Они уходят

Irina Zheltova, 2023

В мире не столь отдаленного будущего легализована эвтаназия, а деторождение полностью находится под контролем государства.У главного героя в автокатастрофе погибает жена, и полиция закрывает дело, в котором оказывается много нестыковок и белых пятен. И тогда герой берет расследование в свои руки, подозревая, что с помощью несчастного случая было замаскировано умышленное убийство.

Посвящается М.

Глава 1

Часы пробили восемь, и на лестнице раздалось, как каждодневный ритуал, цоканье каблуков жены. Она никогда не позволяла себе опаздывать на работу. Солнце светило особенно ярко, прыгая бликами по носкам ее красных лакированных туфель, вероятно, приобретенных у Тремерса — его магазин испокон веков славился самыми дорогими и роскошными вещами, а также пафосными клиентами. Таковой и была моя Алиана.

Мы познакомились с ней чуть более восьми лет назад, и при первой встрече она произвела на меня незабываемое впечатление. Ей тогда уже было за тридцать; состоявшаяся и успешная, она не гналась за мужским вниманием, этим и привлекла меня с первого взгляда. Поначалу я смущался очевидной пропастью между нашими социальными положениями, однако ее это нимало не заботило, и каждый раз при моем робком упоминании об этом она всегда удивленно вскидывала брови и целовала меня в щеку, весело хохоча. Работа была для нее всем: еще с ранней молодости ступив на путь деловой женщины, она упрямо продолжала следовать по нему, уже будучи моей женой. К моменту нашего знакомства она занимала руководящий пост в одной из крупнейших международных корпораций, в ее подчинении была не одна сотня людей, а я же работал скромным программистом в крошечной и отслужившей свой век конторке, и если бы ей не пришлось сдать в ремонт свой роскошный автомобиль и не отправиться на работу поездом, мы бы вряд ли когда-нибудь встретились. За все эти годы я так и не смог ответить для себя на вопрос, зачем она позарилась на меня, когда имела в своем распоряжении лучших мужчин планеты. Я никогда ничем особенным не выделялся из толпы: роста я был среднего, телосложения хоть и худощавого, однако, местами начинал уже проглядывать предательский жирок — сказывался недостаток физических упражнений и сидячий образ жизни; внешностью обладал я самой заурядной и никогда особым женским вниманием не пользовался. Родители и вовсе готовы были поставить на мне крест и навсегда записать в бобыли, когда я ни с того ни с сего сделал такую удачную партию, что все мои друзья едва не удавились от черной зависти. Я и сам в первые пару лет нашей семейной жизни не чуял под собою ног от счастья, впрочем, обратная сторона проживания с бизнес-леди дала о себе знать практически сразу: Алиана заявила, что детей она заводить не собирается. Очень долгое время я надеялся, что все изменится, но год от года она становилась все неприступней и холодней, мы все реже общались без видимых на то причин, на работе она стала проводить даже выходные, на этом и кончилось мое семейное счастье, фактически так и не начавшись.

Как всегда, в спешке пробегая мимо меня и едва задевая мое плечо ладонью, она бросила сухое:

— Ну, я пошла, — не удостоив меня ни поцелуем, ни даже взглядом.

— Постой, — я поймал ее за талию и, прижав к себе, заглянул в эти холодные, ничего не выражающие серые глаза. — Останься еще хоть на час, ты и так вчера очень поздно вернулась. Мы с тобой почти перестали видеться…

— Как будто тебя это беспокоит, — выдавила сквозь зубы она.

Я разжал руки.

— Иди. Работа для тебя всегда была важнее. За эти восемь лет ты даже ребенка не захотела завести, чтобы не испортить карьеру и фигуру! И после этого ты будешь попрекать меня тем, что меня тяготят наши отношения! Да у нас никогда и не было отношений, мы всегда существовали по отдельности.

— Хорошо, что ты это понял, — со злостью процедила она, и я заметил, как ее по обыкновению бледное лицо покрылось красными пятнами.

Через несколько секунд входная дверь нашего двухэтажного особняка яростно хлопнула, а еще через пару минут во дворе зашуршали шины отъезжающего автомобиля. Алиана всегда выбирала самое лучшее.

До вечера я снова обречен был остаться один. Вот уже год, как я нигде не работал, нас обоих содержала жена. Впрочем, это слишком грубое обобщение — в наш век царствования компьютерных технологий без IT-специалиста не мог уже обойтись никто, и моими услугами пользовался весь квартал. Хотя я всегда умел говорить «нет» и тщательно оберегал личное пространство и право на отдых от любых посягательств.

Стеклопанель деловито зажужжала, и я радостно бросился в гостиную поприветствовать Бетрею.

— Привет! — проворковала она, поправляя белый халатик. — Твоя уже отчалила в мир бизнеса?

Я кивнул:

— Можно я приеду?

— Прямо сейчас? Ну, давай. Думаю, погулять мы успеем. Сегодня у нас всего пять клиентов. Видимо, психологическая ситуация в городе улучшается, — и она рассмеялась.

— Буду через пару часов! — крикнул я и отключил панель.

Мы давно уже жили за городом, и в столице я бывал только по зову Бетреи — единственного светлого пятна в моей унылой жизни. Она вошла в нее около двух лет назад и с тех пор прочно там обосновалась — мы виделись даже чаще, чем с женой, и с некоторых пор я стал подумывать о разводе. Это милое голубоглазое создание, сведшее меня с ума с самой первой встречи, вполне подходило на роль матери моих будущих детей: она готова была отказаться от работы, чтобы поселиться со мной в какой-нибудь богом забытой деревушке и каждый вечер встречать меня горячим ужином, расспрашивать о делах, качая на руках нашего первенца. С ней я вновь ощутил свою принадлежность к сильному полу

Автомобиля у меня не было, да я и не любил это древнее благо цивилизации и предпочитал поезда — именно там я когда-то познакомился и с Алианой, и с Бетреей. В поездах в последнее время стало безлюдно: все пересели в автотранспорт в условиях многополосных высотных шоссе. Электрички остались прерогативой пенсионеров и романтиков, которые никуда не спешат: Алиана добирается до работы за двадцать минут, у меня то же самое расстояние отнимает полтора часа.

Помнится, раньше, еще в прежние приснопамятные эпохи, люди в поездах неизменно боролись за места у окна, чтобы понаблюдать за живой природой, пролетающей мимо. В наши дни на всем промежутке от пригородной станции до столицы можно было от силы насчитать всего дюжину деревьев: нам перестало хватать земли под промышленные и цивилизационные нужды. Мы научились создавать кислород в лабораториях, зеленые насаждения были нам уже более ни к чему. Поэтому в поездах и не было окон. Каждое кресло оснащалось стеклопанелью, и пассажир мог провести время в пути с пользой — за работой, просмотром фильма или общением с близкими.

На этот раз моя панель оказалась разбита. Проводница лишь пожала плечами и извинилась: до конечной станции они вряд ли могли ее заменить, а потом посоветовала посмотреть фильм вместе с соседом. Однако, мой попутчик и не думал воспользоваться стеклопанелью, пока я, наконец, не осмелел и не попросил поменяться с ним местами.

— Не можете и часа провести в тишине? — со смехом согласился он и уступил мне свое место.

— Я не желаю умирать от скуки, — буркнул я.

— А что, книги уже вышли из моды?

— Ах, оставьте! Ваши нравоучения мне ни к чему, я сам не вижу смысла в зашкаливающем развитии цивилизации, только вот бежать от нее уже некуда.

— А что мешает взять жену и переселиться куда-нибудь в глушь?

— Мне? Ничего. А вот моя жена — полноценный раб прогресса. Карьера и гаджеты — вот смысл ее жизни. Мне приходится соответствовать.

— Приходится? Что-то не похожи Вы на карьериста.

— Еще чего не хватало! Достаточно того, что Алиана живет на работе. Я вольная птица.

— Отчего же Вам не развестись? Найдите себе милую девушку и увозите в деревню. С женой Вам явно не по пути.

— Мы вместе уже восемь лет. Вряд ли она согласится на развод.

— А зачем Вы ей? Она отлично обеспечивает себя сама. Дети у вас есть?

— Нет. Но она и не планирует их заводить, хотя неоднократно проходила лицензирование и получала разрешение.

— Вот именно. Зачем Вы ей нужны?

Я потер подбородок: а ведь он был прав, у Алианы не было ни единой причины продолжать этот нелепый брак.

— Пожалуй, Вы правы. Я не задумывался о разводе, но давно понял, что мы с ней слишком разные, чтобы быть вместе.

— И что же заставило Вас на ней жениться?

— Не вспомнить уже. Кажется, тогда она мне нравилась… Эффектная карьеристка и дауншифтер — чем не красивая пара?

— Поди мечтали посадить ее дома, нацепить фартук и заставить рожать?

— Всем нужна семья, тепло, тыл, уют…

— Не вышло, да? А не задумывались почему?

— Карьеризм и вещизм…в наш век дети уже не столь важны.

— Любая женщина мечтает обзавестись потомством. Вы говорили с ней на этот счет?

— Да, и много раз. Она все время давила на то, что дети мешают ее бизнесу.

— А Вы не задумывались о том, что у нее могли быть причины, чтобы так врать Вам?

— Врать? С чего Вы взяли, что это была ложь?

— Я хорошо знаю женщин: ни одной из них карьера не мешала заводить детей. Думается мне, за восемь лет Вы так и не узнали ничего о своей жене. Не пора ли начать заполнять пробелы?

— О чем это Вы?

— Поговорите с ней по душам. Может, она раскроется и все Вам расскажет.

— Нечего рассказывать. Я Алиану знаю как свои пять пальцев. Думаю, Ваш первый совет насчет развода вполне нам подходит. Я устал жить с женщиной, которая меня не понимает.

— А Вы сами хоть раз попытались понять и узнать ее?

— Она бездушная бизнес-леди.

— Слишком часто бездушными нам кажутся те, кто заковал свою душу в броню, защищая ее от сторонних посягательств. Сдается мне, она просто Вам не верит, поэтому Вы и не можете найти с ней контакт. Впрочем, никогда не поздно попытаться. Даже сейчас для Вас еще не все потеряно. Честь имею.

Поезд остановился, и люди потекли к выходу. Мой попутчик затерялся в толпе, и я так и не успел с ним познакомиться.

Глава 2

Центры милосердия стали появляться в нашей стране несколько десятилетий назад и поначалу вызвали резкое отторжение в обществе. Закона об эвтаназии как такового тогда еще не существовало, и каждому врачу приходилось делать нелегкий выбор, заканчивавшийся подчас сделкой с собственной совестью. Появление первого Центра милосердия — официального учреждения, целенаправленно подбиравшего персонал для дальнейшего оказания платной услуги эвтаназии для всех желающих — ознаменовалось расколом общества на два воинствующих лагеря: одни твердили, что жизнь дается человеку лишь раз и нельзя ее отнять по какой бы то ни было причине, даже если носитель этой самой жизни жестоко от нее страдает; вторые же ценили в жизни только положительные моменты и посему призывали сочувствовать тем, кто уже более не может наслаждаться жизнью ни в коей мере — ведь если человек молит о смерти, то он дошел до точки невозврата во всех смыслах.

