Избранные рассказы

Mike The, 2021

Юмор и драма, ужас и лирика, фантазия и реальность – все это содержится в замечательном коктейле, который приготовил для вас один из самых необычных писателей современности Mike The. Рассказы могут содержать нецензурную брань, лучики добра и следы орехов.

Книжное издательство Бабицкого

* * *

Роман для протагониста

Дорогая Якобина, ты же меня знаешь: когда меня режут, я терплю, но когда дополняют, становится нестерпимо.

Из кинофильма «Тот самый Мюнхгаузен»

Совсем молодой главный герой по имени Кеша томился в неведенье. Сосредоточенный, в высоком цилиндре и шлёпанцах, он сидел на последнем абзаце и нервно курил. Иногда болтающийся шлёпанец цеплял колонтитул, тогда Кеша вздрагивал, ёжился и вдумчиво сплёвывал, стараясь попасть в циферку «8», притаившуюся на краю страницы. Смешное, должно быть, со стороны зрелище. Смешное. Но не до смеха.

Николай, его автор, ушёл в издательство ещё утром. Ушёл решать судьбу новой рукописи, а значит и его — Иннокентия. Туда-сюда, здесь же всё рядом, недалеко… И нету, и нету… и сил тоже нет — свихнешься от ожидания. Пожалуй, более опытным, растиражированным протагонистам не привыкать — заскорузлая, тёртая братия. Смельчаки, растудыть! А ведь первый раз был у каждого. И даже у них. Причём, не просто первый из многих, а, возможно, единственный. Другими словами — последний. А там забвение, тлен… — и этого в стол. Вон их — два ящика похеренной колькиной макулатуры. Один на одном — в братской могиле. Такие красивые и такие ненужные.

Наверно, и я.

Николай вернулся под утро — тяжёлый и абсолютно неудержимый в своей порывистой поступи. Не раздеваясь, прогнал до окна, оттуда обратно и, замерев на мгновение, повалился на стул.

— Врёшь — переигрываешь, — брезгливо процедил Иннокентий. Сто раз смирившегося с собственной участью, сейчас его неосознанно тянуло на колкости.

Ответом был ироничный смешок. Их взгляды встретились, и теперь по глазам, по лукавому прищуру герой уловил нечто загадочное, заставившее всё его тщедушное тельце собраться, словно перед прыжком.

— Да говори же… блин… не молчи! — давясь внезапно нахлынувшим нетерпением, прошипел он. — Взяли? Рукопись… А?! Ну скажи, взяли?! нет?!

— Нет, не взяли, — обрубил Николай и с ехидством осклабился. — Правда, это не всё. Ты представляешь, сказали, ты им понравился. Ага, сильно-сильно. Но не рассказ — рассказ им не нужен. Роман подавай. Дикие времена: ничего не читают — только романы.

Про такой поворот Иннокентий не думал, а потому растерялся. Хорошо это? Или плохо? Или всё сразу? О романах он имел лишь общее представление. Больше страниц, больше героев… Вроде и всё. Так в чём же загвоздка?

— А в том, что романов я не пишу, — развёл руками писатель. — Не могу. Не получается. Понимаешь, не прёт. Засыпаю на середине. Не хотел огорчать, но, похоже, будущего у тебя не предвидится.

— У меня? Ха, тогда уж у нас, — холодно подметил герой и насупился.

К его удивлению, Николай не смутился. Дорога домой была долгой, и тот успел всё обдумать. А также проклясть и смириться.

— Балда, давай хоть попробуем. Вдруг всё же получится? — задёргался Кеша, предчувствуя неизбежный конец. — Смотри, герой у тебя уже есть — осталось чуть-чуть. Ты только начни, а я подхвачу. Я же понравился — сам сказал, что понравился. Значит, способный, а это полдела. Только скажи, покажи, как всё надо. Книг вон пять шкафов — они же смогли. Поглядим, как у них, и сделаем так же. Терять-то чего?

