Post Blue

House on the Lake, 2019

Пол Клэрсон был полнейшим неудачником. Таким, что даже смерть не хотела забирать. В жизни его было много печали, но самым печальным было – осознать, что виноват в этом был он сам. Но сможет ли Пол это принять? Содержит нецензурную брань.

Наверное, так он все и представлял. Глубокая тьма, окружающая своей ночной пеленой весь Шеффилд, падающие с небес капли дождя, освежающие воздух, и относительная безлюдность улиц, пустующих до тех пор, пока не наступит туристический сезон. Он стоит на вершине башни Шеффилдской ратуши, под ним светятся фонари и вывески, спасающие его от абсолютного мрака. Его колени немного трясутся, но не по причине того, что от края башни его отделяет всего ничтожный шаг, а потому что весенняя пора в этот поздний час оказалась прохладней, чем он предполагал. Он крутил мысль об этом в своей голове не первый год, но, начиная с юношеских романтических впечатлений, это переросло в настоящую одержимость. В течение многих лет образ ночной башни ратуши возникал в его разуме в ответ на проблемы личной жизни и утомляющие стрессовые переживания. Наблюдая за его высокой черной фигурой, задумчиво смотрящей вниз, можно было сделать вывод, что чаша обломанных надежд и больных воспоминаний переполнилась, и его терпению пришел конец. По румяным от холода щекам текут отражающие свет капли, но это точно дождь, а не слезы, потому что в этом человеке больше не осталось сил для плача. Всю жизнь у него все выходило из рук и рушилось прямо на глазах, люди, к которым он привязывался, не разделяли с ним его чувств и покидали его жизнь, не видя в нем личность и собственную выгоду. Но последний акт перед концом, последняя глава книги истории его жизни должны были быть идеальными, хоть конец своего трагичного пути он хотел пройти, ничего не испортив. Он опустошенно глядит в ночное небо, пытаясь найти за пасмурными дождливыми тучами хоть одну звезду, которая составила бы ему компанию на его встрече с Аидом, но, не сумев отыскать на темном небосклоне ни одной яркой точки, его поток мыслей прервал звон. Это звон часов башни, стрелки циферблата указывали ровно двенадцать часов, а значит, наступил следующий день — седьмое февраля, его день рождения. Молодому и изнеможенному Полу Клэрсону исполнилось двадцать семь лет.

«Сейчас», — произнес Пол и, перехватив дыхание, сглотнул слюну. Закрыв глаза, он уже видел в мыслях, как бетонная земля все быстрее и быстрее приближалась к его лицу, и представлял яркий, распространившийся на три метра, артхаусный кровавый узор. Правая нога уже нависала над краем, и с ней по соседству вот-вот бы показалась левая, но, пытаясь поднять вторую ногу, бедный Пол Клэрсон осознал, что обеими руками намертво и не по своей воле держится за каменные стенки башни. Сердце парня, еще до того рокового момента, как надо прыгать, стучало невероятно быстро, а теперь оно словно обезумело. Руки напряглись и совершенно не слушались своего хозяина, вдобавок к ним, протестуя против своего хозяина, присоединились легкие и желудок, останавливающие его дыхание и вызывающие в нем тошноту. Пол ошеломленно смотрит своими пустыми глазами то на руки, которых, как ему показалось, схватил спазм или еще что, то на излучающие электрический свет улицы. Звон часов прекратился, а с ним, как бы иронично это ни было, и дождь перестал капать на крыши английских домов. Опять все испортил, черт.

Пол ставит правую ногу на твердую землю, и тело его поддается ему. Он в ярости и полон ненависти к себе, погоде, своему телу, своей жизни, да и, в общем-то, ненависти ко всему. Минуту побив ногой стены, он все в таком же чувстве злости и жалости к себе спускается по винтовой лестнице башни и выходит из здания Шеффилдской ратуши тем же путем, что и пробрался сюда. Клэрсон уже не думает о суициде, единственное, о чем он хочет думать — это о кружке светлого белопенного пива, которого до краев наполняют в местных барах. И он уже бы пошел в рядом стоящий паб, да вот только кошелек у него сперли прошлым днем, и Пол однозначно знал одно: «Моя жизнь не бесполезна, если я прохожу через все это дерьмо, то наверняка на небесах сидит какой-нибудь больной ублюдок, ехидно и с дурацкой улыбкой до ушей насмехающийся надо мной и моим несчастьем».