Закон, разрешающий эвтаназию по медицинским показаниям, был принят вскоре после открытия Центра, и не прошло и нескольких лет, как вся карта нашей страны уже была испещрена крошечными точками — местами расположения новых Центров милосердия. Эти заведения обрели бешеную, но при этом и совершенно печальную популярность, да такую, что в итоге персонал многих клиник скатился до того, что принимал подчас и липовые медицинские справки, либо довольствовался заключением о тяжелом заболевании, не придавая значения тому, а действительно ли оно неисцелимо. Но даже после явно вопиющих случаев, когда людям делали укол, потому что они мучились от болей в результате перелома, центры продолжали работать и принимать клиентов, а прокуратура на многие вещи смотрела сквозь пальцы. Вероятно, лозунг о перенаселении планеты давал о себе знать так или иначе.

Эмблемой центра был выбран скромный и выполненный всего несколькими грубоватыми штрихами портрет Зигмунда Фрейда, который и сам в свое время, не желая терпеть боль, сделал выбор в пользу морфия, в чем помог ему его лечащий врач. Поначалу руководство центров пыталось заменить Фрейда на Сократа, но последний принял яд в результате судебного приговора, а не по личному волеизъявлению, да и кроме того он выступал ярым противником демократии, а затыкать ей рот центры не решались.

Медицина, не смирившаяся с собственными пошатнувшимися позициями, взялась за пропаганду «жизни во что бы то ни стало» с новой силой, избрав своим символом образ Стивена Хокинга — человека, открыто плевавшего в лицо болезни и смерти, умудрявшегося шутить над своей беспомощностью и все еще продолжавшего делать научные открытия. На этом борьба надежды и отчаяния зашла на новый виток.

Сам я не задумывался о столь глобальных вопросах жизни и смерти ровно до того момента, как в мою жизнь вошла Бетрея. Я познакомился с ней в поезде за два года до описываемых событий и больше не смог от себя отпустить. Наш брак с Алианой к тому времени уже давно исчерпал себя, и отношения с другой женщиной я мог называть про себя как угодно, только не изменой. Скорее напротив — это Бетрее я изменял с женой, хоть у нас давно уже не было никаких супружеских отношений.

Эта девочка поразила меня своим жизнелюбием, несмотря на свою суровую профессию — медсестра Центра милосердия. И именно благодаря ей я тогда впервые задумался о функции, которую выполняли эти заведения. Бетрея любила свою работу, что поначалу меня немало удивило и даже испугало — этой хрупкой кукле приходилось каждый день вводить людям смертельные инъекции или отключать их от аппаратов жизнеобеспечения, а потом спокойно идти домой смотреть свой любимый сериал и есть пиццу. Сперва на мои вопросы она отвечала весьма уклончиво, а затем все же объяснила, что, по ее мнению, название учреждения говорит само за себя: они дарят людям то, чего никто кроме бога им дать не в состоянии — тихую, спокойную и безболезненную смерть в тот момент, который они выбирают для себя сами. В этом смысле даже суицид здорово проигрывает эвтаназии. Одним словом, ей удалось убедить меня не бояться ее профессии, и я даже иногда ездил к ней в клинику, чего, впрочем, старался по возможности избегать.

Бетрея уже ждала меня и даже успела переодеться.

— Как прошел день? — она слегка отстранилась.

— Ничего особенного. Очередные пять психов, которым надоело жить. Главврачу просто фантастически повезло, что прокурор — его лучший друг.

— Что ты имеешь в виду? Кажется, совсем недавно твои интонации были совсем иными…

— Я отлично понимаю желание умереть у тех, кто мучается от неизлечимых заболеваний, но в последнее время среди пациентов стали проскакивать те, кому просто по той или иной причине надоело жить. И мы их принимаем.

— Как?!

— Вопрос денег и липовых справок, — пожала плечами она. — У всех у них есть справки, хотя отличить настоящего больного от притворщика ничего не стоит, они сами себя выдают. Но что я могу поделать, санкцию дают врачи, я просто ввожу укол…

— Девочка моя… тебе надо бросать эту работу, пока она окончательно не свела тебя с ума. Я подам на развод, мы переедем куда-нибудь в другую страну и забудем обо всем как о страшном сне…

— Если бы все было так просто… Алиана оставит тебя без гроша, ты это понимаешь?

— Да зачем мне ее деньги? Мне бы только вырваться, а с нашими специальностями найти работу в любой другой местности не составит никакого труда.

Бетрея явно поникла после моих слов и несколько минут мы шли молча, пиная по асфальту желтые листья. Осень была в самом разгаре, это время года всегда навевало на меня самое романтическое настроение… Парков в нашем городе почти совсем не осталось, но те немногие кущи поистине радовали глаз своей увядающей прелестью. Дожди шли почти каждый день, но в них еще не было ноябрьской промозглости, а небо по-прежнему голубело, как и месяц назад. Бетрея озябла и рвалась в кафе или кинотеатр, а мне просто хотелось погулять с ней по мокрым улицам, полюбоваться последними аккордами джазовой импровизации под названием осень…

— Беточка, — снова робко начал я, — сегодня я скажу жене о том, что намерен развестись. Мне уже почти сорок, и если я останусь с ней, то так никогда и не смогу обзавестись потомством. А тебя я попрошу уйти из центра — не думаю, что нашим деткам будет полезно знать о том, чем занимается на работе их мама. В стране достаточно медицинских учреждений другого профиля, и ты без труда найдешь себе работу…

— Тругор, но я не хочу увольняться, мне нравится то, чем я занимаюсь, и я неоднократно говорила тебе об этом!

— Девочка моя, это слишком жестокая стезя…

— Что ты называешь жестокостью? Когда человек годами лежит в коме, а его семья продает имущество и влезает в долговую кабалу, чтобы оплатить лекарство, поддерживающее чисто символические функции едва живого овоща, который отдает богу душу через секунду после отключения от аппаратов? Прекращение мучений его родных — это и есть, по-твоему, жестокость? А что насчет тех, кто годами мучается от адских болей, спасти от которых может только героин? Кому из них хоть раз укололи настоящий наркотик, а не эту пародию — морфий — который спасает от силы минут на тридцать, если метастазы уже проникли в кости? Облучение можно делать только курсами, как же избавляться от ужасных мук между курсами и по их окончании? Ты когда-нибудь слышал крики онкобольных? Ты смотрел им в глаза? У них в глазах даже не смерть и не последняя степень страдания, у них в глазах пустота, их как людей, как полноправных членов общества, полноценных личностей уже более не существует. Вся их суть исчерпывается только одним — болью. И прекращение этой боли ты называешь жестокостью?

— Девочка моя, так ты ведь только что сказала мне, что ваши центры давно уже отправляют в лучший мир не только овощей и онкобольных, туда давно уже проторена дорожка депрессивным личностям, да и каждому, кто по той или иной причине отказывает себе в праве на жизнь.

— Тру, а тебе не кажется, что право на смерть для каждого гражданина столь же неотъемлемое, как и право на жизнь? Почему родные, близкие и посторонние морализаторы считают себя обязанными удержать их в этом мире? Нет, не попытаться спасти, не постараться улучшить их жизнь, не принести им радость, а просто для галочки уговорить остаться в живых? Не похоже ли это на акт эгоизма и сделку с совестью: я спас жизнь, и мне это непременно зачтется в небесной канцелярии? А что значит «спасти жизнь»? Иногда смертельная инъекция для отчаявшегося — и есть спасение, сохранение его личности, ибо что от нее останется, если пустить дело на самотек, уговорить человека остаться в живых? Он дойдет до крайней степени отчаяния, он замкнется и перестанет общаться с людьми, он будет похож на того же онкобольного, только первый беспрестанно кричит о боли физической, а этот будет столь же бесконечно молчать о своих душевных муках. Кто дал нам право их продлевать?

— Но Бета, ты же сама знаешь, сколько злоупотреблений случается на этой почве… И сколько еще случится…

— Знаю. Именно для этого у нас в центре с некоторых пор работают психологи, через их кабинет проходят все, у кого нет смертельного заболевания и чья смерть — не вопрос нескольких недель. И психологи эти общаются не только с выразившими желание умереть пациентами, но и с их родными, потому что мало не дать человеку шагнуть в пропасть — от этой пропасти его нужно оттащить как можно дальше и больше никогда не позволять приближаться к ее краю. А на это способны только близкие люди. Нет, Тру, мы творим благо, и я не смогу уйти с этой работы, только здесь я ощущаю, что приношу пользу обществу.

Она опустила глаза и слегка замедлила шаг, а я задумался над ее словами в очередной раз: мы уже неоднократно спорили на эту тему.

— Несколько лет назад, — продолжила вдруг она, — еще до открытия первого центра один юноша попал в аварию и оказался полностью парализованным, даже глотательные рефлексы были нарушены. Медики изо всех сил боролись за его жизнь и благополучие, боролись в первую очередь с ним самим и его волей: он был настроен умереть любым способом и любой ценой, но в его состоянии самоубийство не представлялось возможным. Он написал прошение на имя президента с просьбой разрешить ему эвтаназию, но президент со скорбью в голосе отказал, клятвенно пообещав оказать ему любую другую помощь в необходимом объеме. Первой не выдержала мать и уколола ему огромную дозу нейролептика, но в результате сын только впал в кому. Тогда уже дрогнуло сердце и у лечащего врача, который довершил дело матери. Обоих впоследствии посадили за решетку, а общественность заклеймила их позором, но вот, казалось бы, за что? Во имя мифических законов, галочек, привычек, перечеркивающих интересы человека, отдельно взятой личности?! Что защищало это общество? Человека или свои традиционные и комфортные представления о жизни? Это мы называем гуманизмом? И чем это в таком случае отличается от превышения пределов необходимой самообороны? Скажи мне, Тру, жизнь — это право или обязанность?

— Спроси об этом у фармацевтов, они точно знают ответ, продавая копеечную ацетилсалициловую кислоту почти по цене золота под громким именем «аспирин», — вяло пожал я плечами.

— Они ведь так осуждали коммунизм за подчинение личности коллективу, а сами что вытворяют? Чистенькими хотят остаться, потому умывают руки, отворачиваются от больных и страждущих, дескать, коли так хочет, пускай сам на себя руки накладывает как сможет. А мозолить глаза своим страданием обществу нельзя, надо молча терпеть, не привлекая излишнего внимания. Ишь чего захотели! Эвтаназию им подавай!.. А знаешь, что самое интересное в этом вечном противостоянии личности и общества? Лицемерие последнего. В те годы люди столь же сильно стремились заполучить право на достойную смерть, и одна из стран, придерживающаяся в целом довольно нейтральной позиции в этом отношении, позволила открыть на своей территории некое подобие современного центра. Тогда, правда, это был крошечный домик с двумя комнатками и кухней, расположенный в промышленной зоне, ибо никто не желал существовать по соседству с той «страшной организацией». Клиенты платили безумные деньги за возможность самостоятельно принять безболезненный препарат. Зачастую там же их и кремировали, а урны с прахом хоронили на дне городского озера, местной достопримечательности. Мало-помалу жители той страны начинали возмущаться положением дел, выходили на митинги протеста против того крошечного синего домика и праха на дне озера. Говорили громкие слова, апеллировали, к богу, религии и гуманности. Но правительство решило проблему в один счет: согласившись закрыть центр, оно заявило о значительном повышении налогов, поскольку центр этот делал немалые отчисления в бюджет страны за возможность своего существования. Все протесты прекратились в одночасье, и никого уже не беспокоил ни синий домик, ни прах на дне озера… Да и регулярная поставка донорских органов заставила замолчать даже самых ретивых активистов…

— Есть ли на свете такая идея, которую невозможно было бы купить?.. — протянул я.