Здесь Иннокентий не врал — терять им действительно было нечего. Сказать по правде, писателю и самому давно мечталось замахнуться на что-нибудь фундаментальное, а тут такой шанс — свалить большую часть работы на добровольца. В конце концов, если даже машины сами себя собирают, почему бы и героям не озаботиться собственными приключениями? И если поначалу идея казалась бредовой, то теперь при более пристальном рассмотрении выглядела всё интереснее.

— Хорошо, выбирай, — согласился Николай, выкладывая перед Иннокентием запылившихся классиков. — Только смотри, дело серьёзное, не развлекушка. Потому для начала — тебя зовут Герольд. И не надо, не спрашивай — всё равно не понравится.

* * *

День клонился к закату. Из полей тянуло дымком и запахом свежескошенных трав. Небо над головой, привычно-белёсое, выгоревшее от летнего зноя, теперь, словно вкусив вечерней прохлады, наливалось черноплодным бархатным соком. В такую погоду мужики не торопились разойтись по домам, потому то тут, то там ещё удавалось приметить запоздалых косарей, а прислушавшись, и уловить их усталую, но довольную перекличку.

Багровеющий диск остывающего светила величественно и неторопливо, словно знатный барчук, плыл над лесом. Хотелось непременно дождаться, когда он вот-вот зацепит почерневшие огарки заострённых еловых макушек, и, завалившись за горизонт, полыхнёт закатным пожаром. В такие минуты мысли о мирской суете словно растворялись в течении времени. Момент настроения, момент благодати. Долгожданный момент божественной истины…

Иннокентию Герольду ещё никогда не доводилось видеть солнце так долго. Птицы свистели, мужики — перекликались, солнечный диск… плыл, но почему-то никак не заваливался. Всё вокруг словно замерло, но замерло в каком-то волшебном движении. Картинка ползла, шевелилась, но при этом никак не менялась.

Непривыкший к тихой мечтательности, Герольд смотрел на происходящее скорее с тревогой, чем с умиротворением. Должно быть, именно так бывалый часовщик разглядывает будильник: тикающий, но с переклинившими стрелками. Неужели заело? Подпихнуть? Подогнуть? Хотелось хоть какого-то действа, и тут, словно по заказу, из ближайших кустов вспорхнула сорока.

Тёмной закорючкой птица скользнула по небосводу, подскочила к покосу и, оглядевшись, принялась деловито расшаркиваться в поисках возможной поживы. Орудуя лапками, словно миниатюрными граблями, она старательно разгребала траву, обнажая ценности, и, попробовав клювом, неизменно отбрасывала, переходя в своих стараниях дальше, по полосе. Точь-в-точь привередливая купчиха, зарывшаяся в сундуках со старым тряпьём.

«Э-ге-гей!» — донеслось из полей. «Э-гей», — подумал в ответ Иннокентий. Внезапный ветерок легонько скользнул по плечам, потрепал его топорщившиеся из-под цилиндра кудри и, облизав холодком выпиравшие из шлёпанцев пальцы, направился к лесу. Тем временем купчиха-сорока, отбросив очередную безделицу, перелетела на новое место, где принялась с прежним усердием тормошить всё подряд.

Зевнув, герой вернул взгляд с сороки на солнце — солнце клонилось. Чертовщина какая-то — похоже, пора было двигаться дальше. Эй, там, наверху!

* * *

— Ага, говорю, пришёл, так садись, — захлюпала улыбчивая старушенция, вытягивая из-под стола небольшую скамеечку.

— Да я вот… того… — только и нашёлся главный герой. Обалдевший от столь стремительной смены декораций, он растеряно озирался.

На окнах тюль, рядом — старый диванчик, в углу буфет с фигурной посудой. И запах такой, устойчиво-луковый с толикой затхлости. По всему выходило, что из полей он попал в крестьянскую избу, вот только… Впечатление портили замаскированный кружевной салфеточкой монитор и серебристый мобильник, лежавший здесь же, неподалёку. Скорее всего, его перекинуло во второе произведение той же книги.

