все его очень ожидают.

— Действительно, событие, — согласился Александр.

— Вы в числе приглашенных и мы надеемся вас видеть. Хотя, что вам наша провинция, вы наверное и не такое видали.

— Спасибо за приглашение, — кивнул Александр.

— Надеюсь, что все образуется. Меня уже просили, запретить ему выходить во двор при всех. Что вы думаете по этому поводу? — наклонилась она к Александру.

Александр поднял глаза:

— А что произошло?

— Кажется, он был психологом или психоисториком. Затем начал делать глупости. Знаете, бывают такие люди, начинают угадывать желания, предсказывать будущее, влезать во что-то непонятное. Одним словом, много там неясного.

Александр почувствовал перемену и повернул голову. Сумасшедший смотрел на него. В дверях зашумели, на террасу вышла дама в белом платье и сумасшедший выбросил сигарету. Она упала в траву, сквозь которую потянулся дым. Отец больного ребенка, стоявший неподалеку, оживился, лицо его приобрело интересное выражение. Дама, кивая всем головой, направилась в сторону сумасшедшего, неся сильный запах сладких духов и Александр понял, что это его супруга.

— Обычная, забытая богом провинция, — подумал Александр, — но наверное это и можно назвать счастьем.

По берегу бродили чайки, пахло солью. Лиман блестел как разлитая ртуть и люди на берегу казались плоскими, словно вырезанными из черного картона. Из помещения донеслась музыка. Затем послышался звон посуды и громко хлопнули дверьми. Стало слышно, что там о чем-то спорят. Хозяйка улыбалась.

С берега поднялись чайки. На горизонте показались, похожие на подушки облака и закрыли солнце. Гуляющие потянулись к дому. Сумасшедший, прикрываясь, смотрел вдаль и казался озабоченным.

— Ох, не зря сегодня обещали дождь, — не к кому не обращаясь, сказал толстяк.

Сумасшедший ответил:

— Не размокнешь. Тебе не помешает очиститься. Потом спасибо скажешь.

Он тянул шею, будто хотел вылезти из тесного воротника и заметно нервничал. Из окна послышался плачь ребенка и показалось лицо взволнованной женщины. Дама в белом решительно направилась в его сторону.

— Вот сила, — закричал он, показывая пальцем на облака.

Супруга взяла его за руки, но было заметно что она опасается. Окно с треском захлопнулось, зазвенев стеклами и за ним задернулись занавески. Хозяйка встала и посмотрела на прислугу, и те сразу побежали к сумасшедшему, подхватили его под руки и поволоки в дом. Он не упирался. Все замолчали. Отец больного ребенка направился к растерянной даме, разводил руками и всем видом выражал сочувствие. Александр заподозрил, что чего-то не знает. Однако, — подумал он.

Отец ребенка прикладывал руки к груди и что-то говорил даме.

— Что вы? Я вами очень довольна, — донесся ее голос.

В доме снова заиграла музыка.

— Выключите музыку, — крикнула хозяйка.

Поднимая пыль, из-за леса вышла колона. По сторонам, высунув языки, бежали собаки. Звенели котелки, шаркали ноги, все слилось в монотонный звук. Мимо дома шли сгорбленные, белые от пыли лилипуты, с плоскими, безразличными лицами, направляясь к строению у дальнего края лимана. За ними шли солдаты с автоматами.

