Мы в бегстве от самих себя

DIANA SILINA

«Чего хотели достичь мы – люди 21 века?» Мы лишь хотим жить спокойно и свободно, но государство в книге так не хочет. Как же разрешить конфликт между обществом и отдельным человеком и государством? Стоит посмотреть под углом.

© DIANA SILINA, 2019

ISBN 978-5-4496-3789-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Чего хотели достичь мы — люди 21 века?». «Высшие» привыкли судить так: «Раз ты мал, значит ничего не понимаешь и ни в чем не разбираешься, в свои 20 ты не сможешь себя уберечь и обеспечить, ты ничего не достигнешь». Хотелось бы показать таким «Высшим» жизнь нашего поколения изнутри. То, что твориться там не сравниться даже с Второй Мировой, которая была весьма тяжелой. Хорошо, давайте возьмем самый обычный пример нашего поколения — средняя общеобразовательная школа. Ребенку еще с детства вкладывают те стандарты, которые не пригодятся в жизни. Сколько людей вы видели, которым в повседневной обычной жизни понадобилось разбирать на атомы луковичную кожуру или запоминать сколько нейтронов находится в фосфоре? На реально нужных предметах школы не зацикливают внимание, они лишь делают себе репутацию. Далее идет Государственная Итоговая Аттестация, которая показывает что ребенок не просидел в школе 11 лет, а учился. Вы эти тесты видели? Их взрослый опытный человек не всегда решит. А потом многие удивляются, почему подростки испытывают стрессы, вгоняются в депрессию и чуть ли не до суицида. И это никто не собирается останавливать, чем дальше тем хуже идет контроль над нашим поколением. Тоталитарность порождается нашим страхом, который возникает при любой стрессовой ситуации: будь то экзамен, поступление в ВУЗ, выступление перед публикой, да что угодно. Нас хотят контролировать и сделать из нас роботов, а точнее обычных рабов, которые будут выполнять определенные обязанности, которые нужны только нашему государству, но ни как не человеку и не обществу. Тоталитаризм является политическим феноменом XX века. Тоталитаризм с точки зрения политологии — это форма отношения общества и власти, при которой политическая власть берет под полный (тотальный) контроль общество, полностью контролируя все аспекты жизни человека. Проявление оппозиции в любой форме жестко и беспощадно подавляется или пресекается государством. Также важной особенностью тоталитаризма является создание иллюзии полного одобрения народом действий этой власти. Тоталитарному государству свойственны неограниченные законом полномочия власти, ликвидация конституционных прав и свобод, репрессии в отношении инакомыслящих, милитаризация общественной жизни. И мы проживаем политический режим, согласно которому функционирует политическая система в государстве. Здесь проявляются методы, которыми осуществляется власть в стране, характеризуется мера участия народа в политической жизни, а также, что очень болезненно в данной теме, общая политическая свобода в конкретном обществе. Софокловское выражение: «Молчание — знак согласия» — естественная позиция для тоталитарных режимов, даже в тех случаях, когда сторонние мнения не озвучиваются не потому, что их нет, а потому, что их не дают высказать. Не зря это изречение возникло в государстве, которое первым в мире приняло антагониста тоталитарного режима — демократию. Тоталитарные государства в истории существовали и ранее (Египет, Спарта, Ассиро-Вавилония, Пруссия времен Фридриха II). В наше время это были фашистская Германия, СССР (в особенности в период культа личности Сталина). История распорядилась таким образом, что именно эти государства, во многом противоположные, но в чем-то схожие, были вовлечены в жестокую, тотальную войну, войну на уничтожение, в которой победила система, опирающаяся на идеи патриотизма, защиты Родины.»

Тоталитарное государство — государство всеохватывающее, проникающее во все поры общественной жизни и подчиняющее себе общество. Общество как самоорганизующаяся, саморегулирующаяся система поглощается государством. Происходит полное огосударствление общества. При этом никто не задумывается, нужно ли это обществу или пойдет ли это ему на пользу, наоборот, нас и спрашивать об этом не хотели. Все делается так, чтобы мы и против ничего сказать не смогли. Нас лишают прав. Государственный аппарат неимоверно разбухает, бюрократизируется, оплетает своими щупальцами все сферы общества: экономику, культуру, просвещение, воспитание. Все регулируется, распределяется, складывается значительная прослойка номенклатурного чиновничества во главе с узкой правящей элитой. Даже религию успели охватит или поставить иные ультиматумы, которым люди не согласны. Любой недемократический режим лишает народ статуса источника власти. В стране с такой системой управления граждане в массе своей не могут вмешиваться в государственные дела. Кроме того, люди, не принадлежащие к элите, лишаются свобод и прав. Недемократические режимы делятся на два вида — тоталитарные и авторитарные. Ни в том, ни в другом случае де-факто народовластия не существует. Весь административный и силовой ресурс концентрируется в руках определенной группы людей, а в некоторых случаях и вовсе одного человека. Мы лишаемся самостоятельности. Тоталитарное государство не могло и не может стать правовым, то есть таким, где суд не был бы зависим от властей, а законы реально соблюдались. Такого государства система не приемлет. Незыблемость суда и торжество законности неизбежно открывали путь появлению оппозиции.