— Чего стоишь, говорю? Проголодался с дорожки? Ну, садись, не робей. Сейчас обед делать будем, — напомнил о себе беззубый рот. — Зовут-то хоть как?

— Меня?.. Меня — Герольд.

— Чего?

— В смысле — Кеша.

— То-то же. А меня знаешь как? Хая Залмановна Блехман. Прямо как эту, ну… все её знали. Вот тебе, Кешенька, такую тарелочку, такой вот он ножичек и такую вот эту, — последним бабушка подпихнула ведро, наполовину наполненное очищенной картошкой. — Значит, смотри-запоминай. С пола берёшь, шкурки вот так, значит, в тарелочку, а эту вот в это… м…

— В ведро?

— Да. Только ты слушай. Так вот берёшь… И сильно не жми. Чтобы по самому, тоненько-тоненько. И смотри не порежься. Так — стой, погоди. Дай сюда, вот, возьми… вот — вот этот. Этим не страшно. Брат всегда этим чистил. Знаешь, возьмёт такой в одну руку, другой поднесёт и начинает. А начинает с этих… с глазков. Всегда. Чтобы первыми. Вот они — видишь? — говоря это, старуха пихнула под нос уже усевшемуся герою голубоватый клубень. — Ага, сорт такой. Самый этот. Сейчас не достать. А брат вот достал. Прямо у этих. И главное, взял так, всё сразу. Обычно не то, а тут — вот те на. И ладно бы где-нибудь, ан нет — прямо здесь. Вот и думай теперь. А то каждый, конечно… Думают там. А тут оно вот как. Всё надо уметь. Ну что? Получается?

Увы, у Герольда не получалось. Чистить картошку ему ещё не доводилось — он подолгу крутил в руках каждый клубень, примеряясь и боясь ошибиться. Да ещё тупой нож — скользя по твёрдой кожуре, то и дело норовил соскользнуть, а то и вообще — выпасть из грязных пальцев.

К счастью, паренёк быстро смекнул, что интересовал бабульку исключительно в качестве слушателя. Вся же чехарда с картофелинами служила лишь поводом, дабы привязать к себе собеседника.

— А когда-то сама всё. Вот этими вот своими руками, — продолжала бабушка Блехман, ловко орудуя инструментом. — Утром проснёшься, раньше всех, чтобы первой. Лопату берёшь и идёшь, и до вечера. И главное эти такие, мол, надо ж тебе? А как я без этого? Интересные прям. Это ж вся моя жизнь. Верно я говорю? А то ж иначе никак. И пусть теперь думают, а мне всё равно. Пусть что хотят, мне вот не жалко. И кожицу тоненько — ни разу не ошибилась. Они так разве умеют? И брат всегда тоненько. Сперва глазки, а потом… Вот, вот так вот. Но чтобы совсем. Гладенько-гладенько. Вот, посмотри.

Спустя два часа Герольд понял, что обеда не будет, хотя теперь он знал про него всё. И про картошку, и про морковку, как их обжаривать, как доводить до кипения, как подавать… А ещё про плохую погоду: про давление и про жару. Про после жары, то есть про холод. Потом про налоги, про пенсии и, главное, про соседского Бобика, который… лохматая_гадина_погнался_за_белкой_свалился_в_колодец_а_хозяин_не_лучше_пришёл_и_сказал_ах_вы_такие-сякие_ваш_колодец_вы_и_вытаскивайте_а_то_засужу_тут_всех_никому_мало_не_покажется_сволочь_какая_ага?

Здесь Герольд подумал, что единственный шанс заткнуть старушенцию — это покончить с картошкой. Он подналёг, стал прикидывать, сколько осталось, и с ужасом обнаружил, что за всё это время картошки в ведре не прибавляется. Господи! Что ж за такое?! И только старушка была на подъёме.

