Три рэкетира

Ярослав Зуев, 2002

Вниманию читателей предлагается книга автора, буквально ворвавшегося на передовые позиции остросюжетного жанра. Книга, мгновенно завоевавшая любовь поклонников русскоязычного детектива в США, Израиле, Германии. Самородный шедевр остросюжетной литературы. Основой искрометного увлекательнейшего романа послужили «Три мушкетера» А.Дюма. Вот только лихая фантазия автора перенесла начало действия романа из Франции XVII века в столицу Украины 1993 года. Конечно же, в книге есть перестрелки и погони, захватывающие приключения и романтическая любовь. И в то же время это рассказ о нашей жизни, напоминающий, что живем в нелегкое, но интересное время. Молодой паренек, Андрей Бандура приезжает в столицу из глухого села, чтобы разыскать однополчанина отца, ставшего большим человеком. Однако сразу попадает в такой переплет, что впору волком выть. Перешел дорогу всесильному олигарху, провел ночь с женой криминального авторитета, от одного имени которого у всех поджилки трясутся. А на закуску, еще спутал карты полковнику милиции, сорвав тщательно спланированную операцию. Правда, приобрел и друзей, в лице… бригады рэкетиров. Что же ожидает Андрея и его новых товарищей: Атасова, Протасова и Армейца в безжалостном мегаполисе? А ждут их самые невероятные приключения. Лихие погони и кровавые разборки, самоотверженная верность и черное вероломство. Книга, завоевавшая признание за рубежом, впервые публикуется на родине автора.

Глава 3

САУНА ГОСПОДИНА БОНАСЮКА

Валерий Протасов уверенно прокладывал путь в потоке машин, выбирающихся под вечер из города. Нужно признать, что лавировал он с ловкостью носорога, оказавшегося в антикварной лавке. Ежеминутно сигналил, жал на педали, а баранку крутил с такой силой, что оставалось только удивляться, каким образом она еще держится на рулевой колонке. У Андрея, удобно устроившегося рядом с Армейцем на заднем сидении джипа, могучая спина Протасова, качавшаяся в такт перебирающим руль рукам, вызвала забавную ассоциацию, и он весело разулыбался. Андрею представился слесарь-садист, засевший вечером в бойлерной многоэтажного дома, ожесточенно вращающий вентилем подачи горячей воды и получающий утонченное удовольствие от душераздирающих воплей, доносящихся из ванных комнат.

Движение на Воровского парализовала пробка. Протасов свернул налево, проскочил какими-то узенькими улочками и вырулил на бульвар Шевченко. Но и там они попали в затор. Где-то впереди произошла авария.

— Шило, типа, на мыло, — мрачно констатировал Атасов.

— Нагребли, блин, тачек… Накупили, в натуре, прав, — рычал Протасов. — Ксивы купил, а мозги не успел. А, Эдик?

Наконец «Ниссан-патрол» миновал стремнину бульвара и вырвался на простор Брест-Литовского проспекта, переименованного при Щербицком в проспект Победы. Внимание Андрея тут же привлекло снабженное внушительным куполом и колоннадой здание цирка справа, на что Протасов, уловивший этот интерес в зеркале заднего вида, радостно брякнул:

— Не грусти, брателло, свожу тебя как-нибудь на клоунов…

Армеец меланхолично заметил, что клоунов, особенно в последнее время, хватает и на улицах города.

Рот Протасова практически не закрывался с тех пор, как они вчетвером уселись в машину и покинули двор особняка. Едва только Олег Правилов со своими неограниченными возможностями «огорчить — хуже некуда» остался позади, Валерий воспрял духом. Узнав от Атасова, что они едут в сауну, Протасов сразу повеселел и незамедлительно предложил заложить крюк в сторону Большой окружной дороги.

— Хоть пару девчонок с собой возьмем, в натуре, а то в саунах такие расценки — долбануться, блин, головой…

Атасов молча отказал, и Протасов сосредоточился на дороге, время от времени оживленно комментируя умственные способности других водителей, а также всевозможные способы, благодаря которым те появились на свет.

Армеец покатывался со смеху, Бандура радостно поддакивал, пребывая на седьмом небе после того, как Правилов, дружески хлопнув его по плечу, передал на попечение Атасову:

— Вот что, Андрей, — сказал Правилов голосом отца-командира. — Отдохнешь с ребятами в выходные. Я приказал, чтобы устроили тебя нормально, — тут Правилов почти не лукавил, ведь слово «нормально» можно трактовать по-разному. — На неделе посмотрим, что можно сделать…

Так что паренек сидел, чувствуя себя Золушкой, встретившей на многотрудном и тернистом пути сказочного волшебника-Филантропа.

Они как раз проносились мимо танка, застывшего на бетонном постаменте, когда Атасов, единственный сохранявший мрачное молчание, махнул Протасову:

— Давай, типа, направо…

Протасов крутанул рулем, после чего джип, срезав две полосы и вызвав замешательство на дороге, влетел в узкую улицу. При повороте Атасов повалился на плечо Протасову, чем вызвал у того восторженное ржание:

— Ну, ты, Атасов, чего? «Мурзилок» по видюшнику насмотрелся?

Они миновали несколько кварталов. Дома вокруг были по преимуществу пятиэтажками. Наконец Протасов резко нажал на тормоза. Джип понесло юзом, развернуло на асфальте, и он замер возле двухэтажного дома, почти полностью скрытого цветущими деревьями.

— Нормально все. Приехали, в натуре, — радостно сообщил Протасов.

— Ну, т-ты и ду-дурак, — слабым голосом отозвался Армеец.

Андрей прикинул в уме, на какой срок лишил бы его прав отец, вздумай он хоть разок обойтись таким образом с тормозными колодками их желтой «тройки». Вспомнив отцовскую машину, Андрей невесело вздохнул.

Они зашагали мощеной кирпичом дорожкой, пока не очутились под обшитой сосновой вагонкой дверью. Протасов вытащил из кармана руку, напоминающую садовые грабли, и надавил кнопку звонка.

— Бонасюк, барыга неумный, давай открывай!..

* * *

Сергей Украинский положил телефонную трубку, откинулся в высоком кресле, заложил руки за голову и потянулся всем телом. В спине что-то предательски хрустнуло. Украинский неодобрительно хмыкнул и скосил глаза в сторону своего «Панасоника». Жидкокристаллический дисплей таймера замер на цифре 45.

— М-да, — сказал себе Украинский, — м-да. Такие переговоры вести — это тебе не ушами трясти… Распинался сорок пять минут перед этой козой, будто она твоя первая учительница, а ты — ее главный любимчик. Ну-ну…

Он действительно вложился в пределы школьного урока, сжато обрисовав Миле Сергеевне ту «хренову гору» работы, что была проделана им за истекшие сутки. А перелопачено было немало. Подчиненные полковника, трудясь в поте лица, опечатали десяток складов, вывернули наизнанку приблизительно такое же количество офисов, наворотили целые терриконы бумаги и даже задержали кое-кого до выяснения, так сказать. Теперь, используя кипы документов, изъятых в сейфах «Антарктики», Украинский готовился к следующему этапу операции. Предстояло, в сущности, всего ничего — последовательно выявлять структуры, еще только вчера приносившие доходы Виктору Ледовому, и методично забивать в них гвозди 120-го размера.