Из нашей с ней съемной квартиры я вышел, когда уже вечерело и на город спускалась обычная предзакатная дымка. Небо подернулось широкими розовыми разводами, воздух посвежел, и поднялся легкий ветерок. Я поднял воротник и поспешил в сторону вокзала, чтобы успеть на отходивший поезд: я должен был попасть домой немного раньше Алианы.

Однако, возле дома уже красовался ее шикарный автомобиль, и я постарался придать лицу как можно более спокойное выражение:

— Привет, дорогая! Ты уже дома? А я как раз с вызова возвращаюсь, даже и не думал застать тебя так рано.

— Я давно дома, — сухо проронила она, — я уволилась.

От неожиданности я рухнул на диван в прихожей и начал лихорадочно расстегивать пальто:

— Ты уволилась?!

— Ты рад? — с усмешкой посмотрела она на меня, а я растерянно прятал глаза, не зная, что ответить, ибо все два часа пути готовил проникновенную речь о желании развестись с ней.

— Но…почему? Почему ты это сделала?

Она поднялась со стула и дружески похлопала меня по плечу:

— Все будет хорошо, любимый, вот увидишь.

Глава 3

В тот вечер у меня так и не вышло добиться вменяемых ответов на мои недоуменные вопросы: Алиана замкнулась и просидела молча у телевизора несколько часов, даже не пытаясь симулировать заинтересованность происходящим на экране — она просто щелкала каналы, не поворачивая головы в мою сторону. Я присел рядом и взял ее холодные и бледные ладони в свои, я хотел хоть как-то утешить ее, подозревая, что, проработав в корпорации около пятнадцати лет, жена никак не могла покинуть ее по собственной воле, но выражение лица Алианы осталось прежним — она всматривалась в происходящее на экране, как всматривалась бы в бездну. Меня вдруг настигло ощущение, что я нахожусь рядом с бездушным манекеном, совершенным по части исполнения роботом, в высшей степени превосходно имитирующим человеческие функции. Я содрогнулся от одной мысли и с омерзением отбросил ее ледяные руки, которые безжизненно опустились ей на колени. Отчего-то вспомнился старинный научно-фантастический роман «Отель «У погибшего альпиниста», где часть героев оказались в итоге роботами, в том числе и знойная красотка, вызывавшая слюноотделение всей мужской части отеля. Современная наука безусловно уже достигла соответствующих высот, однако, кто бы допустил до руководящих должностей международной корпорации робота?! Я потер виски и потряс головой, пытаясь избавиться от этих мыслей, как от наваждения.

Около полуночи жена, как и каждый день, вошла в спальню, сбросила шелковый халат и опустилась рядом со мной на постель. Я потянулся к ней, чтобы обнять, но она отстранилась и выключила ночник.

— Что происходит, черт побери? — я снова зажег свет и сел на кровати. — Ты можешь мне хоть что-нибудь объяснить? Почему ты уволилась? Что вообще с тобой происходит?

— Ничего особенного, — пожала она плечами. — Думаю, с моей квалификацией и опытом я без труда найду новую работу. Не волнуйся, голодать мы не будем.

— Я и не думал волноваться. Но почему же ты все-таки ушла? Ты же сделала это не по своей воле? Тебя уволили?

— Отнюдь. Это решение я приняла уже давно. Гор, давай спать, я ужасно устала.

— У тебя будет возможность завтра выспаться, у тебя теперь бессрочный отпуск, а мне необходимо поговорить с тобой. Надоело быть мальчиком на побегушках, с которым не считается даже его собственная жена! — она вздрогнула, и ее лицо вновь, как и утром, покрылось алыми пятнами.

— Гор, я не вижу смысла мусолить то, что мы обсудили еще несколько лет назад. Раньше тебя вполне устраивала такая жизнь.

— Никогда! Никогда она меня не устраивала! Ты не родила и не собираешься рожать мне ребенка! Ты унизила меня до состояния домохозяйки. Ты не считаешься с моим мнением, тебе не приходит в голову посоветоваться со мной ни по одному вопросу. Тебя не интересует моя жизнь, и ты ничего не рассказываешь мне о своей. Мы давно живем как совершенно посторонние люди — ты считаешь это нормой? Это о такой жизни ты мечтала, когда была еще юной барышней? Это предел твоих мечтаний — нищий принц без коня под каблуком у королевы, которая скоро забудет, как его зовут?! О, нет, с меня хватит такой жизни!

— Ты закончил? — сухо бросила она, протягивая руку к выключателю. — Тогда позволь мне все же немного поспать.

Кнопка выключателя тихо щелкнула, и комната погрузилась в вязкую синюю мглу. Алиана заснула уже через пару минут — ее дыхание стало ровным и едва слышным.

Так заканчивались все наши ссоры: я озвучивал одни и те же претензии с разной степенью эмоциональности, она лениво выслушивала их, а потом отправлялась спать. Иногда мне казалось, что я для нее нечто вроде комара — в целом безобидное, но временами весьма надоедливое приспособление.

— Скажи, зачем ты вышла за меня? — мой голос прорезал темноту, и жена вздрогнула, внезапно проснувшись. — Для тебя даже твоя прикроватная тумбочка значит больше, чем я, и так было всегда. Зачем ты согласилась стать моей женой? От тебя по работе требовали статуса замужней дамы, да?

— Можно и так сказать, — сонно пробормотала она и, повернувшись на другой бок, тут же отключилась.

На следующий день она встала буквально с рассветом и уехала еще до моего пробуждения, не оставив даже записки. Наверняка в поисках новой работы. Я подошел к стеклопанели и вызвал номер Беты. Он долго не отвечал, наконец, на экране показалось ее взволнованное личико:

— Тру, прости, я сейчас не могу говорить, я всего на пару минут — очень много пациентов.

— Алиана уволилась.

— Что?! — и без того большие голубые глаза Беты округлились до невероятных размеров.

— Да, без объяснения причин. Я пытался с ней поговорить, но безрезультатно. А рано утром она куда-то уехала. Вероятно, искать новую работу — ей же надо кормить своего статусного нахлебника, — и я горько усмехнулся.

Бетрея закрыла лицо руками и отчаянно замотала головой:

— Это когда-нибудь кончится? — простонала она. — Ты уже говорил с ней о разводе?

— Нет, меня совершенно огорошила эта новость. Я планирую сделать это сегодня.

— Не надо! — завизжала вдруг Бета. — Оставь ее пока. Она очень странно себя ведет, я боюсь за тебя, Тру.

— Полно тебе, ну что она может мне сделать?

— Да все что угодно! Она на все способна!

— Что ты имеешь в виду?

— Мне надо бежать сейчас, поговорим позже. Все будет хорошо, любимый, вот увидишь! — бросила она и отключилась.

Последняя фраза неприятно резанула меня: именно ее вчера слово в слово произнесла Алиана после объявления об увольнении. Я отключил панель и сел у телевизора ожидать, пока хотя бы одна из моих дам выйдет на связь.

День уже клонился к вечеру, когда под окнами завизжали шины. Я удивленно скривил рот: Алиана никогда не была столь неосторожна при торможении — и подошел к окну. Автомобиль, припарковавшийся у наших ворот, был мне незнаком. Из него вышел высокий мужчина, в темноте мне не удалось рассмотреть его лица, и, подойдя к воротам, нажал кнопку звонка. Я выскочил в коридор и увидел в камере наружного наблюдения полицейскую форму.

— Разрешите войти, сэр?

Через несколько секунд полицейский стоял передо мной и смущенно мял в руках фуражку.

— В чем дело? — испуганно набросился на него я.

— Дело в том, сэр, что около трех часов назад произошла автокатастрофа. Ваша жена погибла на месте, не приходя в сознание. Нам необходима Ваша помощь в опознании тела. Мне очень жаль, сэр, но это обязательная процедура.

У меня подкосились ноги:

— Но как? Как это могло случиться? Она же опытный водитель!

— Мы выясняем обстоятельства аварии, они и впрямь нетривиальны: она ехала по десятому шоссе, наименее загруженному транспортом из всех. Час пик в то время еще не наступил. По свидетельствам очевидцев, из-за поворота выскочила большегрузная машина, ее водитель, вероятно, не справился с управлением, и смял автомобиль Вашей супруги, как картонную коробку. Сам водитель никаких объяснений не дал и скрылся с места происшествия. В общем, неясностей очень много, и мы надеемся на Вашу активную помощь при расследовании. Тем более, что Вы являетесь ее единственным наследником.

— Уж не хотите ли Вы сказать…?

— Нет, сэр, я ничего не хочу сказать. Все это дело следователей. А пока пройдемте на опознание.

— Но, возможно ли обойтись в этом деле без меня? Я подскажу Вам приметы: у нее на лопатке татуировка в виде листика…

— Мистер Тругор, я согласен, опознание — это всего лишь формальность, но без нее Вам не выдадут свидетельства о смерти. Здесь нужно подтверждение от ближайших родственников…

Я медленно кивнул.

Последующие мелкие события я помню как в тумане: мы с полицейским сели в машину, я так и поехал в домашнем костюме, накинув на плечи первую подвернувшуюся под руки куртку. Элитный морг для сильных мира сего находился за городом, и наше путешествие заняло около часа. Когда мы приехали, мой провожатый помог мне выйти и, по-прежнему поддерживая меня за плечо, провел в прохладный зал покойницкой. На столе, накрытый плотной серебристой материей, лежал всего один труп. Я задрожал с ног до головы и сквозь чье-то не прекращавшееся бормотание услышал аккуратную просьбу офицера взять себя в руки. Он подвел меня к столу, и какой-то человек в таком же серебристом халате откинул угол материи. На столе лежала Алиана.

Я боялся увидеть изувеченное тело с переломанными костями и окровавленным лицом, однако, она лежала там словно живая, не хватало лишь легкого колебания серебристой простыни, отмечавшего ее мерное дыхание, чтобы крикнуть: «Да она жива! Что вы мне тут голову морочите?»

— Да, это она, — едва слышно хриплым голосом выдавил я и отвернулся, направившись к выходу.

Офицер полиции последовал за мной. Уже возле дома, дорогу к которому я совершенно не запомнил, полицейский положил свою крупную теплую ладонь мне на плечо и успокаивающе проговорил:

— Если хотите, я могу остаться с Вами на ночь, мое дежурство все равно уже окончено.

— Не стоит, — помотал я головой, подумав о Бетрее.

— Вот моя карточка, — протянул он мне визитку, — звоните, если вдруг потребуется помощь. И завтра утром ждем Вас в участке.

Я рассеянно кивнул и хлопнул дверцей автомобиля. Я был свободен.