Признавая формально гражданские свободы, тоталитарные режимы ставили одно, но решающее условие: пользоваться ими можно было исключительно в интересах той системы, которую проповедовали вожди, что означало бы поддержку их владычества.

Отсюда вытекала необходимость сохранения формы законности и одновременно монополии правления. Главным образом по этой причине законодательная власть не могла отделиться от исполнительной. При однопартийной системе это как раз и был один из источников, питающих произвол и всемогущество правителей. Точно так же практически невозможно было отделить власть полицейскую от судебной.

Так зачем в таком случае тоталитарная диктатура прибегала к закону, зачем прикрывалась законностью?

Кроме внешнеполитических и пропагандистских резонов немаловажно и то, что тоталитарный режим обязан был обеспечить правовые гарантии тем, на кого он опирался, то есть партии. Формально законы охраняли права всех граждан, но в действительности только тех, кто не попал в разряд «врагов народа» или «врагов рейха».

В силу вышеизложенного политические судебные процессы-инсценировки, где доминировал политический тезис; от суда требовалось уложить в рамки права заготовленный политический вывод о враждебных происках обвиняемого.

При таком способе судить важнейшую роль играло признание обвиняемого.

Если он сам называл себя врагом, тогда тезис подтверждался. «Московские процессы» — это наиболее гротескный и кровавый пример судебно-юридического фарса в коммунизме. Обычно политические процессы затевались по «разнарядке». Тайная полиция (НКВД, ГПУ, и др.) получала число требуемых к аресту «врагов народа» и начинала действовать. Никаких доказательств не требовалось — нужно было лишь признание.

Одним из признаков является однопартийная политическая система, не допускающая никаких иных политических организаций. Такая политическая система тесно связана с двумя моментами.

Во-первых, основой однопартийной политической системы обязательно становится монистическая — единая, господствующая идеология, исходящая исключительно от правящей партии и не терпящая никакой оппозиции или критики. В самой партии также поддерживается идейное единство.

Основным методом монистической идеологии является массовая оболванивающая пропаганда, базирующаяся на социально — классовой (СССР), расово — националистической (Германия) или религиозной (Иран времен аятоллы Хомейни) демагогии. В годы консервации режима руководящая роль партии была узаконена 6-й статьей конституции СССР.

Весь механизм власти был сведен к следующему: политические структуры — это исключительная привилегия партийцев, во всех остальных органах и учреждениях партийцы либо непосредственно хозяйничали, либо держали управление под своим надзором.

Достаточно было центру провести заседание или опубликовать статью, как мгновенно приводился в действие весь государственно-общественный механизм. А чуть где сбой, партия и полиция в кратчайшие сроки устраняли «неисправность» — отклонение от общего мнения.

В последующем подробнее будет рассмотрена коммунистическая партия, находившаяся у власти, как в Советском Союзе, так и в странах Восточной Европы.

Коммунистическая партия партией особого типа являлась не только потому, что была централизованна, по-армейски дисциплинированна, стремилась к определенным целям и т. п.

Между тем лишь в коммунистической партии идеологическое единство, тождественность мировоззрений и взглядов были обязательны для всех без исключения членов, хотя данный императив касался скорее головных органов и высших инстанций партии. Тем, кто пониже, только формально было вменено в обязанность соблюдать единство, «блюсти идейную чистоту своих рядов»; их прямой задачей было выполнять решения. Однако и низы должны были усваивать взгляды вождей.

Во времена Сталина идейное единство, то есть обязательное философское и прочее, стало условием пребывания в партии. Единогласность стала законом для всех компартий.

Раз в любой партии власть сосредоточена в руках вождей и высших инстанций, то идейное единство как приказ несло с собой владычество центра над умами рядовых партийцев.

Прекращение всякой идейной борьбы в партии означало паралич свободы в обществе, так как общество целиком и полностью в ее власти, а внутри самой партии — ни проблеска свободы.

Идеологическое единство-духовная основа личной диктатуры, которую без него невозможно представить. Одно порождает другое.

Идеи — плод творчества отдельных людей, а приказной идейный монополизм, осуществляемый с помощью пропаганды и террора, придает этим идеям характер закона.

Устранение идейной разноголосицы в среде высших руководителей автоматически упразднило фракции и течения, а с тем и всякую демократию в коммунистических системах.

В коммунизме возобладал принцип «вождь знает все»: идеологами партии становились обладатели власти — партийной и прочей — вне зависимости от скудоумия таких лидеров. Получилось так, что надо было быть не просто марксистом, а марксистом в соответствии с предписаниями верхов, центра.

Коммунисты воспитывались на убеждении, что идейное единство, идейное подчинение есть неприкосновеннейшая из святынь, а фракция в партии — черное злодейство.

В борьбе за власть над умами не гнушались никакими средствами, широко применяли террор, запугивание, пропаганду или круговую поруку по обстоятельствам.

Конечно, Сталин знал, что Троцкий, Бухарин и Зиновьев никакие не иностранные шпионы или предатели социалистического отечества. Но нужно было свалить на кого-то вину за нерешенные вопросы, в частности продовольственный, благо они еще и «чистосердечно» признались, и устранить несогласных, инакомыслящих.

Идеологическое единство, прошедшее немало фаз и приобретшее на этом пути разнообразные формы, было самой отличительной чертой партии большевистского, коммунистического типа.