Что сезон охоты объявлен, с ним же самим в роли главного загонщика, Украинский понимал очень хорошо. Что в качестве дичи выступает, на сей раз не зайчик-побегайчик, а матерый и зловредный кабан со связями, сознавал еще лучше.

Сергей Михайлович отдавал себе отчет и в том, что как только кабан почует охотников (скорее всего — уже почуял), то уж точно не обрадуется. А разъяренный кабан — это такое паскудное дело…

— Это неприятности. Ба-альшие неприятности.

Назойливая мысль о том, что Виктор Ледовой при неблагоприятном (для Украинского) обороте дела в состоянии проглотить, не разжевывая особо «и вкуса, скотина, нераспробует», дюжину милицейских полковников, не давала покоя Украинскому еще по дороге из Крыма. Мощь свою Виктор Ледовой черпал из источников на такой высоте, куда Сергей Михайлович и заглядываться-то опасался, чтобы не вывихнуть ненароком шею.

В сложившихся обстоятельствах Украинский предпочел бы переговорить с самим Артемом Поришайло, который, собственно, и навел ведомство полковника на Виктора Ледового, как ракету на цель. Только вот Поришайло упорно предпочитал оставаться в тени, предоставив Сергею Михайловичу возможность отчитываться перед восхитительной Милой Клариковой. Полковнику это нравилось, как кошке поводок, но поделать ничего не мог, — его зависимость от Поришайло была чересчур велика.

— Сергей Михайлович? — голосок Милы — сама любезность, хоть бери и к ране прикладывай. — А вы не забыли о личной просьбе Артема Павловича?

Он не забыл и об этом. Как же, забудешь, как и о прогрессирующем флюсе во рту. Речь шла о депутате, которому покровительствовал лично Поришайло. Депутат прибыл в Киев из далекого шахтерского края, защищать народные интересы. И даже защищал одно время, пока чрезмерные увлечения иностранными автомобилями, доступными женщинами и прочими атрибутами из жизни новоиспеченного отечественного политического «бомонда» не сыграли с ним злую шутку. Народный избранник стал жертвой шантажиста, свившего гнездо разврата в коммерческой сауне на Сырце. Сауна оказалась оборудованной первоклассной системой звуко — и видеозаписи. Там депутат и вляпался по самое, что называется, не могу. Пытаясь освободиться от стресса, полученного на очередном пленарном заседании, съездил вечерком в баньку и влип, как кур во щи. Гнусный шантажист требовал денег, обещая, в противном случае, обнародовать кое-какие сцены трепетного общения депутата с двумя обворожительными девушками. Причем оставалось неясным — члены ли эти девицы избирательного штаба депутата, или нет?

Как бы там ни было, депутат пожаловался Поришайло. Артем Павлович незамедлительно и с восхитительной легкостью повесил и эту проблему на шею Сергею Украинскому.

— Я не забыл, Мила Сергеевна.

— Тогда у меня все, желаю удачи, Сергей Михайлович.

Полковник Украинский встал из-за стола, прошелся по кабинету и снова потянулся, разминая затекшие мышцы. Пересек комнату и остановился у окна. Город утопал в зелени.

— Как оно быстро всегда, раз — и все зеленое, — пробормотал Сергей Михайлович. Постоял у открытой фрамуги, вдыхая свежий воздух, наблюдая картину города, купающегося в лучах великолепного заката, ни на чем не сосредотачивая взгляд и чувствуя, как благодаря теплым краскам вечера отдыхают натруженные глаза. Усталость, накопившаяся в нем за последние месяцы, давила каждую клеточку тела многотонным грузом, но он понимал — отдыхать пока рановато.

— Помру я скоро, — сказал полковник в пустоту кабинета. Потом двинулся к столу, опустился в кресло и, толкнув пальцем клавишу спикерфона, принялся набирать номер.

— Володя?

— Здравия желаю, Сергей Михайлович.

— Ну, что там у тебя?

— Не беспокойтесь, Сергей Михайлович, ребята уже едут…

Так и должно было быть, но Украинский полагал, что лучше «перебдеть, чем недобдеть».

— Нехай они этого Бонасюка разнесут к херам! — с неожиданной злобой зарычал полковник.

— Будет сделано.

— И чтоб вытрясли все. Понял? Все!

— Ясно, Сергей Михайлович.

— По результатам доложишь.

Украинский направился к вешалке, надеясь, что с работой на сегодня покончено и он, наконец, с чистой совестью может покинуть управление.

* * *

Звонок за обшитой вагонкой бронедверью разливался соловьиными трелями. Затем в глубине первого этажа затрещал дисковый телефон. Дом настороженно молчал. Если в нем и теплилась жизнь, то она умело маскировалась.

Бандура искоса поглядывал на Протасова, трезвонившего в дверь с восхитительным упорством, и взвешивал в уме возможные варианты дальнейшего развития событий. Андрей предполагал, что либо здоровяку рано или поздно надоест торчать в позе салютующего кирпичной стене гитлеровца и он оставит звонок в покое, либо искусственный соловей умолкнет навеки, сраженный замыканием в обмотках. А может, хозяева дома выйдут из состояния летаргии. Грозные желваки, игравшие широкими скулами Протасова, пророчили, что пробуждение будет ужасным.

«Я бы уже не открывал», — с содроганием подумал Андрей.

— Мо-может, нет никого в таможне? — подал голос Армеец.

— Ага, в банный день… — Протасов мечтательно оглядел фасад. — Я вот сейчас возьму в джипиле своего винтаря да как вдолбеню, конкретно, по окнам…

Не успел Протасов захлопнуть рот — надо сказать, обещание «конкретно вдолбенить по окнам» было произнесено исключительно убедительно, убедительность вообще сквозила у Валеры во всем, — как из-за двери донеслось очень осторожное шерудение. Будто там завелась мышь.

— Бонасюк, твою мать! Давай открывай! — выплюнул в дверь Протасов.

Послышался звук отодвигаемых засовов. Дверь, пугливо дрогнув, приоткрылась где-то на треть.

Весь вид возникшего на пороге низкорослого толстяка лучше всяких слов свидетельствовал: холестерин — зло. Андрею пришло в голову, что толстяку сам Бог велел зашибать огромные деньги, снимаясь в антирекламе заварных пирожных, корзинок с масляным кремом и прочих вкусных, но неполезных кондитерских изысков. Для Общества защиты потребителей, например.

«Да ты, Толстый, без балды, талант в землю зарываешь».

Судя по обильно сдобренным сединой некогда черным волосам и впечатляющим мешкам под глазами, толстяку было лет сорок пять, если не больше.

