DUализмус. Трава тысячелистника

Ярослав Полуэктов

В данный сборник автора вошли относительно «ранние» произведения малой прозы, сочинённые в 2008—10 годах. Собраны они вместе по жанровому принципу: они написаны в «мемуаристской» манере. Это вовсе не лишает характерных для автора черт: хлёсткости, юмора и самоиронии, тщательности прописки и при этом лёгкости и доверительности посыла. Ну и, конечно, главная литературная ценность: яркий персональный язык на стыке классической русской традиции и андеграунда.

© Ярослав Полуэктов, 2016

© Я. Полуэктов, дизайн обложки, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Паучок

Две тысячи примерно ХYZ-й год. Как формула на школьной доске.

02-ой месяц. Ой, ой, ой!

18—00!!! Оё-ёй!

Подсказывают тихохонько: «Цифрами в литературе не пишут! Не принято так в литературе, странно звучит и вообще!»

Отвечают непослушные: «Знаем, знаем. Пишут, пишут! У нас и на заборах пишут. Это провЫнция. Угадайка-тож».

— Да нет такого городишки на карте!

Наши супротивные земляки тем более уверены: «Теперь, значит, вставят! И будет теперь тут столица; не скажем чего».

Вот что-то живое. Шевелится.

Возможно, это улица. Ибо ведёт, раздваивается и вновь соединяется.

Обретает и теряет аллеи. Расширяется, асфальтируется и обстраивается.

Вскрывают её порой летом, как молнию на спине, встраивают что-то типа теплотрассы, загоняют туда бомжей (а! это гостиница! Кто бы подумал! Какие добрые!) и к зиме снова застёгивают.

Вильнула. Растворилась на площади. Тут и конец ей.

Разумеется, с начала и до конца она и на карте, и в жизни звучит одинаково: это улица имени Давно Почившего Писателя, причём в данном конкретном случае — слепого. Скульптуры ему нет. Венчает улицу вовсе другой, причём, поэт. Причём, бронзовый, причём вынутый из интерьера.

На повестке вопрос: как можно было писать без глаз?

Можно было. Раньше иногда писали без глаз и без ног…, может, и без рук. Тогда на такие детали читатели с критиками не обращали внимания. Как закалялась сталь? А вот так и закалялась. Судили по итогу. А наш безглазый — герой. Носился с саблей. Зимой клал революционные рельсы. Герой! Кто же ещё!

Дом.

Номер.

Цифрами, говорите, не пишут! Так получайте, друзья-подсказчики! Вот вам цифры-подружки: Опять Двойка и Цветик-Семицветик.

Послевоенная постройка. Умудрились же! И поставили-то на маленькой, зато уж на какой симпотной улочке!

Дом просто элегантен, зараза.

Отчего же зараза?

А от того, что таких красивеньких домов, да ещё с квартирами, да чтобы три метра этаж, да чтобы на любой вкус, да чтобы дворники вместе с инженерами и директорами жили, да чтобы почти бесплатно! Сейчас таких не делают. Селекция времени! Политика добряка Сороса: разделяй русских по имущественному принципу, и властвуй. Втихаря, конечно. Зараза, зараза!

Сложена зараза из обыкновенного кирпича, причём проворными и аккуратными, скромными и послушными немцами. Потому что были не заезжими халтурщиками, такое бывало, а обычными пленными. Приходить их сюда никто не просил. Отдувались в качестве искупления военных грехов. Репатриированы их иностранные вши, и залечены окопные болячки. Выполнен дом один в один по проекту талантливого архитектора-еврея. Вот те и на! Будто умеренно иезуитская кара для считающейся кому-то непобедимой арийской расы.

У автора-еврея распространённая фамилия.

Настолько распространённая, что по силе намёка сравнима, пожалуй-что, с Самим Рабиновичем. А сам он ввиду своей распространённой фамилии почти-что не известен. Хоть и ходячий анекдот. Ведь наш-то не писал для мира учебников математики, и не давал денег под залог. Он умел проектировать и делать отмывку тушью. Ау! Компьютерщики! Вам обидно?

То-то. А побеждённой расе обидно было листать еврейские чертежи.

Железобетон немцы заменили деревянными балками, но вовсе не со зла. Послевоенная, разрушенная наша Родина ещё не обзавелась в достатке бетонными заводами. Бомбоубежище, тем не менее, предусмотрели. И перекрыли дефицитным бетоном: кто его знает этих будущих немцев. А тут ещё и долларщики обнаглели! А как поведёт себя атомная бомба в Угадае? Тут полно взрывчатой химии. Перестраховаться!

В подвале сделали кладовки для дров и хлама, а самые предприимчивые и наученные завели там картофелехранилища.

На улицу вывели воздуховоды, на крышу — трубы. Из вторых идёт печной дым. Из первых — смрад, вонь, гниль. Слышали секрет про двойное использование заглубленных помещений? Нет? Так это оно и есть.

Американцы в это время копали, не скрываясь, индивидуальные бункеры. Мы же — общественные и тайные. Чего стеснялись?

Кирьян Егорович в это время ещё не изучал ни немецкий, ни американский, что суть искорёженный английский. Он ещё не ходил в школу. И вообще никогда не ходил в детский сад. Он воспитывался у волшебной бабушки, которая знавала не только немцев, но и все их хитрости с подлостями. Причём, не понаслышке — а по захваченному ими Донбассу.

…Самый длинный и самый сложный по конфигурации дом в Угадае венчают две классические голубятни—башенки. Которые закрыты от голубей цветными стекляшками.

Ничего не забыл наш еврей для будущего житейского счастья.

Всё в точности построили немцы. Ещё и фальшиво улыбались, поди. И просили за это добавочную порцию каши.

Аж две арки пересекают эту конфигурацию, образуя в глубинах мощных пилястр срочные мужские нужники, необходимые и для… и просто для…

Забудем евреев и немцев.

Простимся вообще с делами минувшими и не относящимися к объявленному в заголовке паучку.

***

В гостиной квартиры №… (ещё бы чуть-чуть и катастрофа с №13…), на третьем этаже с высоким потолком, на котором, если внимательно приглядеться, внезапно остановился опрометчиво начатый якобы—евроремонт. Ремонт организован на последние семейные денежки, отложенные на самый чёрный случай.

Родились деньги за счёт продажи последнего обмылка акций от некоего довольно крупного предприятия, на котором до пенсии работала хозяйка квартиры.

Хозяйка для кого-то — мама, а для кого-то баба. Сокращённо и универсально: «Маба». Звать мабу — Верой.

В гостиной квартиры № «почти 13» собрались восемь—десять близких человек, связанных общим горем. Там родственники и друзья ушедшей в мир иной.

Поминки в самом разгаре.

Прихожая. Там копошение и характерный шумок заменяемой обуви. Кто-то, решивший, что он тут не самый важный, уже собирается домой. Этого Кого-то провожает Александра. Она здесь главная после Мабы.

Туго сочиняются прощальные фразы.

Столовая. Там одни, махнув для вида ручкой, продолжают сидеть за столом и ковырять в тарелках. Другие будто заняты горем. Притворяются, что вообще ничего не видят и не слышат.

Стол накрыт изящно продырявленной скатертью, не так давно связанной Мабой. Маба Вера увлекается художественным вязаньем. Ради похвалы (а не для Гиннеса) Маба готова связать покрывало для всей Набережной города Угадая.

Скатерть великолепна. Четвёрка с двумя плюсами. Она безумно уникальна по функциональной нецелесообразности. Отсюда и минус балл.

Беда в том, что на скатерть эту неудобно ставить не только рюмки с бутылками, но также и ту прочую сервировочную мелочь, которая имеет основание, соизмеримое с величиной вязаных фигур.

