Рецидивист 3. Амулет демона

Deadnoser (2025)

Ему триста лет. Он проклят, но бессмертен. Он идёт по жизни, нарушая божественные и человеческие законы. Иначе его ждет непереносимая боль и страдания. Он — «одинокий волк», вечный преступник-рецидивист. Но он ничего не может с этим поделать. Ей тридцать. Она — ревностный служитель закона. Честная, принципиальная, непримиримая к преступникам. Но в душе она глубоко несчастна и одинока. Их пути сходятся, а судьбы переплетаются, закручиваясь сложным узлом. И случается так, что неисправимый преступник помогает честному следователю раскрывать самые запутанные преступления… Это захватывающая история о борьбе за справедливость, о тайнах и загадках, которые скрываются за повседневной рутиной и кажутся неразрешимыми.

Глава 3

Пятый месяц третьего года

под девизом правления[1] «Жень-ань»

Священномудрого Государя Да Уи (723 г.н.э.).

Южные рубежи государства

Бальхэ[2].

Солнечный диск уже спрятал свой светлый лик за погрузившимися в темноту сопками, когда боцзиле[3] Учунь наконец распорядился устроить привал. Если бы была возможность двигаться и ночью, он бы, не раздумывая, отдал такой приказ. Но в этих лесистых землях хэйшуй-мохэ[4], изобилующих чащобами и буреломами, легко было потерять лошадей. Несмотря на избыток животных (каждый воин Учуня на сегодняшний день имел заводного коня), сотник не хотел рисковать — без лошадей важная миссия, возложенная на Учуня самим Сыном Неба[5], окажется невыполнимой.

Но если с лошадьми все было не так уж плохо, то людей остро не хватало. От большого отряда, во главе которого Учунь покинул несколько месяцев назад Верхнюю Столицу[6], осталось едва ли десяток бойцов. Еще одно нападение, и отряд исчезнет, растворится в дикой тайге, не сумев добраться до Девяти Ступеней Императорского Дворца[7].

— Саньду, Дун-энь, вы первые сегодня в карауле! — распорядился бодзиле, спрыгивая с коня.

— Хорошо, командир! — Измученные тяжелой дорогой воины не роптали, понимая всю важность возложенной на них миссии. Не сговариваясь, они разошлись в разные стороны — обойти территорию ночной стоянки.

Остальные бойцы, спешившись, принялись обустраивать место для ночлега: рубить лапник для лежанок, собирать сушняк для костра, готовить еду…

Когда походный котел опустел, а едва-едва насытившиеся воины попадали на лежанки, прилег на пахучие ветки и Учунь. Но сон не шел к сотнику: он раз за разом возвращался к тому давнему разговору с владыкой Бальхэ… В тот поистине великий день Сын Неба Да Уи[8] вызвал его к себе во дворец. Для Учаня, потомка некогда сильного, но со временем захудавшего рода, это была великая честь.

Чести такой бодзиле Учань удостоился после нескольких удачных военных рейдов, после которых под руку Императора перешло три не самых слабых рода хэйшуй-мохэ. Тот знаменательный день, когда ему удалось припасть к стопам Сына Неба, он помнил до мелочей… Помнил, как почтительно расступались перед ним облаченные в фиолетовые одежды чиновники третьего и второго ранга, когда Сын Неба пообещал ему титул «Стража — Бурого Медведя»[9], если он сумеет выполнить возложенную на него миссию.

На первый взгляд задание Императора не выглядело слишком сложным: во главе сильного отряда добраться до небольшой крепости, находящейся где-то на востоке. Добравшись до места, передать племенному вождю Хочжо верительную бирку-рыбку — пайцзы, гласящую, что эта крепость отныне находится под защитой самого Государя и её хозяин в любой момент может надеяться на военную помощь Бальхэ, если возникнет такая необходимость. Но это, как сказал Император, не самое главное.

После вручения пайцзы, Хочжо должен был провести Учаня в одно маленькое, затерявшееся в лесах селение, цучжан-староста которого хранил одну древнюю вещицу — амулет, доставшийся ему от пращуров. Именно за обладание этой вещью ван[10] Да Уи и пообещал военную помощь и поддержку вождю Хочжо, и именно этот амулет стоило незамедлительно доставить в Верхнюю столицу государства в целости и сохранности.

Поначалу все складывалось хорошо: несмотря на морозы (Сын Неба потребовал от Учаня отправиться в путь немедля, не дожидаясь весны), к весне сотник со своим отрядом практически без потерь добрался до городища Хочжо. Их встретили с почестями, кормили-поили, словно дорогих гостей, невзирая на то, что на дворе стояла весна, а продуктов катастрофически не хватало. После недельного «загула», сопровождавшего обильной едой, признаниями в «любви и дружбе», Учань потребовал от Хочжо выполнения обязательств договора.