— Ты чего, Бонасюк? Ты что, спал?! Спал, да?! — Протасов шагнул в дверь, вдавив Бонасюка вовнутрь.

— Да я просто поистине…

— Перекрываешься, да? — напустился на него Протасов. — Забурел, да? В лес, конкретно, захотел?

— Да я по-честному… — глаза Бонасюка выражали уныние. Правда, заметить это было довольно сложно. Его зрачки постоянно находились в хаотическом броуновском движении, отчего встретиться с толстяком взглядом, — еще та была задачка.

— Да ладно, Бонасюк. Нормально все… — успокоил Армеец.

Бандура двинулся за Протасовым и вскоре очутился в холле, обставленном прекрасной мягкой мебелью. Посередине комнаты в чаше, с большим искусством выложенной камнями, о названии которых Бандура мог только догадываться, журчал прелестный фонтан. Внутри чаши, сверкая капельками студеной воды на кожуре, лениво плавали яблоки. За приоткрытой двустворчатой дверью Андрей с изумлением обнаружил широкую бирюзовую гладь нехилого плавательного бассейна.

Армеец направился к фонтану и, после некоторого колебания, извлек из воды яблоко. Атасов открыл холодильник и потянул с полки первую попавшуюся под руку бутылку. Бандура же неловко топтался в углу, он хотел произвести хорошее впечатление на такого важного человека, каким, по его мнению, мог быть владелец частной сауны.

Протасов плюхнулся на кожаный диван. Диван откликнулся отчаянно-протестующим скрипом. Бонасюк вошел в холл последним, качая головой, будто китайский болванчик.

— Я думал сегодня, поистине…

— Давай, Бонасюк, кочегарь все эти вещи, чтоб все путем, — Протасов нашарил пульт, включил телевизор, висящий под потолком, и внезапно рявкнул на замешкавшегося было Бонасюка, — мухой, давай!

Все три подбородка достойного владельца сауны затряслись от праведного возмущения, но он благоразумно смолчал. Противно шаркая ножками, Бонасюк отправился вглубь помещения. По дороге он продолжал вращать своими неуловимыми зрачками.

* * *

В поле зрения группировки Олега Правилова частное заведение Василия Васильевича Бонасюка угодило совершенно случайно около двух месяцев назад. Началось все вот с чего.

В конце февраля, прошлепав сапогами по серо-черным остовам сугробов, в сауну вломилось с полдюжины наглых и крикливых малолеток. На календаре значилась зима, но стояла оттепель, снег со льдом таяли, на улицах была невообразимая грязища. Такая, перед которой бессильны любые коврики, устилаемые при входе в помещение. Бонасюк даже скрипя сердце, согласился доплачивать какие-то гроши постоянно роптавшей бабушке-уборщице.

Так вот, малолетки шныряли по сауне, а грязь с их ботинок стекала на шикарные ковры, влетевшие Бонасюку в копеечку. По сорок американских долларов за один квадратный метр, и все — из собственного кармана.

В сущности, малолетки могли бы и не открывать ртов, Бонасюку и без слов все стало ясно. Однако Василий Васильевич, вынужден был выслушать, что он голимый барыга, впершийся без спроса на чужую территорию. Что он еще и мудила, которыйконкретно попал. Из всего вышеперечисленного следовал однозначный вывод о том, что — он, конь, бабло должен, а размер штрафа — пять кусков зелени.

— А будешь, падло, тявкать, поставим на счетчик, пожалеешь, что на свет появился. А побежишь в мусарню — тут тебе и конец. И при чем все это — без базара.

Бонасюк выслушал молча, для виду покивал головой и абсолютно со всем согласился, а его зрачки бегали из стороны в сторону вдвое быстрее обычного. Чувством самосохранения Господь его не обидел. Оставшись в одиночестве, он кинулся по изуродованному ковру к телефону и вопреки дрожащим пальцам, довольно оперативно дозвонился своей жене Кристине.

— Кристичка, золотце, я поистине очень сцю… — выдохнул Вася в трубку.

Жена Василия Васильевича была стройной эффектной шатенкой, обладательницей потрясающей груди и чарующих зеленых глаз, выше мужа на две головы и моложе лет на пятнадцать.

Кроме того, Кристина была деловой женщиной со связями, идущими так высоко, что Бонасюк и знать не хотел. Именно Кристина предложила инвестировать в строительство коммерческой сауны стартовый капитал, образовавшийся, когда большой дом родителей Бонасюка в Лесной Буче пошел с молотка. Лишь благодаря жене Василий Васильевич, прозябавший в начале девяностых на одной из кафедр Горного факультета КПИ, занялся новым для себя делом по оказанию бытовых услуг населению. Он вообще-то не хотел, он упирался, как мог, но: «…кандидатскуюсвою можешь в задницу запихнуть, Вася. Если ты и дальше собираешься наживать геморрой в институте, пуская слюни на студенток, я найду себе другого партнера».

Бонасюк любил жену. Кроме того, он хотя бы иногда смотрел в зеркало и даже находил в себе мужество трезво оценивать увиденное. Он испугался. И решился.

— Василечек, а что за люди приходили? — звонок застал Кристину в косметическом салоне, нежащейся в лучах ультрафиолета. Она совсем не испугалась. Время было такое тревожное, что стоило только удивляться, как вообще удалось проработать больше года, ни разу не попав в поле зрения бандитов.

— Малолетки, Кристичка, но злющие… Поистине думал — конец мне, — в голосе Василия Васильевича появились плаксивые нотки, — что-то мне плохо, по-честному, пойду-ка я домой…

— Успокойся, Вася. Сейчас приедут люди, они разберутся… — и, почувствовав, что прозвучало резковато, добавила: — Запри дверь и подожди их, Василек. — Кристина отложила мобилку, изящно откинулась в кресле, отчего ее грудь повернулась к потолку, подобно двуглавой горной вершине, и сказала подруге, загорающей под соседней лампой:

— Анечка, солнышко, а мне нужна твоя помощь…

Василий Васильевич все еще вздрагивал рыхлым телом, когда, пригнув голову, чтобы не зацепить дверной косяк, порог сауны впервые перешагнул Протасов. На его могучей шее — «это нешея, это поистине ствол какого-то дуба», болталась толстенная золотая цепь. Цепь искрилась отблесками растровых светильников, вмонтированных в холле повсюду. Великан добродушно улыбался, но отнюдь не выглядел добряком.

«Я по-честному на его улыбочку не куплюсь», — решил Бонасюк.

— Здоров мужик. Ну и где тут твои хулиганы?

Василий Васильевич сразу почувствовал, что хулиганов он больше не увидит.

В джипе, оставленном на подъездной дорожке, ожидали Атасов и Армеец. Для подстраховки, так сказать.