Кроме того, за нити, которые паутинами соединяют художественные отверстия, постоянно цепляется проволочная хлебница.

При отцеплении от скатерти это неразумно спроектированное вместилище хлеба кренится. Булочные изделия прыгают на стол, со стола на колени, с колен на шикарный и новый, почти барский, едва по хозяйскому карману линолеум.

Чтобы исправить недоразумение и отцепить, нужно забраться в прореху между приподнявшейся скатертью и донышком хлебницы.

Но: не заглядывается никак. Ничей, даже ловкий и пронырливый Ивашкин глаз не имеет никакой возможности даже на секундочку вышмыгнуть из головы, чтобы заглянуть в совсем уж малую щёлку.

Застыл с поднятой ложкой и перестал жевать Никитка.

— А в мультиках и не такое бывает, — отмечает он.

Маба Вера, будто причина этого постоянного недоразумения кроется вовсе не в её вязаном изделии, а в чьём-то дурном сгляде, сердится.

— Иваша, осторожней! Саша, ну что это такое, снизу какие-то проволочки торчат, вот откуда они взялись? Надо их чем-то заклеить.

Мама — инженер с высшим образованием и с большим опытом решения бытовых проблем. Даже стиральную машинку вместо полагающегося мужа — пока он был жив — чинила она.

Вовремя прибежала Саша. С кухни и с подносом в руках, который некуда пристроить. Потому угрюмо:

— Мама, бумагой что ли клеить? И зачем? Там четыре крючка, их надо просто загнуть.

Иваша принимается «просто загибать», но без инструмента не выходит. А плоскогубцы с прочими щипчиками и клещами после ремонта потерялись в ворохе инструментов.

Здесь живут и правят балом женщины. Что с них взять.

Операцию исправления приходится отставить до следующей встречи: за тем же общим столом и с той же прекрасной скатертью, игривой и хитрющей, как та «и не голая, и не одетая» красная девица из русской порнографической сказки.

Кисти и бархотки щекотят голени и щиколотки сидящих.

Мама делает вывод: «Неправильно расстелили!»

Виноваты, конечно же, Александра с её непутёвым братом.

Сын виновен больше, так как он давным-давно живёт отдельно, и, ко всем своим жизненным и бытовым ошибкам, ещё и архитектор. Следовательно, может дизайнером. И мог бы подсказать — что и как.

Под роскошной скатертью будто специально приоткрытая бедность: потёртая временем вишнёвая полировка, отбитые углы, заусенцы, и настоящие, а не фальшивые дизайнерские кракелюры.

На пересечённой местности застыла кривая пантомима сервировки.

Удобно только пирожкам в важных и раскидистых тарелках, презирающих художественные рытвины. Не жалуются салаты. Их традиционно два. И они в глубоких, устойчивых чашах. Вольготно серебряным вилкам, которым нет надобности стоять на попа.

— Мама, на поминках не принято кушать вилками. Нужны ложки. И коньяк на поминках не пьют. Ну не праздник же!

Мама в растерянности. Она пытается было скомандовать смену караула: с вилочного на ложечный. Приходится удалить коньяк, затерявшийся на пространстве стола. Он стоит зажатый в фарфорах, как затрапезный, третьестепенный небоскрёб на Манхэттене с обветшалой вывеской старьёвщика и пятью армянскими звёздами на ней.

Кирьяну Егоровичу операция удаления коньяка не нравится.

Саша бросается-было исполнить приказ.

Но не успевает.

От кого-то из гостей поступает неотразимая по своей скупости и антилогике отмазка. В ней тонко замаскированная лень и нежелание кушать ложками пюре. Полагающихся в таких случаях рисовых блюд на столе нет. С правилами поминок здесь особенно не знакомы.

— Да в принципе, мы тут неверующие все… Давайте, господа-товарищи, вилками. Традиция не такая уж обязательная.

— И водку мы не пьём, — добавляет Саша.

— Да-да, конечно, давайте вилками. Вилками удобней. Кирюша, налей в рюмочки гостям-то… Стаканчик-то с хлебушком…

— Поставили, мама!

— Портретик…

— Всё есть, мама! На пианино, мама.

***

Баба-мама, в виду проживания в ядовитые времена бурного советского атеизма, в настоящего Бога никогда не верила. Она только констатировала существование литературного бога, описанного в Библиях.

Но, возраст и обстоятельства берут своё.

«…Наступает момент, когда каждый из нас у последней черты вспоминает о…»

С пользой и впрок, по приближающейся необходимости мама-баба Вера ныне с Богом стала считаться.

***

Дядя Кирьян, он сын, а ему под шестьдесят (а всё равно сын), свою грядущую веру в Бога, не в пример матери, отложил на ещё более неопределённое время.

Это время наступления неминуемых возрастных болезней.

Время пришло, а болезней всё не было.

Как бы не сглазить!

Мечтая о болезнях, дядя Кирьян перебирал свою жизнь, пытаясь поэтически встроиться в её течение; и небольно в самый конец.

Например, так (он же — начинающий писатель):

« — Кто тут крайний? — спрашивали бы дети, приходя с бидонами к бочке с молоком.

— Не крайний, а последний, — отвечали бы опытные старушки, зная, что у очереди всегда два края».

А дальше бы вот так:

«Кирьян Егорович приближался уже к тому дальнему краю молочной очереди, к той самой бочке, у которой нашариваются последние пенсионерские копейки.

Мысленно он уже готов приоткрыть тот самый показательный бидончик. Он готов залить его до самых краёв, потом отпить, не отрываясь, по максимуму и эффектно попросить добавить. Так оттягивают момент отхода, не зная — пошлют ли его ещё когда—нибудь за молоком. Доведётся ли продлить удовольствие осуждённого на старость? Удастся ли постоять в очереди хоть ещё один разок?»

Тьфу! Что за неумные сентиментальности!

По коммунистической идеологии верить в Бога по-настоящему не следовало.

Кирьян Егорович Полутуземский, не имея высокого чина, не подвергся модному, но легкомысленному и клоунскому подкрашиванию «богом» своей внутренней сущности. Он отчаянно пытался отстаивать призрачную доброту человечества, настоенную на материализме. Но, по сути не веря ни в то, ни в другое, — и раз уж процесс старения неотвратим, а лекарства для продления жизни ещё не сочинили, — мечтал о быстрой и безболезненной, по возможности романтической и весёленькой смерти.

С похоронами в виде танцулек. С рассказами о смешно прожитой жизни известного в Угадае мозгокрута и сердцееда. Можно поехать в Чечню, и пусть бы его там небольно, но героически с приклеиванием посмертно полковничьих погон застрелили.

Хорохорящийся немолодой петушок Кирьян, частенько говаривал друзьям и подружкам: «Я в ящик не собираюсь, не торопите. Самое интересное только начинается».

И это было приятно утешающей правдой.

Отвлечёмся от происходящего за столом.

Немолодое тело Кирьяна Егоровича — сразу после развода, на зависть врагов и друзей, — вдруг стало пользоваться небывалым спросом.

Иными словами, он преуспел в любви. Одинаково равно с молоденькими девушками и с женщинами—бальзаковками. С женщинами неопределённого возраста, или пограничного с уголовной наказуемостью. С женщинами-нимфетками. С женщинами со странного рода занятиями и вообще без занятий — с лежальщицами на диванах. С прожигальщицами диванов сигаретами и трубочным пеплом. С даровыми и с платными. С любящими и не очень. С жаждущими и по инерции. С просто отмечающимися в разнообразных Кирьяновых постелях — а он тут выдумщик. На полу, в туалетах и на песчаных пляжах, в самолётах и отстойниках, то снизу, то сверху, то без свидетелей, то с оными.

