Жены призраков

Яна Дубинянская

Их мужья погибли на Сиюминутной войне, которая окончилась Вечным миром. Теперь бывшее вражеское государство на благотворительной основе принимает вдов героев в так называемой Ф-зоне, где в результате войны возник необычайный феномен. Героиня повести «Жены призраков» отправляется туда в поисках любимого человека… или фантома? А героиня повести «Шарашка», попавшая в безвыходную жизненную ситуацию, вынуждена принять рискованное предложение работы. Она пытается разобраться, где же очутилась: в преступной структуре, как может показаться, или в заповеднике интеллекта, как считают многие, кто работает здесь?

Сборник

Жены призраков

Она очень боялась проверки документов.

Но старый мент с нашей стороны ничего не читал; небрежно, словно сдавая карты, он перебрасывал бумажки дальше по столу «ихнему» молоденькому полисмену. Заявление, виза, выписка из трудовой, справка с работы, из собеса, согласие ближайших родственников, медицинская справка одна, другая, десятая, свидетельство о браке, свидетельство о смерти. Только паспорт продержал в руках целую минуту, и то изучая не данные, а фотографию. На той первой фотке двенадцатилетней давности Вика была круглолицая, как матрешка, с длинными волосами и неудержимым взрывом смеха в уголках серьезных губ.

— Рожать потом нельзя, тебе говорили? — сурово спросил он.

— Да, конечно.

— «Даканешна»! — передразнил мент. — Все вы, дуры, всё знаете, а потом как стрельнет… Чтоб не сомневалась: нельзя.

— У меня есть сын, восемь лет, — терпеливо пояснила Вика. — Я не собираюсь больше рожать.

Старикан перепроверил, заглянув в конец паспорта. Вздохнул:

— Так тебе, считай, повезло. И какого ты сюда приперлась? Проходи.

Она прошла за плексигласовую перегородку. Полисмен широко улыбнулся и вернул ей документы аккуратной стопочкой. В ровнозубой киношной улыбке чувствовался подвох, и Вика вздрогнула, когда юноша ни с того ни с сего ее окликнул.

Сообщил с жутким акцентом, сверкая зубами на весь КПП:

— Виктори — значит «победа».

* * *

Броневик подали к самому выходу, дверь в дверь. Вряд ли тут уже фонит — наверное, из соображений секретности, подумала Вика. Поверх зеленоватой брони она успела увидеть чахлое деревце посреди бетонного двора и трех мужчин в полицейских форменных сорочках с закатанными по локоть рукавами. Там, где хоть чуть-чуть фонит, «ихние» так не ходят. Надо было завербоваться шпионкой, усмехнулась она. Уж точно было бы меньше мороки со всеми этими справками…

Водитель держался безукоризненно вежливо, даже немножко подобострастно, и она прикусила губу, остро почувствовав себя «почетной вдовой отважного Героя Сиюминутной войны, самоотверженного спасителя человечества». Так выразилась Маринка — еще тогда, пять лет назад. Когда Ф-зону в газетах называли просто зоной, никто не слышал об «ивашках», а «почетные вдовы» на торжественном вечере по случаю годовщины Вечного мира получили по гвоздике на длинном стебле, по маленькой коробочке с «ихним» крестом и по нашей грамоте о присвоении звания Героя формата А-4 без рамки.

Теперь Маринка тоже здесь. Вот бы ее найти. Нереально, конечно — за три дня…

Над головой у водителя горела тусклая лампочка. Окон в броневике не было — во всяком случае, так Вике показалось сначала. Через десять минут поездки, от нечего делать разглядывая салон, обитый мягким дерматином, она обнаружила по обеим его сторонам еле видимые овальные щели.

— Как только въедем в Ф-зону, откроем, — предупредил ее вопрос водитель. — Пока никак нельзя, извините.

Он говорил совсем без акцента. Неужели наш? Вика читала, что весь персонал Ф-зоны укомплектован исключительно «ихними». Наверное, просто способный к языкам.

Ей захотелось с ним поговорить.

— Вы давно здесь работаете?

— Три года, госпожа, — ответил он; по этому «госпожа» сразу стало ясно, что никакой он не наш. И больше ни единого слова.

— Скажите пожалуйста, те женщины… — она запнулась. Впрочем, если даже на КПП так халатно отнеслись к проверке документов, с чего это вдруг водитель станет пересказывать начальству разговор с клиенткой?

И потом, ни о чем таком она и не спросит.

