Город ночь. Песни песков

Ярослав Соколов, 2019

Безумие и сексуальность, смерть и зарождение, отчаяние и вдохновение, страхи и умиротворение, демонический взгляд и женское начало, проклятия и мечты – все это ночь. Госпожа, религия, целый город – у нее есть много званий. Ярослав Соколов вглядывался в темноту годами: рассматривая ее под неясным свечением звезд и направляя в нее яркие лампы. Так родились эти стихи под общим названием «Город Ночь». Ярослав Соколов сочетает несочетаемое: медицинский журналист, автор громкого бестселлера «Вызов принят» предстает здесь лирическим поэтом и философом. В книгу также вошли его поэмы «Песни песков» о людском пути и нашем значении во Вселенной.

Город Ночь

Город Ночь

«Я вернулся в мой город, знакомый до слёз…»

Осип Мандельштам

Город Ночь мне навстречу протянет проспекты,

Объятий сожмёт окружное кольцо.

Пилигриму из пустоши белого света

До боли знакомо его лицо.

Город-сказка, исполненный воспоминаний,

Всегда в меня верил, давно меня ждал,

Возвращаюсь сюда, словно вечный изгнанник,

К тому, кто все тайны мои разгадал.

Город Ночь — это площади встреч неслучайных,

Памятник прошлых разлук и потерь,

Ожиданий вокзалы, причалы печалей,

Извилистый путь от «тогда» до «теперь».

Освещают тропу лишь бродячие звёзды,

Фонарь одинокий моргнул и угас,

Я бреду в темноте между «рано» и «поздно»,

Открытая книга для пристальных глаз.

Я по лунной тропе прохожу как по водам,

Смыкая судьбы разводные мосты,

Город Ночь — откровенье струящейся коды,

Слова и аккорды прозрачно чисты.

Я хотел сохранить это чувство свободы,

Тоску одолеть, злую боль превозмочь,

Наяву оживить все мгновенья полёта,

Но они воскресают лишь в городе Ночь.

Снова утренний колокол звоны рассыплет,

В рассвет уплывёт милый город-варяг,

И останутся вновь без ответа молитвы

Потерянных душ, одиноких бродяг.

Черным-бело

Новый день, чёрно-белый, гуашевый

замалюет извёсткой граффити зари

в городе, выцветающем заживо

пеплом потухших костров.

Догорит

мутный фонарь предрассветного облака —

сырость и смрад, ни следа от весны

в городе, где безнадёжно поблёклыми

стали все прежние детские сны.

Ни огонька, лишь измученной памятью

тлеет, дымит кинохроника лет,

плавится время и капля за каплею

мне посылает последний привет

кадрами жизни, ещё нецифрованной,

старым рэгтаймом немого кино —

страннику, бывшему столь очарованным,

сколь и потерянным.

Вырос давно

маленький мальчик, весёлый и радужный,

что на асфальте любил рисовать

город таинственный, солнечный, радостный,

где никого не дано потерять.

Смыты дождями картинки из прошлого —

ярких мелков исчезающий след

стёрт проходящими мимо подошвами

чёрных ли, белых штиблет или лет.

Я не вернусь в этот сумрак гуашевый

слушать унылый безумолчный плач,

всё, что не умерло — выжило, зажило,

преодолев чёрно-белую фальшь.

Может, и ты с этим справишься вскорости,

и, излечив застарелый недуг,

ты позабудешь напасти и горести,

встретишь рассвет новой песни, мой друг.

Мутные зеркала

«Не надо смотреть ни на людей, ни на вещи.

Надо смотреть только в зеркала.

Потому что зеркала отражают одни лишь маски…»

Оскар Уайльд. «Саломея»

В этом городе неисцелимом

на просторах, покинутых Богом,

на седых континентах

безудержных дней и несносных ночей

все гостиничные зеркала

отражают подобие дна, множа тьму,

что слагается суммой дорог,

проторённых сквозь тернии странствий,

с временами разлук и потерь

безусловных и неотвратимых —

в многотонную пыль тишины

покорённых когда-то полей и ветров.

