Боги как люди. Книга 1. Круги на воде

Яна Ткачёва, 2022

«Круги на воде» – первая книга дилогии «Боги как люди» Яны Ткачёвой. Эта история начинается с земных проблем, но разворачивается в эпическую борьбу между богами и столкновение разных миров. Ягишна думала, что больше никогда не сможет быть счастливой: возлюбленный Владан убит, родной деревни больше нет, и каждый новый день приносит лишь страдания. Эта скорбь могла бы длиться долгие годы, но Ягишна узнала, что Владана можно вернуть из мертвых. С помощью новых друзей – Мары и Калена – девушка проводит тёмный и забытый всеми обряд крови… С боли, страданий и любви этих людей начинается великая битва, которая затронет все миры и продлится не одно тысячелетие. В борьбе за место Верховного Бога Перун предал Велеса и обманом захватил власть. Их битва закончилась Великим Расколом. Однако война продолжается. Велес хочет отомстить брату и свергнуть его, а потому собирает соратников для нового боя: Ягишна и Владан, Мара и Кален – все они верят ему и готовы сделать многое, чтобы после Великого Раскола мир вновь вернулся в равновесие. Удастся ли героям забрать власть Перуна над мирами? И какую цель на самом деле преследует Велес?

II. Первородный

1. Год 423 от Сотворения Столпов

Сверкающая колесница с белобородым мужчиной, правящим белоснежными лошадьми, выглядела донельзя неуместно в царстве серости и теней. Казалось, что само солнце посетило край, изголодавшийся по теплу и ласковому свету. Колесница катилась, и всё вокруг, едва попав в ореол сияния, преображалось. Деревья зеленели молодой листвой, примятая трава вспыхивала сочно и насыщенно, небо из пепельно-серого становилось ярко-голубым, а воздух — таким пронзительным и прозрачным, что можно было разглядеть пылинки, парящие в полуденном зное. Но как только колесница проезжала дальше, свет, что принесла, она увозила с собой. Краски меркли, деревья уныло роняли ветви, листья моментально жухли, сохла трава. Серые тучи заслоняли небо, в воздухе повисал липкий туман. В подземном мире нет места жизни. Лишь увядание и смерть.

Колесница всё катилась и катилась молнией света по бесцветному и унылому миру, пока не доехала до каменистого обрыва со скамьей на самом краю. На скамье сидел мужчина. Он выглядел куда моложе белобородого, был рыжеволос и красив той красотой, что мужчинам не свойственна, разве что высокородным. Но весь его образ был будто припорошен пеплом, скрадывая яркость волос и делая взгляд зеленых глаз тусклым и плоским. Рыжеволосый был облачен в черный плащ, который скрывал всю фигуру, и лишь камни на золотой застежке под подбородком, что складывались в узор, переливались всеми цветами, отражая сияние колесницы.

— Что ты там высматриваешь, брат? — недовольно протянул белобородый, остановив колесницу у обрыва. Мужчину покоробило, что его приближение не было оценено должным образом.

Рыжеволосый вздрогнул, будто всё это время пребывал вне своего тела, и медленно повернул голову. Его глаза на секунду зажглись яростным светом, но можно было предположить, что это лишь отблеск сияния брата коснулся жителя Подземного мира.

— Ты не забываешь своего павшего брата, друг, — молвил рыжеволосый с почтением, а после поднялся со скамьи и поклонился. — Благодарю за эту милость.

— Ну полно, — повелительно махнул белобородый, но глаза его сверкнули жаждой большего. — Столько лет прошло. Ты верно служишь. Да и, сказать по правде, я пристрастился к нашим неспешным прогулкам и беседам.

Мужчина соскочил с колесницы и приблизился к брату, который почтительно преклонил колено.

— Давай же пройдемся, — он поспешно похлопал рыжеволосого по плечу, безмолвно позволяя оставить условности. — Я хочу многое рассказать.

— Я в нетерпении, — сдержанно ответил его брат, распрямляясь и следуя за белобородым по тропе вдоль обрыва.