–… те женщины, которые приезжают сюда с временной визой, как у меня… Они часто потом возвращаются с постоянной?

— Всегда.

Исчерпывающе. Переспрашивать было как-то неловко и вроде бы не имело смысла. И тем более Вика удивилась, когда после паузы он продолжил:

— Почти всегда. Конечно, бывает, что какая-нибудь не находит своего «ивашки». Если ее муж никогда не был здесь, а просто воспользовался шумихой, чтобы исчезнуть, и преспокойно поживает себе где-нибудь на побережье с мулаткой. Но это единичные случаи.

— А если…

Она прикусила язык. Вот уж о чем точно нельзя говорить.

— Я, кажется, сказал «ивашка», — спохватился водитель. — Простите, если это покоробило ваши чувства. Впредь я буду употреблять только общепринятый термин «фантом-отпечаток».

— Не покоробило, — успокоила его Вика.

Действительно, в его рафинированной речи это словечко — придуманное, разумеется, «ихними», — не несло ни малейшей пренебрежительной окраски. Если бы оно звучало так же в устах всех наших чиновников, которые… Ее передернуло. Впрочем, все это уже, слава Богу, позади.

— Ф-зона.

На ровный, будничный звук голоса наложилось шипение оконных заслонок, плавно отъехавших вбок. Как девчонка, стыдно, — успела подумать Вика, расплющивая нос о стекло. Хотя, собственно, почему?

Стекло было толстенное и не совсем прозрачное: наверное, с повышенной защитой. Город казался сквозь него мутным и заплаканным, будто во время дождя. Броневик проезжал окраинные улицы: аккуратные коттеджики, ровно подстриженные деревца. Навстречу попалась мусороуборочная машина — симпатичный броневичок с крутящимися щетками по периметру. Вслед за ней вручную наводили лоск двое дворников в защитных балахонах. Больше Вика не заметила ни одного человека; чего ты хочешь, полшестого утра.

— Долго еще ехать? — спросила она.

— Вас размещают в «Мемориале», это в самом центре. Один из лучших отелей города. Еще минут семь-восемь.

Вика кивнула, продолжая смотреть в окно. Впрочем, уже с некоторого расстояния.

Центр начался ненавязчиво: коттеджи подросли до каменных зданий, стройных и нарядных, с балкончиками, башенками и даже колоннами. Словно историческая часть европейской столицы, — причем не аляповатая подделка, а приличная, со вкусом выполненная стилизация. «Ихние» умеют. И не скажешь, что все это построено всего четыре года назад, сразу после первого описания в опять-таки «ихней» научной прессе феномена «ивашек».

Специально для таких, как она.

Броневик остановился — плавно, без толчка.

— Приехали, госпожа, — сказал водитель. — За вами на сиденье лежит защитный плащ. Нет, чуть левее. Нашли? Дойдете в нем до отеля, а там вам выдадут полный комплект специальной одежды. Я провожу.

Плащ, больше похожий на балахон, оказался великоват: его прозрачное «забрало» плохо совместилось с Викиным лицом, закрыв почти весь обзор. Она сумела рассмотреть только дорожную брусчатку под ногами, — надо же, а ехали будто по накатанному асфальту. Геометрические щелочки между камнями поблескивали: и вправду дождь?

Четыре семенящих шага вслепую, дверь с бронзовой ручкой. Одним движением водитель ухитрился и распахнуть тяжелую створку, и впихнуть Вику внутрь, и сдернуть с нее балахон, — именно в ту долю секунды, когда дверь вернулась на место.

Ни единого скрипа; только мягкий шуршащий хлопок, — словно ладонями в замшевых перчатках. И темнота.

Или в мышеловках оно как-то по-другому?

* * *

О том, что надо искать кнопку, — хотя чего там искать, зеленая лампочка вполне определенно подмигивала в темноте, — Вика догадалась только после пятиминутного топтания в коротком коридорчике. И едва успела догадаться, как наружная дверь снова замшево хлопнула, впуская фигуру в балахоне. В сером прямоугольнике мелькнуло заплаканное утро; вот и хапнула первый пучок рентген. Ну и пусть. Вряд ли больше, чем тогда, у постели Игоря… Внутренние двери бесшумно разъехались. Вика замешкалась, не успев пройти следом за вошедшим, и пришлось все-таки нажать на зеленый огонек.

Тьма сменилась мягкими утренними сумерками. Просторный вестибюль, стойка портье, лестница. По ней поднималась та самая фигура: под балахоном мелко постукивали каблучки-шпильки. И куда она в такую рань? Или — откуда?..

