Шут, Маг, Цирк и его душа

Ярослав Зарин

Как долго Маг расставлял сети на Душу Цирка, как много дорог пришлось пройти ему, чтобы отыскать последнюю. Но теперь путь почти закончен. Осталось лишь протянуть руку и взять… Сможет ли Душа найти себе защитников и спастись?..

© Ярослав Зарин, 2019

ISBN 978-5-4496-3077-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Шут

Май пришёл в город с тёплыми ветрами и ясной погодой. Такого яркого и почти по-летнему жаркого окончания весны не помнили даже старожилы. Люди удивлялись и радовались, они переодевались в летние вещи и стремились на проспекты и бульвары, соскучившись по солнцу.

Горы на горизонте подёрнулись полупрозрачной дымкой, цветение садов захлёстывало пригороды, разноцветные клумбы придавали улицам праздничное настроение. Казалось, все вокруг стали больше улыбаться, оттаяв после долгой зимы в лучах ласкового солнца. Май закружил головы, опоил медовым ароматом, заставил верить в лучшее.

Вот и последнее выступление цирка в этом сезоне называлось «Майская круговерть». На афишах в ярком свете софитов вышагивал клоун, а над ним кувыркались гимнасты, и было что-то такое в этой картине, что труппа, не сговариваясь, прозвала афишу «шутом».

Все они долго готовились к громкому финалу, работали так много и старательно, что едва находили время на сон. Ведь это представление должно было стать одновременно концом и началом, ознаменовать новую эру для всего цирка.

Каждый в труппе ждал этого дня с таким волнением, будто то был его личный «звёздный час». Быть может, артисты были так упорны и настойчивы потому, что им хотелось отблагодарить человека, который столько лет посвятил цирку, сделал его не только своим домом, но и спокойным причалом для всей труппы. Однако всегда приходит пора прощаться, старый директор уходил, и вся «Майская круговерть» посвящалась в большей степени ему.

С одной стороны, Николай Васильевич ещё был одним из обитателей циркового дома, а вот с другой — он уже почти что превратился в зрителя. Зрители же для циркачей — священны. Так что, грех было не постараться, не выложиться по полной.

В наше время цирк стал менее популярен, ведь у людей теперь было так много развлечений. Но этот сумасшедший, цветущий май, солнечное тепло, зажигавшее улыбки, даже шут, что смеялся на афише, многим напомнили о жёлтом круге манежа. На последнее выступление были проданы абсолютно все билеты, трибуны оказались переполнены.

Но всё-таки, помимо светлой радости, смеха и веселья, как будто бы в самом воздухе притаилась капелька печали. Да и кто же не знает, что именно так и бывает, когда сменяются времена. Это — то самое напряжение, что пронизывает воздух перед майскими грозами.

Были ли грозой аплодисменты, взрывающие арену, или же предчувствие касалось чего-то иного? Кто мог это знать? Ответов не оказалось, только едва ощутимая дрожь, едва заметное натяжение нитей судьбы.

В тот день сияющая в свете софитов арена казалась солнечным кругом. Пройдя сквозь форганг, Николай Васильевич остановился в центре, рассматривая зрителей, заполнивших трибуны до отказа. Сколько лет он отдал манежу, а всё равно сердце привычно замирало от восторга, от ощущения причастности к этому миру, к улыбкам публики, к чистой детской радости и, конечно, к чудесам. Ведь какой цирк без чудес?

Финальное представление, безусловно, удалось, и это радовало столь же сильно, сколько заставлял грустить тот факт, что уже завтра Никонов перестанет быть директором этого цирка и уйдёт на заслуженный покой. Но, отгоняя горькие мысли, Николай Васильевич улыбнулся и слова нашлись сами собой, уже не те, что он столько репетировал раньше.

— Друзья, цирк стал моим домом…

Пока он говорил, перед его глазами перелистывались воспоминания. Цирк покорил, очаровал и привязал его к себе, когда Никонов ещё откликался на «Коленька». Сколько ему тогда было лет? Едва ли исполнилось шесть. Удивительно, но детская мечта, детская жажда быть причастным к этому волшебному миру реализовалась, Николай Васильевич действительно нашёл себе место в храме света и смеха.