— Со-сопляки, с-старик, сопляками, конечно, а шило в легкое за-засунут — у-удивиться не успеешь, — Армеец поправил лямку висевшего подмышкой пистолета-пулемета «Узи», калибра девять миллиметров.

Вскоре состоялась стрелка, в ходе которой малолетки на собственной шкуре убедились, что противостоять с бейсбольными битами автоматическому оружию — это не прошвырнуться в парке.

Затем Протасов, весело хлопнув Бонасюка по спине, отчего тот пробежал вперед не менее пяти шагов, добродушно заржал:

— Вот и все, а ты боялась, даже юбка не помялась!

Бонасюк покрылся красными пятнами.

— Значит так, — продолжал громогласно Протасов, — ежели какой скот наедет…

— Валера, п-проверить сначала бы надо, — перебил Армеец, имея в виду, что они практически ничего не знали ни о самом Бонасюке, ни о его заведении. Мало ли, какой бизнес может крутиться под вывеской невинной баньки. У Бонасюка, например, имелось несколько вмонтированных в стены высококлассных видеокамер. Техника не простаивала, давно отбив затраты на приобретение. Бонасюк, естественно, распространяться об этом не спешил.

— Да ты гонишь, Эдик. Будешь абонементы в своей долбаной библиотеке проверять. — Он снова повернулся к Бонасюку.

— Короче, слушай сюда, Васек. Ежели какой скот наедет, — ты, блин, работаешь под Правиловым. Усек? Правилов — твоя крыша, — врубаешься? Кто не вкурит — звони на мобилу, забиваем стрелу и кылдык. Ты понял, да?

— Спасибо, ребята, — Бонасюк смущенно шаркал ножкой, — поистине помогли, — и все ждал, когда же эти головорезы сядут в свой джип и упрутся куда подальше.

— Ну ни хрена себе, спасибо!? — Протасов еще больше развеселился, — ну ты, блин, даешь, конкретно…

— Пятьсот баксов, типа, в месяц, не дорого будет для тебя? — Атасов придвинулся с другой стороны и смотрел испытующе, — за защиту, типа…

Бонасюк пустился в путаные и пространные рассказы о притеснениях со стороны санэпидемстанции и пожарных, намекая, что он еще толком и на ноги-то подняться не успел.

— Финансы, поистине, поют романсы…

Атасов и Протасов переглядывались недоверчиво, такие байки им доводилось слышать не раз. С другой стороны, они прибыли по прямому распоряжению Олега Правилова «помочь хорошему человеку». Насколько хорошему и, главное, — близкому — Правилов уточнить не удосужился. Выход подсказал Армеец, говоривший редко, но метко, и они отбыли, получив неограниченный кредит париться, когда заблагорассудится.

— Пока харя не треснет, — метко подытожил Протасов.

* * *

Они и не злоупотребляли открывшимися возможностями, когда, прихватив с собой Бандуру, прибыли в «шаровую» сауну всего в десятый раз.

— Так твой батя, типа, служил в Афгане с Правиловым? — Атасов возлежал на осиновой лавке парилки с непринужденностью, свойственной древнеримским патрициям. — А в каком, типа, году?

Алкоголь, пожирающий Атасова изнутри, подобно термитам, подтачивающим великолепный дуб, еще никак не сказался на его теле: Атасов был сложен, как Аполлон.

— Да я тогда сосем малым был, — Андрей пожал плечами. Он еле ворочал языком от невыносимой жары, царившей в парилке, и с ужасом погладывал на Атасова. Пока Бонасюк растапливал баньку, Атасов в одиночку расправился с целой бутылкой джина. Андрей ожидал, что джин вот-вот закипит в атасовской голове, но ничего подобного не было и в помине.

— А в каких войсках твой батя служил? — взгляд Атасова оставался пытливым, глаза — абсолютно трезвыми. Видимо, алкоголь оказывал на его мозги примерно такое же воздействие, какое обыкновенно оказывает чашка крепкого черного кофе. Невероятно, но факт.

— Да в пехоте, кажется, — Андрей задумался. В ящиках старой румынской стенки, которую он помнил с детства, присутствовали в качестве главных приобретений, сделанных отцом в армии, самые разнообразные армейские значки. Парашюты, звездочки, скрещенные стволы орудий и даже танки. Танками Андрей пробовал играть в детстве, хотя здорово мешали торчавшие из них хвостики, предназначенные, судя по всему, для навинчивания гаек.

— Или в десанте…

— Вот Атасов был майором, — Протасов явно скучал. — А, Атасов? Ходил бы в генеральских лампасах, в натуре, если б бухал поменьше?..

— Ва-валерка, например, два года протоптался на ку-кухне, — Армеец потянулся на лежаке, — видишь, Андрюша, какую мо-морду наел. Как привык ч-челюстями двигать, так до сих пор не может о-остановиться.

— Дебилы вы все, — лицо Протасова потускнело. — Нет, в натуре, Атасов, какого хрена ты приклепался к пацану со своим долбаным Афганом? — Протасов шумно вздохнул, очевидно раздумывая, продолжать или не стоит. — Вот был у меня дружок… Толковый пацан, грамотный. В институт поступил. Реально. Без блата. А потом — Афган. Ну, нормально все, два года в десантуре, медали там и все дела. После дембеля проходил дома пару месяцев, как контуженый. Мать все ждала — в институт восстановится… А он… Походил, говорю, — Протасов перевел дыхание, — походил, и пошел с веревкой в ванную. Вот… Матушка его теперь бутылки собирает… — лицо Протасова стало каменным. — Говорят, в переходе с сигаретами стояла, так козлы какие-то прогнали. Я вот раскручусь немного, подъеду, в натуре, и всех этих козодоев завалю. — Протасов обернулся к Армейцу, — Чуешь, Эдик? Я ж ему говорил про девчонок, а? — он с укоризной поглядел на Атасова, — так он, в натуре: типа, не в этот раз…

— Купи себе, типа, надувную…

— Ты моя резиновая женщина, — Протасов снова развеселился.

— Слышишь, Андрюша, — Армеец доброжелательно взглянул на Бандуру, — как самый мо-молодой, сгоняй в холодильник за пи-пивком.

Андрей встал, провожаемый словами Протасова:

— Ого, блин, нормально. Уже и дедовщина пошла.

* * *

Некогда ухоженная серая «Победа», ГАЗ-20, о которой отец американского автомобилестроения Генри Форд, если, конечно, верить расхожему при Советах анекдоту, сказал, что «это уже не трактор, но пока и не автомобиль», притормозила у светофора на Сырце.

Старушка стала дожидаться зеленой стрелки, а проносящиеся мимо машины обтекали ее, как вода замшелый валун. Багровый закат играл на остатках хрома некогда зеркальной облицовки, массивный кузов во многих местах тронула ржавчина. Но реликты потому и становятся реликтами, что не сдают позиций без боя. Согласно затертой поговорке, танки никогда не моют. Это не так. На самом деле танки драют, да еще как. Гораздо ближе к истине то, что танкам почти не страшна коррозия. А «Победа» со своим двухмиллиметровым корпусом, если и не танк, то нечто весьма похожее.