Глава 4

Ночь я провел в полубреду. Помню звеневшее стекло бутылок, катающихся по полу и позвякивающих при столкновении. Неужели я один мог столько выпить всего лишь за ночь? Помню, как отчаянно жужжала стеклопанель, которую я забыл перевести на автоответчик. Бета даже, кажется, приезжала ко мне и долго давила на кнопку звонка, потом кидала камешки в окна, но все, что в моем организме еще было способно воспринимать происходящее вне его, атрофировалось и отказывалось подчиняться волевым приказам разума. Я свернулся калачиком на кресле в прихожей прямо в куртке и ботинках — сил раздеться и дойти до спальни или хотя бы до гостиной у меня уже не нашлось. Внезапная гибель не любимой мною женщины, с которой я давно готовился расстаться навсегда и вычеркнуть ее образ из своей памяти, отчего-то потрясла все основы моей психики, а скользивший по пищеводу и растворявшийся в желудке алкоголь добил все, что еще оставалось во мне разумного. Все наши неразрешенные конфликты и проблемы вдруг встали передо мной во всей своей грандиозности и необратимости: она поставила точку, так и не дав мне возможности получить ответы. Она ускользнула от меня, и ее красивая смерть стала окончательной победой надо мной. Я был раздавлен и уничтожен: восемь лет жизни с Алианой превратились в чудовищный сюжетный водоворот без развязки, в детектив, где сам Шерлок Холмс не смог бы отыскать убийцу. Она вновь посмеялась над моими попытками вернуть ее. И теперь я уже никогда не смогу дотянуться до нее и чего-то потребовать или огорошить предложением о разводе. Она ушла непобежденной.

Мне не удалось забыться ни на минуту. Я дрожал от холода, но не находил в себе сил приподняться и укрыться хотя бы даже висевшим на расстоянии протянутой руки пальто. Я пропах коньяком, моя хоть и многочисленная одежда промокла от пота и пролитого на нее алкоголя. Под утро у меня, кажется, начался жар. Краем глаза я заметил, что кому-то удалось прорваться сквозь запертые двери: меня подняли, уложили на носилки, над ухом постоянно раздавался женский плач, кто-то тряс меня за плечо и настойчиво о чем-то вопрошал, но именно в этот момент, когда меня укрыли чем-то теплым и распрямили затекшие за ночь ноги, я вдруг провалился в бездонную яму, потеряв сознание.

Сколько я так пролежал, я вряд ли могу оценить, но когда пришел в себя, то обнаружил, что нахожусь в уютной больничной палате под капельницей с множеством воткнутых в меня трубок, а рядом на стуле посапывала проведшая рядом со мной явно не один час Бета. Я аккуратно пошевелился, пытаясь проанализировать собственные ощущения и понять, что же со мной произошло, и Бета тут же вздрогнула и открыла глаза.

— Тру! Ты очнулся, наконец! Как ты себя чувствуешь?! — обеспокоенно воскликнула она и нагнулась ко мне, поправляя одеяло.

Я попытался уверить ее, что все нормально, у меня ничего не болит, но она тут же извлекла из тумбочки градусник и заставила меня измерить температуру. Судя по ее словам, я пробыл без сознания около суток. Она рассказала, как пыталась выйти со мной на связь весь вечер, а потом всю ночь убеждала полицейских взломать дверь в мою квартиру, поскольку боялась, что со мной что-то произошло. Полиция уже вызвала скорую помощь. У меня обнаружили сильное обезвоживание и температуру 42 градуса на фоне алкогольного отравления, а также полное нервное и физическое истощение. Как мне удалось достичь этого всего за несколько часов — известно одному богу. Сутки здорового сна и беспрерывные капельницы с противовоспалительными привели меня в форму, однако я сильно похудел.

Бета явно была очень удивлена подобной реакцией на смерть женщины, которая, по моим словам, ничего для меня не значила. Наверное, ее это даже немного обидело и заставило ревновать, но она не подавала виду, вероятно, решив отыграться на мне чуть позже, когда я окончательно приду в себя. Меня отпустили домой в тот же день, прописав несколько суток полного покоя, и мой поход в участок отложился. Я три дня провел в постели, попросив Бету не беспокоить меня — заказывал доставку еды на дом, беспрерывно смотрел по телевизору дешевые мыльные оперы, а по ночам спал как убитый. И долго не мог даже вспоминать и думать о коньяке.

Алиана не захотела говорить со мной, так отчего же мне было продолжать изводить себя бесконечными вопросами, ответы на которые мне не мог дать уже никто? Она измывалась надо мной восемь лет, а я сумел в три дня заглушить свои обиды; все-таки не зря киностудии и продюсеры тратят деньги на казалось бы совершенно бессмысленные вещи вроде глупых женских и мужских сериалов: с их помощью уже через несколько дней полностью перестаешь задаваться глобальными вопросами мироздания, а лишь беспрестанно думаешь о том, почему дон Педро не хочет жениться на Карменсите или кто же биологический сын синьоры Джованни. Как ни крути, а в моем тогдашнем состоянии эти вопросы были куда важнее для искромсанной психики.

В участок я все же выбрался еще через несколько унылых дней, и тот самый прежний полицейский, что сообщил мне о гибели Алианы, был очень рад меня видеть, поскольку уже знал о моей болезни и не стал меня беспокоить допросами на больничной койке. В каком-то смысле, добавил он, мне даже повезло, что допрос проводился именно тогда, а не несколькими днями ранее.

— Что Вы имеете в виду? — удивился я.

— За время Вашей вынужденной болезни нам удалось узнать некоторые интересные подробности смерти мисс Алианы. И я очень надеюсь на Вашу помощь в расследовании этого дела.

— Подробности? Разве же не было ясно с самого начала, что это всего лишь несчастный случай? Зачем все это ворошить и устраивать пляски на ее могиле? Кстати, кроме всего прочего я хотел бы получить тело моей жены для кремации и дальнейших похорон.

— Мистер Тругор, Ваша жена уже была кремирована после проведения вскрытия. Ее прах Вы получите после нашей с Вами беседы.

— Но как?! Кто посмел?! Без моего ведома! — я задыхался от бессильной злобы и даже не мог подобрать подходящих слов, чтобы выразить захлестнувшее меня возмущение.

— Мистер Тругор, позвольте мне все же рассказать Вам все от начала и до конца, прежде чем Вы начнете грозить мне международным трибуналом. Мы постарались максимально эффективно использовать все то время, что Вы болели. Тем более, что бывший работодатель Вашей супруги лично ходатайствовал о тщательном расследовании этого дела.

— Как?! Они же уволили ее за день до аварии!

— Все было несколько не так. Ваша жена сама внезапно и без всякого объяснения причин написала заявление об уходе, даже не переговорив ни с кем из руководства. У нее осталось множество незаконченных дел, и ее начальник собирался уже было искать ее и требовать необходимых объяснений, когда они собственно и узнали о трагедии. Нам удалось выяснить еще одно небезынтересное обстоятельство: незадолго до увольнения мисс Алиана оформляла заграничную командировку и предоставляла в посольство выписку со своего банковского счета, и тогда на ее карте была весьма внушительная сумма. После ее смерти руководство корпорации направило запрос в банк и получило ответ, что на счету Вашей жены нет средств. Она совершала какие-то крупные покупки в последние несколько дней до гибели?

— Нет, — помотал я растерянно головой. — Но ведь она была очень скрытной и ничего мне не рассказывала, поэтому я не могу гарантировать, что ничего не было приобретено втайне от меня… Может быть, ее картой кто-то воспользовался?

— Все возможно, но в момент гибели карта была при ней, однако, денег не обнаружилось. Впрочем, снятие средств произошло дня за три до аварии. Не могла же она не заметить исчезновения такой суммы!

— Может быть, именно в этом и кроется причина ее внезапного увольнения? Вам стоит разворошить это осиное гнездо в ее корпорации. Они вполне могут быть причастны к гибели своего топ-менеджера.

— Мы безусловно работаем над этой версией, мистер Тругор, но…

— Но что? У влиятельных людей не менее влиятельные связи, хотите Вы сказать?

Полицейский лишь кивнул и пожал плечами:

— Мы делаем все возможное. Однако, тут не все так однозначно, как может показаться на первый взгляд. Дело в том, что мы выяснили, кому принадлежит грузовик, врезавшийся в авто Вашей супруги…

— И?!

— Сам водитель скрылся с места преступления, и у нас нет ни одного свидетеля, кто бы рассмотрел его в тот момент. Но мы установили, что грузовик зарегистрирован на некоего Бланта, проживавшего в соседнем округе и…погибшего около пяти лет назад

— Ну и что же в этом примечательного? Машиной вполне мог воспользоваться кто-то из членов его семьи, друзей, соседей, наконец!

— Все это верно. Мистер Тругор, скажите, Вам известна некая Оранта?

Имя показалось мне знакомым, вероятно, я слышал его пару раз когда-то прежде, но не мог припомнить, при каких именно обстоятельствах.

— Оранта — это вдова того самого Бланта, владельца грузовика. Согласно показаниям свидетелей и первичному допросу этой женщины, она являлась близкой подругой Вашей жены. Разве Вам неизвестен этот факт?

Что я мог ответить полицейскому? Что мы с Алианой едва ли не с самого начала жили скорее по-соседски, нежели по-супружески, что я не знал о ней многих элементарных вещей просто потому, что она не желала делиться ими со мной, а на все вопросы сперва отвечала милым смехом, а затем попросту прекратила обращать на них какое-либо внимание. Я не знал ни чем она занималась на работе, ни где проводила досуг, если он у нее был вообще, ни с кем дружила, ни даже чем увлекалась по жизни, ибо в моем обществе она только и делала, что бездумно щелкала кнопками на пульте телевизора и иногда допускала меня до своего тела — правда, в последнее время все реже и реже. И из всей этой картины я делал один безусловный для меня вывод: Алиана была помешанной на работе карьеристкой, единственным хобби которой был вещизм, поскольку дорогие и пафосные вещи никогда не переводились в нашем доме. Я не мог вспомнить, когда она могла обронить в разговоре имя Оранты, но я был искренне удивлен, что у такой женщины, как моя супруга, вообще были друзья.

— Вероятно, бывшая одноклассница или подруга детства? — робко переспросил я.

— Ошибаетесь. Согласно показаниям тех же соседей, Ваша жена частенько наведывалась в гости к Оранте и иногда даже оставалась на ночь. Оранта также подтвердила факт близких дружеских отношений.

— По-вашему, выходит, это она убила Алиану, так?

— Все несколько сложнее, мистер Тругор. У Оранты железное алиби, подтвержденное очень многими соседями: в то самое время, когда случилась автокатастрофа, Оранту видели в супермаркете города, в котором она проживает — а это не один час езды от нашего. Это никак не могла быть сама Оранта.

— Тогда кто-то из ее сообщников. Как она объяснила тот факт, что Алиана погибла именно от грузовика, принадлежавшего ее мужу? Где находился этот грузовик все это время после ее смерти? Она смогла ответить на все эти вопросы?