Александр посмотрел вдаль. Море покрывалось рябью, по нему побежали длинные тени, между ними мотался луч солнца и в том месте плавало яркое пятно. Стало душно, воздух сделался липким. Но вот над горизонтом сверкнуло, на землю упали первые капли и тут же застучало по листьям, по железной крыше, вокруг дома зашумело, запахло перегретой пылью и вскоре по земле уже бежали целые ручьи грязи. От дождя потемнели стены и попрятались птицы, но все равно казалось, что от свежести всему живому стало легче. Над домом низко шли тучи и быстро темнело. Отдыхающие поспешили разойтись. Александр поднялся в свою комнату, опустился в кресло и в сумраке слушал шелест дождя и задумчиво катал в пальцах темный шарик гашиша, которым любезно угостила его хозяйка, пробовал его дурманящий вкус на язык и смотрел на мокрые, вздрагивающие листья. В комнате стало совсем темно. Вышла луна, страшная, плоская как блин, и с ней пришла какая-то тоска. Далеко в море свернуло, комната на мгновение озарилась светом. По углам шевелились тени. Александр смотрел на кровать. Снова сверкнуло и через мгновение страшно треснуло над крышей, но сейчас же снова сверкнуло, высвечивая на стене крест от оконной рамы и Александр увидел спящую женщину, похожую на сестру. В темноте ему казалось, что это неправда, что это глупое видение и сейчас все проясниться, но все так же шумело за окном, так же шевелились тени, и все казалось несуразным и диким. Женщина перевернулась на спину, совершенно не стыдясь наготы и тело ее казалось таким же белым как и простыня, и от такого белого в глазах у Александра все расплывалось. Ему казалось, что кто-то его манит руками и чем сильнее он всматривался в темноту, тем сильнее все искажалось. Сестра уже плыла по воздуху и он боялся пошевелиться, чувствуя, как изморозь покрывает руки. За шкафом прятался ужас, а сестра с раскинутыми руками бесстыдно светила грудью, раскачиваясь под самым потолком и шевелила свисающими хвостами простыни. Она наполнялась лунным светом и уже не оставляла вокруг себя никаких теней. Александр с удивлением видел вокруг себя множество павлинов с человеческими глазами. Они расселись на ветвях, цветущей белым цветом сакуры, и помахивая хвостами, брызгали росой ему на горячие щеки. От холодного, Александр проснулся и увидел, что сидит в пустой комнате, а из окна брызгает дождем. Он захлопнул окно и не раздеваясь упал на кровать. А сестра его спала дома, в своей постели и улыбалась ощущению полета. Ей снился брат в золотой короне и все у него получалось, всем им было тепло и хорошо, и она была счастлива от этого. За окном шумел дождь.

В дверь постучали. Александр поднял голову и понял, что проспал.

За дверью сказали:

— Завтрак подадут через двадцать минут.

— Хорошо, — отозвался Александр и сел на кровати. В окно виднелся двор с вытоптанной травой.

— Доктор, — сказали за дверью, — вас просят сегодня заглянуть на соседнюю ферму. У них есть тяжелый больной.

Александр молчал.

Из под двери спросили:

— Что им ответить?

— Да, я помню, — ответил Александр, чтобы отстали.

Он встал и оперся руками на жестяный рукомойник в углу комнаты. Брызнув в лицо водой, он с интересом посмотрел на свое отражение. Рядом уселась зеленая муха. Рассеяно махнув на нее рукой, Александр набросил полотенце на шею и направился к морю. Уже одетый, он спустился на первый этаж и подошел к двери в конце коридора. Было видно, что ею давно не пользовались. Поцарапав ногтем закрашенное стекло, Александр легонько постучал. К стеклу прижалось красное ухо, потом на стекло подышали и потерли, но лучше от этого не стало. Воровато оглядываясь, Александр вышел через черный ход на задний двор и обойдя заросшие лопухами постройки, нашел в стене дверь и над ней выбитое окно с прогнившей рамой.

— Есть кто-нибудь? — спросил он в темноту.

Из темноты несло плесенью. Александр судорожно вдыхал утренний воздух, затем отвинтив кран над трубой, что торчала из стены, стал жадно глотать воду с привкусом ржавчины. Ему казалось, что он никогда не насытится, и все его нутро выгорит огнем, ему хотелось так стоять и пить бесконечно, чтобы только не встречаться глазами с тем, о ком он все это время думал. Но он все же поднял голову и увидел, как из темноты показались белые, незагоревшие руки в пигментных, старческих пятнах, странные для человека, который отдыхает на курорте.

— Как у вас дела? — через силу спросил в окно Александр, утираясь рукавом, — вы не против, если я к вам сегодня зайду? — и совсем уже неуверенно добавил каким-то сиплым, ослабевшим голосом, от которого ему сделалось неловко, — мне просто любопытно, о вас тут всякое говорят, что вы все знаете, и умеете, — и быстро, чтобы его не перебили, спросил, — а как вы думаете, сколько я проживу? Можете сказать прямо?

Из тени показался освещенный солнцем нос и хриплый голос сказал:

— Твое гнилое мясо не вызывает у меня никаких ассоциаций. Ты будешь жить долго.

3. Бал.