Во-вторых, однопартийная политическая система сопровождалась фактическим отсутствием демократических институтов, таких как парламент, Советы депутатов и др., в результате чего достигалось тотальное отчуждение индивида от политической власти.

Индивид мог получить политическую власть только вступив в партию и «съев», «подсидев», то есть тем или иным образом устранив вышестоящего сотрудника, тем самым заняв его кресло.

Возможное существование некоторых общественных организаций ничего не меняло, так как они контролировались партийными и государственными органами. Примером могут быть созданные фашистами профсоюзы, основной задачей которых было внедрение идеологических мифов в массовое сознание и контроль за ним.

Отрицанием демократических институтов режим реализовывал важную задачу — ликвидацию тех промежуточных звеньев, которые стоят между индивидом и государством, в результате чего происходит полное поглощение индивида государством, превращение его в «винтик» огромной государственной машины. Особо стоит сказать о роли церкви. Являясь более древним институтом, чем политические партии, обладая значительным весом в обществе, церковь стала тем камнем преткновения, который не позволял полностью подчинить душу индивида. Попытки тоталитарного режима устранить, или, по крайней мере, сотрудничать с ней не везде приводили к успеху. В тех странах, где церковь сохранила свои позиции (Италия, Испания), отрицательные последствия тоталитаризма были не столь глубоки, как там, где она была жестоко подавлена (Германия, Россия).

Народные массы чаще выступали в облике несчастных жертв, бедных непротивленцев, являющихся объектом приложения тоталитарных сил. Некоторые исследователи советского тоталитаризма производят искусственное разделение общества на отдельные части.

С одной стороны, лидер-диктатор во главе единственной массовой политической партии, террористический полицейский контроль, сверхцентрализованная система управления, а с другой — страдающий, несчастный народ. Если первая часть буквально аккумулирует в себе страшные черты тоталитаризма, то вторая часть общества находится как бы в стороне, вызывая симпатии и даже любовь.

Известно, что в Германии и Италии установлению тоталитарных режимов предшествовали массовые движения, участники которых совершенно добровольно поддерживали и разделяли фашистскую идеологию.

Сталинские репрессии по свидетельству очевидцев воспринимались значительной частью населения сочувственно, на этот раз на режим работали также пропаганда и террор.

Советский опыт свидетельствует, что тоталитаризм всегда имел социальную опору в народе. Без нее он не мог бы так долго существовать и видоизменяться. Документальные кадры: делегат от доярок надрывно кричит и от имени колхоза имени Буденного требует смерти для «врагов народа». Казалось, каждый колхоз, фабрика, парикмахерская, столовая должны отметиться и потребовать «высшей меры»; лица требующих сменяются, но слова поразительно похожи.

Еще до прихода к власти тоталитарное движение строится на принципах предельной атомизации своих членов; сначала достигается верность движению, преобладание связей с движением над личными связями, а затем их полная утрата в пользу своего места в движении.

После установления тоталитарного режима атомизация распространяется на широкие слои общества с помощью аппарата устрашения, включающего в себя, кроме террора, также и газеты, радио; однако самый мощный эффект имеет развитая система доносительства и круговой поруки, закрепляющая таким образом эффект массовой тоталитарной пропаганды.

«В обстановке всеобщей взаимной подозрительности, когда лояльность режиму измеряется числом доносов, любые личные связи становятся обоюдоопасными. Элементарная осторожность требует отказа от тесных связей, чтобы не ставить близких людей в такое положение, когда они ценой спасения своей собственной жизни будут вынуждены погубить тебя.

В результате достигается предельно возможная атомизация общества, и любое несогласие с политикой тоталитарного государства [и с тоталитарной идеей] либо раскол между индивидом и обществом сразу же ставит индивида вне закона. Единственной положительной чертой становится безусловная и неизменная преданность Движению со стороны каждого его члена»

Итак, через ОПД атомизированного общества достигается эффект «слияния с властью» (власть доноса), несмотря на абсолютную отстраненность людей от нее, и как результат-«народ не безмолвствует, как в феодальных государствах прошлого, — нет, народ поет, кричит «ура» и рукоплещет казням."[5].

И сам им способствует, добавим.

Теперь несколько слов о том, что такое тоталитарная идея. Тоталитарная идея заключает в себе основной ценностный критерий организации тоталитарного общества; именно тоталитарной идеей отличаются различные формы тоталитаризма.

В зависимости от основного ценностного критерия можно выделить три формы тоталитаризма.

Правой форме соответствует национальный критерий (фашистские режимы Гитлера, Муссолини и др.).

Левой форме — классовый (социальный) критерий (сталинизм).

Религиозной форме-религиозный критерий организации общества (исламский фундаментализм в Иране периода Хомейни).

В то же время, пожалуй, это различие между формами все-таки не является принципиальным; по глубинной сути своей все тоталитарные режимы очень близки.

Сейчас совесть против насилия, но нам свято продолжают втирать в голову то, что нужно только государству и в итоге никто не понимает, что вообще тут происходит. Примером рассмотрим ситуацию. 39-летний житель Ньютона, возглавляющий отдел славянских и восточных языков Бостонского колледжа, вырос в Москве, в которой он был свидетелем ужасов тоталитарного государства.

Его отец, Давид Шраер-Петров, медик и писатель, разозлил советский режим тем, что писал об антисемитизме. Его семья входила в число отказников — диссидентов, главным образом евреев — которым было отказано в разрешении эмигрировать.