— Грузовик, по ее словам, стоял в гараже ее мужа и давно уже не был на ходу. Сама она водить не умеет. Вскрыть допотопный гараж — по нынешним меркам дело совершенно плевое. Только вот что-то не верится в подобные совпадения. Нас всегда учат: ищите мотив.

— Ну в таком случае все элементарно. Вы уже успели добраться до завещания Алианы? Я смотрю, такая гигантская работа проделана в мое отсутствие, что я уже ничему не удивлюсь.

— Мы нашли нотариуса, у которого хранится ее завещание, однако, согласно велению покойной, завещание может быть прочитано только Вам одному. Впрочем, ввиду неординарных обстоятельств, а также принимая во внимание тот факт, что Вы тоже входите в круг подозреваемых, завещание будет озвучено нотариусом завтра в три часа дня в присутствии Вас, Оранты и следователя нашего участка. Прошу Вас не опаздывать.

Я лишь вяло кивнул и попросил отдать мне урну с прахом моей жены. Когда полицейский достал из сейфа аккуратный черный ящичек и предложил мне взглянуть на содержимое, я отчаянно замотал головой и убрал его в сумку.

— Простите, мы вынуждены были провести кремацию: тело быстро разлагалось, и к моменту Вашего выздоровления оно могло приобрести совсем уж непотребный вид. Мы не хотели травмировать Вас этим…

— Как я понимаю, Вы не полюбопытствовали о причинах столь быстрого разложения у врачей?

— Вы можете сделать это сами, — полицейский пожал плечами и протянул мне визитную карточку доктора Клебба, вероятно, проводившего вскрытие.

Я устало махнул рукой и покинул участок.

Глава 5

На следующий день я прибыл на место раньше всех и около двадцати минут в одиночестве сидел в кабинете следователя, куда меня милостиво пустил секретарь. Сам следователь пришел в сопровождении нотариуса, и потом мы втроем какое-то время ждали Оранту, которая отчего-то перепутала время и опоздала. Она оказалось совершенно обыкновенной женщиной, явно не из круга общения моей Алианы: скромно одетая, кое-как причесанная и в целом имеющая весьма потрепанный внешний вид. Я молча рассматривал ее и пытался понять, что же общего было у этих двух столь разных женщин: жена всегда прежде давала мне понять, что не уважает тех, кто ничего не добился в этой жизни и продолжает ныть о вселенской несправедливости. Что могло их связывать?

Оранта торопливо извинилась без тени смущения на лице и расположилась прямо напротив меня. Следователь прошептал несколько слов на ухо нотариусу, и последний приступил к чтению завещания. Из его текста следовало, что все движимое и недвижимое имущество, а именно — наш роскошный особняк и все, что осталось от шикарной машины Алианы, переходило в мою собственность. Однако, все финансовые средства на банковских счетах и в личном сейфе в нашем доме, должны быть перечислены в фонд, название которого, согласно воле покойной, разглашать не разрешалось. Все до последней копейки. Распорядителем завещания назначался все тот же пресловутый нотариус.

Меня словно ударило молнией, когда я услышал все это. Конечно, я не рассчитывал, что после восьми лет почти беспрерывной вражды она оставит мне все свое состояние, но надеялся хотя бы на определенную ежегодную сумму, которая позволила бы мне чувствовать себя немного увереннее — кому как не ей было знать, как тяжело мне доставались деньги и как мало платили за мой труд. В итоге же я получил груду металлолома, которому самое место на свалке, гараж и дом, содержать которой мне было явно не по средствам. Я сидел как сраженный громом и никак не мог понять, за что она так поступила со мной.

— Позвольте, какой еще фонд?! — вскричал я. — Что еще за тайны Вы вздумали громоздить?

— Извините, мистер Тругор, повторяю, я действую лишь в соответствии с прямыми указаниями покойной…

— Однако, мистер Лец, у нас намечается уголовное дело, и количество подозреваемых в убийстве растет так, что мы скоро запустим марафон с их участием, а для определения виновного станем бросать жребий. Мы не можем в таком случае пренебрегать столь важной уликой, как завещание покойной. Вам все-таки придется озвучить название фонда и не спешить с перечислением средств, — поддержал меня следователь.

Нотариус явно осознавал, что находится в проигрышной позиции, он долго мял в руках бумаги, но, наконец, когда тянуть время долее уже было невозможно, с тяжелым вздохом выдавил:

— Это неофициальный некоммерческий фонд помощи бездомным животным.

Я замер, недоумевая, не ослышался ли я. Но на следователя эта информация не произвела никакого впечатления.

— Вы уже сообщили им о таком щедром подарке судьбы?

— Согласно словам покойной, руководители фонда знали об этом, но, разумеется, они и предполагать не могли, что получат деньги столь быстро.

— Мистер Лец, я прошу Вас передать нам все контакты руководства данного фонда, мы должны сегодня же связаться с ними. Дело принимает неожиданный оборот. Судя по всему, эти лица были наиболее заинтересованы в смерти мисс Алианы.

Нотариус закивал и продолжил чтение.

Последним пунктом шло и вовсе невообразимое: Алиана просила означенного нотариуса уничтожить все содержимое ее личного кабинета в особняке за исключением крупногабаритной мебели.

— Ну что ж, — заключил следователь, — каждому из нас нашлась работенка: я займусь фондом, а Вы, Лец, отправляйтесь устраивать кострище в кабинете покойной. Мисс Оранта, прошу прощения за напрасное беспокойство. Пока мы вынуждены отпустить Вас под подписку о невыезде до выяснения обстоятельств угона грузовика Вашего супруга.

Оранта быстро кивнула и выскользнула из кабинета. Я догнал ее лишь в коридоре и ухватил за острый локоть. Она обернулась и легонько оттолкнула меня:

— Можем мы встретиться и пообщаться на нейтральной территории? — я изо всех сил пытался унять бешеное сердцебиение от навалившейся на меня противоречивой информации.

— Если хотите, можете подъехать ко мне домой, — пожала плечами Оранта, скороговоркой протараторила свой номер телефона и тут же скрылась из виду.

— Мистер Тругор! — не успев опомниться, услышал я из другого конца коридора. — Мистер Тругор, Вы не против, если я прямо сейчас приступлю к выполнению воли покойной? — подошедший ко мне нотариус поправил очки на переносице и поднял на меня свои круглые серые глаза.

Я пожал плечами и проследовал к выходу.

— Постойте, у меня машина! — крикнул он мне вслед и поспешно загремел ключами.

Кабинет Алианы оказался запертым. Я никогда прежде даже не пытался войти в него, и лишь это неожиданное упоминание его содержимого в завещании навело меня на мысль о том, что жена, вероятно, что-то скрывала, не хотела, чтобы я касался ее вещей и проникал в ее святая святых. Это было вполне в ее стиле, и я даже не посмел обидеться на подобное обхождение, ибо успел привыкнуть к оному за прошедшие восемь лет.

Мистер Лец извлек из внутреннего кармана жилета маленький ключ, несколько секунд повозился с замком, а затем прошел внутрь, волоча за собой внушительных размеров металлический ящик, который предварительно достал из багажника автомобиля. Я не испытывал ни малейшего желания наблюдать за дальнейшим и спустился вниз в гостиную, ожидая, пока он закончит.

— А Ваша жена была преинтереснейшей мадам! — через несколько минут промолвил нотариус, отряхивая ладони. — Интересно, каково это — жить со столь эффектной женщиной? Я закурю, Вы позволите? — робко добавил он.

Я пожал плечами и кивнул:

— Никому бы не пожелал подобной участи.

— Что, властная была, вероятно?

— Если бы только это! — вздохнул я.

— Да, властность иногда бывает куда меньшим злом, чем недосказанность, — с каким-то удивительным пониманием ситуации добавил мистер Лец. — Втянули меня около года назад в одну весьма замысловатую ситуацию… Эх… а, впрочем, скрывать тут нечего, о том эпизоде тогда все газеты писали. Позвали меня к смертному одру одной миллионерши. Она уже проторила дорожку в Центр милосердия к тому времени, поскольку тяжелая болезнь не оставила ей другого выбора, и посему хотела успеть составить завещание, прежде чем ей сделают смертельную инъекцию. Дама была уже в весьма преклонных летах и всю жизнь держала под каблуком не только своего тогда уже покойного супруга, но и двоих сыновей, по любому поводу грозясь лишить их наследства. А сыновья у нее уродились прямо как в сказке — старший умный был детина, младший вовсе был дурак: старший, дабы не перечить родительнице, пошел по ее стопам и все силы отдавал семейному делу, младший же вырос кем-то вроде Вас… как это нынче называется — дауншифтинг? Простите, не хотел Вас задеть…

— О, нет, что Вы, продолжайте. Для меня подобные слова звучат как комплимент, — я криво усмехнулся.

— Так вот, младший производил впечатление откровенного балбеса — работать не желал, все время гробил на какие-то подпольные собрания, увлекся коммунизмом и беспрестанно конфликтовал на этой почве с матерью. Она стучала кулаком по столу, грозясь пустить его по миру, он хлопал дверью, но уже через несколько дней относительный мир восстанавливался. Так они и жили какое-то время, пока родительница не слегла. Вот тут-то ей и пришлось поломать голову над тем, как распорядиться имуществом и деньгами. Ко мне она сразу отнеслась лишь как к аналогу пишущей машинки, долго бранилась, сетуя на то, что уходит в мир иной с таким грузом на душе в лице сына-обормота. Но в конечном итоге, потрясая в воздухе костлявым кулаком, все же приказала записать в завещании, что все ее накопления, все имущество должно перейти старшему сыну, оставляя младшего без гроша и фактически без крыши над головой.

— Дело-то обычное, — хмыкнул я. — Со мной жена поступила почти аналогично.

— Постойте, это лишь завязка всей истории. Составил я, значит, завещание. Затем улыбчивая медсестра легким движением тонких пальчиков отправила мадам на тот свет, а я вынужден был отправиться к ее сыновьям и огласить им последнюю волю покойной. Младший, как ни странно, даже глазом не моргнул, выслушал все спокойно, не побледнел, не начал рвать на себе волосы. Старший тут же с барского плеча предложил разделить родительский дом, чтобы не оставлять уж брата на улице. Даже деньгами хотел поделиться, но младший благородно от всего отказался и тут же покинул нас. Куда он отправился, я не имею представления, однако через пару недель меня вызывают свидетелем в суд по делу об убийстве старшего брата младшим.

— Ого! — расхохотался я. — Да это просто Каин с Авелем! А дело приняло неожиданный оборот.

— Прямых улик ни у кого не было, однако, никто не сомневался, чьих это рук дело — все на тот момент были наслышаны о громком и несправедливом завещании покойной. А поскольку ее старший сын не успел оставить никаких распоряжений, то все средства автоматически переходили к его брату. Хотя у последнего было железное алиби, и все его соратники по подполью встали на защиту своего друга. Его долго тогда таскали по судам, но выяснить так ничего и не удалось, и дело до сих пор висит нераскрытым, а убийца гуляет на свободе.

— Откуда же Вам знать, кто именно убийца?

— Мистер Тругор, я не первый год в нотариате и обрабатываю по несколько десятков завещаний в год. Думаете, это первый подобный случай? Все обиженные завещанием ведут себя идентично, правда, не все решаются на убийство…

— Зачем возводить субъективный опыт до правила? Доказательства у Вас имеются?