— Я что говорю. Говорю, брат говорит, не надо здесь собирать. Говорит, грязные. Ишь, напридумывал. Я ему говорю — сам туда и иди. Ну а как? А то что же? А он говорит, говорит, вот ещё. И, главное, так говорит… Свинушки лучше опят — да где ж это слыхано? Хороший опёнок, он знаешь какой? Он такой… он такой… — в этом месте она замолчала и сделала сморщенными губами движение, будто собиралась отхлебнуть кипятка. — Вот он какой. Была б я моложе — поговорил бы он мне. Ах, как время летит, вы не находите?

Герольд не находил. Он мысленно взывал к Николаю, отчаянно моля о спасении, хотя точно не знал, следит ли писатель за происходящим или давно уже мирно посапывает, сражённый подробностями. И если сейчас…

— Скажите, Кешенька, а я вам ещё не показывала свои фотографии?

— Показывали, — соврал Герольд, в общем, ни на что не надеясь. Но тут произошло чудо — зазвонил телефон.

О, долгожданный спаситель любого повествования. Выстрелил! Наконец-то. Значит, что-то случилось, значит, крутой поворот. Кто-нибудь умер или кто-то родился. А может — убили. А может — поймали. Или просто пошёл гулять и пропал. И все побегут, все поедут, помчатся. Жизнь сбросит оцепенение: забурлит, заклокочет…

— Это чёрт знает что, — прокряхтела Хая Залмановна, откладывая аппарат. — Брат звонил. Представляете, он только из этой. Сходил, называется. И что они сделали — они перестали продавать корвалол больше двух в одни руки. Вот как, я вас спрашиваю, жить-то теперь? С двумя пузырьками. Это я, значит, это, а мне теперь что? А если не хватит? А их и не хватит. Молодой человек, ну вы-то должны понимать.

Про пузырьки Герольд понимал и сейчас взирал на старушку, как на бывалую алкоголичку. Измученный и голодный, он уже открыл было рот, чтобы высказать всё, но… В эту секунду перед его глазами словно задёрнули шторы, а сам он вывалился из книги как раз на ладони смеющегося писателя.

Пришлось взять таймаут, дабы герой смог спокойно, без лишних свидетелей привести себя в порядок. В конце концов, всем нам иногда не помешает выговориться. И когда живых людей практически ничего не сдерживает — лишь нормы приличия, то далеко не каждый литературный персонаж может себе позволить публичное вольнодумство.

Чуть увлёкся, чуть заигрался, и вот — тебя уже взяли на карандаш. Сперва подчеркнули, пометили жирным, а потом и вовсе порезали. Потому матерятся герои исключительно за пределами бумажных страниц. Там, где кроме автора их никто не может прищучить.

— Да понял я, понял, что не понравилось, — оправдывался писатель, скользя пальцем по книжным корешкам. — Откуда ж я знал, что такая засада? Я их читал? Сейчас, что-нибудь. Поживее, подинамичнее… Так, гляди… Есть про любовь — но тут целых два тома. Про вампиров есть, про приведения. Или вот — философия. Не, не годится?

Кеша мотал головой. Ему отчаянно хотелось нормальных приключений, но разгадывать содержание романов по заголовкам не получалось. Полагаться же на мнение Николая он не желал — хватит, попробовали. «Вот если бы про войну…» — мечтательно думал он, но войны было мало. Две про шпионов, в мягкой обложке, одна — «Оружие вермахта», ещё одна про гусар и, потрепанная, зато с золочёным обрезом — про рыцарей.

Как бы так выбрать, чтобы и пострелять, и подраться? Да ещё остаться в живых, а то прибьют на первой странице… Дело житейское, но всё равно неприятно.

Размышления прервал радостный крик Николая.

— Нашёл, нашёл! — улыбался тот, подтаскивая и кладя перед главным героем глянцевый переплёт. — Эту я помню — эту читал. Фантастика. Про пришельцев, про лазеры. То, что нужно. Как раз.

Пришлось согласиться.

* * *

— База, база, мы теряем пятый сектор! — орал в самое ухо подхриповатый голос. — База, ответь! База, не слышу тебя! Как поняли, база?!