Теперь он пытался рассказать об этом пришедшим на представление зрителям. Как ни странно, голос не срывался, тёк плавно и звучно, хотя душа и дрожала от сдерживаемой грусти. Как жаль, как безумно жаль было ему покидать родной цирк!

Хотелось прямо здесь и сейчас, перед тысячью сияющих улыбками лиц рассказать как на исповеди всё о своей безумной любви к цирку, к манежу, к арене. Объяснить, что тут, и правда, творится волшебство. Пусть не такое, которым развлекают зрителей фокусники, но оно гораздо полнее, интереснее, глубже. Это чудо взаимной выручки, преданности общему делу, это чудо преодоления себя…

Иногда Николай Васильевич почти машинально промокал глаза платком, но слёзы всё равно застилали глаза. Он прощался, каждым словом прощался, но не переставал улыбаться, и зрители улыбались в ответ, смеялись шуткам. Люди в тот миг дышали цирком, и это тоже было чудо.

–…И я рад видеть всех вас здесь, — слышалось с арены. — Какими бы тяжёлыми ни были времена, солнечный круг манежа — это святилище, в котором каждый может вдоволь зачерпнуть энергии смеха, радости и веселья. Ведь улыбка помогает справиться с любыми трудностями…

— Неужели кто-то на трибунах верит в эту чушь, — Ксения сказала это почти безразлично, она не особенно вслушивалась в слова Николая Васильевича.

Между тем, за форгангом вихрем взметнулся звук аплодисментов. Директор прощался с публикой, служению которой отдал больше тридцати лет, и финальная речь явно производила хорошее впечатление.

— Не стоит быть такой циничной, — мягко попытался урезонить её Дмитрий, униформист.

Ксения кинула в его сторону неодобрительный взгляд, но промолчала. Усталость и разочарование — вот, что она чувствовала на самом деле. Сегодня трюки дались ей хуже, чем на репетиции, и пусть никто на это не указал, но Ксения знала о своей неудаче и злилась на себя.

— Я хотел бы поблагодарить вас всех, мои дорогие зрители, — снова послышался голос Николая Васильевича. — Без вашей поддержки не было бы этого цирка, не стало бы представлений. Мы существуем ради вас, это не секрет! Да, сегодня я выхожу на эту арену в последний раз, я уже старик. Но душа цирка — вечно молода, и он будет продолжать жить. В новом сезоне вас будут ждать другие представления, ещё прекраснее, ещё удивительнее, чем прежде.

— Было бы за что благодарить, — фыркнула себе под нос Ксения.

Эти слова тоже в большей степени относились к ней самой, но звучали они двусмысленно, и теперь другие артисты тоже посмотрели на неё с укором. Но кто мог понять, что на самом деле было у неё на душе?

Дмитрий знал Ксению довольно давно. Они оба почти с рождения буквально жили на манеже — цирковые дети. В мечтах они шли по стопам родителей и, в конце концов, у каждого из них даже получилось чего-то достичь, вот только… Морозов никак не мог вспомнить, когда красивая и хрупкая девушка стала такой язвительной, словно замёрзла внутри. Когда у него и Ксении настолько сильно разошлось отношение к собственным целям и призванию? Ещё несколько лет назад они были очень похожи, а теперь он не узнавал её.

Дмитрий отвёл взгляд от Ксении и мельком посмотрел на труппу. Сейчас все они ожидали финального выхода. Эти несколько минут всегда казались бесконечными, тянулись как медовая патока. Дмитрий когда-то — до травмы — также стоял среди остальных, но теперь вот довольствовался возможностью наблюдать, как сияющие блёстками, улыбающиеся артисты ждут сигнала для выхода на манеж, и слушать, как радуются им зрители. В такие моменты душу Дмитрия охватывал особенный трепет, удивительный, непонятный, как будто можно было действительно соприкоснуться с заключённым в круг арены солнечным пламенем, пусть и с помощью других. Не дорожить такими мгновениями Дмитрий не мог.

Он ничуть не ожесточился, ни капли не ревновал тех, кто имел право шагнуть в свет софитов, сердце его жило чужой радостью. И пусть тоска иногда заставляла вздыхать, но в минуты, когда труппа вырывалась на арену для прощания, он был целиком с ними, почти не чувствуя собственной боли. Он безумно любил этот миг, ему нравилось, как сосредоточенные выражения лиц артистов сменяются яркими улыбками.