Он, как бы нечаянно и бессознательно мстил за свои поруганные женатые годы, когда сознательно и верно блюл чистоту собственного нрава, а также честь семьи и детей.

Количество заработанных порицаний в эти самые годы — от своих в разной степени изменяющих жёнам товарищей с собутыльниками — не поддаётся подсчёту.

Только поэтому после развода Кирьян сразу же ринулся жить на полную и освобождённую сексуальную мощь.

Как-то дядьке Кирьяну пришла потрясающая мысль. Оказывается, он попользовал на своём веку аж четыре поколения женского полу.

Он был готов пойти на пятое.

Эта здравая приключенческая мысль не мешала ему, однако, между делом подумывать: как бы и где накопить столько денежек, чтобы быть ко всему готовым, и чтобы не напрягать детей и близких в свой час икс.

Не выходило никак такого запаса. Все запасы растворялись в кутежах и организации совращений.

При нехватке денег у Кирьяна Егоровича девушки почему-то упорно не соблазнялись.

А с деньгами: «Пожалуйста, Кирьян Егорович! Во сколько встречаемся, Кирьян Егорович? Сегодня в Золотое Корыто или в Молвушку?

Что за термин такой «альтруизм»?

Оставили на столе коньяк и вынесли из подоконного холодильника вместо кончившейся свежей прошлогоднюю водку. Так медленно тут пьют.

— Женя никогда не верила в Бога. — Это про усопшую.

— Как же! Она крещёная!

— Когда же это случилось? — Кирьян даже в этой ситуации злокозненно жаждал правды и только правды.

Правду тут же, на ходу, придумали в двух вариантах.

Вроде бы в детстве бабушка незаметно сводила малышку Женю в церковь. Другой вариант, что Женя, будучи уже взрослой женщиной, где-то вопреки всем покрестилась.

Как будто это кто-то и где-то мог видеть: Евгения после институтского замужества тут же ринулась вместе с мужем по местам его военной карьеры.

Как главное доказательство от кого-то прозвучало:

— Когда я узнала, что Женя «ушла», я тут же поставила в церкви свечку. А Бог подал знак: тут же прошелестел… ветерком… и покачнул пламя. Бог дал понять, что принял её душу!

И снова повесть о несчастной, щекотящей всех скатерти.

Каждая из вновь приходящих особей женского пола из уважения к хозяйке и искреннего желания помочь делала добросовестную попытку перевернуть скатерть на девяносто градусов.

Маба по-доброму соглашалась: давайте-давайте, а вдруг получится!

По осознании очевидной безуспешности скатерть вновь возвращалась в исходное положение.

Кирьян Егорович злорадствовал, но не вмешивался. Ну, нонсенс же! Ну что ж за бабы такие непоседливые да вредные! Всё им не так.

При этом, то, что было на столе, временно передислоцировалось на верхнюю панель и крышку клавиатуры замечательного и редкого концертного фортепианино фирмы «August Foster».

Инструмент куплен в шестидесятых годах по какой-то крутой очереди, в которую вставляли только самых лучших работников Угадая. Следовательно, семья в целом также была образцовой.

Сей музыкальный инструмент прошёлся всей тяжестью по всем отпрыскам рода Мабы Веры.

Тут варианты.

Инструмент либо действительно принёс пользу в виде музыкального образования для избранных; либо, дав некоторые навыки, навёл ужас и музыкальную порчу на остальных.

Причина: многолетнее использование в качестве музыкальной экзекуторши учительницы двухметрового роста, обладающей голосом, едва вписывающимся в четыре октавы.

Кирюша едва смог отбрехаться от музыки.

Освоив простецких Бетховенов, Бахов и Генделей, он понял, что не способен ни на что большее.

Хорошую службу тут сослужил Клод Дебюсси. Будто специально для Кирюши он сочинил испытательное и красивейшее, импрессионистическое, но явно не детское произведение.

«Облака»! Отца ж его в зад!

Дебюсси засунул в кучерявое своё детище сложнейшие пассажи. С роем шестнадцатых и тридцатидвушных трелей.

Выводить их своими маленькими и длинными пальчиками без остановки у Кирюши не хватало ни физических сил, ни размаха рук. Не было и терпения.

Тем не менее, рассыпчатые, серебристые, очаровательные трели до чрезвычайности поразили маленького Кирюшу. В самое сердце. И не могли не затронуть души.

С тех пор Кирюша заинтересовался словом «импрессионизм» вообще. Он открыл для себя его аналог в живописи. И остановился на этом. Живопись подобного рода стала более перевариваемым понятием и занятием, нежели неподдающиеся музыка и вокал.

Упомянутый немецкий музыкальный агрегат, проведя несколько лет в твёрдой и победной боксёрской отсидке в одном и том же углу, обрамлённом вековой пылью в слабодоступных для пылесоса местах, уставлен любопытными штучками.

Там нашли себе пристанище стопища нот. Там барочные подсвечники с ни разу не зажигавшимися коротышечно—жирными и жёлтопрозрачными свечами в традиционных узорах—червячках. Там председателем — бронзово—деревянный метроном, в течение десятилетий умело отстучавший розгами по ушам и мозгам всех, без исключения, многочисленных детей мамы Веры.

Там же стоят эпизодически неработающие часы. Эпизод — размером от года.

Последнее время заморожено на цифре «полпятого».

…Там прочие побрякушки, не объединённые никакой общей идеей. Они представляют либо подарочную, либо некую надуманную историческую — по случаю де — ценность.

Как временная подставка для перемещаемой со стола посуды задействован выступ серванта.

Сервант совсем уж затёрт. Он эксклюзивен донельзя. Он «тех ещё времён.» Он с железками, картонками и ненужными уже хрущёвскими монетками под ножками—стойками. Он со свёрнутыми защитными бумажками в щелях полозков.

Если вынуть, развернуть и прочесть бумажки, то окажется, что это обрывки социалистических газет, названия-то которых уже давно канули в лету.

Сервант хранится ради памяти к отцу и деду. А также из уважения к чудесным завитушкам на стёклах. И из почтения к дверцам, мудрёно порезанных шерхебелем.

Что-то ставилось на деревянные сиденья некогда специально ошкуренных и нагло качающихся, поскрипывающих, упрощённых русскими фабриками «венских стульев».

***

Неминуемо обнаруживалась нелепость очередной операции со скатертью.

Дядя Кирьян торжествовал.

Вся временно эвакуированная сервировка вновь возвращалась на непомеченные места стола.

Абсолютно логично поэтому, что, когда вновь кое-как рассаживались, — у кого-то не хватало вилки, а у кого-то их было три.

Так, у малолетнего Никитки под рукой оказалась рюмка, которой он, несмотря на манипуляции с соком и чаем, не смог правильно воспользоваться.

Никитка по младенческой привычке собрался чокнуться с присутствующими. А на поминках, как известно, не чокаются.

И рюмку у него отобрали.

***

Снова и снова заглядывали в сервант. Доставали то вилки, то ложки, то бокалы со стаканами, нет-нет, лучше хрустальные, нет-нет, не праздник, давайте обыкновенные… То древние и нескончаемые от какой-то свадьбы салфетки…

То пересчитывали людей, складывая их со стульями.

Ошибались. И примащивали лишние предметы в редкие пустоты.

— Авось кто ещё придёт.

Люди приходили и уходили, подолгу не засиживаясь.

***

Никитке временно запрещён компьютер.

По поводу скорбного события компьютер требовалось распаролить. Это для того, чтобы все могли посмотреть соответствующие фотографии.

Процесс распароливания произвёлся матерью Никитки после соответствующего окрика. Окрик имитировал команду «кругом» для злых американских пехотинцев, понимающих с полуслова.

Никитка натренированным образом превратился в краткосрочного истукана. И, слава богу, на спине истукана не предусмотрены глаза.