Картинка же появлялась не сразу — на этот раз проникновение в роман происходило не столь мгновенно. Зато Герольд материализовался сразу в скафандре, с лучевым автоматом и по уши в какой-то липкой жижице. Стремясь отстраниться от напиравшего крика, он только сейчас сообразил, что в действительности рядом никого нет, а голос исходит из наушника его шлемофона. Сам же он лежал на боку, на дне широкой траншеи, с недобрым предчувствием наблюдая, как окружающий мир обретает тошнотворную чёткость.

Первое, что бросалось в глаза, была кровь, заливавшая всё вокруг. Непонятно, сколько живых существ потребовалось выпотрошить и выжать, чтобы добиться подобного эффекта, но смотрелось ого как. Здесь же, невдалеке, лежало несколько мёртвых космодесантников. Искромсанные скафандры, разбитые шлемы… По всей видимости, именно они и были ответственны за мясорубку, но где же тогда тела их обескровленных противников?

Ничего не понимая, Герольд с трудом поднялся, сделал пару шагов и невольно ойкнул. Оказывается, всё это время он лежал в зубастой пасти отвратительного чудища. К счастью, чудище было мёртвым, но смотрелось вполне под стать обстановке. Одновременно с его ойком умолк и голос в шлемофоне. Некоторое время царила полная тишина: по-видимому, тот человек мог его слышать и сильно удивился, что кто-то ещё остался в живых.

— Говорит сержант Громов. Кто здесь? Выжившие? Боец, доложитесь по форме, — наконец донеслось из наушника.

— Герольд, — нехотя представился Кеша.

На том конце чертыхнулись.

— Какой ещё герольд? Из какого отряда?

— Понятия не имею, — огрызнулся герой. Отчитываться он не любил, и вообще его изрядно мутило.

— Ладно, не важно. Доложите боеспособность! — продолжил напирать Громов.

— Тошнит меня. Сейчас блевану.

Наушник снова растеряно замолчал, и у Герольда появилась минутка проползти поглядеть, как там на поверхности. Что он и сделал.

Фантастический мир оказался на редкость невзрачным: ни тебе гор, ни рек… ни покоса. Насколько хватало глаз, в обе стороны от окопа тянулась унылая каменистая плоскость, залитая фиолетовым солнцем. Лишь в паре мест однообразный ландшафт оживляли невысокие скальные островки, приютившие в расщелинах что-то наподобие сизого кустарника. «Вот вам и экзотика далёких миров. Неужели так весь роман?» — подумал Герольд. Для чего же потребовалось возводить укрепления в чистом поле — оставалось отдельной загадкой.

Вдруг ему показалось, что у одной из скал что-то зашевелилось. Просто ветер? А может, злые пришельцы? В конце концов, он сюда пришёл не загорать, а потому подтянул автомат, прицелился и нажал на гашетку.

Оружие сработало безукоризненно. Лёгкий щелчок, и короткая вспышка сверкнула по направлению к цели. Чёткое попадание, от которого островок заметно качнуло, но ни взрыва, ни долгожданных брызг расплавленного базальта — нет, ничего. Зато теперь Герольду чудилось, что сама скала пришла в движение и начала приближаться.

В недоумении он стрелял ещё и ещё, но ничего не менялось. Заряды били по цели, но та продолжала ползти. Терпеливо, сосредоточенно и прямо к нему. Недоброе предчувствие захолодило поджилки.

— Что за кретин! Немедленно прекратить огонь! — ожил позабытый наушник. — Всем уцелевшим! Срочная эвакуация! Место сбора на ваших радарах — зелёная точка. На всё полчаса. Через полчаса спасательная капсула взлетает. С вами или без вас. Конец связи.

Зелёная точка? Радар? Куда бежать — где спасаться? Вопросы, вопросы… Но сержант больше не отвечал.

И без того перепуганный, Герольд свалился обратно в окоп и заметался между контейнерами. «Радар, где же радар?» — нашёптывал он, шустро переворачивая космическое барахло. Магазины, гранаты, аптечки, какие-то странные шипастые мины, но где же хоть что-нибудь, похожее на радар? Неужели конец?

