1814. Явление гения. «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать»

Группа авторов, 2019

Издание приурочено к 205-й годовщине со дня первой публикации создателя нашего литературного языка. В книге собраны стихотворения российских поэтов, которые в том же, 1814 году, появились в отечественной печати. Сравнение текстов даёт возможность понять и прочувствовать силу и глубину пушкинского дарования, а также проследить то общее, чем была наполнена жизнь людей начала XIX века. Кроме того, нам показалось важным остановиться на социокультурных особенностях времени и обратить внимание читателя на ту духовную и интеллектуальную среду, в которой жил и творил наш национальный гений.

«Город пышный, город бедный, дух неволи, стройный вид…»

Пушкин впервые увидел Петербург ребёнком, однако семья будущего поэта, прожив в столице всего несколько месяцев, вернулась в Москву. Вторично двенадцатилетнего Пушкина привёз для поступления в открывающийся Императорский Царскосельский лицей его дядя, Василий Львович Пушкин.

Василий Львович с племянником и своей приятельницей Анной Николаевной Ворожейкиной, поселились в гостинице Демута, одной из лучших в городе, в которой обычно останавливалась весьма состоятельная публика. Выглядело владение наследницы французского виноторговца Филиппа-Якоба Демута, Елизаветы Тиран, совсем не так, как в настоящее время. Гостиница состояла из нескольких корпусов вокруг большого двора, в котором размещались хозяйственные постройки и большая конюшня. На Мойку выходил двухэтажный каменный корпус, на Большую Конюшенную — трёхэтажный. Здания отличались исключительной простотой форм, лишь гладкий треугольный фронтон украшал их гладкие стены, покрытые крашеной штукатуркой.

Строительство Набережной реки Мойки. Вид на Полицейский мост. Фрагмент. Бенжамин Патерсон. Раскрашенный акварелью офорт. Начало XIX века.

А чем вообще была примечательна имперская столица в 1811 году, когда она предстала перед взором юного поэта?

Население Санкт-Петербурга тогда составляло чуть более 350 тысяч человек, что сравнимо с современной численностью населения таких российских городов как Нижний Тагил или Симферополь. Город делился на одиннадцать неравных частей: четыре Адмиралтейские, Литейную, Московскую, Каретную, Рождественскую, Петербургскую, Выборгскую и Васильевскую. В каждой части находился свой Съезжий дом, подобно тому, как в Советское время во всяком районе Ленинграда существовал свой Дом культуры. Однако в отличие от культурных советских учреждений Съезжие дома выполняли прямо противоположные функции. Там постоянно находился главный полицейский чиновник вверенной ему административной части города — частный пристав, со всей своей канцелярией, там же находились арестантские камеры, лазарет и проводились «экзекуции» — телесные наказания. Отдельные помещения в Съезжих домах отводились для пожарных и фонарщиков, которые обслуживали сеть уличных масляных фонарей. Бывшие Съезжие дома и сейчас нетрудно узнать по сохранившейся пожарной каланче, возвышающейся над двухэтажной или трёхэтажной постройкой. К штату «Управы благочиния», как называлось в те времена полицейское управление, были причислены и «градские сторожа» — будочники, круглосуточно пребывающие в своих деревянных полосатых будках, которые можно увидеть теперь разве что на территории Петропавловской крепости, восстановленные в прежнем виде Государственным музеем истории Санкт-Петербурга.

Вид Дворцовой набережной от Петропавловской крепости. Фрагмент. Фёдор Алексеев. 1794.

Каменное строительство шло преимущественно по территориям, прилегающим к каналам и рекам, берега которых укреплялись и одевались в гранит камнем из каменоломен, расположенных близ Выборга. Но город большей своею частью оставался всё-таки деревянным и часто горел. Горожане регулярно могли видеть проносившиеся с флагами и трещотками поезда брандмейстеров с объёмными пожарными бочками. Несмотря на обилие воды, воды в городе не хватало. Водопровода и канализации не было, что неизменно сказывалось на санитарном и эпидемическом состоянии Санкт-Петербурга. Весной, при таянии снега, потоки нечистот попадали в водоёмы, отравляя воду, используемую для питья.

В этом смысле жизнь простолюдинов и дворян ничем не отличалась: даже Император был вынужден умываться из рукомойника.