В былые времена, лет тридцать или сорок назад, «Победой» вполне бы мог владеть, — да что там мог, наверняка владел — некий бодрый дедуган в бежевой кепке и такого же цвета рубахе с короткими рукавами и накладными карманами по бедрам. В одной из тех рубах, что носились непременно навыпуск несколькими поколениями дедуганов, начиная с хрущевской «Оттепели» и по зарю «Перестройки» включительно. Когда вымерли, как динозавры от похолодания. К сказанному остается добавить, что безымянный дедуган мог быть кем угодно — отставником, видавшим фронт не на картинках, вышедшим на пенсию режиссером, а то и начальником средней руки, слетевшим с поста при Хрущеве, достаточно стремительно для того, чтобы не успеть сменить честно выстраданную «Победу» на более престижную «Волгу».

Только вот на дворе была весна 93-го, так что салон «Победы» занимали совершенно иные люди.

— Леха, мудак, убери обрез, пока мусора не попалили, — водитель «Победы» — молодой парень в протертом черном свитере на голое тело и засаленных донельзя джинсах, яростно махнул кулаком под самым носом соседа: — связался, блин, с клоунами…

— Не гони, козел, — ощерился с пассажирского сиденья Леха, — где ты ментов срисовал? Обкололся с утра, недоносок?

Оба говорили отрывистыми фразами, характерными для наркоманов под дозой, и были взвинчены до предела.

— Заткните хавалы, вы оба, уроды гребаные! — заорал поразительно чистым тенором третий пассажир «Победы». Он занимал заднее сиденье и голос имел, что надо. Случись карте лечь по-другому, — голосовые связки обеспечили бы ему место вокалиста в оперном театре не из последних. Случись только лечь… Но у жизни причудливое чувство юмора. Фортуна повернулась к нему спиной. Теперь он кололся, когда башли позволяли, нюхал клей, сидя на мели, и кантовался с этими отморозками, которые под кайфом друзья, а как заломает — так и зарежут за дозу.

Четвертый пассажир «Победы» в диспуте не участвовал. Это был здоровенный лысый детина с трехдневной щетиной на круглом лице дебила, и все ему было по бую. Лысый ритмично двигал верхней частью туловища: вперед-назад, вперед-назад, вперед-назад. Как меломан, увлекшийся забойным роком в наушниках. Правда, ни наушников, ни плейера, у Лысого не было.

— Я тебе сейчас самому рот членом заткну, — взвился сидящий за рулем обладатель черного свитера.

— Зеленый, поехали, мудак! — выкрикнул с правого сиденья Леха, не упускавший светофор из виду.

Сзади раздался протяжный автомобильный гудок. За первым вскоре последовал второй.

— Спешишь, сука?! — Черный Свитер рванул из джинсов видавший виды наган и дернулся к двери, но Леха вцепился ему в плечо и яростно зашипел:

— Совсем охренел? В натуре хочешь, чтоб менты замели?

Черный Свитер сбросил Лехину руку с плеча и воткнул первую передачу. «Победа» тяжело тронулась с места и свернула на улицу Гонты. Сигналившая им на светофоре раздолбаная серая «девятка», надрываясь полуторалитровым мотором, обошла «Победу» слева и далеко вырвалась вперед. Водитель «девятки» еще раз возмущенно посигналил, просто не догадываясь, какая чаша его миновала.

— Давит, козел, давит, а оно — не давится, — прокомментировал Леха.

— Вот гнида, надо было его завалить, — сказал Черный Свитер, однако чувствовалось, что он почти успокоился. Даже сунул наган на прежнее место в джинсах.

— Ты себе яйца когда-то отстрелишь, однозначно тебе говорю, — Леха доброжелательно взглянул на соседа.

Метров через шестьсот, в районе поросших бурьяном шпал Детской железной дороги, «Победа» снова затормозила. Черный Свитер собрался повернуть налево, Леха горячо возражал. У Тенора было свое мнение. Вспыхнувший спор едва не завершился смертоубийством.

Прошло еще минут двадцать, пока Леха, вслух отсчитывавший номера домов, с нервным смешком бросил:

— Стой, слышь, вот оно…

Двухэтажный дом, перед которым они оказались, скрывался в густой листве по самую черепичную крышу. Деревья праздновали весну, но экипажу «Победы» было не до буйства природы. Поперек подъездной дорожки, выложенной желтым кирпичом, мирно дремал бутылочного цвета джип. Огонек сигнализации с плавающим кодом, словно обезумевший светлячок, метался внутри салона, озаряя тонированные стекла тревожными рубиновыми сполохами. Этот нервный огонек почему-то сразу вывел Леху из равновесия.

— Козлина зажиревший!..

— Замажь хлебало, — Черный Свитер потушил фары. «Победа» замерла в пяти метрах от джипа. — Владимир Петрович сказал, слышите, всех на хрен умочить. А с жирного еще вытрясти кассеты.

— А деньги у него есть? — Тенор жадно мусолил в руках ТТ с полностью затертыми номерами.

— Да есть, есть. Задолбал!

— Не командуй!

— Прихлопни плевалку, сука!

Леха, не сводивший глаз с суетливых огоньков сигнализации, и уже жгуче их возненавидев, спросил хрипло:

— Всех, значит, велел замочить? А чей это джип? Жирного? Твой Вова ответит за базар, если там кодла сидит со стволами? — Леха повел дулом обреза в направлении обшитой вагонкой двери. Как в воду глядел. Черный Свитер вытащил на свободу наган, отстрелить из которого мошонку ему была не судьба:

— Да ты гонишь. Какая кодла?! Крутарь прикатил шлюху трахать.

Тенор нервно захихикал. У него давно не было женщины, и это его удручало.

— Эй, коматозник, — Черный Свитер наклонился к Лысому, — вставай, твою мать, отморозок. Приехали.

Они посыпались из «Победы», готовые буквально на все.

Леха передернул затвор обреза. На погрузившейся в сон улице металл лязгнул оглушительней выстрела. Черный Свитер и Тенор уже подходили к двери, когда отставший на пару шагов Леха все-таки не удержался и изо всех сил пнул передний бампер внедорожника. В следующую секунду фары машины вспыхнули, тишину вечера разорвал пронзительный вой сигнализации.

* * *

Удержать восемь покрытых изморозью ледяных банок пива в руках, в то же время, не позволив им коснуться раскаленного голого живота, — задачка не для слабонервных. Андрей миновал холл, балансируя на грани фола, и споткнулся при входе в бассейн. Падая, разжал руки. Банки посыпались на кафельный пол с грохотом артиллерийских снарядов.

«Вот ведь знал, идиот, чем кончится, опустошая чертов холодильник. Знал. А все равно греб».

Андрей нагнулся за ближайшей жестянкой и, не долго думая, откупорил. Банка рассерженно зашипела.