Последняя мысль лишила и сил, и рассудка. В глазах потемнело, и, выронив бластер в очередную кровавую лужу, он прислонился к стене.

«Что это? я падаю! у меня ноги подкашиваются», — подумал он и упал на спину. Над ним не было ничего уже, кроме неба, — высокого неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого… без облаков. «Что за чёрт — где облака? — подумал Герольд. — Даже в конце пути никакого успокоения. Да ещё мухи… зелёные… Ну-ка, ты, пшла отсюда!»

Он врезал по колпаку своего шлема, но муха не улетала. Зелёная точка?

Так Иннокентий не бегал ещё ни в одной своей жизни. Матерясь и перепрыгивая через тела погибших бойцов, он нёсся по траншее к заветному зелёному огоньку. «И ведь ни один гад не сказал, как тут всё устроено. Сержант — ладно, но Николай? Сука, ты же читал! И про живые скалы, и про навигацию, встроенную в скафандр… Ох, доберусь — я тебе сделаю. Конечно, если успею».

Позади что-то чавкало и скрежетало, но герой не оборачивался. Скользя на человеческих внутренностях… нет, ему определённо не хотелось знать, что там за спиной.

На взлётную площадку он вывалился вконец обессиленным. Ноги отказывали, запотевший колпак мешал ориентироваться, но дальше ошибиться было нельзя. Серебристое яйцо — заветная капсула — гудела прогреваемыми двигателями. Дотянуться, достать… и вот он — спасительный люк. Ещё открыт, ещё ждёт…

За спиной полыхнуло. Оранжевое зарево на секунду окрасило небосвод, а в следующее мгновение Герольда оторвало от земли и словно мощной рукой зашвырнуло в распахнутое отверстие.

Когда он разжмурился, ничего уже не было. В окно постукивал дождик, горела настольная лампа, и Николай с кружкой чая, с вареньем… Сидит на диванчике — просматривает черновики. Спокойный, добрый… родной. Господи, как хорошо, как здорово жить.

Думая так, Иннокентий поднялся и, поднатужившись, захлопнул проклятую книжку. Ему уже ничего не хотелось: во всём теле царило опустошение и усталость.

— Слушай, ты читал, ты дочитал? Скажи хоть, ради чего всё это было? — с недоверием обратился он к Николаю.

— О, с возвращением, — оживился тот, откладывая бумаги. — Совсем не понравилось?

Герольд скривился.

— Ну, брат, это же боевая фантастика — откуда в ней смысл. События ради событий. Для удовольствия, для развлечений. Сам же хотел… Или больше не хочется?

— Выпить хочу, — буркнул герой. — Напиши мне про выпивку. Можно даже в запой. Колотит меня — хоть обратно к бабуле с её корвалолом.

— За выпивкой — это к гусарам, — усмехнулся писатель. — Там даже закладка есть. Только знаешь… давай-ка ты сам. А то не понравится — опять я виноват. Скажешь потом — специально подсовываю. Я, между прочим, сразу предупреждал: романы — это романы. Это даже не повести.

Слова прозвучали спокойно с иронией, но Иннокентию всё равно чудился недобрый упрёк. Николай, не сводил с него глаз и смотрел пристально, словно испытующе. Словно ждал от героя какого-то перерождения. А может, и нет. А может, ещё чего. Будь прокляты эти авторы: не взгляд — сплошные подводные камни.

* * *

Сегодня мало кто знает, что же такое «жжёнка». Звучит, словно из детства, почти как зелёнка. Только горячая. А между тем «жжёнка» — это одна из разновидностей пунша, в состав которого входят алкоголь, фрукты и жженый сахар. Как правило, напиток готовится на основе рома, однако возможны и вариации с коньяком. Существенное отличие «жженки» от обычного пунша заключается в том, что сахар не засыпается в сосуд с алкоголем, а помещается над ним на решетке, поливается ромом, коньяком или спиртом и поджигается. Дальше он постепенно стекает в сосуд с алкогольной основой и нагревает напиток.