Глядя в эту туманную гладь,

в зеркала, повидавшие виды,

испещрённые лезвием трещин,

в паутинную глубь,

негашёную известь веков,

в этих мутных мирах мимолётного смутного града,

что меня ненадолго укрыл

в ожидании смертной тоски

на пороге судьбы

я хочу хоть на миг распознать

в отраженье не призрачный облик,

не безмолвную зыбкую тень непонятно кого —

я гляжу в зеркала, возвращая себя самого.

Но назад мне уже не вернуть

ни надежд, ни истоптанных истин —

на пути к горизонтам мечты истрепалась душа,

за спиною устало сложив два потёртых крыла.

И теперь они где-то в шкафу или на антресоли

никому не нужны — ни тебе и ни мне самому,

спят, изрядно побиты, изъедены молью,

позабыты как утренний сон,

как прошедшая мимо любовь.

Без хлеба

«Я хлеб живый, сшедший с небес;

ядущий хлеб сей будет жить вовек;

хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя,

которую Я отдам за жизнь мира»

(Ин. 6-51)

В чёрством шорохе дней, опадающих с древа столетий,

В суете суеты, в мельтешении улиц и лиц

Я теряюсь в толпе безголосых немых междометий,

В темноте пустоты безучастных незрячих глазниц.

Я блуждаю в ночи, отлучён до седьмого колена

От источника Слов до скончания века Земли,

Как и весь этот мир, позабытый звездой Вифлеема,

Обречённый на голод без хлеба вселенской Любви.

Я пою о былом в маскарадном костюме паяца,

Я смеюсь и пляшу, хоть судьбою навеки разбит,

Мне не нужно быть мной, мне не нужно молить и бояться,

Обретая, терять ту одну, что прекрасна навзрыд.

Ты прекрасна как свет, ты как звёздная ночь первозданна,

Забываясь на миг, я готов снова броситься ниц,

Раствориться в слезах, утонуть в океане обмана…

Только вся эта блажь — лишь мираж одиноких зарниц.

Я блуждаю в ночи, цепенея от ветхости неба,

Я смирился с судьбой, принимая любви приговор,

Не прошу ничего — ни вина, ни тем более хлеба.

Как покинутый мир, обречённый на голод и мор.

Пепел

перепутье в конце начал тень огня в глубине зеркал гравитация суеты в отражениях пустоты ломит череп ритмичный стук и стекает сквозь пальцы рук серый пепел былых мостов бездыханная пыль веков страх понять, что уже мертвы страх снимать поражений швы алый крик зовёт вдалеке — сотни линий жизни в запасной руке без причины кровавый рассвет

пеплом выжег тумана бред смачным хрустом на кости лет пало время, которого нет.

Гонка

Сотни тысяч километров

Беспробудной гонки с ветром.

Мы давно с ним в этой теме —

Мчаться, обгоняя время.

Вслед за гаснущей зарницей

Я хочу лететь и длиться,

Умирая, воскресать —

Некого и нечего терять.

Проходить огонь и воды

Круг за кругом, год за годом.

Время истекает пылью,

Небыль прорастает былью.

Только ветер — в поле воин,

Но пытаться каждый волен

Не сдаваться, не сдавать —

Некого и нечего терять.

Нет ни страха, ни предела,

Небесам до нас нет дела,

А внутри клокочет пламя,

Каменные стены плавя.

Тают мысли, тают тени,

Сумрак времени и денег.

Падать и опять взлетать —

Некого и нечего терять.

Времена меняют лица,

Дней исчерченных страницы

Ветер разрывает в клочья

На минуты многоточий.

Время — просто поле боя,

Время — повод для погони.

Не сдаваться, не сдавать —

Некого и нечего терять.

Корабли

«Ни риф, ни мель ему не встретятся,

Но, знак печали и несчастий,

Огни святого Эльма светятся,

Усеяв борт его и снасти».