Жалобно провожая взглядом светящийся паб, Пол подходил к своему старому и обшарпанному «Ягуару». Внутри машины у него снова происходят приступы гнева и печали и на этот раз под удары его кулаков попадает руль и магнитола, Бог знает каким образом еще державшимся в автомобиле. Он уже ничего не понимал и не находил себе места, возвращаться в свою обветшалую лачугу, а к тем-более пересекаться с соседями-алкоголиками и маргиналами не хотелось, а ночные дороги города казались ему такими сексуальными, что он хотел найти смелости хоть для того, чтобы промчаться по ним со скоростью, какой еще не видали местные гонщики. Он заводит мотор и крепко, как это уже было на вершине башни, сжимает руками руль. Одновременно с тем, как он выезжает с парковочного места, в машине автоматически включается музыка в магнитоле, и вот он уже, апатичный и обезумевший, пролетает по городским кварталам в окружении ню-метала.

Один момент и Пинстон-стрит уже позади, поворот и его черный «Ягуар» проезжает по Фернивал Гейт, ловко обгоняя оказавшиеся на пути немногочисленные автомобили. Проведя пару несложных водительских операций, Пол оказался уже на пути к дороге «A61» и тут Пол переключает на последнюю передачу — в магнитоле заиграла «One step closer».

Стоит признаться, что езда на бешеных скоростях действительно отвлекла его от потока болезненных, саморазрушающих мыслей. «Семь тысяч оборотов в минуту — момент, когда все пропадает, машина становится невесомой, просто исчезает и остаётся только тело, несущееся в пространстве и времени. Семь тысяч оборотов в минуту — вот тогда это и происходит, и ты слышишь вопрос, единственный важный вопрос: кто ты такой?». Пол повторял это в голове, хоть и прекрасно понимал, что в жизни не разовьет такую скорость, но продолжал представлять себя Мэттом Дэймоном в роли Кэррола Шелби из «Форда против Феррари», желая, чтобы эта фраза из фильма стала относиться и к нему.

«Точно… семь тысяч оборотов в минуту…», — машины, здания, деревья — все пропадало во тьме за скоростным «Ягуаром» Пола. «Прощай, Спрингфилдская начальная школа, мне с тобой было просто невыносимо. Прощай, Парк Уэстон, мне было приятно гулять по тебе, пока у меня не появилось с тобой злых воспоминаний о расставании с девушкой из старших классов, которая встречалась со мной ради шутливого спора с подругами. Прощай, магазин комиксов, Лайт Синема Шеффилд и Бургер Кинг, прощай, наконец, треклятая башня Шеффилдской ратуши, и канете вы во тьму».

Кресло и руль дрожат и трясутся, Пол уже половину пути не может точно определить впереди стоящие объекты в этой ночной мгле. То ли из-за глупости, то ли из-за отчаяния и безысходности, но его эта слепота совершенно не колышет, лети вперед, продолжай движение. Небольшой занос и вот его «Ягуар» оказался буквально в сантиметре от проезжающего рядом автомобиля, но на его пути будут и более опасные препятствия и более серьезные последствия, чем шквал громких автомобильных сигналов чуть не пострадавшей машины. Пол открывает окна: леденящие потоки воздуха бьют по лицу, вызывая слезы, стрелка спидометра тем временем преодолела уже отметку в 95 миль в час.

Погруженный своей погоней за верной смертью, Пол не обратил внимания, когда дорога вдруг стала уже, и осознал он это только, когда прямо впереди него оказался теневой силуэт едящей фуры. Разумеется, он обвинял водителя фуры, потому что он не ехал на своей полосе, но опьяненному скоростью Полу Клэрсону даже и невдомек было, что потом он будет обвинять эту фуру и по-другому поводу. Категорически не желая сбавлять скорость, а к тем более останавливаться, Пол резко повернул потрепанный исцарапанный руль вправо, стремясь обогнать проклятую фуру, как «Ягуара» уже поджидал другой автомобиль, тоже решивший превысить скорость за предел нормы и предпочитающий держаться правой стороны полосы.