Арсений и Мария, акробаты-эксцентрики, одинаково подобрались, готовые вот-вот рвануть с места. Старые клоуны — Виктор и Степан — переглядывались, как будто продолжали разыгрывать репризы даже сейчас. Жонглёры же действительно перебрасывались серебристыми мячиками. Их четвёрка постоянно была в работе, как будто они не могли остановиться и всегда остро нуждались хоть в каком-нибудь предмете, который можно использовать для излюбленного ремесла. Акробаты — семья Савельевых, эквилибрист Геннадий, гимнасты на ремнях Антон и Дарья…

Все они были членами цирковой семьи, и во время финального выхода вместе оказывались на арене. Каждому здесь был дорог этот ритуал. Даже Ксения вряд ли стала бы это отрицать, вот только сегодня её мысли носились слишком далеко. Дмитрий не сразу понял, что причина её резкости совсем не та, какую он предположил вначале. А когда всё-таки сообразил, заиграла музыка.

Цирковая труппа помчалась на манеж, яркая и пёстрая, сияющая бликами, точно все эти люди сами по себе излучали свет. Дмитрий проводил их взглядом, улыбнулся идущим позади друзьям — Михаилу и Олегу, артистам оригинального жанра. Ему, безусловно, хотелось сейчас также преодолеть черту форганга, оказаться тет-а-тет с радостными зрителями, чьи лица наверняка озарены улыбками, но пришлось, прихрамывая, заняться своими непосредственными обязанностями.

А зал рукоплескал, ликовал, благодарил артистов за их труд, за подаренные чудеса, красоту и радость. Но Ксения сегодня не могла разделить этих чувств. Заученно улыбаясь, она шла вслед за всеми, думая только, что не хочет быть одной из многих, не желает теряться на чужом фоне. Ей требовалось нечто большее, чем оставаться тенью среди остальных, она жаждала славы и признания. Улыбки, адресованные всем акробатам разом, её совсем не трогали, напротив, даже расстраивали.

Как бы ей хотелось научиться не только исполнять трюки безошибочно и чётко, но и превращать их в настоящую магию!

Она поймала взгляд отца, Виктора Анатольевича, и чуть нахмурилась. Ей иногда казалось, что тот видит все её мечты и желания и, отражаясь в его глазах, они мельчают и тают, обесцениваясь, превращаясь в бессмысленный хлам. Порой Ксения даже ловила себя на холодном отчуждении, нежелании как-либо открываться отцу, точно утрачивала частицу своей души, капля за каплей.

Отогнав непрошенные мысли, она гордо вскинула голову. Николай Васильевич назвал её имя, и она легко выскользнула в центр арены, чтобы поклониться зрителям. Аплодисменты сейчас были адресованы только ей, но Ксения словно и не слышала их. Раскланявшись, она убежала с манежа, едва не толкнув Дмитрия, который по привычке наблюдал за финальным выходом.

С губ уже хотели сорваться неприятные слова, но Ксения сдержалась, лишь вздёрнув подбородок выше. Недоумевающий взгляд Димы вызывал у неё иррациональный жгучий стыд.

— Помчалась как ужаленная, — услышал Дмитрий голос Степана Петровича за спиной.

— Волнуюсь я за неё, — Виктор Анатольевич вздохнул.

Дмитрий обернулся и увидел, как они понимающе переглядываются. Он тоже волновался за Ксению, но вот так запросто подойти к её отцу не мог — всегда робел под его взглядом.

— Не забывайте, через сорок минут у нас собрание в кабинете Николая Васильевича, — Михаил прошёл мимо Виктора и Степана, слегка похлопав их по плечам. — Вы молодцы сегодня, ребята, нам ещё у вас учиться и учиться.

— Ну, хватит уже, — усмехнулся Степан Петрович ему в ответ. — Пойдём-ка, Виктор, грим смывать, а то не солидно с такой-то мордой на собрании появляться.

Дмитрий чуть улыбнулся. Всё-таки, цирк оставался цирком, родным домом, к которому он так прикипел душой.