Ферма, только называлась фермой, а на самом деле это был выкрашенный известью барак, заваленный окаменевшей солью. Здесь ее всегда добывали, и сейчас тоже добывали, но уже реже, с перерывами, называли это сезонными работами и пользовались для этого уже не местными алкоголиками, а мутированными рабами из резерваций. Их доставляли составами на соседнюю станцию. Работа на ферме была тяжелая, бригады набирались колоритные, из особей неясных национальностей, и рабочий сезон здесь всегда заканчивался каким-нибудь страшным происшествием. Поэтому на дороге дежурил патруль.

Александр толкнул сорванную дверь и попал во мрак. До обеда было далеко и в бараке никого не было. Воняло варенным луком, как обычно бывает, когда долго не моются. В грубе тоскливо выло, а сквозь дырявый потолок пробивались солнце, косо разрезая клубы пыли.

— Одни микробы, — вздохнул Александр. Он ясно представил себе такого микроба под микроскопом и получил натуральную зеленую жабу в бородавках. Его передернуло. Спасения не было, ибо этот микроб пожирал всех, кто к нему сюда попадал. Он видимо всегда обитал здесь. Забивался в человеческие легкие, в уши, выгрызал самую сочную плоть, обживался, откладывал яйца, и все время размножался. В глаза бросалась обреченность этого места, его убожество. Казалось, что эту жабу здесь специально откармливают, заботятся о ней и наверняка она имеет покровителей. Было неясно, кому эта соль нужна, зачем такое несчастье сеять в обществе вообще, понятно было только, что никто в это не вникает, ответственности не несет и продолжается такое каждый сезон исключительно по привычке, потому как управляющему соляными приисками чем-то нужно заниматься. И потому летят команды, едут командированные, самые убогие и калеки, потому что никому заступиться, и кружится по инерции, продолжается жизнь в провинции. Здесь так привыкли и другого не знают.

Глиняный пол был заставлен железными кроватями, а возле стола на сдвинутых лавках, что-то лежало, синея фуфайкой. Александр подошел ближе и увидел больного с запрокинутой головой и желтым, как воск носом. Из штанин торчали, похожие на швабры, ноги. Александр сел на скрипучую койку у изголовья и сразу понял, что уже все поздно. Глаза несчастного были черные от страха, сил в нем совсем уже не было и казалось, что он проваливается куда то и не знает за что ухватиться. Александр разорвал тряпки на его груди, где успели завестись черви, ввел обезболивающее и полив маслом, стал соскребать засохшее месиво с ран. Через минуту у того дернулись глаза, стянулись судорогой руки, и в дальнем углу барака вдруг протяжно заскрипели двери и по полу потянулась полоска света и коснулась страшных ног. Александр выпрямился, наблюдая быстрые изменения на сером лице. Из-под кровати выскочила кошка и рванула к выходу, а за спиной тяжело вздохнули, и Александр, боясь обернуться, подумал, что это должен быть монах, и еще подумал, — почему монах, ведь сюда никого не звали, хотя кроме монаха никто здесь не требуется, — и почувствовал, что все это неспроста, потому что все вокруг давило на него, было тяжелым и мрачным, и совсем ненужным. Ни к чему это было в такой ясный день, — подумал он, — лишнее все это. Его передернуло от жалости к себе и во рту сделалось кисло.

Александр закрыл несчастному глаза. Редкие волосы склеились на мраморном лбу и выглядело так, будто смерть ничего здесь не изменила, потому как казалась естественной, словно каждый день ее тут видят. Стучала дверь в дальнем углу, звенели мухи, казалось нормальным, что они здесь ползают везде, по столу, по кроватям, по синей фуфайке. Во дворе тоскливо застонало, будто гнули железо и тут же закачалась страшная тень на стенах, мелькнуло сквозь щели и вспыхнуло солнце на никеле кроватей. Под дверью мелькали. Александр ясно почувствовал опасность и внимательно слушал, как кто-то бродит вокруг барака. Снова об стены загремело, кто то закричал как резаный, и дверь с треском упала, впуская яркие клубы пыли, и в барак ввалились лилипуты. Они бестолково толкались, словно были не люди, а стадо со страшными лицами в бородавках, с разорванными ртами. Пришедшие из степей печенеги. Кто-то гаркнул на чужом языке, передние раздвинулись и в проход, раскачиваясь верхом на шее огромного раба, въехал маленький человек с плоским лицом. Александр все понял. Он почувствовал силу и амбиции в этом маленьком теле. Этот у них главный, — подумал он, — наверняка вождь, раб над рабами. На вожде была шляпа с загнутыми полями и желтые сапоги. Александр растерялся, чувствуя, как растет тревога от вождя и давит на него, несоразмерно большая по сравнению с маленьким телом. В горле пересохло, он подобрался, внимательно наблюдая за его руками. Сильно пахло опасностью, остро, как от немытого тела, и еще пахло старой затаенной обидой, и это тоже было опасно.