Шраер редактировал новую книгу своего отца, «Осень в Ялте: Роман и три рассказа». В книге описываются события, происходившие на протяжении 60 лет на территории от Сибири до Новой Англии.

Жизнь самого Шраера похожа на рассказ о России. Он вспоминает, как в 1985 году сопровождал свою мать, которая хотела передать корреспонденту газеты «New York Times» письмо с открытым обращением к западным писателям, политикам и дипломатам, написанное его отцом.

«После того, как мы передали письмо, одетые в штатское офицеры КГБ начали нас преследовать. Это было похоже на кино о Джеймсе Бонде, с той лишь разницей, что это было не кино», — говорит Шраер.

Они смогли улизнуть от преследователей, уехав на такси к своему огромному многоквартирному дому. Позднее Шраер стал подозревать, что агенты хотели только запугать их.

Двумя годами позднее их семье сообщили, что они могут уехать. Перед тем, как они сложили все свои вещи в пять чемоданов и уехали в Провиденс, у них взял интервью ведущий телеканала CBS Дон Разер (Dan Rather) для серии программ «Семь дней в мае» о начале реформ в Советском Союзе.

Шраер вспоминает, что в начале 1980-х годов, когда он учился в школе, их учитель заявил перед всем классом, что евреи плохие — что они шпионы и что им нельзя доверять.

«Вы можете себе представить? Я должен был сидеть тихо и ничего не говорить. Я знал, что если я скажу хоть слово, то моих родителей отправят в тюрьму», — рассказал Шраер.

Их семья подвергалась такой опасности из-за стихов, написанных его отцом. В стихотворении «Моя славянская душа» выражалось разочарование писателя знакомыми соотечественниками, которые отказывались встречаться с ним лишь из-за его религии.

«Евреи постоянно с этим сталкиваются в России, — сказал Шраер. — Никто не считает их русскими, хотя с точки зрения культуры они ощущают себя русскими».

В 1978 году на поэтическом фестивале в Литве Шраер, которому тогда было всего 11 лет, наблюдал, как его отец читал это стихотворение. Он вспоминает, как «комната погрузилась в молчание, люди плакали, а потом разразились овацией».

Когда их семья вернулась в Москву, они почувствовали на себе гнев политического и литературного истеблишмента, направленный против разоблачения несправедливого отношения к евреям, о котором обычно не говорили.

Мать Шраера, Эмилия, потеряла работу преподавателя английского языка в Министерстве внешней торговли, а Шраер-Петров потерял свою должность в Академии медицинских наук. Вскоре он был изгнан из Союза писателей, а гранки трех его книг — с иллюстрациями, подготовленных к печати — были уничтожены.

Однако это не остановило Шраера-Петрова, который между 1979 и 1987 годами написал два романа, несколько пьес и мемуары.

Тем временем давление со стороны советских властей усиливалось. Шраер-Петров стал скрываться, зарабатывая на жизнь нелегальным частным извозом по ночам, и в лаборатории днем. В самый разгар испытаний у него случился сердечный приступ.

«Мои родители прятали меня, но я все равно знал кое-что о том, что происходит, — рассказал Шраер. — Если родители диссиденты, то КГБ мог угрожать родителям через детей. Это не как здесь, когда вас арестовывают, выпускают под залог, и вы звоните своему адвокату».

В интервью, взятом в доме Шраера, его родители рассказали о том, как они противостояли властям, проводя семинары, чтения и другие культурные мероприятия в их московской квартире. Они приглашали писателей всех вероисповеданий, а также американских дипломатов и журналистов.

Они знали, что они рискуют подвергнуться аресту, так как КГБ часто размещал подслушивающие устройства в домах диссидентов. В 1985 году Шраер-Петров получил повестку от главного прокурора Москвы и был назван в одном из московских еженедельников пропагандистом сионизма. «Они опубликовали очень грязный материал о вещах, которых я не делал», — говорит Шраер-Петров.

«Осень в Ялте: Роман и три рассказа» — уже 20-я книга Шраера-Петрова, однако всего вторая из изданных на английском языке. Первая книга, также отредактированная его сыном, называется «Джон и Сара: рассказы о евреях России и Америки» («Jonah and Sarah: Jewish Stories of Russia and America»), в которой изучаются иммиграция и личность, любовь между евреями и неевреями, антисемитизм и тоталитаризм.

По словам Шраера, его отец смешивает личный опыт с реальными и вымышленными событиями. «С самого детства границы между реальностью и вымыслом были размыты, — вспоминает Шраер. — Отец всегда говорит, что так называемые правдивые истории являются самой большой выдумкой».

Шраер перевел «Осень в Ялте», роман, давший название новой книге. В нем отдается дань Чехову и Набокову, двум писателям, о которых он много писал.

Он также написал три книги: «Мир рассказов Набокова» («The World of Nabokov’s Stories»), «Русский поэт/советский еврей: наследство Эдуарда Багрицкого» («Russian Poet/Soviet Jew: The Legacy of Eduard Bagritskii») и готовящуюся к публикации книгу «Антология русско-еврейской литературы: два века двойственной идентичности в прозе и литературе 1801—2001 годов» («Anthology of Jewish-Russian Literature: Two Centuries of Dual Identity in Prose and Poetry 1801—2001»).