Кабинет директора был просторным и светлым, сейчас за высокими окнами сиял огоньками вечерний город — последнее представление заканчивалось уже после заката. Вот только таких привычных и милых сердцу рамок с фотографиями на стенах уже не было, видимо, Николай Васильевич решил забрать их на память. А вот широкий стол, как обычно, оказался завален какими-то документами, которые почти закрыли телефонный аппарат. Среди всего этого вороха горделиво возвышалась фигурка клоуна в ярком трико.

Сам Николай Васильевич сидел за столом, а рядом с ним стоял представительный мужчина лет сорока пяти — сорока семи. Тёмные волосы его на висках уже серебрились первой сединой, он казался очень волевым и энергичным человеком. Дмитрий, как, впрочем, и остальные, догадался, что это и есть новый директор. Помимо него среди труппы появились и другие новые лица, но времени раздумывать, кто бы это мог быть, уже не осталось: все собрались и расселись за длинным столом. Николай Васильевич заговорил:

— Друзья, сегодня я передаю штурвал Ивану Фёдоровичу. Вы уж его не обижайте.

Все понимающе засмеялись. Иван Фёдорович тоже слегка улыбнулся. Кое-кто кинул взгляд на Екатерину Марковну — буфетчицу, у неё, как говорится, было чутьё на людей. Но по лицу женщины пока ничего нельзя было понять.

— Думаю, позже я с каждым из вас побеседую лично, — заговорил новый директор. — Дела мне уже передали, но хотелось бы рассказать, какие я ставлю цели перед нашей командой.

Он посмотрел за окно, как будто подбирая слова.

— Знаю, зданию уже немало лет, — Иван Фёдорович вдруг потёр переносицу. — Так что первым делом я хочу провести косметический ремонт. Людям должно быть приятно приходить сюда. Так же планирую обновить сам манеж. Новые снаряды для акробатов нам совсем не помешают. Тем более что артисты здесь сильные, — он кинул взгляд на неосознанно распрямивших плечи Савельевых. — До сентября Аркадий — наш сценарист, распишет, каким будет новое представление.

Аркадий привстал со своего места. На вид ему было около двадцати пяти лет, но в серых глазах светился живой ум, а улыбка была открытой и простой. Было видно, что этот человек запросто вольётся в команду.

— Я привлёк спонсоров, — продолжал Иван Фёдорович. — Роман Валентинович и Михаил Андреевич — люди солидные и серьёзные. Но цирк любят всей душой. Они бы хотели, чтобы наше представление не уступало европейским циркам, — он сделал паузу. — А может быть, и самому Дю Солей. От вас зависит, справимся ли мы со столь высокой планкой. Как вы понимаете, спонсоры хотят получить отдачу. И потому-то на новогодние представления мы должны выйти с совершенно новой программой, которая будет удивлять и восхищать.

Члены труппы переглядывались. По лицам артистов было видно, что с одной стороны им понятны слова нового директора, с другой — всё же не полностью соглашаются с ним. В конце концов, они знали, сколько труда и душевных сил вкладывают в каждое представление. Возможно ли отдать зрителю ещё больше?

А вот Ксения смотрела на Ивана Фёдоровича заинтересованно. Дмитрий, заметивший это, почему-то насторожился, хотя причин для тревоги не было никаких.

— Нужно подумать и о том, что некоторые из вас, — Иван Фёдорович посмотрел на двух Виктора и Степана, по привычке устроившихся в конце стола, чуть отодвинувшись от остальных, — уже не в том возрасте, когда могут полноценно отдавать себя служению публике. Пора пускать на манеж молодую смену, старые шутки уже никого не интересуют, наступили новые времена.

— Среди нас стариков нет, — сказал вдруг Геннадий, эквилибрист. — Мы тут все молоды душой.

Труппа одобрительно закивала, но Виктор и Степан молчали, хоть было совершенно ясно, что намекают именно на них.

— Не спорю, не спорю, — Иван Фёдорович снова коснулся переносицы пальцами. — Вот только тело нас подводит, не считаясь с душой. В любом случае, этот вопрос мы ещё решим.

— Вы уж простите меня. Моё дело — кухня, — заговорила вдруг Екатерина Марковна. — Но я вам сразу скажу, без клоунады цирк — не цирк. Так что вы намёки свои бросьте, — она поднялась.