— Имеются и доказательства. Вы заметили, как нынче сильно стало коммунистическое движение? У них появился свой телеканал, они лоббируют свои интересы во власти. Откуда, Вы думаете, у них вдруг нашлись средства на все это безобразие? И да, знаете ли, к завещанию покойной прилагалась небольшая записка, которую я должен был передать младшему сыну по прошествии года после смерти матери. И вот пару дней назад я это сделал.

— Вы знакомы с ее содержанием?

— Да, он прочел мне ее. Точнее сперва он сам ознакомился с ней, потом разрыдался, прочел мне записку и тут же сознался в убийстве брата, и теперь вся эта ситуация осталась исключительно на откуп моей совести.

— Что же такого было в этом письме?

— Мадам написала ее с большой любовью к младшему сыну. Призналась, что он для нее самый близкий и родной человек. Что она тоже в юности чрезвычайно увлекалась коммунизмом, уже будучи замужем за биржевым магнатом, была постоянным членом оппозиционного подполья и даже родила второго сына от одного из его лидеров. Однако, жизнь убедила ее в том, что смена режима и экономического строя невозможна, всех ее друзей арестовали, сама она чудом избежала огласки, и с тех пор принялась ревниво оберегать дело мужа, внутри ощущая себя предателем собственных идеалов. А когда младший сын подрос и пошел по ее стопам, она еще сильнее возненавидела себя, поэтому и конфликтовала с ним. Впрочем, перед смертью она решила все же, что не допустит повторения собственной слабости у своего наследника, поэтому и не стала завещать ему ни гроша, чтобы он до конца дней остался коммунистом и закончил дело заключенного в тюрьму отца, ибо деньги и собственность способны в одночасье усыпить самые благородные порывы. Представляете, какой у него был шок, когда он все это прочел? Вышло так, что он поступил куда хуже своей матери.

— И что будет с ним теперь? Он пойдет сдаваться властям?

— Ничуть не бывало. Хотя он оставил за мной свободу поступить так, как я посчитаю нужным, но сам выдавать себя не намерен.

— И что же Вы?

— Я? Пусть все это будет на его совести, я не собираюсь вмешиваться в чужую жизнь. Если он когда-нибудь захочет ответить за свой поступок, он это сделает, а до той поры пускай копит на душе груз, с которым ему все равно рано или поздно придется иметь дело. А я тут ни при чем.

— И что же Вы хотели всем этим сказать? Что даже самые лучшие идеи, вроде коммунизма, не спасают человека от его естественных устремлений к наживе? Какова мораль Вашей истории?

— Мораль? Морали тут нет. Я просто коротал время, пока шредер обрабатывал очередную порцию бумаг Вашей супруги. Кстати, думаю, он уже закончил.

Глава 6

После ухода нотариуса я еще долго сидел в гостиной, прислушиваясь к отдаленным шумам на улице. Дверь в комнату Алианы он оставил открытой, но мне потребовалось совершить небольшое усилие над собой, чтобы войти в нее и посмотреть, что осталось от тайн жены. Массивный письменный стол, купленный еще до появления в ее жизни меня, по-прежнему стоял на месте, однако, его небрежно выдвинутые ящики, словно зубы нелепого дракона, зияли печальной пустотой. Дверцы книжного шкафа также были распахнуты, а на полках остались лишь следы пыли, напоминавшие о том, что их покойная ныне хозяйка была начитанным человеком. У противоположной стены ютилась крошечная софа, которую Алиана частенько использовала в качестве ночного ложа, и я горестно опустился на нее и закрыл лицо руками. Ну вот и все, с этой минуты началась моя новая жизнь.

Внизу противно зажужжала стеклопанель, я нехотя вынул из кармана пульт и перевел ее на аудиорежим громкой связи.

— Тру? — послышался робко-удивленный голосок Беты.

— Да, это я. Прости, разбираю старые вещи на чердаке, поэтому к камере подойти не могу…

— Как ты? Как все прошло у следователя?

Я медленно, лениво и односложно отвечал на все ее вопросы, а предложение приехать тут же отклонил: я никого не мог сейчас видеть, даже ее. В голосе Беты зазвучали нотки обиды.

— Понимаешь, Алю убили, и я не смогу продолжать спокойно жить дальше, пока не выясню, чьих это рук дело… А наши с тобой отношения при подобных обстоятельствах похожи на танцы на ее могиле.

— Но…

— Да, она не лучший представитель человечества, но я все ж таки прожил с ней восемь лет под одним потолком. Даже если бы мы с ней успели развестись, а с тобой — пожениться, я все равно не оставил бы это дело в покое. Тут что-то нечисто, Бета…

— Я ведь только хотела предложить тебе помощь. Ты рассказывал об Оранте. Если хочешь, я поеду к ней вместе с тобой.

— Беточка, но ты же работаешь…

— Я взяла отпуск с завтрашнего дня. Не хочу больше оставлять тебя одного.

Волна тепла залила мое сердце и вспыхнула перед глазами ярким салютом.

— Спасибо тебе, родная… — неловко пробормотал я.

В этот самый миг пальцы моей руки, по привычке скользнувшие в щель между спинкой и сиденьем софы, вдруг уперлись во что-то твердое. Я попытался нащупать, что это, продолжая ласково ворковать с Бетой, ухватил двумя пальцами какой-то тонкий предмет и через несколько секунд извлек из недр софы пыльную и помятую тетрадь в коленкоровой обложке. Я протер ее рукавом и медленно открыл. Она была от корки до корки исписана мелким женским почерком, каждая новая запись начиналась с даты. «Дневник! Ее дневник!» — промелькнула мысль, и я тут же поспешил отделаться от Беты, договорившись созвониться завтра утром, чтобы вместе отправиться к Оранте.

Первая запись в дневнике, судя по дате, была сделана в тот день, когда мы познакомились с Алианой, и я тут же погрузился в чтение.

С утра сломалась машина, и пришлось вызывать техсервис, чтобы отбуксировали ее на ремонт. Надо взяться за ум и отныне почаще ездить на техосмотр, чтобы подобного больше не повторилось. Хотя… именно сегодня я счастлива, что моя девочка подвела меня. Я никогда прежде не была так счастлива, как сегодня. Впрочем… как глупо все это… Я ведь еще несколько лет назад категорически запретила себе влюбляться в кого бы то ни было, ибо все время выходит какая-то нелепость — то чувства без взаимности, то взаимность без чувств. Я не способна понравиться мужчине, тем более такому, как он, и хватит об этом. Хватит сызнова кормить себя пустыми надеждами, все равно они никогда не оправдаются. Надо чаще смотреться в зеркало и вспоминать слова мамы о моем характере: Аля, на свете не найдется ни одного дурака, который захотел бы стать частью твоей никчемной жизни. Запомни это раз и навсегда. Тем более такой, как он.

Зачем он заговорил со мной? Я сидела тихо, смотрела в окно, старалась выглядеть как можно менее заметной для окружающих, но он зачем-то коснулся моего плеча, обжег обворожительной улыбкой и начал нести такие милые глупости, что я попросту потеряла дар речи и покраснела, наверное, до самых ушей, как школьница. Он спросил у меня телефон!

Впрочем, он ведь все равно никогда мне не позвонит, да и хватит уже об этом, сколько можно… Алиана, ты ни в ком не способна вызвать любовь! Сколько раз мне нужно повторить эту мантру, чтобы ты, наконец, усвоила это раз и навсегда. Ты останешься одна, а ребенка возьмешь из детского дома, потому что вряд ли кто-то решится позариться на твою честь, когда ты уже столько лет все ходишь в девочках. А он слишком хорош для того, чтобы разрушить колдовские чары. Оставь его в покое и не вздумай брать трубку, если он все же вспомнит о твоем существовании и все-таки позвонит.

Он НЕ позвонит! Я не хочу этого! Пусть он не позвонит! Господи, Господи, если Ты еще любишь меня, ПУСТЬ ОН ПОЗВОНИТ!

Я почувствовал, как по щекам моим катятся слезы, и захлопнул тетрадь. Она влюбилась в меня, влюбилась с первой же встречи, с первого взгляда! А мне она тогда показалась неплохой симпатичной женщиной, с которой можно провести пару ночей, чтобы немного повысить собственную значимость в своих же глазах. Я сам в тот момент долго не решался заговорить с интересной особой, сидевшей рядом со мной, да и весьма скромные успехи у женского пола никак не способствовали развитию уверенности в себе. Однако, я попробовал и промямлил какую-то несусветную глупость о погоде. Она же обдала меня холодным взглядом, полным презрения, но меня уже было не остановить. Родители требовали от меня внуков, и я просто должен был научиться знакомиться с женщинами. Я взял ее телефон больше для проформы, но позвонил уже на следующий вечер, когда понял, что денег на проститутку у меня нет. Тогда я еще не знал, с кем имею дело, и позвал ее в дешевенькое кафе на углу моей улицы — поближе к дому, чтобы иметь возможность потом пригласить ее на чай. Она и вправду явилась скромно одетая и почти не накрашенная с волосами, убранными в строгий пучок. Разговор у нас не клеился, но я так сильно хотел женщину, что готов был вытерпеть эти мучительные для нас обоих посиделки, чтобы потом затащить ее к себе в комнату, пока родители предусмотрительно отправились в гости к друзьям.

Алиана, по моему впечатлению, была неприятно удивлена, когда услышала мое предложение зайти на чай, однако, отчего-то согласилась. И тогда мне показалось, что я для нее тоже играл роль мужа на час, и от этого мне на душе стало легко и спокойно. Никакого чая, понятное дело, у нас не получилось. Я набросился на нее, как только мы вошли в дом и закрыли за собой дверь. Она была явно ошарашена моим напором, но ничуть не сопротивлялась, и к приходу родителей мы уже успели закончить, и я быстро вытолкал ее из квартиры, рассчитывая больше никогда с ней не встречаться. Очевидно, ее не впечатлили мои старания, она морщилась и выглядела отстраненной, и я почувствовал себя полным идиотом, в тот же вечер дав себе торжественную клятву никогда больше не иметь дела с фригидными особами. И тут же удалил ее номер из адресной книги телефона.

Но у меня не вышло отделаться от нее. В следующий раз Алиана позвонила сама и пригласила провести вечер в ее новом доме. С тех пор мы больше не расставались, если только можно назвать отношениями и семьей то, что было между нами.

И эта восторженная запись в дневнике, явственно свидетельствующая о том, что моя жена когда-то была сильно в меня влюблена, окончательно выбила меня из колеи. Я обхватил руками колени и прилег на жесткую софу, подложив под голову тетрадь. Как же так вышло, что она меня разлюбила?

Глава 7

Я убрал дневник под подушку, не решаясь продолжить чтение, и набрал номер Оранты. Мне ответил сонный голос, и я робко поинтересовался насчет завтрашней встречи. Мы договорились, что я подъеду после обеда вместе с подругой Али, за которую я вынужден был выдать Бету, дабы не вызывать лишних подозрений.