«Отчего, спрашивается, звук открываемой пивной банки так радует слух»?

«От того, что рождает ощущение исключительно комфортного времяпрепровождения, лапоть».

Первая встреча с упакованными в банки напитками — «Колой», «Фантой» и, конечно же, пивом состоялась у Андрея в Венгрии. В те славные времена большая часть советского народа, та, что к закрытым партийным распределителям никакого касательства не имела, подобную роскошь могла увидеть разве что с экранов кинотеатров. Или на страницах детективов Джеймса Хедли Чейза. На пасеке в Дубечках о баночном пиве, по понятным причинам, довелось надолго забыть.

Первый глоток показался обжигающим. Ледяное пиво, сковав стужей гортань, покатилось вниз по пищеводу, и Андрей замер, наслаждаясь каждым сантиметром этого многотрудного пути.

«Ух, и хорошо, мать вашу».

Когда пиво достигло дна, то есть желудка, Андрей удовлетворенно крякнул, глубоко вздохнул и, совершенно неожиданно для себя вспомнил друга юности Игоря Войтенко. Игорь, в свое время, смеха ради, составил целый список всевозможных житейских радостей. В том перечне ледяное пиво в жару занимало почетное место между горячим кофе с мороза и водкой, когда душа просит. Впрочем, свободный сортир, в случае приступа диареи, в рейтинге Войтенко котировался много выше, с чем Бандура не спорил тогда и с чем не стал бы спорить сейчас.

«Ни в коем разе…»

Из глубины подсобных помещений тихонько выплыл Бонасюк. Искоса взглянул на банки, разлетевшиеся по всему полу, с тоской думая о возможных повреждениях, полученных дорогущей испанской плиткой. Тяжело вздыхая и вибрируя всеми тремя подбородками, хозяин сауны проследовал мимо Андрея и исчез в прихожей.

Бандура смущенно развел руками, мол, виноват, хотел как лучше, вышло известно как, залпом добил свою банку и принялся за сбор оставшихся семи. Он тянулся за последней, закатившейся под дверь душевой кабины, когда во дворе истошно завопила сигнализация.

«Это же Валеркин джип!» — успел сообразить Андрей.

* * *

— Эдик, блин. Пожалел бы ты своих престарелых родителей, а? — Протасов сокрушенно потряс головой, — лучше сын-дебил, чем вообще никакого. Если тебе и не дала вчера какая девчонка, это ж, в натуре, не повод, чтобы уходить из жизни, обожравшись ледяным пивом в парилке, — лицо Протасова выражало неподдельную грусть, — Атасов, ты хоть ему скажи. Красиво, конечно, блин, придумал, от пневмонии скопытаться, сразу видать, грамотный черт.

Армеец криво улыбнулся:

— Я пиво для те-тебя заказал, Валерка.

— Со мной не выгорит ни хрена, — Протасов постучал по голове. — У меня ж тетка в аптеке тусуется, у ней антибиотиков — завались…

— Саня, — Армеец повернулся к Атасову, нетерпеливо махнув Протасову, чтобы заткнулся наконец, — Саня, я полагаю, д-дружище, что тебе самое время рассказать, что это за па-парень? — Армеец кивнул в сторону прихожей, — и какого че-черта мы с ним носимся, будто он сын Сары Коннор, а мы — трое г-гребаных терминаторов? Он что — грех молодости Олега Петровича?

— Вот что, — Атасов склонился к друзьям. Их лица, покрытые каплями пота, багровые в отблесках раскочегаренной каменки, наводили на мысли о сталеварах. Как в песне поется:

Крепче, чем жену-старушку,

Я люблю свою печушку,

И родней родного брата

Мне двенадцать тонн проката…^[6]

— Вот что, — повторил Атасов и запнулся, потому что во дворе взвыла сирена. — О, типа! Валера, кажись, твой джип потрошат…

Протасов подхватился на ноги:

— Е-мое! Точно! Это ж мой «Патруль» разрывается. Бонасюк!!! — он закашлялся. Голосовые связки в накаленной до одури атмосфере дали сбой, — Бонасюк, — свистящим щепотом. — А ну-ка, иди глянь, чего там с машиной…

— Он те-тебя у-услышит…

Протасов плюнул и шагнул к выходу. Уже с порога он бросил через плечо:

— Атасов, блин? Что за беспредел в этом долбаном городе творится? Третью за полгода магнитолу выдирают. С кишками, блин! Это в подконтрольном районе, а?! Ну, поубиваю клоунов!

Окна холла выходили на задний двор. Бассейн и парилка их вообще не имели. Василий Васильевич засеменил по коридору к двери, бурча под нос про бандитов, купающихся в сауне на дурняк.

«А ты, поистине, еще и вездеходы бандитские охраняй…» — с этими словами Бонасюк отодвинул засовы.

Лично он полагал, что виной всему ветер.

«Или машина какая проехала. Нахватали, поистине, джипов, натолкали в них сирен разных, — а то, что другой пожилой человек после таких воплей до утра глаз не сомкнет, кому из них интересно…»

* * *

В следующую секунду Бонасюк валялся на полу, обеими руками схватившись за голову. Из разбитого лба хлестала кровь, а Вась-Вась истошно орал:

— Ой, не убивайте меня, поистине, только не убивайте!!!

Четыре пары ног перескочили через его распластавшееся по ковру тело, наступив на несчастного банщика не менее пяти раз.

Суки, всем стоять! Завалю! — крикнул Черный Свитер. Он пулей проскочил через холл, здесь было безлюдно, влетел в комнату с бассейном и врезался в опешившего Протасова. Протасов окаменел возле самой кромки воды, огромный, как Родосский колосс,^[7] и почти такой же неподвижный. Лицо Протасова выражало жесточайшее изумление, а то и панику.

— Ну, крутой, где твоя шлюха?! — завизжал из-за спины Черного Свитера Тенор. Полотенце, небрежно повязанное на бедрах, соскользнуло на испанский пол, но Валерий этого не заметил.

— Твой, сука, джип? — Леха уткнул вороные стволы обреза в волосатую грудь Протасова. — Твой, сука?

Протасов словно онемел. Его мозг, будто заезженную в музыкальном автомате пластинку, заклинило одной нехитрой мыслью:

«Е-мое. Вот это, в натуре, и попарились в баньке. Ох и попал я… Попал, попал, попал…»

— Лысый, — гаркнул Черный Свитер, — Лысый, твою мать! А ну волоки сюда жирную старую гниду.

Лысый скрылся в холле, но вскоре появился опять, волоча почти бездыханного Бонасюка. В руках Лысого Вась-Вась смотрелся неодухотворенным мешком с картошкой. Судя по быстроте, с которой тело Бонасюка скользило по кафельному полу, Лысый обладал просто неимоверной силой. Бонасюк тихо верещал, как будто в нем прикрутили звук, и закрывал голову руками.