— Оставил нас, — с грустью сказал вождь и посмотрел на Александра, — а что ты здесь делаешь?

— К сожалению, многоуважаемый незнакомец, моя помощь не пригодилась. Меня позвали слишком поздно, — ответил Александр, глядя ему в переносицу.

В голове крутились мысли, как в колесе и он никак не мог их уловить и понять, как правильно ему держаться перед этим карликом и что отвечать, и он решил, что если это враг, то лучше держаться с ним на равных.

— Ты что, врач?

— Я случайный прохожий на этом пути. Помыслы мои не несут злобы и руки мои чисты. И вы правы, в жизни мне не раз приходилось заниматься подобными делами. Я врачеватель, — ответил Александр, — и почувствовал, как в маленьком теле шевельнулось сомнение и у него появилась надежда, что опасность отступит. Тревога отошла, не было больше того страшного в карлике, что было в самом вначале, и Александр быстро добавил, — он был обречен и я надеюсь, что достойно встретил свою судьбу.

— Да, он уже наслаждается сладостями в райских садах, — согласился маленький человек, — а ты наверняка переживаешь по этому поводу и думаешь, что в этом есть твоя вина?

Александр пожал плечами. И тогда он сказал:

— Ты врач, и это хорошо. Но вижу я, что переживания твоего не детского ума в эти минуты настолько сложны, что напоминают неразрешимые вопросы целого поколения.

Александр молчал, пауза затягивалась и он подумал, что ему надо уже что-то отвечать, но вождь будто угадывая мысли, выставил ладонь:

— Ты человек святой профессии, но в силу этой же профессии, ты бездушен перед страждущим.

Александр слушал вкрадчивый голос, странные словообороты, и старался понять, куда тот клонит, и все никак не понимал. Он чувствовал, как вокруг сгущается сильная энергия и набухает, готовая взорваться, но так же чувствовал, что это уже была не угроза, это быстро прошло, теперь это была какая-то своенравная дурость, от которой тоже можно было ожидать чего угодно, — неожиданность в нем сидит, вот что, — понял Александр.

— И в самом деле, почему бы тебе не задуматься о бренности человеческих судеб? — продолжал вождь, — несравненный, нежный мой мессия.

Было заметно что он любуется собою, говорит так потому что его слушает толпа, и поэтому Александр не перебивал его, давая высказаться, а тот наклонялся все ниже, брызгая слюной:

— Человек свободен в своих поступках и в жизненном выборе. Ему с рождения даны гибкое тело, сильные руки и хороший ум. И заметь, изначально все поставлены на равные условия и ум дан одинаковый для всех, который способен решать любые проблемы, — говорил он, выкатывая глаза, — человеку не только открыты пути, но и представлено множество заманчивых предложений. Бери, черт возьми, пользуйся, достигай успеха. Взбирайся на гребень славы. В этой гонке есть возможность достичь всего чего пожелаешь, можно выбиться на самый верх и вершить судьбы мира, — он ухмыльнулся, — конечно, если ты имеешь на ладони знак наместника на земле. И он показал ладонь. Александр подумал, что толпа растеряется, когда окажется без вождя и мысленно представил точку на подбородке, — буду бить ногой, — решил он, — и при чем здесь мессия?

— С начала существования вселенной, — говорил вождь, — Совершенный знал о том, что произойдет с каждым из нас, знал какие поступки будут у самого жалкого животного и растения. Потому что мы его дети. Так каким образом ты можешь быть свободен в своих помыслах, если все что происходит с тобой, заранее известно и все что нужно сделать, уже предрешено? Любая катастрофа, как и любая удача обрушится на тебя с математической точностью. Ты же и шага не ступишь, ты ничего не решаешь, ты только наблюдаешь. Это можно угадать заранее, потому что вокруг любого происшествия, всегда сгущается атмосфера случая. И чем ближе катастрофа, тем тоскливее и тяжелее становится нам, и мы сами, не замечая этого, ведем себя по правилам грядущего несчастья. Ты же доктор, ты знаешь, что нервы животных напрягаются задолго до бури, когда вся природа приходит в тревожное состояние. А при значительной катастрофе тревогу чувствуют и люди, это заметно в их поведении, которое можно считать вполне нормальным. Все мы помечены этим, одни больше, другие меньше, и только те, на кого направлена сама катастрофа, не догадываются о буре в их жизни. Ведь в эпицентре всегда затишье и поэтому обреченный никогда не знает своей судьбы, хотя все уже видят его горе и боятся заразиться и только ждут когда горе произойдет мимо, и молятся, чтобы это произошло не с ними. Чтобы не с ними. Так захотел совершенный.