Николай Гумилёв. «Капитаны»

Полночь раскроет объятья морей,

лунным сияньем фарватеры выстелет,

путь проложив для моих кораблей,

что отплывут от таинственной пристани

в ночь, в темноту, по гряде облаков

за горизонты событий обыденных,

сквозь пелену неразборчивых снов

к новым свершениям, новым открытиям.

Пусть мне порою неведом маршрут

в дальнюю даль, незнакомую, странную,

но корабли звёздный берег найдут

по завершенью опасного странствия.

Вольному воля — я выбрал свой путь

долгих часов и ночей ожидания,

времени, где обязательно ждут,

жгут для меня маяки мироздания.

Может быть, это лишь утренний сон,

лишь предрассветные галлюцинации,

но озаряют судьбы небосклон

мачт огоньки, словно ultima ratio.

Скоро зарёй полыхнёт горизонт

город наполнится песнями пресными,

снова начнётся дождливый сезон,

он равнодушен и неинтересен мне.

Хочется плыть, как же хочется плыть! —

Моря касаться солёными крыльями,

Млечную вечность по капельке пить,

Мыслей и слов направляя флотилии.

Звезда

«Среди миров, в мерцании светил

Одной Звезды я повторяю имя…»

Иннокентий Анненский

Окутанный бархатом неба,

мерцающим чёрным плащом,

по зыбкому светлому следу

спешу, позабыв обо всём.

Навстречу нежданной удаче,

навстречу счастливой судьбе,

с сияющим флагом на мачте

иду я по лунной воде.

Укрывшись за тенью планеты,

незваный невидимый гость,

я танцами звёздного света

пронзён и пронизан насквозь.

Кружение вальса вселенных

меня накрывает волной —

невольный свидетель и пленник

притянут в объятья звездой.

Ответом на зов и моленье —

такой ослепительный взрыв,

что хочется пасть на колени,

смеяться и плакать навзрыд.

Так странник миров очарован,

единственной верен мечте,

и взгляд мой навеки прикован

к тебе, самой яркой звезде.

Я с тобой на «я»

Ты — моя светлая ночь,

Имя, время моё и пламя,

Та, которая снилась, точь-в-точь,

А теперь коснулась губами.

Слов не нужно, не говори —

Стёрты разграниченья «между»,

И рождающийся внутри

Мир уже не пребудет прежним.

Тайна лучшего сна,

Ветер, море, простор, волна,

Ты — дыхание огня,

Я всегда с тобой на «я».

Распахнётся в ночи окно

И сомкнется круг наших объятий,

Сердца любящего тепло —

Суть пути, поступков, понятий.

Ты — мой голос, звенящая высь,

Радость, нежность и ликованье,

Ты — иная Земля, ты — Жизнь,

Мой создатель, моё созданье.

Ты — чем среди бессмыслия

Расцвечиваю мысли я,

Ты — спасенье и маяк,

Я всегда с тобой на «я».

Музыка осени

В этой республике слов независимых,

В этой стране без названий и дат

Вновь опадаю осенними листьями

Я, безымянный безвестный солдат.

В этой республике все мы заранее

Обречены на утраты и страх,

Полнится город сердечными ранами,

Пепел и прах — на пустых этажах.

Мысли терзают, кострами осенними

Обезголосив небесную синь,

Мысли блуждают, и нет им спасения —

Некого, не о чем нынче просить.

Я не прошу — мне прощенья не выпросить,

Не оторваться от грешной земли,

Тучи тяжелые трауром выкрасив,

Осени песни затихнут вдали.

Сизое небо миноры плаксивые

Перебирает навзрыд, невпопад,

И проливается ливнями сивыми

Сквозь череду громовых канонад.

Музыку осени, шелест и шёпоты,

Перебивает тревожный набат,

Звук, угасая до робкого ропота,

Падает в небо, как павший солдат.

Милость павших

Бульвар окутан тишиной,

и этот вечер бесконечен,

борей куражит надо мной,

но от тоски и он не лечит.

Пощёчин ветра не боюсь

и воя в унисон печали —

друг друга знаем наизусть,

мы сотни раз уже встречались.