Черный заветшалый «Ягуар» на полной скорости столкнулся лоб в лоб с белым, и ставшим окровавленным «Ауди». Пол Клэрсон искал смерти, она его и нашла.

Желтый свет, жгуче бьющий в глаза своей яркостью. Хотелось бы потереть глаза руками, да по неведомым причинам ни одна из рук не двигается. Смерть его поймала, но, похоже, Пол — слишком легкая добыча для нее, и она его отпустила. Медленно, чтобы не ослепиться, он раскрывает веки и осматривает новоявленное окружение. Горизонт его ограничен снизу и сверху небольшими рамками, будто бы Пол наблюдает художественный фильм, однако вряд ли можно было сказать, что он находится в кино, разве может быть в кино так больно? Падающий сверху желтый свет уже не жжет так мощно, теперь можно было разглядеть, что находилось впереди. Голова тоже не поворачивалась, как бы он не напрягал шейные позвонки, поэтому упростить жуть всей картины, в которой он оказался, не представлялось возможным. Сфокусировав свой взгляд, Полу предстали два гипсованных столба: один находился в лежачем состоянии, другой был подвешен над кушеткой, на которой Пол располагался. Пол не сразу понял, что не чувствует нижней части тела, мозг его пребывал еще в неокрепшем после аварии состоянии, все казалось невероятно странным и непонятным ему. Последнее, что он помнил, это его поцелуй с подушкой безопасности в салоне его старого, купленного в гараже одного старика «Ягуара». А очутившись теперь в желтой комнате на кушетке без возможности двинуть хоть пальцем, да еще с ограниченным видом и ноющей болью по всему телу, Полу, мягко говоря, повезло, что все воспоминания о ночи седьмого февраля еще не пришли в ошеломленный, остолбеневший разум.

Ноги не проявляли никакой активности, но что-то ему подсказывало, что те столбцы они и есть. За, как уже он проанализировал, своими загипсованными ногами он разглядел другую кушетку, находящуюся прямо перед Полом. Кушетка была окружена непонятной ему аппаратурой и капельницей, а на самой кушетке располагалась необычная фигура. Фигура была облачена в толстый покров из гипса и бинтов, о том, что внутри гипсовой брони находится человек, судило только отверстие для глаз. Поза человека, лежащего напротив, напоминала своим расположением ног позу Пола, из чего можно было сделать вывод, что Пол выглядел примерно так же, как и загипсованная мумия. Пол уже не обращал внимания на резкое освещение желтых ламп, и хоть глаза его не раскрывались полностью, но он уже мог различать мелкие объекты в поле своего зрения. Так он своими немного побаливающими очами осмотрел противолежащую мумию получше и как оказалось глаза ее были открыты и смотрели в глаза Полу.

— Ну и ночка, да? — сказала мумия хрипучим голосом. — Вот уж хорошо, что жить остались.

Пол смотрел на своего приятеля по боли с недоумением, его мозг еще не мог воспринимать окружающее пространство в здоровой манере.

— Был я много раз в госпиталях, кха… — скрипуче прокашляла мумия, — но чтобы так серьезно у меня в первый раз.

Взгляд Пола пристально и с долей безумия приковался к глазам мумии, которая наблюдала в окно слева от нее. Было не понятно, куда конкретно был направлен ее взор: были ли это прохожие, здания или просто серое небо, но Пола это и не волновало, если быть честным, то его вообще ничто по-настоящему не волновало в данный момент.

— Ощущение просто отвратное, не так ли? — спросил он риторически. — Лежишь на койке и пальцем не шевельнуть, а тебя вдобавок ослепляют гребаные лампы, и боль проносится по всему телу сквозь обезболивающее, которым нас напичкали, — мумия отвела взгляд от серого неба и всмотрелась в пристальный взгляд полоумного Пола и, о чем-то подумав, сказала:

— Я смотрю морфий тебе серьезно в голову дал. Пол молчит и не проявляет никакой реакции.

— Черт… Ну и ну. Кха… Как бы они тебе этой дурью там что-нибудь не атрофировали, а то мне совсем не в кайф реабилитироваться в одной палате с овощем.