— Дела идут неплохо, — отвлеченно пробормотал белобородый. — Недавно совершал путешествие по миру Яви. Остановился в поселении на берегу моря, там последние сто лет обитает один из Молодых богов со своей избранницей…

— Должно быть, прекрасное место, — учтиво поддержал беседу рыжеволосый. Глаза его снова недобро сверкнули, но собеседник был слишком увлечен рассказом.

— Да-да, место и правда очень удачное. Быстро растет население, много подвластных душ, — скороговоркой выпалил белобородый. Серебристые глаза его зажглись жадным огнем. — И Молодой бог обзавелся женой.

— Вот так так, — протянул рыжеволосый, осознавая, к чему идет.

— Да, прекрасная Сва, — алчно прошептал белобородый. — Видел бы ты ее. Перья — что солнечные лучи. Лицо неописуемой красоты.

— И ты возжела… полюбил, — вовремя поправился рыжеволосый.

— Полюбил? — хохотнул его брат. — Можно и так сказать. Взял силой.

Желваки рыжеволосого заходили ходуном, но он сдержался.

— Вот как? — голос его звучал ровно. — Не будет ли… проблем?

— Да какие!.. — небрежно отмахнулся белобородый. — Я беру по праву сильного. Птенцов она назовет дочерьми Молодого бога.

— Даже так? — удивился рыжеволосый. — Времени даром не теряешь. Но ты уверен, что эта Сва сохранит всё в тайне? Я беспокоюсь за тебя, брат. Новые войны, ты знаешь, вспыхивают быстро, если какие-то сведения, даже ошибочные, окажутся не в тех руках.

— Ты прав, — белобородый внимательно вгляделся в лицо брата. — Стоит лишь вспомнить, как тебя обманул наш отец и прочие Старые боги.

Краска, какой бы скудной она ни была, схлынула с лица рыжеволосого. Он стал напоминать мертвеца, но лишь почтительно кивнул в ответ на лживые слова.

— Ты слишком милостив ко мне, — смиренно прошептал рыжеволосый. — И прочие предатели могут решить, что ты пощадишь любого.

— Ерунда, — легкомысленно фыркнул белобородый. — После последней войны никто не решится тягаться со мной. Всё пустое. Другое дело… поселения растут и начинают смешиваться. Путешествуют для обмена товарами, задерживаются в чужих домах, влюбляются, совокупляются. Так через лет двести наступит совершенный бардак. Мне это не нравится.

— Безусловно, это неудобно, — согласился его брат. — Хаосом сложнее управлять. Но людям нужны разные вещи и продукты для жизни — так уж глупо они устроены.

— Знаю-знаю, — нетерпеливо вздохнул белобородый. — Всё еще не избавился от своей странной увлеченности смертными, а? Хорошо помнишь их повадки.

— Память — всё, что мне остается здесь, — сдерживая ярость, рыжеволосый снова поклонился брату. — Хорошо бы тебе иметь подвластный клан, который будет заниматься обменом и торговлей по всему миру. Ты сможешь поселить этих людей в своих городах, и они будут всегда под присмотром.

— Ха! А идея хороша, — воскликнул белобородый, но сразу же нахмурился. — Но они разнесут ненужные знания, как заразу, по всем… повсюду.

— Заставь их молчать. Любыми способами, — как бы вскользь бросил рыжеволосый. — Скажем, наложим печать молчания… во время ритуального отсечения языка.

— Ни дома, ни собственной судьбы, ни семьи. Мотайся, перекати-поле, по мирам, служи богам, храни тайны… Да кто же захочет возглавить такой непривлекательный клан и будет верно служить?

— Тот, кто в еще худшем положении, — спокойно ответствовал рыжеволосый.

— Не хочешь ли ты сказать… — яростно сощурился блистательный Бог. — Наш отец останется здесь, проклятый и заключенный в тюрьму за свои злодеяния!

— Тут ты абсолютно прав, — послушно согласился рыжеволосый. — Но — просто предположим — если бы отец был при деле, скован обетом вечного молчания и под приглядом твоих жрецов в самом твоем поселении… Не было бы это бо́льшим наказанием, чем просиживать вечность во вполне себе удобной тюрьме, наслаждаясь спокойствием?