Вдруг что-то хрустнуло вверху,

где начинается бездонность,

и кто-то, крыльями взмахнув,

снежинки звёзд в мои ладони

насыпал щедро.

Лунный лик

прельщал возможностью побега,

и тень, безмолвный мой двойник,

касалась белой сути снега,

причастна тайнам бытия.

Я знал, всё в мире — повторенье,

всё это было — ночь и я,

и ветер, и снеготворенье.

Бульвар

Безупречно выдуман мной —

За стеной, за церковью, за самой верой,

Что мои мысли — там? — перегной,

Но как красиво — туда — упал он нервный,

Лёг в их ноги, они гуляют и ждут,

Лоскутами секунд кутая метры,

Адреса оставляя на пять минут —

Красивые люди, люди ретро.

Адреса составляя, и к ним ключи,

Протянув их как зеркало первым и встречным,

Женщины — так — отражают мужчин,

Для мужчин отражаясь во всём подвенечном.

Эти люди — там — наблюдают слова,

Чтоб коснуться их тенью — иначе,

Может, желая впервые назвать,

Вместо того чтобы вновь обозначить.

И вот мужчины прикрывают глаза,

Тренируя стихами слабые связки,

Может, и правда, чтобы сказать:

«Девушка, что вы? Я не ревную маски,

Как не ревную деревья к очередной — их — весне.

Давайте же видеть друг друга в вечерних парах,

И я превращу свою ревность в снег,

Который истает на этих бульварах,

Который ослепит пустые плащи,

Одиноко несущие новые строки.

Девушка! Благодарите мужчин,

За то, что они иногда одиноки».

Ноктюрн

Ты, может, помнишь, как тропой лесною

ушли мы в ночь, в её двустопный стих,

что шелестел опавшею листвою

куплет, ещё не спетый для двоих.

Как вязли тучи в сумерках, в сиропе

багряно-терпких неслучайных фраз,

и я ловил снежинок первых хлопья

и звёздный блеск твоих осенних глаз.

Он стал мне верным светом путеводным,

и как слепец дорожную клюку

сжимал в руках я милую свободу

и обнимал венчальную строку.

Изгиб тропы нас вёл по лабиринту

секретных слов; шептали дерева,

что мы — лишь тени древнего инстинкта,

и рифмовали наши имена.

А мы блуждали, на излёте ночи

на небесах, не размыкая век,

вдруг различая чей-то чёткий почерк

и парафраз, связавший нас навек.

Безмолвно-бездыханно повторяя

изгибом губ, излучиной руки,

спешил списать я песнопенья рая,

остановив течение реки.

Зачем спешить? Они итак прекрасны —

и эта ночь, и звуки, и мечты,

и сотни слов исписаны напрасно,

их всё равно опять забудешь ты.

Не спеши

«Если любишь цветок, что растёт где-то на далёкой звезде, хорошо ночью глядеть в небо. Все звёзды расцветают»

Антуан де Сент-Экзюпери. «Маленький принц»

Не спеши называть любовью

Фальшь и ложь, и пустые слова,

На широком и вольном раздолье

Только сорная зреет трава.

А любви драгоценные розы

Расцветают в заветном саду,

Где лелеют их чистые грёзы

Соловья на забытом пруду.

Где пургой не безумствует ветер,

Разметая небес серебро.

Мы с тобой за любовь в ответе,

Не спеши хоронить её.

Не спеши хоронить кумира,

Тосковать и грустить всерьёз.

Наши розы — как сердце мира,

Мы садовники наших роз.

Не спеши забывать навеки

Всё, что было, что ждёт впереди,

Погляди — нам все звёзды светят,

Словно алые розы в груди.

Танго огня

Мы с тобой танцевали сумасшедшее танго,

вихри страстных объятий нас в любовь увели,

в ароматную ночь вкуса спелого манго

далеко от людей, далеко от земли.

Мы кружили, как звёзды, в поднебесье танцуя,

мысли, чувства и души нараспашку открыв,

и сплетение рук, колдовство поцелуев

обещало вселенным новый сладостный взрыв.