Шраер, профессор русского и английского языков, так же являемся содиректором открытой недавно в Бостонском колледже Программы еврейских исследований (Jewish Studies Program). Своей задачей он сделал продвижение еврейских писателей из России, чтобы сохранить память об их временах.

«В диссидентском движении есть настоящие герои — люди, которые были отправлены в Сибирь, в трудовые лагеря — но из-за того, что они не были писателями и о них не осталось никаких записей, они были вскоре забыты», — сказал он.

Шраер женат на Карен Лассер (Karen E. Lasser), враче по оказанию первой помощи и исследовательнице из «Cambridge Health Alliance/Harvard Medical School». Их дочери 6 месяцев.

Д-р Давид Шраер — фамилию Шраер-Петров он использует как псевдоним — дает консультации по исследованиям в сфере онкологии в «Roger Williams Medical Center» в Провиденс. Эмилия Шраер работает библиотеке им. Рокфеллера в университете Брауна.

В послесловии к «Осени» отец и сын пишут о том, как их литературное сотрудничество усилило связь между ними. На вопрос о том, не возникали ли трения в процессе редактирования сыном произведения отца, Шраер ответил, что даже если трения и возникают, на отношения они не влияют.

«Мы не только отец и сын, автор и переводчик, но мы также и большие друзья, — сказал он. — Это не роли, это наша общая судьба».

Мы уже в ловушке, сколько бы не пытались этого не замечать. Примером так же можно взять книгу Эриха Фромма «Бегство от свободы»

К свободе стремится всякое живое существо. От мухи, бьющейся о стекло, до белой акулы (которой нет ни в одном океанариуме, поскольку даже молодые особи отказываются питаться в неволе и умирают). Вроде бы это должно означать, что свобода для человека — самого организованного живого существа — безусловное благо. Но так ли это на самом деле?

Эрих Фромм в книге «Бегство от свободы» убедительно доказывает, что не так. Огромное большинство людей, на словах признавая ценность свободы, на деле бессознательно воспринимают ее, как тяжкое бремя. Можно привести множество цитат из литературы (и даже фольклора) разных времен и народов, в которых свобода приравнивается к одиночеству. Одиночество же — неестественное и мучительное состояние для такого социального животного, как человек. Оно рождает неуверенность и тревогу.

Именно анализу тревоги Фромм посвящает теоретическую часть своей книги, развивая основы динамической психологии. Второй теоретический аспект «Бегства от свободы» — это угроза современного общества для развития индивидуальности и уникальности личности.

Современное Фромму общество несколько отличается от современного нам. Книга вышла в 1941 году. Именно поэтому в ней уделяется такое внимание анализу нацистского тоталитаризма в Германии, которую Фромм, немецкий еврей по рождению, покинул в 1934 году, когда Гитлер пришел к власти (надо отметить, он поступил весьма дальновидно!) Тем не менее, большинство угроз индивидуальному развитию личности сохранилось (а возможно даже усилилось) в постиндустриальном обществе, в котором живем мы. В частности психологический дисбаланс, своеобразный «бич времени», на который мало кто обращает внимание — современные люди в большинстве своем весьма развиты интеллектуально, но ужасающе отстают в эмоциональном развитии.

Три главы книги посвящены историческому анализу — поступательному возрастанию роли индивидуальной свободы в обществе, от Средневековья, через Возрождение и Реформацию к началу формирования капитализма. Согласно Фромму, вплоть до Средних Веков свободы личности не существовало, как понятия — индивидуум был жестко фиксирован в своей социальной и географической нише на протяжении всей жизни; вертикальная (передвижение по социальной лестнице) и горизонтальная (смена места жительства) мобильность была крайне редкой.

Положение усугублялось чрезвычайно сильным влиянием господствующей Церкви, которая трактовало проявление человеком своей воли, как грех и зло. Зато мир средневекового человека был прост, понятен и уютен. При более-менее благополучном течении жизни, он чувствовал себя в полной безопасности среди себе подобных, поскольку «был, как все» и полностью отождествлял себя со своей социальной группой.

Эпоха Возрождения дала старт так называемой «Новой истории». Начиная с этого момента, повсеместно и непрерывно шла борьба за индивидуальную свободу. Человечество боролось с господством природы, абсолютной властью правителей, церковным давлением и т. д. Капиталистическая формация стала своеобразным апофеозом личной свободы — обществом равных возможностей, в котором человек, независимо от своего происхождения, может добиться всего, благодаря личным качествам — упорству, таланту, силе воли, труду

К свободе стремится всякое живое существо. От мухи, бьющейся о стекло, до белой акулы (которой нет ни в одном океанариуме, поскольку даже молодые особи отказываются питаться в неволе и умирают). Вроде бы это должно означать, что свобода для человека — самого организованного живого существа — безусловное благо. Но так ли это на самом деле?

Эрих Фромм в книге «Бегство от свободы» убедительно доказывает, что не так. Огромное большинство людей, на словах признавая ценность свободы, на деле бессознательно воспринимают ее, как тяжкое бремя. Можно привести множество цитат из литературы (и даже фольклора) разных времен и народов, в которых свобода приравнивается к одиночеству. Одиночество же — неестественное и мучительное состояние для такого социального животного, как человек. Оно рождает неуверенность и тревогу

Именно анализу тревоги Фромм посвящает теоретическую часть своей книги, развивая основы динамической психологии. Второй теоретический аспект «Бегства от свободы» — это угроза современного общества для развития индивидуальности и уникальности личности.