Белобородый недовольно поморщился, но его брат заметил, что зерно упало в благодатную почву, а потому замолчал и принялся ждать. Некоторое время братья вышагивали в полном молчании, немного натянутом, но не враждебном. Сделав большой круг по горному плато, боги вернулись к скамейке, у которой возвышалась сверкающая колесница. Запряженные в нее кони беспокойно били копытами, словно торопили хозяина пуститься вскачь.

— Твое предложение не лишено смысла, — белобородый наконец прервал молчание. — Все твои советы обычно играли мне на руку. Я подумаю и дополню эту идею своими собственными.

— Даже эта идея родилась благодаря тебе, брат, — учтиво поклонился рыжеволосый. — Я внес лишь малый вклад.

— Ну-ну, — буркнул сияющий бог, но весь его вид лучился самодовольством.

Больше не сказав ни слова, белобородый взлетел на колесницу и, стегнув лошадей, умчался в небесную высь. Солнце покинуло Подземный мир вместе с ним. Лицо рыжеволосого бога было искажено ненавистью, пока он смотрел вслед удаляющемуся брату.

— Отец, — почти неслышно прошептал рыжеволосый.

— Да, мой возлюбленный сын, — древний старик появился, казалось, из ниоткуда.

— Хорошо было слышно нашу беседу? — спросил его рыжеволосый.

— Да, — кивнул старик. — Почему он так откровенно делится с тобой всеми планами и рассказывает об отвратительных поступках, которые вершит?

— Кто же поверит павшему богу? — усмехнулся сын. — А говорить богу с кем-то да надо. Даже бессмертному тяжело жить, когда окружил себя теми, кто однажды уже сверг своего правителя.

— Доверие — вещь, незнакомая твоему брату, — сокрушенно прошептал Старый бог.

— Что есть, то есть, — согласился с отцом старший сын.

— Думаешь, он поддержит такую рискованную идею? — полюбопытствовал старик.

— Согласится, — усмехнулся рыжеволосый. — Слишком желает властвовать разделяя.

— Час отмщения близок! — вскричал Старый бог.

— Если бы это было так, отец. Если бы, — пробормотал сын. — До отмщения еще очень и очень далеко. Это лишь первый шаг. К счастью, я терпелив и у меня впереди целая вечность.

Рыжеволосый странным нежным жестом погладил застежку своего плаща, словно она была живым существом и могла почувствовать ласку.

2. Год 439 от Великого Раскола

Лес заговорил со мной, когда мне было двенадцать. Я знал, что стану вождем, с самого рождения, но услышал лес лишь в свою первую охоту. Даже сейчас я помнил всё так, словно это случилось вчера. Уже не мальчишка, но еще не мужчина, я крался по заснеженному лесу след в след за дедом, пытаясь запомнить всё, что он говорил. А еще больше силился приметить и запечатлеть в памяти то, что он не упоминал вовсе. Осторожность, неспешность, мягкая поступь. Дед двигался, не издавая ни звука. Я же ломился через лес с таким треском, словно бежало стадо зубров, хотя изо всех сил старался повторять движения деда и на моих ногах были прикопотки^[3], дабы заглушить скрип снега под неловкими шагами. Как деду удавалось ступать без единого звука в обыкновенной обуви, я понять не мог. Он был великим охотником и вождем по праву. Кочевой образ жизни только с виду кажется легким, но, попробовав оседлости, я мог сказать, что кочевая жизнь — опасная. Постоянно начеку, в напряжении. Кому пожелаешь каждый день, до краев полный страха? Возможно, именно поэтому дед был слишком мягок с моим отцом, из которого не вышло ничего путного. Когда отец пропал, старика некому было сменить, и он слишком долго нес бремя власти. Даже будучи недостаточно опытным, я понимал, как это тяжело, в таком-то преклонном возрасте. А дед, как ни крути, уже считался старым. Пятьдесят — не шутки. Таких пожилых у нас было немного, и они жили в отдельном, самом большом чуме, были освобождены от дел, разве что иногда помогали с готовкой или несложными делами по хозяйству. Все уважали и почитали старших. Если ты сумел остаться в живых, значит, умен и хитер. Правда, к этому возрасту не все из них дружили с рассудком. Как мудрый и опытный человек может поглупеть? Это было для меня загадкой.