В городе, ещё с петровских времён, забота о «градском благочинии» возлагалась на самих горожан. Собственники придомовых территорий обязаны были следить за чистотой и мостить дороги близ своих домов. Дороги в городе мостились «дикарём» — булыжником, обломками природного камня, несколько позже и торцевым деревянным брусом — «паркетом», как его называли городские обыватели. Тротуаров практически не было, лишь кое-где наличествовал узкий дощатый настил. Мощение гранитной брусчаткой, которую ещё где-то можно увидеть в городе, было выполнено гораздо позднее, когда весь деревянный «паркет» уничтожило катастрофическое наводнение 1824 года.

Каждодневными общедоступными и бесплатными представлениями в столице были строевые смотры, парады войск и разводы караулов. Император Александр обожал шагистику и муштру. Военные упражнения собирали множество городских зевак. «…Эта приятная и блестящая пестрота среди единообразия занимает взор необыкновенно, как звук музыки и гром пушек…» — писал кто-то из современников.

Кроме барабанной дроби, трелей войсковых кларнетов и криков командиров, воздух столицы был наполнен призывами к купле-продаже от разнообразных торговцев, начиная с мужиков-разносчиков, заканчивая вполне себе респектабельными приказчиками, беззастенчиво заманивающими потенциальных покупателей в свои лавки. Отбиться от навязчивого продавца случалось непросто, поэтому светская публика предпочитала покупать в дорогих магазинах, как правило, принадлежащих иностранным купцам. В этих заведениях приставания к посетителям не практиковались, и состоятельные горожане могли подолгу пребывать в них, рассматривая проведённое в магазинах время как часть своего досуга.

Другой разновидностью досуга состоятельных горожан, принадлежащих к высшему сословию, являлись визиты. Они предписывались существующим этикетом, были обязательными и подчинялись установленному ритуалу. Считалось неприличным проживать в квартире выше второго этажа, дабы не унижать визитёра трудностями восхождения по лестничным маршам.

Офицеры составляли значительную часть дворянского населения Петербурга. О «свободном от фрунтовых занятий» времяпревождении большинства из них можно судить по воспоминаниям Ивана Дмитриевича Якушкина: «В 11-м году, когда я вступил в Семёновский полк, офицеры, сходившись между собою, или играли в карты, без зазрения совести надувая друг друга, или пили и кутили напропалую».

Большинство петербуржцев мало читали, а если и читали, то в основном произведения французских авторов. Российская журналистика, в отличие от журналистики европейских столиц, вообще была малозаметным явлением. Зато Фёдор Глинка, описывая покорённый Париж 1814 года, изумлялся страсти тамошних горожан к чтению: «Богач в палатах, бедняк в лачуге, поденщик, отдыхая после своей ноши, — все читают!»

Официальная газета Петербурга — «Северная почта», руководимая О.П. Козодавлевым, выходила незначительным тиражом и имела весьма ограниченный круг подписчиков. Некоторое оживление интереса к периодическим изданиям было вызвано войной 1812 года, но это случилось несколько позже, когда Александр Пушкин уже находился в числе воспитанников Царскосельского Императорского лицея.

Книжные лавки, которые мог наблюдать юный Пушкин и его писатель-дядя по приезде их в Петербург, были очень скромны, теснились они в галереях Гостиного двора или чуть поодаль от него. Книги стоили достаточно дорого: от трёх до десяти рублей, что составляло немалую сумму по тем временам. Стихи и небольшие произведения литераторов расходились чаще всего в списках, но и они были, скорее, романтической модой, чем явлением, требующим серьёзного и вдумчивого отношения. Стихи писали многие и стихотворные тексты, скорее, воспринимались как необходимая атрибуция личности, как забавная безделица, как внутренний монолог, который возможно доверить только бумаге, но нельзя произнести в обществе. Всё зависело от того, кем человек являлся и каков был уровень его образования и культуры. Формулы — поэт в России больше, чем поэт, ещё не было, ещё не было Пушкина, и не существовало литературного языка с присущим ему художественным измерением и глубоким внутренним содержанием. Конечно, поэты были, тот же Державин, Новиков или Сумароков, но они не имели всенародной читательской аудитории, притом большинство пишущих наивно полагало, что они-то уж точно ничем не хуже названных.

Конец ознакомительного фрагмента.