Она всегда выглядела эффектно, казалась моложе своего возраста, слегка вьющиеся каштановые волосы красиво оттеняли светлую кожу лица, аккуратный и строгий макияж акцентировал чуть раскосые зелёные глаза. В цирке поговаривали, что этот зелёный омут заворожил немало душ. Многие порой откровенно любовались Екатериной, восхищаясь её умением держать себя. Среди труппы она пользовалась непререкаемым авторитетом.

Иван Фёдорович посмотрел на Екатерину Марковну и чуть нахмурился. В кабинете повисла гнетущая тишина. В конце концов, ему пришлось уступить. Трудно было сказать, что же произошло, но Марковна села, уже улыбаясь, а Иван Фёдорович, замявшись, отвернулся к окну.

Николай Васильевич пожал плечами, поймав несколько вопросительных взглядов.

— Я ничего такого в виду не имел, — наконец подал голос Иван Фёдорович. — До утверждения сценария точно никому ничего не грозит. Вы — труппа сложившаяся, давно работаете вместе. Нет смысла разбивать вас сейчас, да и опыт ветеранов арены — бесценен.

— Думаю, на этом пока и всё, — вмешался Николай Васильевич. — Пора по домам, и так уже засиделись.

По атмосфере, воцарившейся в кабинете, было ясно, что дальнейший разговор вряд ли сложится, так что артисты только одобрительно закивали, а кое-кто и усмехнулся. Уж чего-чего, а момент Николай Васильевич чувствовал чётко, потому в труппе всегда было мало споров.

Ксения выскочила из кабинета, не дождавшись отца. Новый директор и новая программа — вот её шанс добиться сольного номера! Нужно было приложить все усилия, чтобы заполучить своё, вырваться, наконец, из-под гнёта имени Савельевых. Безусловно, Валерия и Павел многое сделали для неё, многому научили, но не сидеть же вечно у них под крылом!

Ксения надеялась, что, быть может, возможность выступать отдельно, подстегнёт её, и она, наконец, сумеет добиться такого безупречного выполнения трюков, которым славилась её мать. Быть может, она сумеет очаровывать своими выступлениями, превращаясь в живую сказку! Да, ей обязательно стоит попросить о сольном номере!

Майская ночь, полная ароматов сирени и жужжания майских жуков, успокоила её, почти околдовала. Ксения пошла медленно, даже разок оглянулась на громаду цирка. В детстве это здание ночью напоминало ей кита, чудом оказавшегося на берегу, в полированных боках которого отражался фонарный свет.

До дома можно было добраться и на маршрутке, но лезть в духоту автобуса совершенно не хотелось, а идти было не так уж и далеко, всего пару кварталов мимо старого парка. И пусть мышцы привычно ныли от напряжения — после представления и тренировок это было обычным делом — но от пеших прогулок Ксения не могла отказаться с детства.

Она хоть и хотела на ходу поразмышлять о сольном номере, но почти сразу задумалась о том, что на самом деле тревожило гораздо больше. Когда-то она так же вышагивала по тротуару, держась за руки отца и матери. Как она была счастлива! Но что осталось от того времени?.. Тогда казалось, что у неё самые любящие и понимающие родители в мире. А теперь она даже не могла спокойно поговорить с отцом.

Ксения вздохнула. Как бы она не игнорировала собственные чувства, но непонимание со стороны Виктора задевало её. И так сильно не хотелось признаваться себе в этом, что Ксения невольно злилась, пресекая любые возможности поговорить по душам. Всякий раз она возвращалась к одному и тому же вопросу: насколько важным для неё должно быть мнение отца? Ответ, который казался очевидным, ничуть не устраивал, и она напоминала себе, что даже мама, в конце концов, покинула Виктора. Ксения всегда пыталась найти в этом оправдание собственным конфликтам, но в глубине души та маленькая девочка, какой она была когда-то, знала истину — отношения матери с отцом и её отношения с отцом совершенно разные.

Поёжившись, как будто от холодного ветра, Ксения пошла быстрее. Радостное настроение и предвкушение исполнения желаний улетучились, осталась только невысказанная тупая тоска, так похожая на утрату чего-то очень и очень важного. Только Ксения никак не могла сообразить, что же она потеряла, почему и как это случилось.