И бушует во тьме негасимое пламя

сокровенной мечты, возрождая в ночи

неразрывную связь между прошлыми нами,

и венчает огнём две души, две свечи.

Но кометою лета пронеслось наше танго,

опалив изнутри и дотла исцелив,

лишь на миг приоткрыл нам предвечные тайны,

тайны мира души, наш заветный мотив.

Знаю, счастье не вечно — вот растает и нечем

ни тоску разогнать, ни любовь воскресить,

словно сон наяву вижу все наши встречи

и себе не могу я потерю простить.

И бушует в душе ненасытная память,

опиатами грёз опьяняя в ночи,

рвётся ввысь огонёк — пляшет девушка-пламя

танго нашей любви над огарком свечи.

Это лишь дождь

«…я был слишком молод, я еще не умел любить»

Антуан де Сент-Экзюпери

Мне раньше казалось, что это лишь дождь

Замерзшие капли рассыпал в траве,

Что это лишь неба осенняя дрожь

И горестный плач о забытой весне.

Я был тогда молод и не замечал

Ни тона сомнений в случайных словах,

Ни тени в глазах, укрывавших печаль,

Ни стрелок игру — на весах и часах.

Немое тепло согревало наш дом —

Тепло твоих рук, воплощение мечты,

И я не услышал, что близится гром,

Но грянуло болью «прощай и прости».

Проститься с тобой не могу, не хочу,

Меня научи понимать и прощать,

И ветер вовек не задует свечу —

Ты знаешь, как птицу-любовь удержать.

Я верю — ты тоже скучаешь и ждёшь,

И свет не горит в одиноком окне.

Я слышу во сне, как меня ты зовёшь,

И солнца лучи посылаю в ответ.

Мне раньше казалось, что дождь — это дождь,

Потоки воды, что стремится к земле,

Но мне приоткрыла тоскливая ночь,

Что ты — это — плачешь,

о нас, обо мне…

Беззвучие ночи

беззвучие ночи

падает с плеч —

наверное, хочет

в бездну увлечь

и плачет как свечи

тающий стих

слетая как вечер

с губ ли твоих

иль с тёмного неба…

совести весть

насущного хлеба

даст ли нам днесь?

прощением мечен

утренний луч

течение речи —

в проруби туч

«прости» моё — словно

рубящий меч —

безмолвие слова

падает с плеч…

И никого больше нет

Вопросов нет, лишь лёд ответов ломкий,

Мечты пусты, а прошлое — мертво.

И снова ночь приходит похоронкой —

Нет никого, а значит, ничего.

И не было.

Привычны ритуалы —

Шагнуть за дверь и в бесприютной мгле

Упасть туманом, сумрачным, усталым

В угрюмую заброшенность полей.

И гонит прочь потерянная ночь

За край времён почти забытый сон.

Нет никого.

Лишь паутины клочья

Дрожат на неприкаянных часах —

Обрывки слов и пауз, многоточий

И пустотой повисшая тоска.

Ни скрип, ни шорох — ожиданье звука,

Но до утра — всё та же тишина,

И непреклонность замкнутого круга —

Как дежавю утраченного сна.

И гонит прочь безжалостная ночь

За грань времён навек забытый сон.

Румба

Озаревшее небо зевнёт,

вылезая из жарких

несомненных и мягких,

ленивых и томных

объятий,

хмыкнет в пол-оборота

презрительно тем, кто,

извиняясь и злясь

в ожидании часа восхода,

притворяется в сон

и сморкается в холод постели,

и сочится из щёлок

завистью тёмных проёмов.

А усталость причмокнет,

обняв инстинктивную радость,

насмехаясь над гордым величием

мудрых монахов,

безутешной ухмылочкой чокнутой

футуристически

будто я мог, признавшись в любви,

попросить о прощении.