Проснулся я рано и долго ворочался, думая, как убить время до полуденного поезда. Я нехотя поднялся, прошлепал в ванную, потом поставил чайник и отправился одеваться. Натягивая джинсы, я услышал вдруг легкий шорох и, обернувшись, заметил на полу вылетевшую из кармана визитную карточку. «Клебб!» — внезапно осенило меня. Я наскоро натянул первую подвернувшуюся под руку футболку, проглотил чай с бутербродом и выбежал из дома.

Я очень торопился и на бегу едва не споткнулся о невнятного вида субъекта, сидевшего прямо на асфальте чуть поодаль от нашего дома.

— Мистер! — закричал он, завидев меня. — Мистер, я вижу, Вы при деньгах и не откажете несчастному нищему в куске хлеба…

— Что? — поморщился я брезгливо. — Хлеба? Да тебе еще и сорока нет, — я ухватил его за шкирку и протащил несколько метров впереди себя.

От слабости он еле волочил ноги и даже не сопротивлялся. Я дотолкал его до ближайшего магазина с вывеской «Требуются грузчики» и изо всех сил приложил его лбом к объявлению.

— Вот тебе хлеб, который ты заработаешь собственными руками. И не смей ошиваться на моей улице! Ты меня понял?

Он медленно кивнул, потирая ушибленный лоб, и заковылял прочь, даже не посмотрев в сторону магазина. Я отряхнул куртку и хотел было идти дальше, но заметил вдруг, как за всей этой сценой молча наблюдал один из покупателей, стоя в дверях магазина. Я покраснел, замялся и, порывшись в карманах, бросился догонять нищего, а, догнав, извиняясь, сунул ему в руку несколько монет и заторопился к Клеббу.

Клиника, где он принимал, находилась в двух кварталах от нашего района, и я предпочел добираться до нее пешком, хотя и бежал практически всю дорогу, и когда влетел в кабинет Клебба, даже не удосужившись постучаться, долго пытался отдышаться, рухнув на топчан рядом с письменным столом. Доктор снял очки и внимательно осмотрел меня, потом подошел, пощупал мне пульс и деловито осведомился:

— Астма?

Я помотал головой и приподнялся на локте:

— Это Вы проводили вскрытие женщины, погибшей в автокатастрофе несколько дней назад? Ее звали Алиана, я ее муж.

— А, вот в чем дело, — покачал головой Клебб и вернулся за стол. — Вскрытие проводили в морге, я лишь составлял заключение на основании предоставленных данных.

— Шериф сказал мне, что за два дня тело разложилось практически полностью, поэтому они вынуждены были кремировать ее. Я хочу получить разъяснения.

Клебб пожал плечами:

— Такое бывает.

— Бывает? Чтобы даже в морге тело чуть ли не на глазах превращалось в груду костей?

— Послушайте, мистер…

— Тругор.

— Мистер Тругор, причина смерти Вашей супруги — внутреннее повреждение органов, несовместимое с жизнью. Чего Вы еще от меня хотите?

— Я хочу знать, почему тело Алианы кремировали, не получив на то разрешения ее единственного родственника. Вы ведь понимаете, что я могу подать в суд, и тогда все, что Вы пытаетесь скрыть, все равно выйдет на поверхность. Поэтому Вам лучше не упираться и все мне рассказать, у Вас нет иного выхода.

Клебб побледнел, он осознавал справедливость моих слов, хотя, судя по выражению лица, явно не ожидал, что я прибегну к подобным аргументам.

— Понимаете, мистер Тругор, такой эффект может возникать в разных обстоятельствах. В том числе при приеме некоторых лекарственных препаратов, ускоряющих разрушение клеток и тканей…

— А подробнее? — настаивал я.

— Подробнее знать можете только Вы, я всего лишь писал заключение о вскрытии.

— И что, Вы не нашли в ее организме следов этих лекарств?

— Если она не принимала их как минимум неделю перед аварией, то шансов обнаружить такие следы практически нет. Да мы и не стремились к этому, вскрытие было условным: причина смерти и без того очевидна.

Я взял с его стола лист бумаги и протянул ему:

— Список, пожалуйста.

— Что?

— Составьте список тех препаратов, которые могут вызывать подобный эффект разрушения организма.

Клебб вяло пожал плечами, и через пару минут передо мной лежал внушительный список из тридцати семи позиций. Я вежливо поблагодарил доктора и откланялся.

Перед поездкой к Оранте оставалось совсем немного времени, и я оставил изучение лекарств до вечера, тем более, что возле дома меня уже ждала недавно подошедшая и начавшая волноваться Бета.

Я молча обнял ее и несколько минут гладил ее золотистые волосы, шепча какие-то нежные глупости, а она только тихо напомнила:

— Тру, пора ехать.

У дома Оранты мы были через полтора часа, а еще через десять минут — сидели на жестковатых стульях в ее скромном и немного старомодном жилище и упорно отказывались от чая. Стрелки часов в ее квартире замерли лет пятьдесят назад — старые желтоватые обои, покосившаяся и скрипевшая мебель, из удобств только самое необходимое… В углу виднелся давно устаревший компьютер, рядом с которым лежали очки в роговой оправе и несколько листов печатного текста.

— Так о чем же вы хотели со мной поговорить? — усмехнулась Оранта.

— Вы же и сами понимаете, — резво начал я, — что находитесь в двусмысленном положении. Грузовик, сбивший Алю, находится в Вашей собственности, и, какое бы алиби Вы не придумывали, этот факт незыблем. Я имею полное право начать судебные разбирательства, а Вас, согласно существующим законам, арестуют до суда. Поэтому, полагаю, усмешки тут совершенно лишние, — я кипел от бессильной злости на эту женщину — оттого, что она была подругой моей жены, а я даже не знал об этом, оттого, что она явно что-то скрывала про смерть Алины, а я не в силах был вытащить из нее правду, даже если и подал бы иск против нее.

На Оранту, казалось, моя речь не произвела ни малейшего впечатления, она по-прежнему сидела с каменным выражением лица:

— Так что именно Вы хотите знать? Спрашивайте, я к Вашим услугам.

— Когда Вы познакомились с моей женой?

— А Вы правда совсем меня не помните? — она склонила голову набок и задумчиво посмотрела прямо мне в глаза.

Я нахмурился и попытался вспомнить, когда я мог встречаться с ней прежде, но память отказывалась сообщать мне что-либо об этой женщине.

— Допустим, — брякнул я, сделав неопределенный жест рукой, — и все же, когда?

— Еще до появления в ее жизни Вас, около двадцати лет назад.

Я охнул от неожиданности и судорожно принялся промакивать проступившую на лбу испарину.

— Вы часто виделись?

— В последние годы не слишком. Она приезжала ко мне примерно раз в неделю, обычно оставалась на ночь.

— Она что-то рассказывала обо мне?

— Очень редко. Наши разговоры велись совсем в иной плоскости.

— В какой же?

— Не думаю, что Аля одобрила бы подобную болтливость с моей стороны.

— На суде Вас все равно заставят обнародовать подробности.

— Ни суд, ни Вы никогда не сможете проверить правдивость моих слов.

— Оранта, современные полиграфы быстро выявят, говорите ли Вы правду или лжете, поэтому рано или поздно Вы расскажете суду абсолютно все.

— Пожалуйста, — пожала она плечами, подошла к шкафу и взяла с нижней полки небольшую коробку, — изучайте на здоровье. Если Вам это поможет.

В коробке лежала крошечная кассета.

— Как-то пришлось сделать короткую запись. Надеюсь, Вам это пригодится.

— И на чем же можно прослушать этот раритет? — поморщился я. — Где я достану нынче кассетный плеер?

— На барахолке, — пожала она плечами.

Я спрятал кассету в карман, оставив коробку на столе.

— Это все, что Вы можете мне сказать?

— Не думаю, что помогу Вам продвинуться в расследовании ее смерти. Но позвольте и мне удовлетворить женское любопытство: с чего Вы взяли, что убийство преднамеренное?

— С того, что водитель не захотел сотрудничать со следствием и скрылся. С того, что грузовик принадлежит Вам, а Вы даже не пытаетесь предположить, как он мог очутиться в чужих руках. Вы ведь догадываетесь, кого именно я подозреваю? Так знайте, я здесь, чтобы выяснить мотив.

— Мистер Тругор, если желаете, я могу проводить Вас до моего гаража и показать, что он из себя представляет. Ни одному мужчине не составит ни малейшего труда вскрыть дверь и угнать грузовик, если он поставит себе такую цель. Я думаю, что это всего лишь удивительное совпадение и только. Вы слишком большое значение придаете мелочам.

— Мелочи во многих случаях решают все, и просто так я этого не оставлю. Я ознакомлюсь с записью, и если у меня останутся какие-то сомнения, то ждите повестки в суд.

Я встал, взял за плечо Бету, намекая, что нам пора идти, и в этот момент Оранта снова усмехнулась:

— Какая замечательная у Али подруга! Скажите, мисс, как часто Вы с ней общались?

Бета, готовая к подобному допросу, начала бойко отвечать, что познакомились они несколько лет назад в больнице, и с тех пор она стала постоянным гостем в их доме.

— Ну-ну, — покачала головой Оранта. — Чьим же гостем Вы там были?..

Бета попыталась возмутиться, но я отчаянно подталкивал ее к выходу и закрыл за нами дверь, даже не пытаясь попрощаться с Орантой. Вслед нам летел ее дикий хохот, который пронзил меня с головы до ног, наполнив ненавистью и бессилием. Алиана снова победила.

Разговор с Орантой лишь укрепил меня в мысли, что она что-то скрывает: она вела себя слишком самоуверенно и развязно для того, чтобы быть преступницей, но при этом явно владела какой-то информацией. Где мы могли встречаться раньше? Что могло связывать мою любившую роскошь Алю и эту жительницу нищего квартала? Что могло быть между ними общего? Оранта могла знать что-то об Але и шантажировать ее этим, но двадцать лет! Впрочем, это достаточно легко поддавалось проверке.

У подъезда сидела пожилая женщина, и я подошел и присел рядом с ней.

— Вы давно здесь живете?

— Да почитай лет сорок уже, — проскрипела бабушка и закачала седой головой.

— А Оранта с третьего этажа?

— Оранта? Она всю жизнь тут живет, с рождения! Я ее еще вот такой махонькой помню! — и бабушка ласково улыбнулась.

— У нее много подруг?

— У Оранты-то? Все одна какая-то ходила, да вот уж давненько не появлялась…

— Как она выглядела? — напрягся я.

— Видная такая мадам — на красной машине, одета богато… Да вот уж давно я ее не видела…

— А когда в последний раз видели?

— Да, вроде, с месяц назад. До того она каждую неделю приезжала.

— И сколько это длилось?

— Долго, сынок. Оранта еще замуж даже не вышла, а эта уже тут ошивалась.

— Мда… — почесал я затылок.

Выходило, что они и вправду были подругами или… Меня вдруг пронзила жуткая мысль, и в первые секунды мне показалось, что ответ найден, что все стало понятным и простым — и поведение обеих женщин, и отношение Али ко мне…

Я тряхнул головой и решил не торопиться с выводами до прослушивания пленки, потом наскоро поблагодарил старушку и побежал догонять Бету, отправившуюся в магазин.