Все отражающие пароль поверхности были далеко от Никитки.

Щелчки по клавишам произведены матерью настолько мастерски, что даже количество их не было доступно счёту. И, тем более, никиткиной дешифровке.

Никитка в своей грустной молодости (пять лет) имел печальный опыт заделаться главным администратором компьютера. Разумеется, втихаря. И иметь скрытого от глаз матери личного пользователя. И тем самым ни от кого не зависеть.

Опыт закончился полным провалом.

История вкратце такова. Никитка успешно совершил тайное злодеяние. Но, недодумавши следующее своё поведение, уж эдак быстро выключил компьютер, и так радостно попрыгал от него, распевая песенку глупого Ниф-Нифа, что вызвал неминуемое подозрение с полным разоблачением. За разоблачением, естественно, последовали жёсткие санкции.

В другой раз Никитка из вредности запаролил телевизор, войдя в секретный сектор «защита от детей.» И тут же забыл три заветные цифры кода. После скоротечного суда была проведена экзекуция мягких частей Никиткиного тела.

На все пытки Никитка, цедя скупые слезы, твердил стоическую партизанскую заготовку: «Мама, цифры совсем простые».

— Да сынок, верю, все цифры вообще простые.

Бум, бум!!! Жизнеобучающая затрещина!

Телевизор молчаливо простоял с полгода, отражая в огромном плазменном оке потусторонний, лунный интерьер общей комнаты.

Обиженные судьбой лунатики периодически подходили к «оку» и вертели ему крутки.

Время брало своё.

Жизнь отдельно от новостей не представлялось современной.

Взрослые подружки мамы Саши посмеивались над ней.

Никитку игнорировали в школе. С мальчиком, у которого дома нет телевизора, просто не о чем говорить. Никитка пропустил сотню модных мультиков и надолго выпал из классного, а особенно из дворового рейтинга.

Никитка перестал выходить гулять. А это вредно для здоровья.

Пришлось искать способ реанимации телевизора.

Нашли.

Для этого нужно было нажать в определённом порядке четыре функции. Потом сесть на стул перед экраном. Затем нажать и не отпускать кнопку громкости на протяжении всего просмотра.

Процедура не из простых. Подставленная швабра помогала, но не долго: она скользила, и для наблюдения за ней требовался дополнительный глаз. А они все уже заняты делом.

У Мабы онемел сначала указательный, потом средний, потом большой и безымянный пальцы.

Когда остался только мизинец и совсем уж попортилось зрение, откуда-то пришёл известный всему городу мастер.

Мастер, ковыряясь внутри и снаружи, не меньше часа постигал Никиткин шифр и загадку производителя. Потом выпрямился и почесал голову. Потом позвонил куда-то.

В итоге потряс ширинку и посоветовал обменять телевизор на новый.

***

Из вежливой неотвратимости фотографии удосужились посмотреть только те лица, которые их уже неоднократно видели.

Тому, кто не видел, больше понравилось сидеть за столом.

Малой человек Никитка клевал толчёную картошку, поглядывая за компьютерной толпой.

Как только люди отошли, он, не доев и половины полагающегося, сорвался с места.

Пользуясь удачным стечением обстоятельств, он ринулся убивать недоуничтоженных месяц назад компьютерных врагов.

— Тётушку, какой бы хорошей она не была, всё равно не вернуть, — думал он.

И за столом, кажется, больше не появился.

***

Никитке не так давно стукнуло что-то вроде девяти лет.

Дядя Кирьян по поводу дня рождения подарил племяннику дорогие китайские шахматы в красной коробке.

Слоны в виде мужиков — в соломенных шапках — там практически не отличались от пешек. Те и другие с одинаковыми конусовидно пришлёпнутыми завершиями голов. Отличие, по тонко извращённым китайским понятиям, конечно же было. Но, для неопытного русского шахматиста оно выражалось разве-что в неочевидно разной длине нефритовых хвостиков, поникло свисших с таких же убитых резчиком головных уборов.

Дядя Кирьян довольно неосмотрительно выделил на покупку этого иностранного войска остатки из своего уникального кошелька. Уникальность — от прикрученного к нему герба китайского офицера. Покупатели и продавцы с нескрываевым подозрением смотрели на Кирьяна Егоровича — русского человека на вид.

Кошелёк тоже куплен в государстве Чина. Впридачу и почти даром — защитного цвета штаны на штрипках.

Иностранные штаны выиграть Кирьяну Егоровичу не помогли. Партию он всё равно продул. Причём с треском.

По принципу «беда не приходит одна» он просрочил шахматное время и глупо сдал партию Любаше. Любаша — это чуть более старшая Никиткина сестра. Её просто требовалось победить.

По окончанию серии ужасных матчей дядя Кирьян матюгнулся себе в воротник, плюнулЪ на щЪпаные клетки и зарёкся больше не играть никогда.

Из-за похожести слонов и пешек в тот же злополучный для дяди Кирьяна и победный день рожденья племянника, лоханулась Любаша. Она проиграла Никитке фигуру. И также, как и Кирьян Егорович, сдала партию, при этом облив иностранную доску горючими сибирскими слезами.

Любаша мазохистически смаковала фрагменты натурально жёсткого и беспощадного эндшпиля Никитки всем своим втоптанным в ужас невинным девичьим сердцем. Как самая распоследняя невеста, брошенная упырём—женихом в разгар свадьбы.

Победа не разумеет жалости. Для её достижения годится всё.

Никитка для разгрома врагов использовал практически все самые изощрённейшие и известные ему виды военных и партизанских действий.

А также применил собственные (незапатентованные пока) ухищрения.

Вот их перечень:

— этот умный не по годам полководец ставил свои фигуры к себе лицом, а к врагу неопознаваемым задом;

— попевая боевые песенки от Бумбокса, лукавый мальчик ставил фигурки ровно на границе клеток; тем самым заставляя направлять мозги и силы соперника не на боевые действия, а совсем на другие задачи. Эти задачи похожи на разгадывание карты, нарисованной раненой рукой русского контрразведчика, засланного в Китай, и левой задней дезинформатора-провокатора из Пятой колонны государства Москау;

— как заправский иллюзионист Никитка выделывал отвлекающие финты: на манер фокусника он делал пассы над доской, как бы выманивая оттуда попеременке то кролика, то дикую кобру;

— он озадачивал соперника, то забираясь на стул с ногами, то фальшиво садясь по—человечьи; то он качался факиром, то обходил стул с тыла. И передвигал фигурки через дырки между прутьев;

— то добросердечно и великодушно — как двойной агент — подсказывал сопернику действительно лучшие ходы, ведущие того к явному выигрышу; он заранее знал, что заподозрив в его доброте явный подвох, этого хода точно не сделают;

— вместо «Г» — образных прыжков по воздуху он пропихивал коня по плоскости театра военных действий, тараня свои и чужие фигуры, образуя между ними непропорциональные воздушные зазоры, в которые непременно должна ринуться вся злобная и ополоумевшая, ждущая скорого отмщения вражья рать.

Не совладав со всеми Никиткиными шалостями, сдал свои позиции и его близкий друг Костик. Он — владелец очков с толстейшими стёклами и обладатель не менее толстого чемпионского титула по шахматам среди школьников города Угадая. Не помогло!

Да уж! Тот день для Никитки выдался весьма и весьма приятным! Китайские воины были явно на Никиткиной стороне.

А дядя Кирьян — а ещё известный человек! — был до основания разорён, унижен и оскорблён. Достоевский Фёдор отдыхает.

***

Никитку очень удивила котлета.

Аналогичных продуктов он давненько не едал, перебиваясь преподавательско—пенсионерским, макаронно-гороховым рационом матери и бабушки. Потому, название сего изделия он напрочь забыл.