Современное Фромму общество несколько отличается от современного нам. Книга вышла в 1941 году. Именно поэтому в ней уделяется такое внимание анализу нацистского тоталитаризма в Германии, которую Фромм, немецкий еврей по рождению, покинул в 1934 году, когда Гитлер пришел к власти (надо отметить, он поступил весьма дальновидно!) Тем не менее, большинство угроз индивидуальному развитию личности сохранилось (а возможно даже усилилось) в постиндустриальном обществе, в котором живем мы. В частности психологический дисбаланс, своеобразный «бич времени», на который мало кто обращает внимание — современные люди в большинстве своем весьма развиты интеллектуально, но ужасающе отстают в эмоциональном развитии.

Чему посвящена книга?

Три главы книги посвящены историческому анализу — поступательному возрастанию роли индивидуальной свободы в обществе, от Средневековья, через Возрождение и Реформацию к началу формирования капитализма. Согласно Фромму, вплоть до Средних Веков свободы личности не существовало, как понятия — индивидуум был жестко фиксирован в своей социальной и географической нише на протяжении всей жизни. И вертикальная (передвижение по социальной лестнице) и горизонтальная (смена места жительства) мобильность была крайне редкой. Положение усугублялось чрезвычайно сильным влиянием господствующей Церкви, которая трактовало проявление человеком своей воли, как грех и зло. Зато мир средневекового человека был прост, понятен и уютен. При более-менее благополучном течении жизни, он чувствовал себя в полной безопасности среди себе подобных, поскольку «был, как все» и полностью отождествлял себя со своей социальной группой.

Эпоха Возрождения дала старт так называемой «Новой истории». Начиная с этого момента, повсеместно и непрерывно шла борьба за индивидуальную свободу. Человечество боролось с господством природы, абсолютной властью правителей, церковным давлением и т. д. Капиталистическая формация стала своеобразным апофеозом личной свободы — обществом равных возможностей, в котором человек, независимо от своего происхождения, может добиться всего, благодаря личным качествам — упорству, таланту, силе воли, труду.

К концу 19 — началу 20 века людям казалось, что свобода завоевана человечеством навсегда. Тут-то их и подстерегал неприятный сюрприз — формирование новейших тоталитарных обществ, подавляющих личную свободу. Такие общества начали возникать почти независимо друг от друга в Германии, России (Советском Союзе), Италии и еще в некоторых странах.

Эрих Фромм анализирует социально-психологические причины возникновения и укрепления тоталитарных обществ на примере нацизма в Германии. Почитайте, это очень познавательно! Потому что наивно-идеалистическое представление о том, что в возникновении тоталитаризма виновны исключительно маниакальные личности, добившиеся власти — это опасное заблуждение. Тираны не возникли сами по себе — они опирались на поддержку народа, коллективные страхи, коллективные бессознательные стремления. На людей, которые не умели быть свободными и стремились отдать свою судьбу во власть высших сил в обмен на защиту и психологический комфорт. Действительно, средний член тоталитарного общества, который не задумывается том, что его свобода ограничена, чувствует себя столь же спокойно и уютно, как человек Средневековья — все кругом понятно, просто, ты не одинок, поскольку окружен такими же, как ты, Король и Бог заботятся о тебе.

В настоящее время вряд ли возможно возникновение тоталитарных режимов, полностью повторяющих старые модели. Но не наблюдаем ли мы те же самые проявления в постиндустриальном обществе, где человек становится «винтиком» социума и рабом общественного мнения?

Проявления индивидуальности и спонтанности в рыночной реальности так же редки, как при тоталитаризме и так же приравниваются к бунту. Разве что теперь за это не бросают в концлагерь, а подвергают осуждению и ненавязчивой социальной депривации — если ты «не такой, как все», твой уровень жизни и социальный статус неизбежно снижаются.

Фромм задается вопросом — не свойственно ли человеческой натуре одновременно с жаждой свободы, стремление к подчинению? И всесторонне анализирует этот вопрос, рассматривая связь онтогенеза (развития человечества) с филогенезом (развитием человека).

Человек в детстве един со своей семьей, природой и всем миром. Свою индивидуальность, обособленность, он начинает осознавать по мере естественного взросления, роста самосознания. Далее, обособленность приводит к увеличению тревоги и страха изоляции, одиночества — бремя свободы нарастает.

С этого момента у человека два пути для того, чтобы преодолеть одиночество — либо отдать свою свободу, присоединившись к господствующему большинству, либо обрести единство с миром путем спонтанности, любви и творческого труда. Последний путь, разумеется, труднее, но и награда высока!

А теперь если разбираться в этой книге основательно, то что мы получим?