Вождь быстро собрался и, прихватив с собой малый отряд преданных воинов, отправился за обещанной Сыну Неба древней святыней. Сотник с десятком бойцов решил присоединиться к Хочжо — за неделю пиршества он растолстел — нужно было растрясти жирок перед дальней дорогой в Столицу. Добраться до деревни, в которой хранился амулет, действительно оказалось непросто.

Она была спрятана в таких дебрях, что если бы не проводник — бывший житель поселения, сам Хочжо никогда бы её не обнаружил. К вечеру отряд таки добрался до места. Селение было маленьким, не защищенным ни валом, ни даже частоколом. Встречали их всей деревней: из пропахших дымом и гарью землянок выбрались даже древние старики — таких высоких гостей здесь сроду не бывало. Один из воинов Хочжо, тот самый проводник, спешившись, громко крикнул, обращаясь к селянам:

— Где цучжан[11] Хэсэбунь? Что-то я его не вижу.

— Дедушка Хэсэбунь с вечера в тайгу ушел, — ответил проводнику бойкий чумазый мальчуган лет десяти. — Обещался к утру быть, да нету пока…

— Вот не сидится на месте старому козлу, — недовольно буркнул проводник. — А ты никак внук цучжана?

— Правнук, Саньда меня зовут… Дядь, а дай копье подержать.

— Держи, малец, — воин протянул мальчишке тяжелое копье, за которое тот схватился обеими руками.

— Видали? — потрясая оружием, закричал малец. — Я теперь как сам «Правый Свирепый»[12]…

— Господин, цучжан в тайге… — доложил вождю проводник.

— Я слышал, — ответил Хочжо. — Что ж, будем готовиться к ночлегу. Надеюсь, что завтра этот Хэсэбунь появиться. Приношу свои извинения за задержку, уважаемый боцзиле, — повернувшись к Учуню, произнес Ходжо со скорбным выражением лица. — И за неудобства, причиненные вам и вашим людям…

— Не стоит, моуке[13]! — успокоил вождя Учунь. — Мои люди — не дворцовые неженки, а настоящие воины. Главное — чтобы я получил амулет, иначе все наши договоренности будут считаться расторгнутыми.

— Я понимаю… Как только цучжан объявится, реликвия будет у вас. Я это обещаю!

— Иначе и быть не может, — согласно кивнул Учунь.

Командиры расположились на ночлег в самой большой хижине цучжана, единственной в селении оборудованной каном. Воины же, за исключением караульных, которых по сложившейся привычке назначил Учунь, разбрелись на постой по землянкам простых поселян. Ночь прошла спокойно, а на утро вернулся из леса цучжан, притащивший полный мешок кабаньего мяса.

— А старик-то еще что-то может, — довольно сообщил Хочжо проводник, разглядывая добычу Хэсэбуня.

— Долгих лет жизни, моуке Хочжо, — с поклоном произнес староста, — и людям вашим… Почто такая честь выпала нашей деревне?

— Я слышал, цуджан, что хранишь ты у себя древнюю реликвию, пращурами тебе завещанную, — ответил Хочжо. — Амулет Хадо. Что скажешь, старик?

— Наговаривают люди, господин, — не дрогнув ни единым мускулом, произнес цуджан. — Слышал я в детстве от старого шамана Кумлыкая об этом амулете, но в глаза его никогда не видел. Да и шаманов после него в нашем селении не было, бедные мы — не прокормим…

— Не темни, старик! — грозно прикрикнул на старосту Хочжо. — Мне другое ведомо — у тебя сия реликвия находится! Енгэ амулет в руках держал…

Старик зло сверкнул глазами в сторону улыбающегося проводника:

— Мал тогда был Енгэ, мал и неразумен! Где ж ему упомнить… Зеркало то было: одно из девяти, оставшихся от Кумлыкая…

— Так покажи мне его, — потребовал моуке. — Может, действительно перепутал Енгэ.

— Господин! — обиженно протянул проводник.

— Помолчи, Енгэ! — остановил бойца властным жестом Хочжо. — Так покажешь, или нет? — настаивал моуке.

— Так потерялось то зеркало, — юлил старик.

— А может, его и не было никогда? Так, чуцжан, я устал препираться, — со вздохом заявил вождь. — Я пока прошу по-хорошему! Этот бодзиле, — он указал на Учуня, — посланник самого Сына Неба. Кому, как не самому Государю, стать хранителем «амулета Хадо», раз в вашем селении нет даже шамана? Так что отдай амулет, старик, и мы уйдем.