Происходящее в мониторе для Никитки было гораздо важнее нового продукта под названием «котлеты», количество которых в общем сосуде он мгновенно оценил.

По его расчёту котлет должно было хватить на всех, и ещё остаться ему на завтра.

На этот котлетно—компьютерный казус собравшиеся отреагировали, в общем, положительно: грустные поминки как бы полурастворились в весёлых котлетных берегах. А в русло разговорчиков потекли хоть и не сладкие, но зато уж и не солёные Ессентуки.

Соответствующие слова, относительная тишина, ровный обмен воспоминаниями, повседневными проблемами и редкими радостями.

Паузы. Кому-то капли коньяка, выцеживаемые на донышки рюмок, чисто для церемонии. А для дяди Кирьяна — нелюбимая им водка.

Любка, в пику брату, на неожиданное появление в рационе котлет прореагировала вполне адекватно и тактично (конечно, Любочка, конечно можно, кушай, пожалуйста).

Она только что скушала добавку и смотрела по сторонам, не зная, чем бы этаким заняться.

Пауза. Распрощался очередной соболезнующий. Оголилось несколько стульев.

Иваша отошёл для военной помощи Никитке.

***

Александра:

— Кирюша, а Женя, когда мы с ней прощались, сказала, что ты должен носить маме каждую неделю морковку и капусту. Очень полезный свежий сок из них.

Про сок из морковки Кирюша знал, а вот про сок из капусты ничего не слышал. Вообще! Если капуста состоит из клетчатки и воды, то ещё вкуснее сок можно делать из водопровода! Но может быть Кирьян Егорович не силён в биологии и в ноу—хау быстро прогрессирующего Пищепрома? Может в капусте открыли полезную целлюлозу и пресный витамин? Ни Кирюша, ни даже Кирьян Егорович не были в этом сильны.

Поэтому он промолчал.

А также, хоть это и кощунственно, честно не запомнил тот момент, когда Женя упомянула капусту с морковкой в пользу мамы.

Но, спорить и искать правду не стал. Раз сказала — значит это правильно, значит так и надо.

Авторитет его ушедшей навседа сестры был непререкаемым. Чуть-чуть менее пререкаемый, чем авторитет и последнее слово в любом споре самой Мабы Веры. Даже если бы это слово переворачивало все постулаты естествознания, логики и обыкновенной жизни.

Нежадный и даже частенько альтруистски добрый по жизни Кирьян, вдруг предательски подумал, что сам-то он сок из морковки не пил лет двадцать.

А, если говорить о капусте, то капусту употреблял, и довольно часто. Но только в прежние годы: в институтских столовых и в армии. В виде бигуса. В целях набить прожорливый желудок. А никак не для поправки здоровья подозрительно теоретическими витаминами.

Возрастом уже под шестьдесят, Кирьян давненько носит гордое звание холостяка. Отлучённый от настоящей домашней кухни после развода, он капусту употребляет в год раз пять — по настроению. И преимущественно в сыром виде: сначала отламывая хрустящие листья. Через неделю — вялые. Через месяц добирается до кочерыжки.

И тут начиналась смертельная бойня. Несмотря на ежегодно редеющий строй солдат — тех, щербатых, что во рту — дядя Кирьян, тем не менее, кочерыжку героически побеждал. Воевать надо не числом, а уменьем. Кирьян Егорыч воевал только левым флангом. Правый фланг лежал в лазарете и изредка щёлкал семечки. Каждая семечка представляет для правого фланга приличный риск.

Кочана капусты хватало на месяц-два. К гибнущим запчастям капусты Кирьян Егорыч испытывал настоящую жалость: он складывал в мусор только совсем уж заплесневевшие лохмотья.

***

Заметили вдруг паучка на стене.

Лучше, если бы слишком честный дядя Кирьян его не видел, или бы промолчал.

И начался спектакль! Кто ж там режиссёр, мать его!

Поднимается занавес.

Кто-то истошно взвизгивает.

Это Любаша, словно заправская актриса всплёскивает ручками и закатывает глазки.

Как у испуганной нимфы натурально трепещет тельце. Если у нимфы есть хвостик, то дрожит и хвостик. Но в джинсах хвостика не видно.

Она сквозь пальцы ещё раз смотрит на стенку. Там паучок без всякого стеснения медленно, будто наматывая на ворот шахтовую паутину, и, вертя ножками туда-сюда как штурвалом, вздымается к потолку.

Плевать ему на множество зрительских глаз.

— А—а—а!!! Поймайте его!!!

Бабушка королевой приподнимается со скрипучего трона-стула, игнорируя прописанные ей ходунки. После сокрушительных падений на скользком снегу даже грозным королевам обычно прописывают детские ходунки. С колёсами сзади и козлячьими копытцами спереди. Ходунки сейчас стоят за троном в бездействии.

Держась за окружающие предметы, в том числе и за неподвижного как статуя Ивашу, Маба Вера начинает маятниковое движение вдоль стены: от стола к дивану.

Похоже, она чувствует себя героем, который единственный из всех прочих хвастунов может спасти государство.

Она подбирается к дивану, будто собираясь взлететь на него, и там уже, на высоте, как следует покарать насекомого.

Александра: «Мама, ты бы ещё на потолок полезла!»

Добрый-добрый дядя Кирьян: «Любаша, это обычный паучок. Не надо его трогать. Он письмо несёт».

Любаша: «Какое ещё письмо?»

Маба Вера: «И точно. Это хороший паучок».

И ещё более уверенно, передёрнувшись от догадки: «Это от бога письмо». И перебирается назад.

Любаша: «Бог не пишет писем. А паучок не кусается?»

Кирьян Егорыч неспеша глотнул коньячку.

Навёл дальномеры на резкость и внимательно присмотрелся.

— На косиножку не похож. Крупноват, но не мохнат. Значит, может быть, не ядовит. Крупноват, но не настолько, чтобы уж совсем. Так, щипнёт чуть-чуть. По-детски. Поцелует типа.

Слабоватые познания у Кирьяна Егоровича в насекомоведении. Надо бы в Интернете посмотреть — кто таков. Вдруг всё-таки кусается?

— Если приврал один раз, — думает Кирьян Егорович, — то надо клепать дальше.

— Может и не укусит, — озвучил свою мысль дядя Кирьян. — По крайней мере сегодня. Не успеет просто: квартира-то огромная. Как всех перекусать? А там как бог даст.

Любаша: «А он, если захочет, может в нашу комнату приползти?»

Встревает наивная и честная Любашина мама! Она не только преподаватель в ВУЗе. Она сегодня наполнена великодушием, и готова дарить демократические свободы. Даже животным и даже насекомым: «Конечно, Любаша. Он, где хочет, там и живёт.

Любаша опять: «А—а—а!!! Ловите его!»

Кирьян Егорович в уме: «Может тут найдётся спичечный коробок… И тогда паучка до утра можно положить в коробочку… Нет, в доме одни только женщины, не считая Никитку. Никитка, наверняка, ещё не курит и, тем более, не занимается филуменией. Ну нет, явно нет в доме спичечного коробка!»

Сто лет назад Кирюшин прадед по имени Михаил Игоревич — в детстве Михейша, бродя среди лопухов, находил что-то вроде золотой улитки. Он засунул эту диковину в коробок, чтобы с утреца расспросить у бабушки — кто это таков, этот зверь. Но утром улитки в коробке не оказалось. Из чего Михейша решил, что это была не обыкновенная золотая улитка, а инопланетная. А она, если захочет, то может не только выбраться из любой западни, а даже наказать того, кто лишает её свободы.

Взвесив все «за и против», и припомнив детство предков, мысль о заточении насекомого забракована.