— Не переставай тренировать свой ум, Улак, — говорил мне дед. — В этом их беда. Ум — оружие воина, охотника и любого, кто хочет остаться в живых. Когда угасает ум, в теле не остается сил бороться за жизнь.

Я верил деду. Он единственный во всём поселении имел отдельное жилище и не лишился своего положения к такому преклонному возрасту. Да, плечи его были не так широки, как в былые годы, но поступь оставалась мягкой, голос — властным, а глаз — зорким. И дед всегда оказывался прав. Как только ум стариков притуплялся, следовала неминуемая смерть. Обычно глупая. По невнимательности.

Увлекшись размышлениями, я чуть было не налетел на спину деда, который замер на полшаге посреди оленьей тропы. Словно нутром почувствовав мой испуг, дед обернулся и пронзил меня взглядом. В его глазах не было недовольства или злости, но я всё равно поежился.

— На охоте думай лишь об охоте, — произнес он одними губами.

Я виновато кивнул и посмотрел туда, куда дед указывал пальцем. Кора у дерева была стесана, словно кто-то чесал свои рога на пути к поляне, где вдоволь росло лишайника. Дед сделал еще два шага и, присев бесшумно, приблизил лицо к земле. Лужа мочи растопила припорошивший землю снег, не успев подернуться льдом. Дед жестом велел следовать за ним и быть тише. Я старался изо всех сил, но навыков не хватало. Стадо кормилось, а значит, было начеку. Приблизиться нужно было чуть ли не нос к носу. Сегодня погода благоволила нам: облака заслонили луну, но снежный покров был настолько чист, что всё равно было недостаточно темно. Поверх наших шкур красовались выбеленные накидки. Мы сливались со слабо мерцающим снегом. И, конечно, крались с подветренной стороны.

Мне хотелось ухватиться за оберег и взмолиться Велесу о милости. Страшно оставить голодным всё поселение. Но я боялся сделать лишнее движение, чтобы не помешать деду. В этот самый миг внутри меня разлилось тепло, слух словно бы обострился, и я мог поклясться, что услышал хриплые вдохи и выдохи, поскрипывание снега под копытами животного, которое переступало с ноги на ногу, пока кормилось, и размеренное причмокивание. Мой слух, обоняние и зрение стали острее. Всё чувствовалось, будто тело настроилось и внимало лесу. Я видел, как ноздри деда, который дышал в такт с животным, дернулись и он с показавшимся мне оглушительным свистом выдохнул и превратился в живую статую. В этот самый момент ветви кустарника раздвинулись, показалась морда оленя. Животное размеренно пережевывало ягель, слегка торчавший изо рта, тянуло морду и мимоходом обрывало можжевеловые кусты. Я знал, что в следующий момент олень отодвинется и у нас будет лишь несколько секунд. К нашему счастью и к несчастью оленя, это не самое зоркое животное в мире — хороши у него только нюх и слух, и сейчас нас спасал легкий шелест ветвей на ветру и выгодное нам направление порывов холодного воздуха. Этот олень слишком увлекся, набивая брюхо, и отошел от стада, скрывшись от внимания сородичей.

Движение, которым дед вытащил лук, я даже не успел заметить. Вот олений нос шевелился, влажно поблескивая, а после морда повернулась влево, но вместо глаза животного я увидел лишь оперение стрелы, глубоко вошедшей в голову. Вот так быстро и ладно. Олень, не успев издать ни звука, повалился набок, сминая ветви. Дед, не теряя ни секунды и уже не таясь, подошел ближе и выстрелил второй раз — в сердце, чтобы наверняка. Самец издал слабый утробный рев и через несколько мгновений затих. Он был крупным; я бы даже сказал, огромным. Не похоже, что стадо голодало. Это удача. Послышался испуганный нестройный вскрик нескольких глоток, затем пара мгновений тишины, а после топот. Но это уже неважно, пусть бегут. Со всех сторон стадо окружали охотники. Быть может, животные неслись сейчас прямо на кого-то из соплеменников и сегодня повезет не только нам. Скорее всего, таков и был план.