— Что, свинья толстожопая? — нагнулся к нему Черный Свитер, — Жить хочешь? — и, не дожидаясь ответа, ударил Бонасюка в лицо. — Где кассеты с трахалками, сука?

Пока Черный Свитер проводил бесхитростный допрос Вась-Вася, в лучших традициях гестапо, Тенор проскользнул вдоль бассейна и достиг двери в парилку.

«Шлюха, где шлюха? — бухало в его голове. От нетерпения Тенор негромко повизгивал. Впереди его ожидали лишь разочарование, боль и смерть.

Вместо картины сжавшейся в дальнем углу насмерть перепуганной женщины (желательно, голой), — ох и нравилось Тенору вызывать трепет — его встретила левая нога Атасова, с невероятной силой угодившая Тенору в пах. К такому обороту событий Тенор оказался не готов.

Используя жалобно завывающего Тенора в качестве живого щита, Атасов ринулся из парилки. Черный Свитер оказался на высоте: он среагировал немедленно, выпустив по Атасову четыре пули. Все до единой легли в десятку — Тенору между лопаток, вследствие чего тот из незавидного положения живого щита перешел в совершенно безнадежное — мертвого.

Над бассейном расплылось сизое облако порохового дыма.

Леха спустил оба крючка своего двуствольного обреза. Раздался сухой треск.

«Мне крышка!» — С тоской подумал Протасов.

В животе у него настала пустота, руки и ноги отказали. Готовясь беззаботно воспарить к потолку, — «Вот, в натуре, и грохнули меня. Спасибо, хотя бы безболезненно», — он скосил глаза на свою голую грудь. — «Один хрен тю-тю». — Вместо ожидаемых, выражаясь бездушным медицинским сленгом, несовместимых с жизнью травм, — то есть черно-красной дыры с обгорелыми краями, откуда торчит крошево ребер, — Протасов обнаружил два соска под густой шерстью и мышцы, мышцы, и еще раз мышцы. Все как всегда. Протасов недоуменно раззинул рот, поднял голову и уставился в оба ствола.

— Осечка, сука! — разочарованно проговорил Леха. Это были его последние слова.

Валерий заревел, как медведь-шатун, и сжал Леху в объятиях. Леха клещем вцепился в обрез, Протасов оступился, и оба полетели в бассейн, обдав оставшихся на суше целым водопадом брызг.

Воспользовавшись столь неожиданным изменением оперативной обстановки, Бонасюк по-пластунски пополз в прихожую. Сноровка, проявленная Вась-Васем вопреки заплывшему салом телу, тянула на значок ГТО.

Армеец, выскочивший за Атасовым из парилки в чем мать родила (надо признать, костюм Адама шел Эдику не хуже прочих), метнулся к бесхозному пистолету Тенора, но тут же попал под сокрушительный удар Лысого. Армеец потерял равновесие и растянулся на полу, сильно ударившись головой о мраморный выступ бордюра.

Атасов, оттолкнув бездыханное тело несостоявшегося оперного певца, чья жизнь оборвалась столь внезапно и так нелепо, прыгнул к Черному Свитеру и одним ловким движением выбил револьвер. Наган, описав широкую дугу, нырнул в бассейн, где Протасов и Леха сцепились не на жизнь, а на смерть. Обезоруженный Черный Свитер предпринял неудачную попытку выхватить нож с выкидным лезвием, но тот застрял в предательски узком кармане. Тесные карманы — ахиллесова пята джинсов, ничего тут не поделаешь. Черный Свитер утратил драгоценные секунды и был немедленно наказан Атасовым. Не оставив противнику ни единого шанса, Атасов выдал великолепную связку из десяти сокрушительных ударов. Кулаки Атасова поражали корпус Черного Свитера с методичной точностью снарядов артиллерийской батареи, пристрелявшейся по зловредному дзоту. Свитер, дергаясь при каждом попадании, пятился к парилке, но не падал. Вопрос о том, держал ли он удар не хуже самого Кассиуса Клея,^[8] либо был просто под завязку наполнен героином, так и остался открытым.

Атасов удвоил усилия, молотя по Черному Свитеру, как по боксерской груше и, несомненно, добил бы его рано или поздно, если бы сам не подвергся внезапному нападению Лысого, успевшего покончить с Армейцем. Лысый яростно вращал тесаком, наводившим на мысли о разделочном цеху какой-то китобойной плавбазы.

* * *

Прошло не более пяти минут, как Василий Бонасюк отпер дверь. Баня превратилась в поле боя. В воздухе висел пороховой угар, слышались удары и вопли. Никем не замеченный Андрей Бандура оставался в тесноте душевой кабины. Он прижимал к груди чертовы банки с пивом и напрягал уши с жадностью хоккейного фаната, следящего за ходом матча по радио. Андрей понимал, что пора на выход, но ногиточно приклеились к полу. Наконец, он опустил пиво с нежностью матери, укачавшей грудного ребенка, и осторожно высунул нос наружу.

Первой ему бросилась в глаза исполинская фигура Протасова. Валерий орудовал в бассейне и был похож либо на разъяренного Посейдона, либо на внезапно соскочившего с катушек ватерполиста. Какое-то существо отчаянно рвалось на поверхность, а Протасов всячески препятствовал.

Перед дверью парилки в позе пораженного солнечным ударом нудиста, уткнувшись носом в мрамор, беспомощно лежал Армеец.

Чуть поодаль, разбросав конечности в разные стороны, в луже собственной крови плавал какой-то парень. Между ним и Армейцем валялся пистолет, здорово смахивающий на ТТ.

В самом углу зала Атасов, с раной на плече, отбивался от двух бандитов. Из раны текла кровь, силы Атасова были на исходе. Бандиты напирали с ожесточением голодающих, завидевших дармовой буфет. Атасов, как и легендарный крейсер «Варяг», намеревался умирать, но не сдаваться. Заметив краем глаза высунувшегося из душевой Андрея, Атасов крикнул голосом, срывающимся от ежесекундно принимаемых и возвращаемых ударов:

— Бандура… дебил… Мать твою! Что ты смотришь?! Меня же сейчас… умочат…

Андрей в два прыжка пересек зал, подхватил на ходу ТТ и с маху опустил его на голый череп Лысого. Лысый громко хрюкнул и обернулся с видом человека, которого укусила оса.

Используя пистолет в качестве кастета, Андрей нанес второй удар, попав Лысому в бровь. Лысый отшатнулся, врезавшись в плечо Черного Свитера, но даже не выронил тесак.

— Стреляй, Бандура, стреляй! — Во все легкие заорал Атасов, после чего оба бандита обратились в паническое бегство. Они бросились в разные стороны с проворством мартовских котов, застигнутых врасплох струей воды из окна.

Черный Свитер метнулся в парилку. Атасов, рыча как лев, прыгнул следом, и они скрылись за дверью.