Эта книга — часть обширного исследования, посвященного психике современного человека, а также проблемам взаимосвязи и взаимодействия между психологическими и социологическими факторами общественного развития. Я занимаюсь этой работой уже несколько лет, ее завершение потребует еще большего времени, — между тем нынешние тенденции политического развития ставят под угрозу величайшее достижение современной культуры: индивидуальность и неповторимость каждого человека. Это вынудило меня прервать работу над проблемой в целом и сконцентрировать внимание на одном аспекте, ключевом для культурного и социального кризиса наших дней: на значении свободы для современного человека. Моя задача была бы значительно легче, если бы я имел возможность отослать читателя к законченному курсу психологии человека нашей цивилизации, поскольку значение свободы можно до конца уяснить лишь на основе анализа психики современного человека в целом. Теперь же приходится обращаться к определенным понятиям и заключениям, не прорабатывая их с нужной полнотой, как это было бы сделано в полном курсе. Некоторых проблем — тоже чрезвычайно важных — я был вынужден коснуться лишь мимоходом, а иногда и вовсе их не затрагивать. Но я убежден, что психолог должен внести свой вклад в понимание современного кризиса, причем безотлагательно, даже принеся в жертву желательную полноту изложения.

Я полагаю, что, подчеркивая значение психологического изучения современной обстановки, мы отнюдь не переоцениваем значимость психологии. Основным субъектом социального процесса является индивид: его стремления и тревоги, его страсти и раздумья, его склонность к добру или злу, поэтому его характер не может не влиять на этот процесс. Чтобы понимать динамику общественного развития, мы должны понимать динамику психических процессов, происходящих внутри индивида, точно так же как для понимания индивида необходимо рассматривать его вместе с обществом, в котором он живет. Основная идея этой книги состоит в том, что современный человек, освобожденный от оков доиндивидуалистического общества, которое одновременно и ограничивало его, и обеспечивало ему безопасность и покой, не приобрел свободы в смысле реализации его личности, то есть реализации его интеллектуальных, эмоциональных и чувственных способностей. Свобода принесла человеку независимость и рациональность его существования, но в то же время изолировала его, пробудила в нем чувство бессилия и тревоги. Эта изоляция непереносима, и человек оказывается перед выбором: либо избавиться от свободы с помощью новой зависимости, нового подчинения, либо дорасти до полной реализации позитивной свободы, основанной на неповторимости и индивидуальности каждого. Хотя эта книга скорее диагноз, чем прогноз, не решение, а лишь анализ проблемы, результаты нашего исследования могут уточнить направление необходимых действий; ибо понимание причин тоталитаристского бегства от свободы является предпосылкой любого действия, направленного к победе над силами тоталитаризма.

Я воздерживаюсь от удовольствия поблагодарить всех друзей, коллег и учеников, которым я признателен за стимуляцию и конструктивную критику моих мыслей. Читатель найдет в подстрочных примечаниях ссылки на авторов, которым я больше всего обязан идеями, изложенными в этой книге. Однако хочу особо поблагодарить тех, кто непосредственно способствовал ее завершению. Прежде всего это мисс Элизабет Браун, оказавшая мне неоценимую помощь своими советами и критическими замечаниями о композиции книги. Кроме того, я благодарен Т. Вудхаузу за большую помощь в редактировании рукописи и д-ру А. Зэйдеману за консультации в связи с затронутыми в книге философскими проблемами.

Прошло почти двадцать пять лет со времени первого издания этой книги. Двадцать четыре издания, вышедшие с тех пор, нашли читателей среди специалистов и неспециалистов, в особенности среди учащейся молодежи, и я рад, что новое издание в Библиотеке Эйвон сделает книгу доступной еще более широкой публике.

«Бегство от свободы» — это анализ феномена человеческого беспокойства, вызванного распадом средневекового мира, в котором человек, вопреки всем угрозам, чувствовал себя уверенно и безопасно. После столетий борьбы человек сумел создать неслыханное изобилие материальных благ; в одной части мира он создал демократическое общество — и недавно сумел защитить его от новых тоталитарных угроз. Но — как показывает анализ в «Бегстве от свободы» — современный человек все еще охвачен беспокойством и подвержен соблазну отдать свою свободу всевозможным диктаторам — или потерять ее, превратившись в маленький винтик машины: не в свободного человека, а в хорошо накормленный и хорошо одетый автомат.

Через двадцать пять лет возникает вопрос: сохранились ли социальные и психологические тенденции, вскрытые в этой книге; нет ли признаков того, что они идут на убыль? Несомненно, причины, вызывающие у человека страх перед свободой, беспокойство и готовность превратиться в автомат, за последние четверть века не только не исчезли, но и значительно возросли. Важнейшим в этом смысле событием было открытие атомной энергии и возможность ее применения в качестве оружия уничтожения. Никогда прежде в своей истории род человеческий не стоял перед угрозой полного истребления, тем более собственными руками. Но совсем недавно, во время Карибского кризиса, сотни миллионов людей в Америке и в Европе в течение нескольких дней не знали, увидят ли они и их дети завтрашний день. И хотя с тех пор были предприняты усилия, чтобы уменьшить опасность подобных кризисов, разрушительное оружие по-прежнему существует; остаются кнопки, остаются люди, обязанные нажать их по приказу, когда это покажется необходимым. И остаются беспомощность и тревога.