— Нет у меня его, — не сдавался цучжун. — И никогда не было!

— Что ж, ты сам виноват, старик, — горестно вздохнув, произнес моуке. — Хоть мы и одной крови, но, чтобы не нарушить договор с ваном, я готов на все… Без поддержки Императора нас сомнут. Поэтому лучше потерять малое, чем все… Для начала отрубим ноги твоему внуку! — сквозь зубы произнес Хочжо, играя желваками на скуластом лице. — Потом руки! Потом — твоей дочери и сыну, невестке, родичам… Дома — предадим огню! Начинайте! — Моуке взмахнул рукой.

— Остановись, господин! — поняв, что моуке выполнит обещанное, старик упал на колени перед вождем. — Не трогай родичей! Казни меня! Они ведь не виноваты…

— Нет, старик, ты умрешь, но умрешь последним! Я отрежу тебе веки, чтобы ты не смог закрыть глаза… Чтобы ты видел, как гибнет все, что ты любил и для чего жил! Начинайте! — нетерпеливо выкрикнул он.

Женщины заголосили и кинулись врассыпную, хватая детишек под руки. Но воины Хочжо и Учаня уже окружили селян, загородив дорогу копьями. Енгэ, вычленив в толпе внука цучжана, схватил Саньда за шкирку и бросил мальчишку к ногам старика.

— Приступай, Енгэ! — распорядился Хочжо.

— Слушаюсь, господин! — Воин с шелестом выдернул меч из ножен и замахнулся на ребенка.

— Нет! — испуганно закричал старик, закрывая внука телом. — Я отдам, отдам, только пощади! — взмолился цучжан.

— Если отдашь, не трону твоих сородичей! — торжественно пообещал моуке.

— Сейчас, сейчас… — дрожа всем телом, шептал старик обескровленными губами. — Сейчас принесу! — старик поднялся на ноги и засеменил к своей хижине.

— Енгэ, Суминь, за ним! — приказал Хочжо. — И смотрите у меня! Смотрите в оба, чтобы старый чего с собой не сотворил…

— Хорошо, господин! — Воины поспешили за стариком.

Хэсэбунь не стал заходить в дом, он остановился возле ямы, в которую ссыпали золу из очага. Старик встал на колени и руками принялся отгребать золу в сторону. Через несколько минут он докопался до большого камня. Зацепив каменюку кончиками пальцев, цучжан легко приподнял её — камень оказался тонким, в пару пальцев, отщепом-крышкой. В углублении, так же облицованным каменной плиткой, лежал кожаный мешочек. Енгэ грубо отпихнул старика и, схватив мешочек, подбросил его в руке.

— Тяжелый! — довольно ощерился он. Распустив тесемки, стягивающие горловину, проводник вытряхнул на ладонь блестящий металлический кругляк, который помнил с детства. — Есть, господин! — радостно закричал он, потрясая находкой. — Это тот самый амулет!

— Точно? — переспросил Хочжо, принимая из рук Енгэ мешочек с реликвией.

— Чтобы забрал меня Владыка Буни! — Проводник скрестил пальцы в охранном знаке.

— Господин, господин! — плаксиво воздел руки к вождю Хэсэбунь. — Нельзя чтобы реликвия попала в руки Исконного Врага… Нельзя, чтобы о ней узнали… Этот амулет принесет много горя детям Хадо, если попадет не в те руки…

— Заткнись, старик! — брезгливо произнес моуке. — Бодзиле Учунь, примите эту реликвию. Передайте Сыну Неба: моуке Хочжо всегда свято выполняет обещанное…

— Обязательно передам, моуке! — заверил Хочжо сотник.

— По коням! — рявкнул Хочжо. — Мы возвращаемся!

— Ты даже не накажешь цучжаня за дерзость? — удивленно спросил Учунь, поудобнее устраиваясь в седле.

— Пожалуй, ты прав, — согласно кивнул Хочжо, разворачивая жеребца. — Это нельзя прощать. — Он привычно обнажил лезвие меча и отточенным движением снес старику голову. Фонтанирующее кровью безголовое тело цучжаня какое-то время стояло, покачиваясь, а затем рухнуло на землю.

— Вперед! — выкрикнул Хочжо и ударил плашмя жеребца окровавленным мечом.

По прибытии в городище Ходжо, для Учаня и его воинов вновь был устроен пир, с обильной едой и морем хмельных напитков. Вспомнив о блюдах, которыми его потчевал перед отъездом радушный хозяин, Учань едва не захлебнулся слюной — последние пару недель они питались впроголодь. Все съестные припасы отряд потерял во время третьего нападения неизвестных преследователей, как, впрочем, и добрую четверть бойцов.