Глянув вслед Лысому, нетвердым бегом удалявшемуся в сторону выхода, Бандура не целясь, нажал курок. Прогремел выстрел, затвор клацнул и выплюнул гильзу. Лысый вскинул руки, дернулся, сделал несколько шагов, как лунатик, и повалился в фонтан, бьющий посреди холла.

Андрей разжал пальцы, и пистолет с металлическим лязгом упал на кафельный пол. Руки Андрея дрожали.

Внезапно из парилки донесся крик, от которого волосы на голове Андрея дружно встали дыбом. Крик резко оборвался, сменившись омерзительным шипением, какое обычно издает жарящееся на сковородке сало.

Из бассейна, фыркая и отплевываясь, выбрался Протасов. Его противник остался на дне. Для того чтобы стать полноценной жертвой кораблекрушения, Лехе не доставало теперь лишь неторопливо проплывающих над ним рыбок.

В дверях парилки появился смертельно бледный Атасов:

— Эй, Бандура, иди, поможешь снять этого козла с каменки, пока, типа, со всего района бомжи на шашлыки не сбежались.

Андрей потянул носом, вспомнил покойную бабушку, частенько обжигавшую куриные тушки на газовой плите их сельской кухни в Дубечках и резко сложился пополам. Его шумно вырвало.

Из холла выглянул Бонасюк, продолжавший зажимать руками кровавую рану на голове.

Атасов скользнул взглядом по опустившемуся на колени Андрею, безнадежно махнул рукой и бросил Протасову:

— Валера, дуй, типа, сюда.

Из оцепенения Бандуру вывел Армеец. Эдик подал первые признаки жизни. Андрей, пошатываясь, поспешил к нему и помог усесться, опершись спиной о стену. Выглядел Армеец не очень.

* * *

В течение следующих двадцати минут Протасов, притащив из джипа аптечку, которой бы позавидовал и Бандура-старший, обработал и перебинтовал раны, полученные Атасовым в плечо, Армейцем в затылок и Бонасюком в лоб. Наблюдая за Валерием, действующим с профессионализмом хирурга из травмопункта, Андрей в изумлении открыл рот. Протасов добродушно ухмыльнулся:

— Дурила, я ж инфиз заканчивал, так что… Ты это, давай, в натуре, помогай Атасову.

Атасов, первым получивший неотложную медицинскую помощь, занялся, по собственному своему выражению, приборкой территории.

— Типа попарились. Давайте теперь выгребать дерьмо из авгиевых конюшен.

Вывернув карманы нападавших и обнаружив ключи от «Победы», Атасов подогнал ее прямо под дверь сауны. Бандура, назначенный Атасовым в похоронную команду под номером один, еще раз глянул на Лысого. Лысый ничком лежал поперек чаши фонтана. Можно было подумать, что Лысый играет роль героического боцмана, затыкающего грудью пробоину в корабельном трюме. Только Лысый ничего такого не играл, а дыра у него в спине была совершенно реальной. Бандуру снова вырвало.

Армеец хлопнул Андрея по плечу и взялся помогать Атасову. Вдвоем они закинули трупы на заднее сиденье «Победы». Туда же полетело трофейное оружие. Теперь Протасову предстояло отогнать машину подальше, чтобы окончательно спрятать концы в воду и в прямом, и в переносном смысле.

— В озеро их к чертовой бабушке и бегом, типа, обратно, — напутствовал Протасова Атасов.

По всему было видно, что задание Атасова у Валерия не вызвало ни малейшего энтузиазма. Он немедленно поругался с Армейцем, напирая на тот факт, что совсем не представляет, «как управлять этой долбаной развалюхой».

— Если ты, Эдик, в натуре, соображаешь, как тут передачи втыкать на руле, блин, так и лезь в это гребаное корыто. Я лучше за тобой поеду.

Протасов с Армейцем укатили, посоветовав оставшимся к своему возвращению вылизать сауну.

В последовавшей уборке Бандура участия не принимал. Он сидел, обхватив голову руками, возле входной двери. Так что вся нагрузка легла на плечи Атасова и Бонасюка.

Атасов работал молча, не обращая ни малейшего внимания на рану. Та сильно кровоточила, и вскоре вся повязка, наложенная Протасовым, стала ярко-красной. Атасову было плевать. Сильную кровопотерю он восполнял, регулярно прикладываясь к бутылке.

Бонасюк же, напротив, жаловался на головокружение и просто исходил потом. Будущее рисовалось Вась-Васю далеко не в розовых тонах.

— Ох, плохо мне, поистине, ох, сцю я…

Бесконечные причитания Вась-Вася вывели Атасова из себя. Терпение его лопнуло, и он пообещал немедленно пристрелить Бонасюка, если тот, типа, не заткнется:

— Так и врекаю своею рукой, Васек! — взорвался Атасов, — где четыре трупа, там и пять. Без разницы. Я еще, типа, разберусь, кто навел на нас этих отморозков. Может, ты, типа, навел?

После этого инцидента Бонасюк с головой погрузился в работу и махал веником с энтузиазмом, которым бы удивил и Алексея Стаханова.

Армеец с Протасовым вернулись минут через двадцать.

— Что-то вы быстро, типа, управились? — недоверчиво прищурился Атасов.

— Этот и-идиот, — Армеец постучал пальцем по виску и кивнул в сторону Протасова, — утопил «Победу» прямо тут, в озере, под же-железнодо-дорожным мостом. Я бы даже сказал, что это не озеро, а лу-лужа.

Атасов позеленел от злости:

— Ты что, типа, дурак, Протасов?

— А ты, в натуре, думал, что мы, с полной машиной жмуриков, через КП попремся? В первом часу ночи? Совсем, Атасов, охренел?

— Ладно, ребята, — Атасов махнул рукой, — поехали ко мне домой. Посидим, выпьем. В баньке, типа, попарились, так что — самое время. Поговорить, кстати, тоже есть о чем. — С тревогой покосившись на Андрея, Атасов налил водку в стакан:

— Дерни, давай, а то чересчур ты, типа, зеленый.

Андрей опрокинул стакан, чувствуя, как искусственное тепло волнами разливается по телу и думая о том, что изобретая водку, Дмитрий Менделеев знал что делал.

Как частенько бывает после сильнейшего нервного стресса, Андрея неудержимо клонило ко сну. Кроме того, он ведь толком и не ел с того момента, как в последний раз обняв отца, сел за руль желтой «тройки».

Так что, когда Протасов остановил джип перед пятиэтажной сталинкой на улице Ванды Василевской, в которой жил Атасов, Андрей крепко спал на заднем сидении машины.

Примечания

6

Стихи Я.Зуева

7

Одно из семи чудес света по Филону Александрийскому. Гигантская статуя бога Солнца Гелиоса (36 м), установленная на Родосе (остров в Эгейском море) архитектором Харесом. Колосс простоял всего 56 лет и, в 222 до Р.Х. был разрушен землетрясением

8

Настоящее имя Мухаммеда Али, многократного чемпиона мира по боксу в суппертяжелой весовой категории