Странная острота зрения пропала, и мир вернулся к привычным чуть приглушенным запахам и звукам. Я почувствовал потерю, но размышлять было некогда: нужно было мастерить волокуши, чтобы доставить тушу в деревню. Путь предстоял неблизкий. Дед тем временем опустился перед величественным животным на колени и попросил прощения, вознося также благодарность Велесу за ниспосланную пищу. На моей первой охоте не случилось ничего интересного. Позже я узнал, что и не должно было. Хороший охотник просчитывает все наперед, не оставляя шанса случайностям и неожиданностям. Только долгая засада, стальная выдержка и умение ждать. Охота не битва, незачем издавать боевые кличи. И чем быстрее ты убьешь животное и принесешь извинения жертве за отобранную жизнь, тем скорее боги снова обратят на тебя благостный взор. Мой дед умел убивать добычу быстро и стрелял точно, а также всегда искренне печалился об оборвавшейся жизни. Это я перенял от него. Мне даже не пришло в голову интересоваться, каждый ли вождь слышал лес или это только мой дар. Для меня связь с лесом по умолчанию была неразрывно связана с принадлежностью к роду вождей. Какой вожак без тайного знания?

Прошел не один месяц с первой охоты, прежде чем моя рука оборвала жизнь животного. И когда меня сразу же после этого вывернуло наизнанку, дед не стал браниться. Лишь положил руку на мое плечо и сказал, что, раз есть скорбь от убийства, душа моя жива. Без мяса поселение умрет от голода, а хороший вождь должен заботиться о своих людях. Мой дед был хорошим вождем и со всем рвением воспитывал достойного преемника. Я же боялся, что во мне больше от слабого отца, чем от стального деда.

Точно так же, как после первого убийства, меня мутило ровно через год, когда я готовился связать себя с дочерью шамана. Мне стукнуло четырнадцать, и было уже просто неприлично оставаться без жены. В тот день дед с усмешкой смотрел, как я содрогаюсь над ведром для помоев. Мне было совсем не смешно. Но дед шутил и подначивал, обещая, что ночь после обряда связывания гораздо приятнее убийств. Оказалось, дед не всегда прав. Улла, которой я не мог спокойно взглянуть в глаза с тех пор, как нам исполнилось по одиннадцать, была до того красива и надменна, что мне в голову не приходило свататься к ней. Мне вообще не хотелось свататься. Но наши судьбы были решены на собрании. Будущий вождь и преемница шамана — прекрасный союз для племени. Но я беспокоился не об этом. Она скорее отравит меня в первую же ночь, чем станет покорной женой. Улла была настоящей бестией. Каково же было мое удивление, когда, оказавшись в моем чуме, девушка залилась слезами, вздрагивая всем телом. Она повалилась на шкуры, а я стоял как дурак, не зная, с какой стороны подступиться. Я даже не думал, что она умеет плакать. И еще терзался мыслями, чем вызваны ее слезы — отвращением из-за выбора наших родичей или чем-то другим.

В ту ночь она так и уснула, обессилев от слез, а я сидел рядом, не решаясь приблизиться к шкурам и лечь с женой. Первые слова наедине мы сказали друг другу лишь через неделю. До ласк добрались лишь через год, а до постели — и того дольше. Я был терпелив. Хороший охотник всегда терпелив и бывает за это вознагражден. Это было и вправду лучше, чем всё, что случалось со мной прежде. После Улла долго смеялась и говорила, что в первую ночь у меня был такой испуганный вид, что она сразу поняла: я никогда не причиню ей вреда. И это правда. Я боготворил ее. Впервые взяв на руки сына, я вознес хвалу Велесу за продолжение нашего великого рода, но на самом деле больше всего меня волновало, в порядке ли моя жена. Но Улла была сильной — под стать правой руке будущего вождя.