Паучок тем временем долез до потолка, продвинулся немного и… резко прыгнул вниз.

Если провести вертикаль от его верхнего положения вниз, то это рядом с Любкой и ровно по центру картины в рамке.

— А—а—а!!!

— Любаша, не дёргайся! Видишь, он на паутинке спиной к тебе висит, и тебя не видит.

Дядю Кирьяна иной раз посещают всяческие мысли. Эта же — на злобу дня.

— Интересно, — думает он, — паутинка-то не просто так! Она тянется из паучьей попы. — Вспомнилось и отбросилось про педиков: тема не отсюда. — А интересно, какую длину он наплетёт? А захочет ли соединять картину с потолком? Это не косиножка, а настоящий паук. Может и взрослый. Может и самка. А самки они всегда вредные. Вдруг, правда, кусается. Выползла из какой—нибудь редкой коллекции. Сейчас таких любителей много. Хорошо, хоть, не змея.

Любаша: «Что он — теперь в картине будет жить?»

— Да нет, посидит и вылезет.

— Пусть лучше в картине сидит.

Паучок не хочет сидеть в картине. Картина паучку не понравилась. Да сзади и не видно ничего, кроме грязной картонки с детскими каракулями.

Паучок выдвинулся из—за картины, осмотрелся, заметил людей. Расстроился или перепугался сам. Включил газ и выпуклой мини—маздой помчался: пьяными зигзагами в дальний угол.

Любаша: «Куда он пополз, может на улицу?»

— Какая улица? — там мороз. Он же не дурак на морозе жить.

Педантичный дядя Кирьян: «Может это вовсе она, а не он».

Любаша: «Давайте его в окно выбросим».

— Любаня, нехорошо так с паучком, — душевно растолковывает мама. Явно в расчёте на публику: вот как, мол, надо воспитывать детей. — Он же добрый. Давай тебя выбросим. Понравится?

Молчание. Любаше, конечно, не нравятся выброшенные дети, а тем более выбрасывающие родители. Но и не так-то просто умненькую девочку напугать.

В Деда Мороза самоотверженно верит только Никитка. А умненькая Любаша попросту не отвергает возможности его существования. Форточка для деда Мороза мала — это факт. Но если промолчать и не оспаривать, то так верней получить подарок.

Если Мороз существует, то ввиду ограниченных проникательно-форточных возможностей деда, отягощённого мешком, его непременно подстрахуют мама с бабулей.

— Врёте вы с письмом. Он маленький. Как он письмо притащит?

— Это условно так говорят. Просто паучок — это к письму.

— Блин, вроде бы косиножка к письму… — Кирьян Егорович совсем запутался и стушевался. — А, может, и пауки тоже к письму?

Маба Вера возвращается к теме всеобщего собрания:

— Может, к письму от Женечки…

Молчание. Какой поворот!…Ч-ч-чёрт!

Переваривают сказанное. Поверили. Кто-то. Или поняли, что в данной ситуации лучше сделать вид…

— А вдруг и правда к письму! Но не «оттуда» же!

Это уже слишком.

***

Паучок из дальнего угла героически бросился вниз.

Но, не как самоубийца. Паучок — по всему — насмотрелся популярных фильмов. Особенно про человека—паука в мотоциклетных очках, в шляпке и красно—синей одёжке.

Погибать почём зря он не стал.

Он сначала повис на паутине, выдавленной из своей попы. Потом раскачался. Потом прилип к стене. Потом откусил паутинку. «Так одинокая полевая роженица, забывшая серп, радостно отжёвывает пуповину…» Кто это сказал?

А! Кирьян Егорович сам и сказал. Сейчас сказал.

Паучок резво пополз вниз. Теперь он за сервантом и вне видимости.

Судьба его всем интересна. Собирается толпа. Любаша впереди всех.

Отставил войну Никитка.

Подошёл Иваша.

У щели образовалось вроде живой грозди винограда.

Дядя Кирьян, как самая главная, длинная и перезревшая виноградина, наблюдает за паучком поверх склонившихся голов.

Дурацкие вопросы: «Почему он трубу лапкой трогает?»

Дядя Кирьян: «Ну, всё это до чрезвычайности элементарно: паук не дурак. Обжёгся, видать, а теперь перепроверяет. Может все пауки умнее, чем про них думают. Или может быть по-другому: он всё-таки хочет залезть, а от горячего лапки попросту рефлектируют, и ум его ни при чем. На третий раз поймёт, что здесь его ждут только неудачи. Всякие могут быть причины паучьего поведения. Разными могут быть оценки».

Молчит поросль, пережёвывая умные взрослые слова.

Паучок сдался. Он не стал переползать горячую трубу, а прошмыгнул под ней и, достигнув черты безопасности, быстренько спрятался под сервантом. Скрылся с глаз.

Тут же исчез людской интерес. Гроздь рассыпалась, и виноградины рассосались кто куда.

Вспомнили, что Иваша обещал дочинить кулер.

— Да—да, конечно, я всё принёс. Ща, сделаем.

***

Действие теперь происходит в знаменитой детской комнате с Эркером, совсем не зря придуманным еврейским архитектором Нерабиновичем на радость советским детям города Угадая.

В эркере по прошествии десятков лет теперь располагается мини-оранжерея погибших от недополива растений, преимущественно южно—американского происхождения, похороненных в горшках, засунутых в кружевные, вязаные Мабой Верой мешочки-сетки, и подвешаные на стены. Из всех кактусов, расставленных по квартире, вышел бы славный бочонок текилы-сауссес.

Детская комната знаменита тем, что в ней долгое время поживал совсем юный Кирюня, любивший использовать эркер как наблюдательный пункт. Сначала он считал и отбирал в свой гараж проезжающие автомобили.

А позже — вслед за сногсшибательным осознанием своей половозрелости — наблюдал за девочками в просвечивающих платьицах. И за тётеньками с шикарными, особенно в условиях верхней проекции, грудями.

Потом Кирюша поживал там с первой супругой. Супруга обожала делать наивному мужу рога (пока он находился в институтской отлучке-доучке).

В той же комнате с эркером ему как-то удалось спасти от покалечения свою первую, в совсем младенческом возрасте дочь, непостижимым образом выпавшую из коляски. Живая, видимо, получилась у Кирюни первая девочка. Правда, как показала история, вовсе не от него.

В ту ночь Кирюша, увлёкшись атакой на стратегические возвышенности супруги, тем не менее, боковым взором успел заметить грядущее несчастье. И — в чём мать родила — вымахнул из постели. Чудо природы было подхвачено у самого пола. Вот это сила отцовых чувств, превращающая простого человека в ловкую обезъяну. Нет, неправильно сказал: лучше в тигра.

Ещё раз повзрослев, дядя Киря снова поживал в эркере. Теперь уже со второй женой и снова со совсем маленькой дочкой, больше похожей не на живую девочку, а на куколку Красную Шапочку, невероятным чудом прописавшуюся в грустной человеческой жизни.

Прочный, полудиректорского вида стол, возрастом много старше Красной Шапочки, помещался в эркере. Использовался он для разнообразных и любопытных целей. Там происходили несчётные войны пластилиновых человечков. На нём писались школьные сочинения и «пластилиновые» летописи.

Тушью, акварелью, гуашью рисовались замечательные картинки, и писались письма для первых реальных возлюбленных.

Александре, тогда просто Сашке, из общей ёмкости стола были выделены две внутренние полки. Полки предназначались для хранения её таинственных бумажек и фантиков. Они, как банковский сейф, защищались дверцей с ключом. Местонахождение ключа представляло собой важную военную тайну.

Оффшорная Сашкина зона являла собой предмет тайной зависти старшего брата и сестры. Частенько ломались головы по поводу необходимости вскрытия сейфа и наведения там цензуры. С описью, и, может быть, с изъятием содержащегося там как материально важного, так и кляузного добра.