Хворобышки

Дети мои — все в крови, смеются;

Развёрстым восхищением

Проецирую в рваные грудца

Истерику своего всепрощения:

Боже! Вельможно разреши стаять

Им, и тревожно стих,

Чтоб последний пальчик в этой стае,

Копошащейся мягко,

Прости — их.

Упали поцелуями в мать, увязли

Губами в мертвом виске —

Тёплые, сытные ясли

В крови и молоке.

Вскинутые бедра. Иным окропиться

Не дай мне, спящая Мати,

Их подкованные копытца

Так часто — стигматы.

Весёлым движением руки —

Расплескали кожу её век —

Попытка вплавить в рваные грудца

Слепым отразившийся свет.

Иным окропиться не дай, покойно

Поздняя радость рождения — эхо,

Ведь мир, мир — это больно,

И кончим на этом теологию смеха.

Дети мои — все в крови, без оскала

Смеются, Богоматерь сама

Изрезала грудь, чтобы лукаво

Они причащали меня с ума.

Ветер ломает горячие плечи

Ливня, вырванные из суставов тучи.

«Ведь нам так легче, двоим калечным?

Милый, калечным, нам так лучше?»

«Да, милая, нам совсем безгрешно,

И даже надо не думать вовсе —

Сегодня всё кончилось хрупко и нежно.

А завтра? Кто знает, готовься.

Пьяная кровь не терпит застоя,

Отхвати же от меня кусок побогаче,

Если и завтра явишься тою,

У которой я не потребую сдачи».

Выше богов

Если бы ты легла здесь,

Какие песни смолчали бы,

Какие купола закатились

в мои зрачки,

Миром бы, у которого и утра вначале

Нет, у которого Солнце в кадилах ходит,

Разливая ладан по следу

Моих стоп.

Я пришёл бы — единственный поп

Твоей культовой лиры,

Игрок на неоконченных рифмах,

Сел бы сбоку у троп,

Ведущих в сердце твоей квартиры,

Наблюдал бы слепых поводырей,

Выходящий из твоих дверей,

И не ревновал,

Играл и играл бы в слова.

Я был бы выше богов

Тем, что здание,

На котором стоит твоя душа,

Не считал бы за оковы оков

И не разрушал,

Я пел бы его свой мотив,

Юноша —

Красиво и не спеша.

В переходах метро

В переходах метро, на подстилках калек —

Серебро и невзрачная медь,

Ну а там, наверху, наметается снег

И плевком обжигает как плеть.

Мы искали, где Бог, обходили места

Самых радостных дней на земле

Он ушёл от распятья, он спрыгнул с креста,

Чтоб, быть может, закончить в петле.

И никто не заметил его в голубом,

Или в серый он был облачён,

Может, шёл он не Господом, шёл он рабом,

Будто не был он к небу ключом.

И стояла весна в перепутье дорог,

Дорогая в своей красоте,

Продавая себя, это не был порог,

Ведь она не была на кресте.

И ходила к ней жирная, старая Страсть,

Горяча свою мутную кровь,

Разве не был он там, разве мог он не пасть

На колени пред ней за любовь.

Разве был он не Бог, хоть одетый как раб,

Разве мог он её не любить,

Разве мог он решать, кто здесь прав, кто не прав,

У кого монополия быть.

Мы искали его, но Весну увели,

Но любовь и на целую ночь,

Он ушёл по дороге, усталый, в пыли,

Не решив ни судить, ни помочь.

Мы смотрели на лица и ни одного

Не нашли, позабытого им,

Но никто всё же так и не вспомнил его,

Уходящего из дыма в дым.

И стояли, склонившись, уставшие ждать,

По копейке к скупой доброте,

Разве не был он там, разве мог он подать,

Чтоб оставить их в нищете?

Он смотрел в их глаза, он смотрел в их ладонь,

Он мешал им просить доброты,

Разве мог он вдохнуть в эти души огонь,

Уничтожив закон темноты?

И они прогоняли его от себя,

И он так и не дал им сгореть,

Разве мог не уйти тот, кто умер, любя,

И воскрес, чтобы вновь умереть.

Конец ознакомительного фрагмента.