Покидали цирк и остальные участники труппы. Последними на крыльцо вышли Виктор и Степан. Сейчас, когда на их лицах не осталось грима, они были почти неотличимы от обычных людей, только вот чудилось в них даже теперь что-то этакое, клоунско-шутовское.

Степан Петрович как-то сказал:

— Мы с тобой, Виктор, носим на челе печать шута. Такая у нас судьба.

И иначе это было не назвать.

Задержавшись на ступенях, ведущих к главному входу, Виктор Анатольевич спросил:

— Ты вот скажи мне, чего хочет нынешняя молодёжь?

— Если ты про Ксюшку, — Степан нахмурился, — то её понять трудно. Была б она вся в мать, я бы сразу тебе её мысли прочёл. Но она себе на уме, чёрт её разберёт и только. А вот Димка — он нашей породы птица, да и этот, как его там, сценарист.

— Аркадий, — напомнил Виктор. — Да, он мне как человек глянулся. Только я больше думаю, как с Ксенией сладить. Роман и Марина вот вроде и старше её всего на полтора года, а насколько другие люди! Никак не пойму, что с нею делать, чего она хочет.

Степан закурил, качнул седой головой.

— Да, сложно отцу-одиночке с девкой-то.

— Тебе хорошо, твои в цирк не подались, — горько пошутил Виктор.

— Да уж, хорошо, одна юристкой стала, второй компьютерами бредит, — усмехнулся Степан. — И оба меня не в грош не ставят с моей-то профессией.

Они замолчали. Ночной ветер протащил мимо клочок сорванной с тумбы афиши.

— Закончился сезон, — вздохнул Степан. — Что-то на душе кошки скребут.

— Это да.

И они медленно двинулись к остановке.

Николай Васильевич, уже из собственной машины, печально глянул на цирковое здание, родное, знакомое до последней чёрточки.

— Вот мы и прощаемся, старый мой друг, — прошептал он. — Спасибо тебе за эти годы.

Цирк хранил молчание. Мимо парковки, переговариваясь, прошли Степан и Виктор. Никонов не стал их окликать, сегодня ему хотелось побыть наедине со своими мыслями.

В памяти всё ещё звучал звук аплодисментов, шумели дети на трибунах, сиял золотой круг манежа. Даже не верилось, что теперь всё это — лишь часть прошлого. Цирк, хоть и въевшийся в кровь, ставший частью души, всё-таки оставался позади. Теперь Николай Васильевич превратился всего лишь в зрителя, он мог только любоваться на чудеса, а вот стать их участником, узнать, как они рождаются — это ему больше было недоступно.

Тяжело было оставлять труппу, где каждый стал надёжным другом. Печаль и усталость грызли изнутри.

— Вот она какая, старость, — Николай завёл машину и неспешно тронулся с места.

Майская ночь кутала мир тишиной.

Иван Фёдорович остановился у автомобиля, не спеша занимать водительское место. Он оглянулся на цирковое здание и улыбнулся.

Цирк виделся ему бутоном удивительного цветка, и так хотелось, чтобы он раскрылся, очаровывая весь мир красотой. Да, конечно, это принесёт немалые денежные плоды, но в первую очередь Коткина привлекала именно смысловая часть всего действия. Он, с детства влюблённый в цирк, хотел, чтобы эта любовь жила в сердце каждого зрителя.

В этом они и были похожи с Николаем Васильевичем. Только подход у них всё же был совершенно разный. Вот и сейчас взгляд сам собой зацепился за тумбу с полуоборванной цирковой афишей. Улыбающийся шут, по мнению Ивана Фёдоровича, был совсем не таким привлекательным, как акробаты и воздушные гимнасты.

Может быть, сказывалось то, что сам Коткин в детстве мечтал быть именно акробатом, но ему не казалось, что клоуны — непременная часть циркового представления. Уж и без них будет, что показать.

Усевшись за руль, Иван Фёдорович завёл мотор, и тут ветер бросил прямо на лобовое стекло клочок бумаги. Тот зацепился за «дворник».

— Что, смеёшься надо мной, да? — хмыкнул Коткин, осознав, что это кусок афиши с улыбчивым лицом клоуна. — Поладим уж как-нибудь.

Он выехал с парковки.