***

Пробежало по небу много лун. Теперь указанный исторический стол используется для постановки на нем семейного, или, точнее сказать, приватизированного Никиткой огромного компьютера не самого последнего поколения, состоящего из четырёх комплектных предметов. Больше на столе ничего не помещается. Даже локти Никитки по этой причине висят в воздухе.

Родная комната с эркером без участия в его истории дяди Кирьяна постепенно превратилась в кунсткамеру ненужных вещей.

Во время уборки квартиры на эту, последнюю в списке комнату, не оставалось сил. Попросту говоря, сюда заметался мусор из остальных комнат. Тут складывались дощечки, плинтусы, гвозди, банки с застывшими красками, а также те прочие мелочи и крупности, которые всегда остаются после ремонтов.

Если бы Маба Вера смогла в одиночку перевезти сюда старую заржавевшую, но невыброшенную ванну, то, значит, данная комната была бы с удобной дополнительной ёмкостью для новой партии мусора, шмоток и состарившихся предметов обихода.

Сюда же перекочёвывали малогабаритные двух — и трёхколёсные велосипеды, видавшие виды — то есть пережившие пару поколений. Здесь же лыжи — немодные, старые, с кожаными креплениями и зубчатыми подошвами, полностью вышедшие из употребления. Хранятся они по семейной традиции (всё это святое) и по святой инерции (это традиционно наживное).

В центре композиции — привезённые из—за границы лет тридцать назад полуразобранные детские коляски. Эти ёмкости наполнены бумажным и тряпичным хламом. Сверху всё придавлено чёрным кожаным чемоданом времён Тутанхамона.

Раскрой этот чемодан и — о, боже, о египетский Свет, Солнце Легиона, Сердце Айвенго! Что это там блистает на дне?

А взирают оттуда на вас истлевшие и слепленные вареньем, силикатным клеем, лыжной мазью, посыпанные нафталином, битым ёлочным стеклом, новогодние и карнавальные, венецианские и спектакльные детские маски, картонные латы с позолотой, страшный и настоящий волчий хвост из настоящей тайги, привезённый родственниками из города Ёкска.

Там в тесноте, да не в обиде, живёт добрейшая «Пушиська» — когда-то умелая, нежнейшая сметалка-веник, счищающая остатки резинкиного труда с маминых чертежей, а позже — незаменимый и знаменитый Ивашкин хвостик на заячьем Новом Году в младшей группе детского сада. Пушиська — почти что живой персонаж, требующий отдельного мелодраматического или сказочного времени. Пропустим его поэтому.

Ещё там настоящая, моднючая в своё время, чуть ли не свадебная фетровая шляпа деда и папы Егора, обшитая фиолетовым плюшем. Там туфельки Золушки. Там рассыпавшиеся от времени в прах, сплюснутые ножны, там треснутая и держащаяся в некоторой целостности за счёт сердцевинного кружка граммофонная пластинка «Рио—Рита», там «Марк Бернес» и «Битлз на костях». Там фирменный конверт от польской группы «Скальды» с изображением артистов, сидящих в консервной банке. И — о, счастье и о, ужас, — с настоящим «Пинк-Флойдом» внутри упомянутого конверта, как факт жульничества продавцов или память о магазинной ошибке.

И много чего ценного, дорогого в том облупленном «будтоегипетском» чемодане. Пуще самой памяти о вещах там хранятся самые яркие воспоминания детства, отрочества и зрелости всех старших детей Полутуземских.

В той же комнате стоит Новый Сервант, называемый теперь Книжным Шкафом, наполненным, правда, не очень-то симпатичными книжками-учебниками из разных областей знания, а также с рисунками от всех поколений, и с потрёпанными журналами на все случаи жизни.

А настоящие Большие Шкафы до потолка с семейной и непрочитанной никем и до конца библиотекой, высоты которых любил покорять и оставлять при этом на полках свои молочные зубы маленький Никитка, как-то раз перекочевали в спальню мамы—бабушки.

Никитку, молча и без соответствующего письменного приказа, поставили главным и безответственным фендриком¹ всей этой нечистоплотной и безразмерной богадельни.

Комната с эркером имеет дверь. Но, ввиду того, что Никитка как-то раз, и почти-что не специально, разбил не починяемое, редкостное стекло в ней, то дверь номинально вроде бы и была. А вроде бы ничего и не отгораживала.

***

Возвращаемся к ремонту компьютера.

Никитку послали сначала за крестовой отвёрткой, потом за простой.

Иваша вынул антистатическую спецмазь, которой тут же воспользовался Никитка. Он выдавил из шприца пасту и с трудом размазал её по рабочей плоскости упомянутого ранее директорского стола раннеминималистического стиля.

Иваша развинтил компьютер. Что-что, а Ивашка — мастер на эти дела ещё с детства!

Повзрослевшая Маша — Красная Шапочка каким-то чутьём принесла недавно купленную чудо-лампочку (белый и красный свет) неимоверной красоты, которая прицепляется к голове, когда нужно заглянуть в мотор автомобиля.

Все по очереди померили и повосхищались. Круто! Зашибись!

— А с горы ночью, на лыжах можно спускаться?

— А лампочка далеко бьёт?

Проверили. Нет, не далеко.

Иваша теперь с волшебной лампочкой на башке.

Рождественским эскулапом он засунулся во внутренности развороченного компьютера. Никитка присоединился.

Оба потерялись в компьютере. Так авантюрист Том с любовницей-девочкой Бэкки потерялись однажды в пещере.

Папа — и он же дядя Кирьян — зевнул.

И — от нечего делать — в немеряно—очередной раз рассказал про китайскую ручку-лазер, которая добивает до обратной стороны реки в городе Угадае, если стоять на Прибрежной, и как он сторговал её всего за 133 юаня, вместо 399 у упорного пекинского продавалы на Евроозере, и всего за полтора часа китайского времени, а всё это время продавала стоял у открытого окошка ресторана, и при свете красных шаров пересчитывал: сколько Кирьян Егорыч съел еды и выпил рисовой водки вместе со своими друзьями, и сколько у них осталось денег на лазер. А друзей вместе с Кирьяном Егорычем было ровно трое, поэтому за 399 юаней купили только три лазера, а на на тапочки с роликами в подошве и с подсветкой уже не хватило юаней.

И рассказал, как в Пекине луч лазера добивал до низкостелящихся облаков Поднебесной, а было бы батареек на одну больше, и раздвинулись бы облака над Озером, то лазер бы добил до Луны, по крайней мере так утверждали китайцы.

И их честным словам, написанным на лицах и множащимся в улыбках, хотелось верить и верить.

А если довелось бы, то можно было попробовать пожить там, рядом с Озером, чтобы проверить Китай на искренность их улыбок и правдивость или не очень их китайских легенд.

Все в очередной раз уверовали и удивились дальнобойным возможностям прибора всего лишь с двумя тонкими пальчиковыми батарейками.

На самом деле лазер добивал только до середины реки Вонь, то есть всего лишь до острова Пляжного Отдыха, а вовсе не до Луны. Наивные и доверчивые люди! Они не понимают, что Луна ближе к китайцам, чем к русским, потому, что Земля это сплюснутая китайская тыква на слонах и черепахах, а не круглый сибирский арбуз.

***

Пришла Александра, врезала сыну за размазанную по столу пасту:

— Что натворил, негодный мальчик, стирай теперь!

И ушла провожать следующую партию гостей.

Никитка старательно размазал пасту по ещё большей поверхности, вытер пальчики об пол и удовлетворился: «Иваш, глянь, а у меня пальцы слипаются».

Долго искали растворитель.