Вика подошла к стойке:

— Доброе утро.

Портье ослепительно улыбнулась. Молодая женщина в безумно элегантном сером костюме. Вика даже на секунду усомнилась: а может, это хозяйка гостиницы? Впрочем, все «ихние» женщины потрясающе одеваются. Когда Игоря приняли на службу в его элитное спецподразделение, он с первой зарплаты купил ей на черном рынке «ихнее» платье. А она была беременна Сашкой и не смогла даже примерить. Да так и не надела потом… ни разу.

— Госпожа Виктория Марченко?

Ни намека на акцент. Ни намека на фальшь в безукоризненной улыбке.

Вика тоже улыбнулась — признаться, довольно криво. Кивнула.

— Мы вас ждем, — не опуская приветливых глаз, женщина извлекла из-под стойки связку из двух ключей. — Ваш номер двадцать четвертый, второй этаж, первая дверь налево. Блочный вариант «три плюс два», согласно вашему желанию. Вы не передумали? Могу предложить отдельный «люкс».

— Нет, спасибо.

Портье ни капли не удивилась. Говорят, «ихние» вообще привыкли не удивляться проявлениям «загадочной души» наших. Хотя что ж тут загадочного? У нее, Вики, всего три дня. Много она успеет выяснить! — если просидит все это время одна, пусть в самой комфортабельной комнате. Конечно, он должен прийти сам; они всегда приходят сами… А вдруг — нет?!..

И вполне вероятное «вдруг». Ей никак нельзя пассивно ждать.

— Комплект белья и специальной одежды вам принесет горничная, — сообщила портье, и ее улыбка вспыхнула последней искрой бенгальского огня. Процедура поселения окончена, поняла Вика.

Она взяла ключи и поднялась на второй этаж. За блочной дверью обнаружилась обширная прихожая, облицованная чуть ли не мрамором, с мягким ковровым покрытием на полу. Яркие щели очерчивали вход в ванную; там шумно лилась вода. Значит, кто-то уже встал. Но Вика все равно постеснялась включать свет, афишируя свое прибытие. Чуть ли не на цыпочках подошла к двери под номером двадцать четыре, постучала. Выждала несколько секунд, провернула ключ в замке и вошла.

В номере никого не было. Сквозь опущенные жалюзи пробивалась тусклая серость начинавшегося дня. В полумраке просторной комнаты все три кровати казались девственно застеленными, и Вика опустилась на первую попавшуюся, бросив рядом спортивную сумку. Разбирать вещи, обустраиваться и даже осматриваться как следует по сторонам что-то не хотелось.

Не хотелось вообще ничего.

* * *

Шел дождь. Шел уже давно, целые сутки напролет, и гора земли у вырытой накануне могилы превратилась в сплошную грязь. Маринка присела на корточки, зачерпнула рукой этой полужидкой кашицы и бросила в яму слипшийся черный пирожок. Да так и осталась стоять, растопырив грязные пальцы.

Вика тоже бросила. А все остальные стайкой перепуганных ворон жались к оградке соседней могилы. Конечно, им сказали, что запаянный гроб не пропускает радиации, но мало ли… близко лучше не подходить.

Здоровенные могильщики, пошатываясь и распространяя перегар, взялись за лопаты.

— Я пойду, — виновато шепнула Вика. — Полвторого уже…

Маринка молча кивнула.

Обернувшись у поворота, Вика увидела, как она садилась в автобус. Никто не подал ей руки, и Маринка вскарабкалась на высокую ступеньку сама — тяжелая, неповоротливая. Она еще не знала, что ее восьмимесячная девочка родится сегодня же ночью. И проживет почти два часа…

Вика тоже не знала. Она шла по кладбищенской аллее, все ускоряя шаги, вязла в грязи, бежала, летела, зажимала рукой колющий бок, хрипела на каждом вдохе, — а в это время Игорь… Игорь!!!

… Она проснулась.

Над головой торчала красивая люстра с хрустальными висюльками. Вика машинально принялась их пересчитывать, вяло припоминая, где она, собственно, находится. А, Ф-зона… да. И который теперь час?

— Ты кто?

Голос прозвучал так бесцеремонно, что Вика рывком поднялась и повернула голову.

На кровати у окна сидела по-турецки женщина в махровом халате. Вроде бы молодая и даже красивая — против света было трудно разглядеть. На густющей шапке рыжих волос золотились тусклые блики. Женщина курила, пуская дым в открытое окно.

Открытое?!..