Пол смотрит в голубые зрачки загипсованного человека, и взгляд его блестит, хоть он и молчит, не вникая ни в слово, сказанное мумией.

— Не, ты не пойми меня, кха… не пойми меня неправильно. Даже если ты безмозглый, кретин, овощ… дегенерат короче, то все в порядке, подумаешь, у кого своих проблем нет, правильно? — загипсованная мумия делает паузы между фразами, ожидая увидеть реакцию в глазах Пола. Видно, вызвать реакцию в пострадавшем после аварии Поле получается пока отвратно. — Просто, если вдруг, кха, окажется, что ты такой всегда, то у меня будет большая просьба не пялиться на меня, особенно во сне, это ж жуть, чувак.

Закончив свой небольшой и вовсе не пустой монолог, мумия вновь устремила взгляд на верхушки деревьев за окном. Пол впервые услышал характерный «тик-так» звук, значит где-то в этой комнате были часы, Полу хотелось бы узнать больше о том, что находится в комнате и осознать уже до конца, где он находится.

— Интересно, а ты хоть понимаешь, что происходит? Ну, в смысле, где ты находишься, как сюда попал. По твоему виду я бы даже не сказал, что ты помнишь, кто ты такой, но может это все дело в обезболивающем. Хотя ты еще молод, как бы повязки и гипс этого не скрывали, думаю, что у тебя было что-то вроде шо… кха-кха!.. Что-то вроде шока, и поэтому сейчас сидишь такой глухонемой, но я не врач, конечно, я тут точно не скажу.

Пол замечает доносящийся слева звук какого-то вращения — в комнате явно был вентилятор, мумия продолжает говорить:

— Ну, кто ты такой, я не знаю, на твоей койке вроде имя написано, да мне не видно, ну, в общем, если интересно будет, то спросишь у медсестры, когда она сюда явится. Да кстати о медсестрах, когда они уже придут? Кха, голова болит просто жуть, хотелось бы таблетку какую, но чтобы не сделать из меня пустоголового только. В этой больнице за пациентами особенно не следят, да вот точно, вдруг ты задавал себе вопрос «где же мы находимся?», ну вдруг, откуда мне знать. Мы прямо сейчас лежим с тобой в одной из палат больницы Ройал Халламшир, на этаже эдак седьмом или восьмом, не раз тут бывал уже, поэтому могу тебя заверить: на ноги тебя поставят, конечно, не без своих минусов, вот тебя без разума оставили, например, но кто мы такие, чтобы жаловаться?

Со стороны левого уха стали доноситься странные гудящие звуки, можно было распознать звук капающей жидкости — это работают капельница и медицинская аппаратура, Пол потихоньку начинает понимать, что выжил после автокатастрофы, однако в ад он все же попал. И с пониманием происходящего к нему начинает приходить горькое осознание, что следующие два-три месяца, что он проведет в этом аду с таким соседом по палате, будут незабываемы. Незабываемы и мучительны.

— Кха! Кха-кха-кха… Кха! Твою же… — громко и жалобно прокашлял загипсованный человек, — сейчас бы все отдал за стакан воды. Где же эта медсестра?! Кха-х… Черт, реально бы за стакан воды сейчас бы человека убил. Хотя, нет, надо думать о чем говоришь, а то слова материализуются. Вот я попал сюда после аварии на Шеффилд-Паркуэй, — после этих слов Пол впервые с момента пробуждения напрягся, что-то вдруг пришло к нему в голову. — Ехал я на своем белом Ауди А3, немного подвыпивший ладно, не буду скрывать, хотелось ночью немного превысить скорость, ну почему же и нет, раз ночь и ни одной машины на полосе, — Пол слушает разговор загипсованной мумии, и разум его постепенно начинает отрезвляться от медицинского наркотика, — как вдруг только я набираю восемьдесят миль в час в меня врезается со встречной полосы какой-то придурок, отбитый на всю голову, чтоб его, — кажется, в Поле проявляются первые признаки активности, когда как в его разуме можно было услышать: «вот гнида». — Реально, что случилось с этим уродом я вообще без понятия, чувак тоже гнал, как угорелый, хрен знает, что должно было сподвигнуть человека на такое, может девушка бросила или собачка умерла, но на своей старой колымаге разъезжал, не дай соврать, со скоростью сто миль в час, — проснувшийся Пол слушал это и что-то воистину удивительное стало происходить с ним: теперь он мог немного двигать частями тела. — Я отключился сразу, как столкнулся с ним, кто вызвал скорую помощь не знаю, может тот горе-гонщик как-то успел, может водитель фуры, едущей рядом. Не знаю, вообще надеюсь тот мудак в своем старом черном автомобиле, чью марку я не успел разглядеть, но это и не важно, умер. С такими отморозками опасно жить в обществе, когда даже по ночам нельзя нормально проехаться.

