Законная семья прокурора Драконыча

Яна Невинная

Егор — главный прокурор округа. Алёна — сирота, пойманная на воровстве еды. Ему срочно нужна семья, а ей — опека над племянницей. Она против, но его девиз — вижу цель, не вижу препятствий. — Расклад такой. Через десять минут опека заберет ребенка, а ты отправишься в следственный изолятор. Но у меня к тебе альтернативное предложение. — Спать с вами не буду! — Твои сомнительные прелести не в моем вкусе, сладкая. Слушай и запоминай. Для всех ты — моя жена, а Катя — моя дочь, которую ты вероломно и бессовестно скрыла от меня. — Она не ваша дочь! — встала в возмущении. — И я Сладкова, никакая не сладкая, а для вас — только по имени-отчеству, Алёна Павловна! — Неправильно. Не Сладкова, а Драконова жена. Это твоя новая фамилия, Алёна Пална. И Катина. Я надеюсь, ты запомнила нашу легенду?

Глава 2

Алёна

Опер перевел взгляд с меня на Катюшку и обратно. Строго так смотрел, осуждающе. Племяшка жалась ко мне, ища защиты, а мне было стыдно. За то, что не могу ее ни прокормить, ни защитить. За то, что попались.

— Петрович, когда опека подъедет?! — гаркнул опер мужику за соседним столом.

Тот поднял свое одутловатое красное лицо и сощурился.

— Сказали, через полчаса будут, — ответил со скучающим выражением лица.

Сразу стало ясно, что им до нас дела нет. Рядовая ситуация.

И тут до меня дошли его слова.

— К-какая оп-пека?! — подорвалась с места, таращась на флегматичного опера.

— А есть варианты? — поднял он брови. — Обычная опека, девчонку оформлять будет. Тебя до выяснения обстоятельств — в СИЗО, а ребенка пока временно разместят в приюте. Таков порядок.

Катюшка хоть толком и не понимала, о чем мы говорим, но прижалась ко мне сильнее. Испугалась, малышка. Несмышленая еще, а сердцем чует недоброе, что ее у меня отнять могут. А у нас нет никого дороже друг друга.

— Не надо опеку, давайте тут разбираться, — посмотрела на сурового мужика умоляюще. — У меня же ее заберут!

— И правильно сделают, негоже ребенку с воровкой таскаться.

— Я не воровка!

— Девушка, — вздохнул он тяжко и поглядел даже вроде как с сочувствием, но я знала, что жалости от представителя закона не добьюсь, — поверьте, ребенку будет лучше под присмотром взрослых.

— Я взрослая!

— Нормальных взрослых, которые не учат девочку воровать.

— Я не учила, мы просто хотели есть, — жалко оправдывалась я, тут же осознавая свою глупость, когда мужчина издал очередной вздох и посмотрел в документы, не комментируя, только снова покосился на дверь в ожидании людей, которым с радостью нас передаст.

А нам нельзя с опекой пересекаться! У меня Катюшку сразу же заберут, и больше я ее не увижу. На глаза навернулись слезы, от отчаяния захотелось кинуться к сотруднику полиции и умолять о снисхождении. Знала б я, что это поможет, так бы и сделала.

— Знаете же, что в супермаркете камеры, — заговорил мужчина, перебирая очередную стопку документов, занес какие-то данные в компьютер. — На что надеялись? Отвечать не нужно, — видя, что я подрываюсь что-то сказать, прервал меня. — Как вы до жизни дошли такой?

Неужели ему интересно? Вроде в умных глазах действительно скользили сочувствие и интерес, но я настолько привыкла к жестокости этого мира, что не готова доверять, даже если мне протягивают руку помощи. Сжала губы и молчала.

— Мам, можно пи-пи? — прошептала на ушко Катюшка и характерно поерзала на жесткой сидушке.

— Ребенку в туалет можно?

— Пусть идет.

— Но она не справится сама, — удивленно посмотрела на мужчину, он ответил таким же взглядом.

— Знаю я вас, умников, сбежать думаете? Не выйдет. Пусть сама идет. Володь, проводи, — буркнул опер толстяку, который недовольно поднялся с места и медленно зашагал к выходу.

— Котенок, иди с дядей, он тебе покажет, где сделать пи-пи, — погладила я ее по голове.

— Я боюсь, я хотю с тобой, — моргнула Катя как кукла и прижалась ко мне.

— Нельзя, я должна тут сидеть, поговорить с дядей, чтобы нас отпустили.

Малышка, кивнув, соскочила с жесткого стула и вприпрыжку понеслась вперед, обгоняя увальня, что ее сопровождал. Я с тревогой посмотрела им вслед, а потом обратила взор на опера.