Охотиться было некогда — время дорого! Сначала съели лишних коней, но мясо от тепла быстро портилось — приходилось выбрасывать. Им повезло позавчерашним вечером — прямо под копыта коней выскочил годовалый олешек — его-то и ели эти два дня. Еще пять-шесть дневных переходов, и остатки отряда Учаня должны были добраться до охраняемых рубежей Бальхэ. Потом можно будет отдохнуть и расслабиться…

Вообще, неудачи их начали преследовать почти сразу после отъезда из городища Хочжо. Неудачи? Нет, это были четко спланированные диверсии! Сначала кто-то отравил часть припасов — в жутких муках скончались два десятка бойцов. Затем, на одной из стоянок, был отравлен источник — еще три дюжины долой. Учунь искал предателя в своих рядах, но не смог вычислить ренегата. А потом начались засады… Враги нападали исподтишка, под прикрытием лесного массива. Выскочат, покусают, заберут с собой пару-тройку жизней — и в лес.

Учунь юлил, каждый день менял направление движения, стараясь сбить врага со следа, но не много в этом преуспел. Они всегда знали, где он, всегда были хорошо подготовлены. Отряд таял, словно снег под весенним солнцем. Но, в конце концов, преследователи тоже изрядно выдохлись. Последние несколько дней бодзиле умудрялся обходить все ловушки. А может быть, сказывалась близость границ государства. Только бы выдержать и дойти, билась в голове Учаня одна-единственная мысль, с которой он и уснул.

Рассвета несостоявшийся «Страж — Бурый Медведь» так и не увидел — его холодное, обгрызенное лесными зверями тело с перерезанным от уха до уха горлом, так и осталось лежать на пахучем лапнике в окружении десятка мертвых бойцов. Рядом валялось распотрошенное «ночными грабителями» седло, в которое бодзиле Учунь зашил завещанную Прародителем древнюю реликвию — один из трех амулетов Хадо.

Наши дни.

Москва.

СИЗО №…

Каин видел, как к захламленной мусором яме, из которой торчали большие ограненные валуны, подошли двое парней. Один из них начал водить над камнем металлоискателем, который держал в руках. Парни о чем-то спорили, но о чем конкретно, Каин не улавливал. Звук отчего-то странным образом искажался. Наконец, один из парней присел на корточки и прикоснулся рукой к грязному камню. Затем достал из сумки ополовиненную бутылку воды и щедро плеснул жидкостью на камень. Второй оттеснил приятеля в сторону и выудил из кармана складной нож, которым ковырнул влажный валун, срывая с его поверхности кусок какого-то черного «дерьма». Вскоре парни распотрошили найденный тайник, а в том, что это был именно тайник, Каин ни сколько не сомневался — таких вот необычных «закладух» он повидал за свою долгую жизнь предостаточно. Один из пацанов засунул в найденное отверстие, выдолбленное в камне руку, и вытащил из тайника тяжелый круглый предмет, завернутый в какие-то хрупкие ошметки. После чего принялся осторожно освобождать находку от истлевшей «упаковки». Когда найденный предмет блеснул в ярких лучах солнца, у Каина перехватило дыхание — перед его глазами предстал еще один проклятый амулет, как две капли воды похожий на тот, который он носил у сердца вот уже три сотни лет. И от которого до сих пор никак не мог избавиться…

Ванька резко проснулся в холодном поту от пронзившей его грудь боли — место давнего «ожога», там, где безумный шаман внедрил в его тело проклятый амулет, жгло и пульсировало, словно пыталось с мясом вырваться из его груди. Видимо, вернувшийся в мир третий амулет, находку которого он только что в подробностях видел в своем сне, пробудил древнее проклятие. И теперь окаянные артефакты «притягивались» друг к другу, стараясь собраться в единое целое. События, которые неспешно развивались на протяжении столетий, неожиданно понеслись вскачь.

Пару месяцев назад Каин уже имел «счастье» видеть во сне, как проявил себя еще один «потерянный» в веках амулет Хадо. Странное место, древнее кладбище, светящиеся духи… Безумие во все его красе, а поверх всей этой вакханалии — прежде слепой, но прозревший старец Феофан, едва не отправивший малолетнего Ваньку на костер. И самое странное, что на побегушках у этого жуткого старца шестерил давний Ванькин знакомец — Рома Кислый…

[1] Девиз правления — принятое в китайской, японской, корейской и вьетнамскойполитике, календаре и историографии символическое выражение, обозначающее период правления царя или императора. При избрании на престол император принимает девиз, означающий некоторый благой принцип (например, Установление Мира, Великое Процветание и т.д.). Девиз используется как средство летосчисления; с начала года вступления монарха на престол отсчитывается первый год эры, название которой совпадает с названием девиза. Нередко императоры из разных соображений (обычно неблагоприятных событий) меняли девиз. В Китае девизы стали постоянными с установлением династии Мин в 1368 году. В Японии смена девизов на протяжении одного царствования была частой практикой до вступления на престол императора Мэйдзи, начиная с которого (1868 г.) на одно правление используется только один девиз.