Эти сведения наш герой почерпнул уже в первые пять минут на новом месте. Как раз между первым и вторым стаканами упомянутого напитка. И всё-таки Герольд немного робел. Подспудно ему казалось излишне самонадеянным примазываться к бравым воякам. Гусар — это доблесть, гусар — это храбрость, это задор, это напор… В общем — альфа-самцы. На своём поле, со своими правилами, да и в гости — не приглашали. Но всё обошлось.

Его приняли как доброго друга. Усадили, налили, окружили вниманием. Как оно там — в восемнадцатом веке? Не куртка, а ментик; не фуражка, а кивер? Смешные такие. И, конечно, в трико… простите, в чикчирах. После чикчир он узнал про доломан, про кутас и про султан с репееком. Захмелевшие, развеселившиеся вояки настолько искренне радовались негаданному слушателю, что, казалось, стоит лишь попросить — продадут любую военную тайну.

— А главная красота — это пуговицы, — гнусавил молодой корнет, демонстрируя начищенные золочёные кругляшки. — Бывают плоские, таких шестьдесят штук на комплект. А бывают как шарики, как бубенцы — этих надобно только тридцать, но они вдвое дороже. По восемь копеек за штуку, ты представляешь? А потерял, оторвал, ну, бывает — покупай за свои?!

«Любопытно, что будет дальше?.. — философски размышлял Герольд, опрокидывая очередной стакан. — История возникновения сабли? Как почистить мушкет? Сто тысяч подробностей о лошадях? Да уж… И ничего не поделать — специфика повествования».

От романа к роману он начинал примиряться с бесконечными и, казалось, совершенно бессмысленными подробностям — зудят себе, да и ладно. В конце концов — это были всего лишь слова, пустые и ни к чему не обязывающие. Перетерпеть, переждать, перелистнуть… Но вот незадача, сейчас Герольд ощущал не привычное равнодушие, а действительно живой интерес.

Казалось, что может привлечь в простой пуговице — так, безделушка, штаны застегнуть. А с другой стороны — всё это детали целой эпохи. Эпохи героев, эпохи сражений, авантюризма, свобод, куража. Всего того, что так манит любого мальчишку: и юного, и постаревшего. Прикоснуться, почувствовать. Пусть кивер не по размеру, но всё равно не сдержаться — непременно примерить.

Тут он вспомнил о закладке, оставленной Николаем — значит, и он не смог пройти мимо. Случайное совпадение? Может быть, может быть…

И ветер в трубе, и жаркий камин, и где-то — наверно, на втором этаже — потрескивает бильярд. И завтра, когда рассветёт, ему уже обещали пальнуть из пистолей. Из настоящих! — не из какого-то фэнтезийного бластера. Скорее всего, так бы всё и закончилось: тихо, мирно, на тормозах. Скорее всего. Но вдруг тот самый гусарик, что так проникновенно рассказывал о пуговицах, поднялся и прыснул: «Господа, а поедемте к дамам!»

Загадочная и молчаливая, она вела его за руку холодным пустым коридором. Поворот, ещё поворот… Казалось, они не шагали, а плыли, и только предательский скрип половиц подтачивал впечатление. Ещё слышался смех новых товарищей, но уже совсем далеко, на грани реальности. Хлопнуло шампанское, зазвучали гитарные переборы. Привыкшие к подобным увеселениям, гусары не торопили события.

А вот и комната. Девушка зажгла свечи, и мрак, царивший в спальне, попрятался по углам. Теперь Герольд мог её рассмотреть без солдафонских подначек. Ещё совсем юное, почти детское лицо, светлые кудри, курносенький нос. И взгляд — строгий, но ясный. Чуть с недоверием, чуть с любопытством. Первой мыслью героя было, что девушке нет и пятнадцати, что нужно притормозить… Но, поразмыслив, он рассудил, что на редактуре подобные казусы жёстко вымарывают, а потому отбросил опасения.

