Ночь

Doctor Verset (2024)

Хотя в мире множество нерешенных проблем, границы государств и некоторых городов закрыты, людям, казалось бы, даны хорошие условия для жизни. Ведь даже осуществляются полеты в космос. Но что-то не так в том, что жертвуют теми, кто мог быть полезнее живым. Это безысходность? Успеют ли они, двое молодых инженеров, в последний момент понять суть политики приоритетов?Обложка и оформление автора.

Посвящается моим ближайшим друзьям и невозможности отказаться от хорошей идеи.

***

Они сидели на наружном подоконнике спальни, который выходил на балкон.

— Завтра уже ничего не будет, — печально и мрачно тихо сказала девушка. Молчание. Панорамное окно балкона открыто полностью, с ночной улицы лилась прохлада с сухостью. Она повернулась и пристально посмотрела на своего молодого человека.

— Ты ведь ненавидишь их? — спросил он. — Тайно, твёрдо, упрямо и беспощадно.

— Ненавижу, — спокойно согласилась девушка, кивнув. — Но не потому, что мне жаль нас.

Она глянула в окно. За ним свежо, холодно, темно; пальцы двух молодых людей встретились под сиреневым пледом в розовую клетку. Коснулись кончиками и замерли. Девушка (ее кофейные неопрятные волосы были с седыми прядями) продолжила:

— Мне жаль этот город.

— Выйдем завтра до рассвета смотреть и курить, Jenya? — спросил парень. Это было утешение в ответ на слова Jenyi. Она сказала, что будет темно, и им лучше выходить после того, как начнётся рассвет.

Инженерам нельзя курить. Курить нельзя всем, кто связан с космическими работами или касается их. Они оба — молодые инженеры проекта «Орхидея», оба строили внутреннюю бытовую часть планетолета с самого выпуска из высшей школы. Два с половиной года. И вот кончается шестой день, как им курить можно: они завершили свою работу.

— Хитц, — чуть слышно, будто болезненно говорит девушка. — Подай, пожалуйста, ещё один плед.

Хитц ничего не спрашивает, вытаскивает с полки в деревянном стеллаже второй плед, на том, помимо сиреневых и розовых, ещё чёрные клетки. Темно, но Jenya странно вглядывается в эти клетки, пока распрямляет плед перед тем, как набросить его на их худые, но не узкие, сильные спины. Набросив плед, она ближе прижимается к Хитцу, обхватив его локоть.

— Ты знаешь, если бы город был чёрным, если бы все дома делали из панелей цвета сажи, мы бы все видели правду. Но, когда живёшь в таком благодушно устроенном месте, тебе кажется… что так должно быть, что ты счастлив.

Хитц молчит. Она понимает, почему: он пытается увидеть ее слова. Увидеть дневной город в сильной темноте, а затем покрасить его в цвет сажи, нефти, проводов и угля. Дальний небоскрёб напротив светит слабыми и редкими бело-желтыми огнями. Им повезло: между их и соседним домом лежит потребительский квартал с заниженными зданиями, и их окна на двадцать первом этаже предоставлены пространству.

— А вот: посмотри на плед, — говорит вдруг в тишине светловолосая Jenya. Хитц следует совету, пытаясь разглядеть клетки, однако они все сплываются у него в глазах в одну точку. — Я только сейчас это поняла. А может, сегодня. Я вижу белый город, дневной, яркий, бледный, белёсый.

— А я, моя милая Jenya, вижу только мрак. Как они сливают всё светлое, что здесь есть, в одну яму, полную мрака, и всё превращается во мрак.

— Хитц, — напряжённо и испуганно начинает Jenya, вспомнив что-то ужасное. — Ты так и не сказал родителям?

Он понуро покачал головой:

— Я им обещал, что мы успеем уехать. Я до последнего думал, что мы уедем. А теперь… что я им скажу? Что всё кончено? Что мы погибаем из-за того, что слишком поздно спохватились, что не смогли забронировать жильё из-за нехватки мест, что подали заявку две недели назад? Это причинит гораздо больше страданий, нежели уведомление о смерти. Ведь мы все эти годы знали, чего ждать. Мы с самого начала жили здесь с этим.

— А сегодня купили сигареты, — горько усмехнулась она. — Как думаешь, у нас были шансы?

— Нет, ни одного, — снова качнул головой Хитц. Его виски тоже седые до белизны, выделяются на темном. Многие из тех, кто занимается научными работами, кто становятся офицерами, отправляются в Космос, проще говоря — работают для общего блага — седеют рано, не прожив и трех десятков лет. И зачастую всю свою молодость и зрелость уже не помнят детского цвета волос. — Быть может, года два назад.… А ты?

— Чего? — непонимающе вылупливается на него Jenya и просовывает свои пальцы меж его, сжимая не холодную и не теплую кисть.

— Почему ты не скажешь им? Даже теперь.

— Кому — им? — Jenya еще больше таращит сиреневые глаза. Сейчас они совсем не светлые и не бледные, как обыкновенно. А может быть, они даже загорятся? Нет, снова всё обычно. Показалось. Ему показалось. Но сегодня она не такая, как всегда. Она унылая и мечтательная, она что-то раскрыла внутри себя, позволила себе раскрыть. Она оживляется. — Я им четыре раза говорила, Хитц, четыре! Какого-нибудь дурачка бы расстреляли на моем месте, да любого солдата бы расстреляли! А я просила, и — ничего, просто сказали «пока…»

— Я не про… руководителей. Я имел в виду твоих родителей, Jenya.

Ее оживление тут же теряется.

— Вряд ли они помнят… меня.

Он хочет что-то сказать, но Jenya мягко улыбается ему, смотрит прямо в него, и из далекого-далекого угла их спальни сквозь стекло на ее шоколадные ресницы и щеку прилетает несколько фиолетовых лучей ночника.

— Ты сам сказал, что свидетельство о смерти лучше, чем звонок перед ней, — она забирается с ногами на подоконник и подбирается еще ближе к Хитцу. — Только моим родителям свидетельство не придет.

Конец ознакомительного фрагмента.