— А теперь серьезно, — посмотрел он на меня, — ты почему чужим именем представилась? — повернул ко мне экран со строчками какой-то таблицы. — Шолохова Ирина Валерьевна, названного тобой года рождения, числится умершей. Долго думала?

Сглотнула вязкий комок желчи. Отпираться больше не получится.

— Это моя сестра, и она умерла, за Катюшкой только я присматриваю, у нее больше никого нет…

— Официально она — твоя племянница? А еще законные представители есть? Кто ее отец? Тебе самой сколько лет?

Вопросы были закономерные и простые, но ответить на них мне было сложно. И больно. До пекла в груди. Как в одно предложение вместить всю нашу жизнь?

По лицу опера видела, что ему неинтересны подробности, но спросил он для протокола и ждал. Вздернул бровь и в нетерпении постукивал ручкой по столу.

Это еще больше нервировало.

— Я… Сестра официальная, то есть настоящая… Была…

Мужчина напротив тяжело вздохнул и раздраженно отбросил ручку.

В этот момент я услышала приглушенные голоса в коридоре и отвлеклась. Прислушалась и отчего-то занервничала. Точно. Это Катюшка плачет. Неужели опека приехала раньше?

Вскочила и распахнула наружу дверь, готовая вгрызаться в них до крови, но племяшку не отдавать. Она ранимая девочка и не выдержит ни дня в детском доме.

— Да заткни ты уже эту замухрышку. Или отведи к ее нерадивой мамаше, и дело с концом. Понарожают и не смотрят.

Услышала сначала мужской ворчливый голос, а затем вывалилась наружу.

— Отойдите от моего ребенка! — закричала, увидев возле нее двух здоровенных мужиков.

Кинулась к Катюшке и прижала ее к себе, гладя по волосам и успокаивая. Сзади что-то рычал подоспевший опер, но я не обратила внимания и медленно заскользила взглядом вверх.

И моментально застыла, пригвожденная к месту темным злым взглядом самого высокого мужика. Того, который кричал на Катюшу.

Он же смотрел на меня сверху вниз — уничижительно, с презрением. Так смотрят на букашку, которую брезгуют даже раздавить. Сглотнула и опустила взгляд, натыкаясь на всё еще заплаканное лицо Катюши.

— Котенок, ну ты чего? — упала перед ней на колени, не заботясь о том, что коленкам больно и пол грязный, утерла слезы Катюшке. — Не надо плакать, всё хорошо, дяди тебя не обидят.

Бросила взгляд на двух громил, что стоят и не уходят. Вот чего уставились? Бесплатное цирковое представление мы для них, что ли? Как язык повернулся назвать Катю замухрышкой? Да, у нас нет денег на нормальную одежду! Да даже на еду нет! А этот… Сноб чванливый со своей наглой рожей смеет высказывать нам свое фи!

— Следить за ребенком надо лучше, тогда и успокаивать не придется, — проговорил поучительным тоном, словно я из тех мамаш, у которых дети при живых родителях бродяжничают.

Стиснула челюсти, ведь от истины это была недалеко. Но это не наша вина, не наша. Не моя.

— Так это вроде РОВД, а не притон. Работать лучше не думали? Ваш сотрудник мою дочку в туалет должен был отвести, и что-то его не видно нигде, — иронично окинула я взглядом коридор.

— Мы здесь и не работаем, — усмехнулся он нагло и глянул равнодушно — мужчины на меня обычно по-другому реагируют. Это неожиданно задело. Я опустила глаза, чтобы не выдать своих мыслей.

— Разберемся, гражданочка, — раздался сзади голос опера. — Цел ребенок, хватит уже с ней сюсюкаться, у меня времени в обрез. Идемте в кабинет, оформлять вас будем.

Мужчины поздоровались и улыбнулись, словно нас тут нет, и от этого стало не по себе. Будто я смотрела через стекло на другую, более сытую и полную власти жизнь. Положила ладони на это стекло и прилипла к нему, не в силах разбить. Между нами пропасть.

— За что? — кивнул на меня вдруг второй мужик.

На нем тоже был надет дорогой костюм, но серого цвета, золотые запонки на рукавах, ослабленный на шее темно-бордовый галстук и явно дорогие часы на запястье, но спортивные кроссовки, небрежно торчащие волосы и теплый взгляд производили впечатление не злого человека.

В противовес ему грубиян был одет с иголочки. Короткий ежик, холодный взгляд вкупе с тугим синим галстуком и черными, идеально начищенными туфлями создавали впечатление приличного человека

Но каждый раз, когда он открывал рот, оттуда вылетали жесткие рубленые фразы и непозволительная грубость. Поразительный контраст.

— Еду воровала.

В этот момент я ощутила на себе ироничный взгляд того сноба. Не решилась посмотреть на него в ответ. Уверена, весь его вид так и кричит, что он был прав, считая нас замухрышками.