Глава 8

Бета осталась у меня на ночь, и я смог уединиться только на следующий день, когда проводил ее на работу. Мне надо было успеть послушать и осмыслить ту запись, и я, наскоро проглотив чай с сыром, поставил кассету в плеер. В наушниках зазвучал сипловатый и низкий голос Оранты:

Сегодня Аля не захотела обсуждать старую тему, как ни пыталась я вывести ее на разговор. Она явно очень устает после работы и едва передвигает ноги. Пришлось просто накормить ее и уложить спать. Завтра суббота, и, надеюсь, она останется у меня. Вряд ли Тругор спохватится. У него есть с кем провести выходные.

Я похолодел, услышав эти слова, и нажал на Паузу. Так, значит, они обе знали о моих изменах. Знали и молчали. Воистину опасные женщины. Я выдохнул и снова принялся слушать.

— Выспалась?

— Кажется, да, — раздался вялый и сонный голос Алианы, и я вздрогнул, услышав его.

— Что будешь на завтрак?

— Давай как обычно. Что-то нет у меня сегодня настроения смаковать круассаны, — и она тихо засмеялась.

— Не нравится мне твое настроение в последнее время. Тебе бы на исповедь, сто лет ведь уже там не была…

— Опять ты за свое! Давай хоть сегодня не будем мусолить старое. Уже ничего не изменить.

— А я так не считаю. Тебе пора прекратить бегать за наукой, выклянчивая гроши, и вернуться…

–… к старым добрым сказкам, ты хотела сказать! Ори, ну мы с тобой уже сотни раз это обсуждали. Тебе самой-то не надоело? Мне так очень!

— Аля, но ведь еще три года назад…

— Да-да, три года назад меня интересовала теодицея, это так. Но теперь уволь, я все для себя решила.

— Ты очень гордая. Поэтому у тебя все в жизни наперекосяк.

— Что именно у меня наперекосяк? У меня интересная работа, я много получаю, у меня огромный дом! Тебе такого никогда не добиться.

— Ты забросила себя. Когда ты в последний раз делала что-нибудь ради собственного удовольствия, ради реализации своего творческого потенциала?

— А ты?

— Тебе уж, по крайней мере, известно, что я понемногу пишу в стол.

— Ну и где это? Покажи мне хоть один свой роман! Я с удовольствием прочту! — Алиана явно была сильно возбуждена, она громко говорила, звякала чашкой о блюдце, шумно втягивала в себя чай и столь же шумно жевала.

— Это не так быстро делается…

— А как? В день по строчке? Ну эдак за двадцать лет-то можно написать хотя бы какую-нибудь завалящую повестишку. Дай же мне ее прочесть!

— Аля, опять ты не про то…

— В последние три года ты всю меня извела своими религиозными проповедями. Может, хватит? До смерти мужа ты была вполне вменяемым человеком, что с тобой случилось? Я же предлагала оплатить услуги психотерапевта, почему ты не захотела?

— Меня спас бог…

— Опять она за свое… Дед Мороз тебя спас, а не бог!

— Аля, как же так случилось, что ты отказалась от своей единственной радости в жизни — церкви?… Я так много думала об этом, но не сумела понять причин.

— Ори, ты снова хочешь это обсудить? Доколе! — вскричала Алиана, раздался какой-то грохот, затем сильный удар, и все стихло.

— Как же цепко ухватился за нее дьявол, что даже не позволяет ей обсуждать эти вещи с лучшей подругой, — снова раздался хриплый голос Оранты. — Но я не отдам ее в твои лапы, так и знай! Да, она поддалась этим новомодным веяниям, возомнила, что может обойтись без бога. Но только добро и зло — слишком хрупкие категории, чтобы мы могли управляться с ними самостоятельно без всемогущей помощи. Она считает, что может творить добро самостоятельно! Ха-ха-ха! Ни один человек не способен на такое! Только следуя воле его, можем мы преобразиться для другой жизни. И ты поймешь это, Аля! Так, пожалуй, достаточно. Ничего нового я все равно от нее не услышала, поэтому пока Стоп.

И запись оборвалась.

Я пытался собрать разрозненные мысли в одну кучу. Никогда прежде не замечал я за Алей особого религиозного рвения. Кажется, она иногда посещала церковь, и в нашей спальне даже висел крест, но она никогда не пыталась завести разговор со мной об этом. Впрочем, а о чем вообще она со мной говорила?.. Я уронил голову на руки: я знал куда больше о соседях, нежели о собственной жене.

За окном раздался грохот, и я вздрогнул, осознав, что сижу в темноте с так и не вынутыми из ушей наушниками. Небо располосовали молнии, и грохот повторился. Я подошел к окну и распахнул его настежь: дождь расходился постепенно, но уже через пару минут он хлестал по моим вытянутым ему навстречу рукам вопреки всем прогнозам о сухой и ясной погоде. Я простоял так несколько минут, пока в дом не впорхнула Бета, охнув при виде столь нелепой картины. Я опустил голову, горько усмехнулся и закрыл окно.

— Я купила лазанью! — радостно прощебетала Бета, укутывая меня полотенцем и обнимая за плечи. — Ты, наверное, смертельно проголодался.

— Не то слово, солнышко. Забыл, когда в последнее время обо мне кто-либо заботился, кроме меня самого.

— Ну так давай за стол, все будет готово через несколько минут.

Я потянулся к плееру, чтобы убрать его в шкаф и завтра снова все прослушать и как следует обдумать, как вдруг меня осенило, что на обратной стороне кассеты может тоже быть что-то записано. Я скользнул в ванную и перевернул кассету.

— Запись номер 312, — зазвучал монотонный голос Оранты. — Алиана.

— Слушай, может, хватит? Ты каждую неделю изводишь на меня тонны пленки. Чего ты пытаешься добиться? — снова послышалась усталая речь Али.

— Я помогу тебе, девочка моя. Я обязательно тебя спасу, вот увидишь.

На этом запись обрывалась.

«Так вот оно что, — лихорадочно соображал я, — таких записей у Оранты должен быть целый склад, а она кинула мне всего одну. Ей придется предоставить их мне, либо я пойду в суд с новыми свидетельскими показаниями», — и я второпях умылся и вышел на кухню.

Бета в последние дни стала особенно хороша. То ли подействовала на нее внезапная смерть Али, разрубившая, наконец, гордиев узел нашего любовного треугольника, то ли необходимость заботиться о потерявшем почву под ногами мне превратила ее из девочки-любовницы в прекрасную взрослую женщину, потенциальную жену и мать. Ее черты обрели отсутствующую прежде мягкость, голубые глаза излучали свет, она даже стала все более задумчиво выслушивать мои просьбы уйти из Центра милосердия, прежде воспринимавшиеся ею неизменно в штыки. Приличия ради мы должны были выждать пару месяцев перед тем, как пожениться, но Бета уже перевезла все свои вещи ко мне. Именно тогда я вдруг осознал, что пункт о сожжении всего имущества Али в ее завещании был весьма кстати — жена словно догадывалась заранее, что я не стану носить по ней длительный траур, а немедленно приведу в дом другую. И эти мысли корежили меня день ото дня — она знала обо мне все, могла предугадать каждый мой шаг, но к себе в душу разрешала вход лишь Оранте.

Я поднял трубку и набрал ее номер.

— Да, — послышался сонный голос.

— Простите, если разбудил, однако, я хотел бы поговорить с Вами о той записи, которую Вы мне передали.

— Что такое? — Оранта зевнула.

— Насколько я понял, таких записей у Вас осталось немало. Могу я с ними ознакомиться?

— С чего вдруг такой вывод? — насторожилась она.

— На обороте пленке Аля явственно говорит, что Вы постоянно записывали Ваши с ней беседы. Вы отдадите мне их либо по-хорошему, либо об их существовании узнает суд.

В трубке повисло тягостное молчание, затем Оранта откашлялась и равнодушно произнесла:

— Вы можете что угодно говорить суду, но все остальные записи давно уничтожены.

— Не думаю, что у Вас хватило духу это сделать. И не хватит и в дальнейшем. Любой обыск докажет мою правоту.

— Ну тогда до встречи в суде, мистер Тругор, — рявкнула она и бросила трубку.

Я почувствовал, что задел ее за живое. Она и вправду не могла позволить себе избавиться от последней памяти о подруге. Кроме того, судя по услышанному, этими беседами она преследовала еще какие-то неизвестные мне цели. Я понимал, что даже если суд и обратит внимание на предоставленную мной запись, решение о выдаче ордера на обыск может затянуться, дав, таким образом, возможность Оранте перепрятать записи. Я должен был действовать прямо сейчас — за ночь она вряд ли успеет перенести кипы пленок в более надежное место.

Я поставил будильник на пять утра, поцеловал уже задремавшую Бету и лег.

Глава 9

Мне пришлось просидеть в засаде пару часов, прежде чем Оранта, наконец, вышла из дома. Даже если она направлялась в магазин, отведенных мне тридцати минут вполне хватило бы на то, чтобы набить рюкзак кассетами, и я, не дожидаясь, пока хозяйка квартиры даже просто свернет за угол, полез на балкон. Мне часто приходилось заниматься подобным в прежние времена, когда Аля уезжала в командировку, забыв оставить мне ключи, а единственным способом попасть в дом, не разбивая стекол, оставался балкон, на дверцу которого мы так и не поставили никаких запоров. До сих пор не перестаю изумляться, как нас не ограбили в те годы.

На балконе Оранты я оказался в считанные секунды, поддел хлипкую дверь ножом и оказался внутри еще, вероятно, до того, как сама хозяйка переступила порог ближайшего магазина. Квартира у нее была крошечная — двухкомнатная в доме старой постройки с минимумом мебели, и я осторожно открывал каждый шкаф и тумбочку, думая, что пленки пока должны лежать на виду — у Оранты не было времени их перепрятать. Через несколько минут необследованным остался лишь чуланчик, в котором, кроме полок с консервами, был только сундук, сразу привлекший мое внимание. На нем висел приличного размера замок, и я затратил несколько минут на то, чтобы сбить его. Внутри, как я и ожидал, громоздились целые кипы кассет. Одного рюкзака было явно маловато, но в любом случае заметную их часть я вполне мог бы прихватить с собой. В тот самый момент, когда я запустил руку в сундук, в замке послышался звон ключа и заскрипела входная дверь. Я бросил в рюкзак первые несколько кассет, что попались мне под руку, осторожно закрыл его и вышел из чулана навстречу Оранте — так или иначе она бы заметила меня, и мне следовало запастись правдоподобной версией того, как я здесь очутился, а не прятаться по чуланам, навлекая на себя тем большие подозрения.

— Ну, слава богу, Вы пришли! — с деланной радостью воскликнул я и протянул ей руку.

— Хотите сказать, что я забыла запереть дверь?

— Вероятно, да. Мне даже не пришлось звонить — дверь не просто была не заперта — она была приоткрыта.

— В таком случае, мне, вероятно, следует благодарить бога, что моим нежданным гостем оказались именно Вы, а не грабитель? — Оранта прищурилась и окинула квартиру метким глазом хозяйки. Я порадовался собственной осмотрительности при обыске шкафов.

Конец ознакомительного фрагмента.