Забавно, как слова влияют на поведение человека. Одни слова способны охватить ваш разум и затуманить бдительность, мгновение и вы уже в чарах красноречивого обаятельного афериста. А есть слова, способные сделать из мирного буддистского монаха второе воплощение Гитлера, интересная это особенность у людей. И как же удивительно наблюдать за тем, как токсичные, враждебные, ненавистные слова возвращают сломанному организму былую силу.

— Кха, в общем, главное, что я остался в живых, боже, но что, если бы я ехал с детьми или женой? Детей у меня, конечно же, нет, а если бы были? Уж не знаю, где этот идиот сейчас находится, но я бы ему точно все кости пересчитал. Если не автокатастрофа, так я его научу как надо ездить, вот был бы он в этой больнице, то я бы от него и мокрого места не оставил, — о да, Пол вскипает. — Жаль только, что такой шанс практически нулевой, ну реально, в Шеффилде же не дураки сидят, знают, что класть в одну больницу двух жертв одной и той же аварии по вине друг друга нельзя. Не хочется же им беспорядков, а как обидно то, что не смогу расквасить ему лицо.

— Хочешь расквасить?! Ну, так давай, я тут перед тобой, засранец! — неожиданно и яростно прокричал Пол и начал делать переменные движения конечностями, чтобы встать с кушетки.

— Ох, его же мать, вот это метаморфозы!

— Ну, давай! На словах то все круты! — Пол в состоянии звериной дикости расшатывает тело и койку, чтобы освободить левую ногу от подвесок.

— О-о, боже мой! — паникуя, проговаривает шокированная мумия.

— Зря ты язык за зубами не держишь, может быть остался бы сейчас и с тем и с тем, если бы молчал, — озверевший Пол высвобождает ногу и вот уже собирается вставать.

— Стой, я же не имел в виду, то, что говорил, черт, да я даже и не думал, что именно ты был тем водителем, давай, кха-кха, давай поговорим обо всем, как адекватные люди.

— Н-н-н-ы-ы-а… — протяжно и мучительно вопит Пол, пытавшийся встать с койки, но лишь тщетно падающий на землю, неспособный устоять на сломанных ногах, — Че-е-ерт! Черт!

— О, боже, нужна помощь срочно! Срочно нужна помощь! Мне срочно нужна помощь! Полный неистового гнева Пол лежит на полу, держа голову в сторону под койкой, сзади него отзывается звук чего-то открывающегося — это дверь, она сзади Пола, напротив окна, и через нее входит медсестра. Последнее, что на этот раз помнит Пол, это ошеломленный визг впечатлительной медсестры, жалобные оправдания его нового бубнящего загипсованного «друга» и укол снотворного, вколотый непонятно в какое место сломанного тела Пола Клэрсона.

— Ты будешь это доедать? — прозвучал голос с соседней кушетки.

Пять дней назад Пол стоял на вершине башни Шеффилдской ратуши и собирался покончить с собой, в ту же ночь он разбился в автокатастрофе, чудом, как говорят врачи и медсестры, выжил и был помещен в палату одной из городских больниц. Небо за окном ни разу не меняло своего оттенка с момента его прибытия в госпиталь, а в самой палате ему вечно составлял компанию другой пострадавший от той же аварии водитель, который по совместительству оказался очень болтливым, справедливо было бы сказать бубнящим, и к тому же идиотом, по суждению Пола, разумеется.

— Я понимаю, что ты со мной не разговариваешь, ты замкнутый в себе, очень обидчивый и ранимый меланхолик с тяжестью на душе и разбитым сердцем, но пудинг то тебе что сделал?

Конец ознакомительного фрагмента.