— Так, это вы бродяги? — раздался сверху командирский тон, и я, подняв взгляд, обнаружила рядом внушительной комплекции женщину с большой грудью, втиснутой в фиолетовый пиджак, с шапкой рыжих кудрявых волос и широким жабьим ртом. Настоящая жаба! Злая ведьма из детской сказки. И пришла она явно по нашу душу.

— Мы не бродяги! — вскинула я подбородок и быстро встала в желании оказаться с ней на одном уровне. Но куда там. Жаба была просто огромная!

— А повышать голос на меня не надо, — грубо ответила она, и полный пренебрежения взгляд пополз по мне, потом по Катюшке. В глазах жабы читался наш приговор. — Иди сюда, девочка. Тебя как зовут?

Племяшка не ответила, только продолжала жаться к моей ноге, а я держала ее крепко, насколько могла. Если попытаются оторвать, не дамся. Ни за что не отпущу от себя Катюшку. Я за нее драться готова!

— Она не пойдет, она со мной будет, если заберете, то только со мной.

— Ну вы тут мне сцены-то не устраивайте, гражданка, — посоветовала мне жаба, воздевая глаза к потолку, — этого мне только не хватало. Я же всё равно ее заберу, а тебя, надо будет, на место мы быстро поставим. Давно в КПЗ не сидела? Мужчины, а мы чего тут стоим? — повернулась она к невольным свидетелям нашего с ней противостояния.

Как такому человеку поручили в опеке работать? Это же надзирательница тюремного карцера.

— КеПеЗе? — повторила вдруг за теткой Катюшка, по-детски непосредственно, но с заметным испугом. Она кивнула на дядек, которые продолжали смотреть на нас. — Это, полюсяется, велтухаи? Мама, нас в тюлму посадят?

В голосе племяшки звучал страх, а из глаз моментально потекли градом слезы.

В груди расцвела ненависть к тому охраннику супермаркета, который не сдерживался в выражениях при Катюше. В красках расписывал, что нас ждет тюрьма и закончим мы в колонии для рецидивистов. Я — сейчас, а племяшка следом по наклонной пойдет после детдома.

Понимаю, это его работа — ловить преступников, но ему же не доплачивают за словесный понос. Может, сдержись я и не вступи с ним в перепалку, он бы смягчился и не стал вызывать полицию, но не могла я позволить ему так гнусно относиться к моей Катюше. Она ведь маленькая, всё слышит и запоминает.

— Вертухаями нас еще никто не называл, — усмехнулся вдруг добряк.

— Вертухаи… — зловеще прошептала женщина, а я застыла, слыша, как в мозгах тетки из опеки медленно двигаются шестеренки. — Так вы у нас не единожды сидевшая уже. Другое дело. А ну, быстро отпустите ребенка!

Катюша от этого громогласного ора заревела еще сильнее, я же выдвинулась вперед, прикрывая ее своим тщедушным телом, и крепко прижала к себе.

— Только через мой труп! — прорычала и внешне напоминала тигрицу, но внутри вся дрожала, хотелось последовать примеру племяшки и расплакаться навзрыд, ища чужой поддержки и крепкого плеча рядом. Но мы в этом мире одни и совершенно никому не нужны.

— Запрос принят, — прозвучал вдруг сзади разозленный голос опера, а затем меня будто ребром ладони ударили по шее.

Боль прострелила сразу, я согнулась пополам. Катюшу же потянули на выход, безжалостно отцепляя ее пальцы от моей джинсовой куртки, а я не могла пошевелиться и лишь молча смотрела, как ее крохотное тельце с силой отрывают от меня. Прозвучал треск ткани.

В ее ладошке осталась металлическая пуговица, и, пока ее поднимали на руки, она прижимала ее к груди так, будто это истинное сокровище. Сердце разрывалось на части при виде этой картины, агонизировало в муках.

— Поосторожнее нельзя было? Она всё-таки девчушка совсем, — осудил опера бугай-добряк. — Можно было просто поговорить.

— Оказывала сопротивление при задержании и препятствовала работе сотрудников опеки, — проговорил тот отрывисто канцелярскими фразами.

Вот, значит, как. Слабо усмехнулась. Уже и в преступники записали.

— Мама! — прокричала сопротивляющаяся Катюша, вырываясь из лап тетки ко мне, но я не могла пошевелить конечностями и осела на пол. Меня грубо подхватили за подмышки и не церемонясь потащили куда-то по коридору.

Нехотя закрыла глаза, но успела заметить, как на штанишках Катюши расплывается мокрое пятно. Последнее, что я услышала, заставило меня взорваться паникой.

— Готовый ребенок, Егор. Дело тебе предлагаю.