На следующее утро после моей свадьбы у нас появился путник. Дед, увидев вошедшего в его чум для вознесения почестей странника, сам пал перед ним ниц. До этого я видел деда коленопреклоненным лишь во время молитвы.

— Кто этот человек? — спросил я, как только шаман увел гостя из чума деда, чтобы разместить Путешественника со всеми удобствами.

— Это не человек! — отрезал дед. — Нас почтил вниманием Старый бог, посланник воли сына своего Велеса, который призывает нас на службу. Скоро мы узнаем, что происходит во всём мире. А после нас ждут перемены.

Странник был нем и жестами объяснил, что его стоит звать Путешественником. Он принес сыпучие порошки, которые назывались специями и делали пищу ароматной и пряной. А еще дед вызнал у него, как изменился мир за долгие годы, которые мой народ провел на севере, в изгнании. В Столице научились усмирять молнию, сказал дед. Впервые в жизни я видел его таким радостным: он был словно юнец, смастеривший свой первый деревянный кораблик. Это изменит мир, уверял дед. Он говорил, что пришло время для служения истинному богу. Я недоумевал. Как можно изменить мир с помощью молнии? Неужто молния способна излечивать болезни, сделает очаги в домах безопаснее и развеет тьму ночи? Молния заставит коней скакать быстрее, а людей — быть более сытыми?.. Ерунда какая-то.

Когда странник покинул нас, дед стал задумчив. Мало говорил и всё чаще хмурился. А через несколько седмиц провозгласил на общем собрании, что мы больше не будем кочевать. Нужно пускать корни, объявил вождь. Мир ждут изменения, и мы должны быть готовы. Я ничего не понял из всех этих речей, кроме того, что привычная мне с детства жизнь теперь изменится. Так оно и случилось.

Но дед не был бы великим вождем, если бы не делал всё решительно и со знанием дела. Уже через пять зим никто и не вспоминал, что когда-то мой народ был кочевым. Мы словно приросли к земле, на которой обосновались. Я как будущий вождь был благодарен деду, что эту тяжелую ношу перемен он взял на себя. Потому что не был уверен, что смог бы перевернуть все традиции так же гладко и с наименьшими потерями.

В день, когда дед сделал последний вздох, я рыдал на плече Уллы, пока никто не видел. Но прежде провел прощание, собственными руками завернул тело деда в белую ткань и похоронил в дупле самого большого дерева Рощи Перерождения. Я попрощался с ним стойко, и голос мой в прощальной песне ни разу не дрогнул. Вождь не должен быть слабым в глазах своих людей. Улла же была не только женой, но и другом, с ней я мог быть мягким и дать слабину. Она умела ценить это. Мне уже девятнадцать, я стал взрослым мужчиной, охотником, потом отцом и, наконец, вождем.

Я ждал как положено, по традиции. Не верил, конечно, что даже такой великий вождь, как дед, сможет победить смерть и вернуться в обличии волка из-за черты. Никто еще не возвращался. Но в те дни мне хотелось верить. Кому, как не деду, быть Избранным из старых легенд. Но минуло девять дней со смерти вождя, и бремя власти перешло ко мне. Тяжелая ноша, которую трудно осилить одному. Улла была рядом, но порой я спрашивал себя: говорит ли во мне слабая кровь моего отца или же дед тоже постоянно мучился неразрешимыми вопросами и чувством вины?

Не был ли я слишком строг, рассудив ссорящихся соседей? Правильно ли распределил еду между жителями поселения в одну из самых лютых зим? Стоили ли голодные смерти нескольких слабых того, чтобы выжило все поселение? Не распространилась ли болезнь, выкосив всех младенцев, потому что я отказался перенести заболевшего сына из семейного чума в знахарский? Иногда эти мысли сводили с ума.

Но оказалось, что меня ждали такие события и деяния, после которых ответственность моего правления покажется легче перышка. Оказалось, я понятия не имел, насколько могут быть тяжелы последствия принятых решений и чувство вины. Там, дома, обнимая перед сном жену, я казался себе взрослым и мудрым. Но правда заключалась в том, что, разменяв третий десяток, я так и остался наивным юнцом.