Наряду с ядерной революцией (быстрее, чем это можно было предвидеть двадцать пять лет назад) развивалась революция кибернетическая. Мы вступаем во вторую промышленную революцию, когда не только физическую энергию человека — его руки, — но и мозг его, и нервные реакции заменяют машины. В наиболее развитых индустриальных странах, таких, как Соединенные Штаты, растет беспокойство в связи с увеличением нового рода безработицы. Человек чувствует себя еще ничтожнее, когда ему противостоит не только система гигантских предприятий, но и целый почти самоуправляющийся мир компьютеров, думающих гораздо быстрее, а нередко и правильнее его. Увеличилась и другая опасность — демографический взрыв. И здесь мы видим плоды прогресса: достижения медицины привели к такому росту населения, особенно в слаборазвитых странах, что рост производства не может за ним угнаться.

За минувшие двадцать пять лет возросли гигантские силы, угрожающие выживанию человека, отчего усилилось и стремление к бегству от свободы. Но есть и обнадеживающие признаки. Исчезли диктатуры Гитлера и Сталина. В советском блоке, особенно в малых государствах, хотя они остались ультраконсервативными и тоталитарными, наметилась отчетливая тенденция к либерализации режимов. Соединенные Штаты проявили устойчивость по отношению ко всевозможным тоталитарным движениям, пытавшимся усилить свое влияние; были сделаны важные шаги к политическому и социальному освобождению негров — особенно впечатляющие ввиду мужества и дисциплины авангарда борцов за равноправие, как самих негров, так и белых. Из всего этого видно, что стремление к свободе, присущее природе человека, хотя оно может быть и извращено, и подавлено, снова и снова проявляет свою силу. Но эти ободряющие факты не должны вводить нас в заблуждение, будто опасность «бегства от свободы» сегодня не столь велика, как во время первого издания этой книги. Опасность только возросла.

Значит ли это, что теоретические открытия социальной психологии бесполезны, в смысле воздействия на общественное развитие? Трудно дать на этот вопрос убедительный ответ. Автор, работающий в этой области, может проявлять чрезмерный оптимизм по поводу социальной ценности своей деятельности и деятельности своих коллег. Но хотя я не упускаю этого из виду, моя уверенность в важности осознания индивидуальных и социальных реалий только возросла. Причина этого, коротко говоря, состоит в следующем. Многим исследователям человека и современной жизни общества становится все яснее, что решающая трудность, стоящая перед нами, — это значительное отставание развития человеческих эмоций от умственного развития человека. Человеческий мозг живет в двадцатом веке; сердце большинства людей — все еще в каменном. Человек в большинстве случаев еще недостаточно созрел, чтобы быть независимым, разумным, объективным. Человек не в силах вынести, что он предоставлен собственным силам, что он должен сам придать смысл своей жизни, а не получить его от какой-то высшей силы, поэтому людям нужны идолы и мифы. Человек подавляет в себе иррациональные страсти — влечение к разрушению, ненависть, зависть и месть, — он преклоняется перед властью, деньгами, суверенным государством, нацией; и хотя на словах он отдает должное учениям великих духовных вождей человечества — Будды, пророков, Сократа, Иисуса, Магомета, — он превратил эти учения в клубок суеверий и идолопоклонства. Как же человечество может спастись от самоуничтожения в этом конфликте между преждевременной интеллектуально-технической зрелостью и эмоциональной отсталостью?

Настолько я могу судить, есть только один ответ: необходимо все большее понимание важнейших фактов нашего социального бытия; необходимо осознание, которое сможет предохранить нас от непоправимых безумств, несколько повысив нашу способность к объективности и разумному суждению. Мы не можем рассчитывать, что преодолеем все заблуждения нашего сердца-с их пагубным влиянием на наше воображение и мышление — за время жизни одного поколения; быть может, пройдет тысяча лет, прежде чем человек перерастет свою дочеловеческую историю, длившуюся сотни тысяч лет. Но в этот решающий момент — несколько лучшее понимание, несколько большая объективность могут решить для человечества спор между жизнью и смертью. Поэтому столь насущно развитие научной, динамической социальной психологии. Прогресс социальной психологии необходим, чтобы противодействовать опасностям, вызванным прогрессом физики и медицины.

Более, чем кто-либо другой, сознают недостаточность наших знаний исследователи, работающие в этой области. Надеюсь, что книги, подобные данной, могут побудить ученых посвятить социальной психологии свои силы, показав им, насколько необходимо ее развитие, в котором мало что сделано, кроме самых основ.

Меня могут спросить, не считаю ли я нужным пересмотреть свои теоретические выводы двадцать пять лет спустя. Должен сказать, по моему мнению, этот анализ, в своих существенных элементах, остается верным; он нуждается лишь в дальнейшем развитии и интерпретации. Отчасти я сам попытался это сделать с тех пор, как написал «Бегство от свободы». В книге «Здоровое общество» я расширил и углубил анализ современного общества; в книге «Человек как он есть» рассмотрел вопрос об этических нормах, основанных на нашем знании о человеке, а не на авторитете или откровении; в «Искусстве любви» исследовал различные аспекты этого чувства; в «Сути человека» проследил корни ненависти и влечения к разрушению; наконец, в книге «По ту сторону цепей иллюзии» я рассмотрел отношение между мыслями двух великих теоретиков динамической науки о человеке — Маркса и Фрейда.

Надеюсь, что это издание «Бегства от свободы» будет способствовать дальнейшему возрастанию интереса к динамической социальной психологии, побуждая молодых людей посвятить себя этой области науки, вызывающей столь живой интеллектуальный интерес именно потому, что она — в начале своего развития.