Александр решил, что будет бить в горло.

Маленького человека мотало со стороны в сторону на неспокойном рабе, от нетерпения он стучал ему по голове, от чего лицо того багровело, вздулись вены и текло с ремней, что врезались в рот. Вождь тянулся к Александру, блестел глазами и дышал:

— Так, что же ты мог здесь изменить, почтеннейший, скажи?

Александр уловил запах опиума, и сказал:

— Мир твоему дому. Я сделал все, что было в моих силах. Чтобы ты хотел, что бы я сделал лично для тебя?

Тот заулыбался от удовольствия:

— Не беспокойся, у нас все хорошо. Люди здесь нервные, но это пройдет. Сегодня чья-то душа освободилась от тела, но ведь смерть обычное явление в наших местах, — он кивнул, — это мы заберем с собой, нечего пропадать добру.

— Съедят, — понял Александр.

В бараке было пыльно. Он глубоко и часто дышал, и слышал, как в толпе кто-то хрипит лошадью, нервно и болезненно. Выскочили кривоногие карлики и сбросили на пол покойника. Стукнули, как колодой, и потащили к выходу. Вождь плюнул в ладонь, посмотрел на нее и вытер об штаны, дернул поводьями и закачался к выходу, и за ним потянулась толпа. Что-то крутилось в голове у Александра важное, то что хотелось запомнить. Ему казалось, что в таком поведении есть зерно истины, причастное к этому месту и времени, и люди здесь такие особые от того что все заражено вирусом. Он вздохнул, ему захотелось уйти побыстрее и забыть все, как какую-то нелепость.

— Опять, — подумал Александр, — я куда-то вляпался.

Он щурился от яркого света из распахнутой двери и видел, как с толпой выходит монах, черный в тени. Александр никак не мог вспомнить, где он мог его видеть. В глаза слепило, вокруг монаха светилось и сама его голова тонула в свете. Александр моргнул и тот пропал. Захотелось пить. Разболелась голова, но он все время думал о монахе и мысли эти не давали покоя, он и не заметил, как вышел на дорогу, как подул ветер и небо затянуло тучами. И когда он шел по лесу, то все в нем было уже не так как утром, не так радостно. Над головой раскачивались лапы с когтями, хищно двигались ветви и сами деревья. Блестела луна, отражаясь на кустах, а сами кусты шевелились и от этого еще сильнее наваливалась тоска. И пахло вокруг не по-человечески, сырыми грибами. Александр чувствовал, что пансион где-то недалеко, но его все не было. Почему я здесь, — думал он, — зачем такое со мной? Небо было черное, в нем светился кружок луны и Александр не понимал, как случилось, что он здесь и видит луну издали, будто игрушечную, не настоящую, хотя вся настоящая жизнь там, а не здесь. Здесь один вздор и все это ненадолго и по-другому быть не может. Как они здесь живут? Он уже ненавидел этот лес, эту вонючую воду вокруг него, пошлых людей с примитивными желаниями, которым только бы поесть да поспать, и что-то там урвать. Ему хотелось сказать об этом, накричать на них, выругать. Мелко все вокруг было, неинтересно. Хотелось бежать из этого места.

Между деревьями замерцал огонь и Александр пошел на свет. У расколотого пня трещал костер, прыгая красными отблесками по кругу, а дальше за кустами стояла ночь, как стена, твердая и холодная. У костра сидел человек и лицо его было такое же красное, как и кусты. Александр кашлянул и человек поднял глаза.

— Довольство, простор и благополучие, — поприветствовал Александр.

Тот качнул головой и ткнул палкой в дрова, отчего костер ярко вспыхнул и Александр увидел у его ног пузатый кальян. Человек набрал в себя дым и выпустил его через нос.

Конец ознакомительного фрагмента.