3. Год 445 от Великого Раскола

Вокруг простиралась тьма. Ледяной воздух обжигал обнаженную кожу, и я, сколько бы ни всматривался в темноту, не мог разобрать, где нахожусь. Я ощупал голой ступней землю, в пятку впилась острая ветка. Неужели… неужели я среди ночи выбрался на улицу? Я ощупал себя, убеждаясь, что, кроме набедренной повязки, на мне абсолютно ничего нет. Насколько далеко от чума я ушел? Спутанные со сна мысли прояснились на холоде, но, как ни силился, я не мог вспомнить, какое время года сейчас. Слишком темно для зимней ночи, залитой снегом, и слишком холодно для лета. Что же было перед тем, как я провалился в сон? Я еще раз огляделся. Всё так же не видно ни зги. Я начал аккуратно продвигаться на ощупь, пытаясь понять, в какой части поселения нахожусь и как добраться до нашего семейного чума. Надо же! Никогда не ходил во сне.

На следующем шаге запнулся обо что-то и повалился вперед, врезавшись лбом в твердую поверхность. Из глаз полетели искры, и руки инстинктивно вытянулись. Я обнял ствол, кора была шершавой и холодной. В испуге я отдернул ладони, словно обжегся. Голова всё еще гудела. В поселении не было деревьев! Неужели я вышел из-под защиты ограждения?

В тот же самый миг тучи разошлись и луна осветила местность. Я в панике огляделся. Это был лес… Судя по всему, самая глухая его часть. Деревья росли довольно плотно, тут и там виднелись бугорки подтаявшего снега. Раздался шорох, а затем влажный чавкающий звук. Дерево, о которое я чуть не раскроил череп, заслоняло обзор, и я одновременно прижался к стволу ближе, но сместился вбок, чтобы видеть источник звука. Я был совершенно беззащитен. Если это дикий кабан, мне может не поздоровиться.

Но это был волк. Я облегченно выдохнул. Велес берег меня. Встретить волка — благословение: они всегда помогали моему народу. Мои плечи расслабились, и я присмотрелся внимательнее. Сильный самец, но один, без стаи. Зверь склонил морду к земле и пил, жадно причмокивая. Его шерсть была богатой — густой и темной, лапы — мощными, а тело — сильным. Нечасто встретишь такое красивое создание. Волк, словно услышав мои мысли, вскинул морду и посмотрел прямо на дерево, за которым я прятался. Из ощеренной пасти падали вязкие, почти черные капли. Сердце ухнуло прямо в желудок. Это была не вода. Под волком белели разорванные тряпки, а в них — младенец. Тельце младенца. Зверь рвал малыша на куски и питался.

Волк утробно зарычал и наступил передней лапой на ребенка. Младенец забрыкался и истошно заорал. Я дернулся, будто меня ударили. Не может быть, не может быть, не может быть… Ребенок всё еще… жив?

Зверь вновь склонил морду и принялся рвать несчастного на части. Ребенок захлебнулся криком и затих. Я, наконец преодолев ужас, рванул вперед, хотя и понимал: слишком поздно. Подскочив к зверю, впился в загривок в попытке оттащить от растерзанного младенца. Но мой взгляд упал на разорванные тряпки и остатки вышивки на них. Кулак, вцепившийся в жесткую шерсть, разжался, и, хватая ртом воздух, я повалился на землю. Точно такие узоры вышивала Улла на пеленках нашей дочери. Нашей… дочери… Я разинул рот, силясь закричать, только бы не слышать, не видеть, не знать… Последнее, что увидел, — обагренные кровью моего ребенка клыки, щелкнувшие перед самым лицом. Яростный страшный крик наконец разорвал воздух, а после… Темнота.

Я резко сел. Пот стекал ручьями, было невообразимо жарко. Я метался из стороны в сторону, пытаясь вырваться из лап зверя, пока не понял, что у волка не может быть прохладных нежных пальцев. Волки не напевают «ш-ш-ш-ш, Улак… тишетише». Но тело всё-таки вырвалось из нежной хватки, работая вперед головы. Я уже занял боевую стойку, пытаясь оценить соперника. С нашей постели на меня встревоженно смотрела Улла. Она была обнажена, волосы спутаны, а вокруг царила ночь. Воздух разрывали сдавленные хрипы, и лишь несколько мгновений спустя я понял, что именно я и дышу как загнанный зверь.