— Как звать тебя, милая, — с наигранной непосредственностью поинтересовался Герольд, подходя ближе.

— Наташа, — обронила она и, приподнявшись на носочках, прикоснулась губами к губам героя. Это не походило на поцелуй — девушка не целовала, она словно спрашивала согласия и ожидала ответа. И Герольд ответил.

Он целовал в губы, в шею, в открытые плечи. Чувствуя застенчивое возбуждение, сам распалялся всё больше, становился напористее.

— Ах, мой гусар, — прошептала Наташа. Услышав такое, герой даже хрюкнул от удовольствия и, обняв девушку за невесомый стан, увлёк за собою на простыни.

— Прости, что-то случилось? Что-то не так? — осторожно спросила Наталья. Приподнявшись на локте, девушка уже без напускной робости смотрела Герольду в глаза. Мужчина не ответил, и ей показалось, что тот не понял вопроса. — Просто мы уже пять минут лежим и… и ничего не происходит, — пояснила девушка. — Может, я тебе не понравилась, может, попросить, другую?

— Да что ты — конечно, понравилась, — изумился герой. — Мы же так целовались и вот — упали на простыни. Всё как положено. Разве что-то не так?

— Бедненький, — прошептала Наташа сквозь плохо сдерживаемый смех, — я и забыла, что ты из рассказа. Упали на простыни… да ты и с девушкой по-настоящему ни разу не был. — Она уже не могла подавлять рвущееся на свободу веселье, и спальню наполнил девичий смех.

Герольд только и смог, что неопределённо пожать плечами.

— Не бойся, Наташа всё сделает, — игриво подмигнула девушка, и герой почувствовал, как с него стаскивают штаны.

Смущённый, он тяжело запыхтел и начал покрываться испариной. В висках забили колокола, хмеля как не бывало. Неужели она…

За штанами последовали трусы, а после… Две ласковых шаловливых ладошки скользнули по открывшимся бёдрам, защекотали яички, а горячие губы, только что отвечавшие на поцелуй, тепло обняли головку набухавшего пениса.

— Мамочки! — пискнул герой и как был, в чём мать родила, бросился прочь. Ноги его подкашивались, лицо кривило от ужаса и стыда.

* * *

— А что, мне понравилось, — заметил писатель. — Живенько так, креативненько.

— Что креативненько?! — трясясь от негодования, вертелся Иннокентий. Взлохмаченный, с залитым багрянцем лицом, сейчас он более всего походил на диатезного пацанёнка. — Понравилось ему… Что? Смотреть, как меня… как я… и в пенис целуют? Может, и мне её в жо… ох, ё… Иди сам попробуй!

— А вроде ничего так… даже забавно. Страстная сцена — украшение любого романа. Да ещё с юмором — читателю нравится. Особенно женщинам.

— Даже не думай! Не смей! Если все прочита… О господи, стыд-то какой. Позор, клеймо на всю жизнь. А если у меня жена когда будет? А дети? И они… а я там это… и без штанов… Ну нет — ты не посмеешь. Ладно — просто. Просто — ещё ничего. Но зачем вот… вот так? — слов не хватало, и он попробовал изобразить свои мысли руками. — Там же… сплошные подробности. И девочка эта… Такая юная, такая… У неё паспорт-то есть?

— Кеш, да расслабься — есть у неё всё. Опять не веришь? — глянь в аннотации, когда писалось. Ей больше ста лет. Кстати, возьми на заметку, как сохранить вечную молодость. А то разгунделся, блин. Поп на печи.

— Ладно, всё так, всё так. Сейчас успокоюсь, — пообещал Иннокентий, утирая вспотевший лоб. — Только скажи, что не будешь писать. И всё, и забыли.

— Вообще, я уже написал, — почесал в затылке Николай.

— Как написал? Целый роман? — на главного героя было жалко смотреть.

— Ну… не роман — роман опять в другой раз. Пока только рассказ. Пойду до редактора прогуляюсь — вдруг повезёт. Ещё не забыл? — ты им понравился.