Пока то, да сё, за стёклами эркера мало—помалу глушился свет фонарей.

Побурчал ещё немного и как-то разом спрятался уличный шум. Автомобильное движение после определённого часа запрещено: рядом больница, а её стены выходят чуть ли не на красную линию.

Освещённый как празднично иллюминированный аквариум, эркер с тюлевыми шторами от пола до потолка стал для обитателей расположенной напротив больницы прекрасным и бесплатным «Домом—2», только без секса, драк и поцелуев.

Во времена Кирюшиного детства было ровно наоборот. Кирюша наблюдал в окнах больницы такое… О чём можно только догадываться. Но это не является предметом данной наивной истории.

Иваша, тем временем, после первой неудачной прогулки по компьютерным пещерам что-то придумал. Он опять разобрал комп, обмазал там что-то пастой и снова его свинтил. Потерялся важный внутренний винтик.

— Леший с ним, — скупо, но зато смачно сказал Иваша.

— Кто это, Леший? — спросил заинтригованный Никитка.

— Я так, к слову.

— А вот он, вот он, я нашёл! — закричал Никитка позднее, когда, исполняя мамино задание, поползал под столом и собрал все находившиеся там бумажки, проволочки и кусочки пластилина.

— Возьми себе на память, я уже закончил, — буркнул Иваша, — можешь пользоваться своей игрушкой.

Леший гордо спрятался в кармане Никитки: «Я его привинчу завтра сам».

С целью проверки компьютер включили. Никитку отставили в сторонку. Мама Саша ввела трижды секретный пароль. Что-то забурчало, ненадолго приоткрылось, потом щелчок… и по экрану поползли сообщения. Смысл сообщений: «дураки вы все».

Расстроенный осечкой и ругательствами жёсткого диска Иваша выключил комп. Зловеще пообещал проконсультироваться со знающими людьми.

Дядя Кирьян заскучал, пошёл за коньячком, но его уже убрали в холодильник. Морщась, огорчённый Кирьян выпил чашку зелёного чая без сахара. Так полагается, чтобы не торпедировать вкус. Так полагается пить по законам чайной церемонии каждому недавно прибывшему из Китая путешественнику.

Выпил ещё. С натянутым интересом поговорили о цене чайного вопроса.

Кирьян в последнее время предпочитал пакетики одноразового чая за девять рублей набор.

Бедная учительница, её отпрыски и пенсионерка предпочитали «принцессу Нури» за 45 р.

***

Паучок, между тем, так и не появился более.

Приближалась скукота.

Кирьян от нечего делать рванул гирю, на которой чьей-то детской рукой (уж не его ли призраком?) белой масляной краской на одной стороне написано «100 кг», а на другой пририсована ухмыляющаяся рожа. Рожа взлетела было, но одумавшись, нагло скользнула вниз, мимо уха, по пути ворчнув что-то весьма насмешливое и обидное.

Гиря была привезена когда-то крепким на выдумку студентом Кирюхой аж из Новосибирска и пешком от вокзала донесена до дому. Это километра два. Мля, неужели тут 32 кг? Но, нет: полуистлевшей ржавчиной на плоском стальном пятачке было пропечатано всего лишь 24.

— Ёпрст, ослаб старичок, — и дядя Киря сильно расстроился.

Гирю пробует поднять вдохновившийся спортивной паузой Никитка. Раздвинув ноги и изогнувшись Иваном Поддубным, он отрывает гирю от пола. Ещё пару раз.

Ну не фига! Здоровый пацан.

А что такого? Папа у него — здоровенный грузин. У папы — грузина ещё две или три семьи в разных странах ближнего зарубежья. Эту семью он посещает раз в три или в четыре года, даря велосипеды с конфетами и напоминая детям ху есть ху.

Дети растут здоровущие и разносторонние, ограняемые неугомонным ювелиром — матерью Сашей.

Любаша попробовала в своей только едва начатой жизни художественную гимнастику и танцы. На тхэквондо получила ногой в нос. Пережила. Потом подружки по спорту сломали Любе палец.

Тхэквондо закончился навсегда, не оставив в наследство даже ремешка для сандалий, не говоря уже про жёлтый или чёрный пояс.

— Никита, у тебя же грыжа! Нельзя. Потом будешь болеть всю жизнь. Яички отвалятся.

Никитка продолжает из вредности: «Но я хочу». — И вновь подвергает яички испытанию.

Получает от матери оплеуху. При всех — только словесную. Если Никитка не сообразит и не ляжет вовремя спать, дополучит по-настоящему.

Кирьян Егорыч: «Я гирю заберу себе. Буду тренироваться, а то что-то поднять не могу».

Александра: «И забирай. Давно хотела выбросить».

— Машка, можно тебе гирю в багажник положить? Не продавит, поди? Добросишь до хаты?

— Что ты, папа! Это же не тонна. — Смеётся.

Поговорили, как опасно вещи в салон класть. При торможении всяко случается. Под педаль тормоза попадёт что-то — всё, кранты!

— Мам, я засолю бочку с капустой и гирей придавлю.

Мама Вера не очень-то поверила про квашеную капусту в городской квартире сына—интеллектуала.

Хотя интеллектуал как-то завёл на балконе для познания живой природы своими детьми — Красной Шапочкой и Ивашкой — двух курочек. Чернушку и Белушку.

Белушка умерла естественной смертью от кота.

Чернушка после репрессирования в дедушкины огороды лишилась разума и перестала откликаться на ласковые позывные своих прежних друзей и добрых хозяев по балкону.

Там же Чернушка перекрасила перья стандартно-куриным и дурно пахнувшим цветом. Желая слиться с обществом, мимикрировала под прочее птичье стадо. Кирьян Егорович, обладающий прекрасной зрительной памятью мог бы даже скушать её по нечаянности.

Таких условий, как на городском балконе, у Чернушки до конца своих дней уже никогда не было.

Дедушка Заиль Чернушку в баню не водил, и сладкую пастилку, как некоторые сврхдобрые его внучики, в кормушку не подкладывал.

***

Поминки мягко сошли на нет.

Паучок больше так и не выполз.

Этот тайный знак знаменовал завершение поминальной сходки. Осталось ждать через паучка письма от господа.

***

Багажник в автомобиле открывать лень.

Гирю поставили в салон. Выходя, дядя Киря запутался о гирю ногой и упал в мокрый февральский снег. По-доброму, почти-что в шутку выругался.

В почтовом ящике лежало письмо от Паучка с угрозой отключить свет и отрубить Кирьян Егоровичу канализацию, если в самое ближайшее время Кирьян Егорович не оплатит долги.

Какой этот Паучок — шустрячок! Стоило ли его спасать от насилия?

Домашние тараканы в доме Кирьяна Егоровича ночью крепко спят. И, кажется, собирают чемоданы. Ну не нравятся им ГМФ-продукты!

Электричество с водой и канализацией им в такой ситуации вообще пофигу!

Место их медленно, но верно заменяют клопы. Эти твари ближе к человеку, чем даже собаки: кровь-то пока ещё не ГМФ. Они даже надеются через Кирьяна Егоровича попасть в человеческую литературу.

***

P/S

Ровно через три года, день в день с описанными поминками, в доме номер «Опять двойка — Семь лепестков» рухнула голубиная башенка спректированная архитектором-евреем Нерабиновичем.

По счастливой случайности никого не придавило.

Новый мэр чисто для симметрии снёс вторую башню.

Разбогатеет страна — приладят новые, из железа. Кирьян Егорович, похоже, этого момента уже не дождётся. Но намёк этот навсегда останется в веках. Это его лучший вклад в архитектуру.

CODA

Примечания

1

Фендрик — прапорщик. Чин ХII-ХIV класса в пехоте (1722 год).