— Улак, — тихо прошептала Улла, протягивая руки ко мне. — Это всего лишь сон, дорогой муж. Вернись в мои объятия.

Я заозирался. Сын посапывал в кровати, он спал крепко, ночной переполох не разбудил его. Очаг тлел и давал слишком мало света, но я чувствовал, что дома мирно и покойно. Это был кошмар. Всего лишь страшный сон.

Содрогнувшись всем телом, я пополз на коленях к Улле и уткнулся лицом в ее выпирающий живот. Наша дочь еще даже не родилась. Это был только сон, глупый сон.

Но жизнь нашего племени научила, что сны вождя не бывают глупыми. И, задохнувшись, я прохрипел в беременный живот шамана нашего народа:

— Я видел волка… — не в силах выговорить слова, я затих.

— Продолжай, — мягко ответила жена, погладив мои волосы. Я почувствовал, как моя дочь дернула ножкой в безопасности материнской утробы. Маленькая пятка ударила меня точно в висок, а Улла зашипела, бормоча что-то о несносных девчонках.

— Волк причинил вред… нашей дочери, — выдавил я.

— Улак, — жена засмеялась. — Сегодня полнолуние — не время для вещих снов. А наша дочь еще даже не пришла в мир. Ее судьба ведома лишь богам.

Слова Уллы успокоили меня, но лишь немного. Я подтянулся и обхватил жену. Она поерзала, поудобнее устраиваясь в моих объятиях.

— Спи, — сонно прошептала она. — С нашей дочерью всё будет в порядке. Мы позаботимся о ней. Но наговор лишним не будет.

— Куда ночь, туда и сон, — скороговоркой пробормотал я, поглаживая живот Уллы. Я не так сильно верил в наговоры, как прочие в племени.

Жена быстро провалилась в глубокий спокойный сон. Как и в первую беременность, видения покинули моего шамана. Дарить новую жизнь — само по себе чудо. А как любила говорить Улла, она способна лишь на одно чудо за раз. Я поморщился, не желая вспоминать сон, но страшная картина так и всплывала, стоило лишь закрыть глаза. У меня никогда не было дара ясновидения, да и в поведении волка из кошмара не было никакого смысла. Абсолютно неправдоподобно, что животное могло напасть хоть на кого-то из нашего народа — тем более на беззащитного и маленького. Волки — священные животные клана. Они помогают и оберегают нас. Если повстречал волка в чаще — это благословение Велеса и большая удача. Чтобы волк загрыз невинного младенца, я и представить не мог. Скорее, зверь принес бы ребенка к поселению и оставил у ограды, если бы каким-то образом тот оказался ночью в лесу. И откуда только такие мысли, ставшие сном, возникли в моей голове?

До самого утра я не сомкнул глаз, снова и снова прокручивая в воспоминаниях кошмар. Было в этом что-то зловещее: сколько бы я ни гнал образы окровавленной морды зверя и растерзанного младенца, они вновь и вновь возникали передо мной.

Но стоило солнцу встать из-за холмов, вместе с ночью в небытие канули и все страхи. Уже к обеду я и не вспоминал о мрачном сне: слишком много дел и вопросов, которые нужно уладить. Природа готовилась заснуть до следующей весны. Начиналось время охоты. Мужчины во главе со мной готовились к долгому походу. Олени ушли еще севернее. Мы умеем охотиться на расстояниях, но в этот раз стада удалились уж слишком. Они скоро доберутся до края мира и свалятся в бездну. Я не хотел видеть черное ничто, о котором рассказывал дед. Да и людям это не нужно. Не у всех нервы настолько крепкие, чтобы заглянуть в вечную пустоту.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

3

Прикопо́тки — шерстяные чулки или бахилы у северно-сибирских народностей. Их надевают поверх обуви, чтобы передвигаться по снегу более бесшумно.