[2] Бальхэ — см. Бохай.

[3]Бодзиле — правители разной значимости у бохайцев и чжурчжэней. Племенные вожди. Бодзиле являлись представителями военно-административной системы, военной и гражданской власти одновременно. Способны выставить от пяти и выше, вплоть до десяти тысяч дворов.

[4] Хэйшуй мохэ — одно из племенных объединений мохэ, относящихся к тунгусо-маньчжурским народам. К VII веку насчитывалось несколько десятков мохэских племен. Летописи выделяют семь наиболее известных и влиятельных племенных объединений. Из них самымикрупными и сыгравшими важную роль в истории были сумо-мохэ, жившие на крайнем юго-западе мохэских земель, в верховьях реки Сунгари — главного притока Амура в Маньчжурии, и хэйшуй-мохэ на северо-востоке, в долинах нижнего течения Сунгари, Уссури и Амура. На территории Приморья, наряду с хэйшуй-мохэ, в его северной части было самое восточное из мохэских племен — хаоши-мохэ.

[5] Сын Неба — титул высшего правителя в Древнем Китае. Заимствован у китайцев бохайцами и чжурчжэнями.

[6]Верхняя Столица — система «Пяти столиц». Первое упоминание такой системы административного управления относится ко временам Бохая. Позднее"Пять столиц"существовали в киданьской империи Ляо и в чжурчжэньском государстве Цзинь. Что касается Китая, то ни при одной династии подобного явления не отмечено. При династии Ранняя Хань (202 г. до н.э. — 25 г. н.э.) столицей государства был г. Чанъань. Кроме того, в сочинениях этого времени также упоминаются"Пять городов"(У Ду), имевшихся в стране помимо столицы. В древности (по-видимому, по аналогии с пятью первоэлементами, являвшимися основой мироздания) выделяли пять наиболее крупных городов в стране. Можно предположить, что ко времени династии Тан (618 — 907) представление о таких городах несколько изменилось. Прежде всего, в их число стали включать столицу, их стали рассматривать и как административные центры (столицы) обширных территорий, поэтому они получили дополнительные наименования. Так, г. Чанъань (столица Танского государства) стал дополнительно называться"Шан ду"(Верхняя столица), г. Лоян — "Чжу ду"(Средняя столица), г. Тайюань — "Бэй ду"(Северная столица) и т.д. По-видимому, по аналогии с танскими"Пятью городами"(столицами) бохайцы создали и свои"Пять столиц".

[7] Девять Ступеней Императорского Дворца — число девять приличествует императору, у коего во дворце крыльцо в девять ступеней, и являющиеся к императору чиновники в просторечии говорят:"Хочу явиться к девяти ступеням".

[8] Да Уи — второй по счету правитель Бохая, сын Да Цзожуна. Годы правления — с 719 по 737. Его правление ознаменовано значительным расширением территории государства, решительным противодействием попыткам танского Китая утвердить свое господство над Бохаем, установлением дружественных отношений с Японией. Он же первым из всех правителей стран Дальнего Востока принимает наименование годам своего царствования, что до этого считалось исключительно привилегией китайских и японских императоров. Это был смелый и не имевший прецедента внешнеполитический акт, официально подтверждавший независимость Бохая от какого-либо иного государства.

[9] «Страж — Бурый Медведь» — войсками Бохая командовали восемь главнокомандующих (генералов — дацзянцзюнь): они звались «Левый Свирепый», «Правый Свирепый», «Страж — Гималайский Медведь», «Страж — Бурый Медведь», «Южный Левый Страж», «Южный Правый Страж», «Северный Левый Страж» и «Северный Правый Страж».

[10] Ван — титул правителей государств и княжеств в Китае, Корее и Монголии в древности и в Средние века.

[11] Цучжан — примерно соответствует сельскому старосте.

[12]«Правый Свирепый» — см. «Страж — Бурый Медведь».

[13] Моуке — военно-административная единица у бохайцев и чжурчжэней, равная сотне дворов (воинов). Соответственно, начальник этой единицы — сотник.