Вика вскочила:

— Закройте немедленно! Разве вы не…

— Да знаю, знаю, — откликнулась незнакомка. — Плевала я на «ихнюю» радиацию. «Ихние» вообще психи. Психи и паникеры.

Впрочем, она таки вернула створку на место, дважды щелкнула шпингалетом. Загасила сигарету прямо о толстое оконное стекло. И повторила свой вопрос:

— Ты кто?

Только теперь Вика слегка оторопела. Судорожно сглотнула:

— Вдова героя Сиюминутной войны. Как и вы, наверное. Меня зовут Виктория.

Женщина не назвала себя, и Викино имя повисло в воздухе, будто протянутая рука, не дождавшаяся пожатия. Странная она какая-то, эта рыжая. И все равно придется наладить с ней контакт, расспросить, вытянуть максимум информации о…

— Тебя что, к нам подселили?

Словно речь шла о койке в общежитии, — Вика даже слабо улыбнулась. За окном по-прежнему моросило, но уже стало достаточно светло, чтобы оценить роскошь гостиничной обстановки. Скромную, элегантную роскошь — без намека на помпезность либо излишество. Как могут только «ихние».

— В общем, да.

Рыжая заерзала на кровати, пристроила под себя ноги, набросила на плечи одеяло наподобие плаща и сообщила:

— Это Наташкино место.

— Ой, простите, я не знала, — Вика взялась за сумку. «Ой» получилось совсем уж по-детски нелепым. Шагнула по направлению к третьей кровати:

— Здесь свободно?

— Нет.

Вика остановилась посреди комнаты. Накладка? Что-то не похоже на «ихних». Надо побыстрее прояснить ситуацию… Она взглянула на часы: без двадцати одиннадцать. Черт!..

Портье внизу был уже другой, мужчина, — однако с точно такой же профессиональной улыбкой. Он заглянул в гостиничную книгу и заверил Вику, что никакой ошибки нет и быть не может; одно из трех мест в номере двадцать четвертом занимает она, госпожа Марченко. Этот портье тоже выговаривал ее фамилию правильно, даже слишком. Вика поблагодарила его, чувствуя легкую неловкость; впрочем, почему она должна краснеть за эту странноватую соседку?

Когда она вернулась, рыжая сидела все в той же позе, словно и не шевельнулась за время Викиного отсутствия. Зато откуда-то взялась еще одна постоялица: она посапывала лицом в стенку, из-под одеяла выглядывал только темный кучерявый затылок. Свободной оставалась именно та кровать, на которой Вика проспала все утро.

— Это все-таки мое место, — она поймала себя на ослепительной улыбке; «ихний» пример заразителен. — С вашего позволения.

Женщина пожала плечами:

— Мне-то что? Придет Натаха, с ней и разбирайся.

Вика подняла с пола сумку: надо разложить вещи. Их, конечно, совсем немного, но… Она любила организовывать маленький личный уют везде, где останавливалась хоть на одну ночь.

Всего три дня. И половина первого из них, считай, уже прошла.

— Как тебя зовут? — расстегивая молнию на сумке, Вика отважно двинулась на контакт с соседкой; фамильярность давалась с трудом. — Ты давно здесь?

— Два го-дыа… — ответ рыжей потонул в мощном зевке. Первый вопрос она проигнорировала. — Слушай, я отрубаюсь. Ты только Наташке не груби, хорошо?.. А то она у нас… тьфу ты черт, зацепилось…

Потрясенная Вика во все глаза смотрела, как на туалетном столике оседает, теряя форму головы, шапка рыжего парика.

* * *

«… комплекс вины. Именно так зарубежные экономисты и политологи склонны объяснять колоссальные средства, выделяемые правительством страны, коммерческими структурами, благотворительными организациями и частными лицами на этот проект. К услугам вдов героев комфортабельные отели с надежной противорадиационной защитой, развитая городская инфраструктура, широкий комплекс разнообразных услуг.

Город возведен в той части Ф-зоны, где, согласно исследованиям, наиболее ярко проявляет себя феномен «ивашек». Так называют в иностранной прессе фантомы-отпечатки наших доблестных воинов, самоотверженными усилиями которых была предотвращена глобальнейшая ядерная катастрофа на Земле.

Их подвиг вошел в историю под названием Сиюминутная война. Это связано с грубейшей политической ошибкой в трактовке экстремальной ситуации, допущенной тогда правительством и силовыми структурами государства, якобы оказавшегося под ударом. Как известно, президент Бергсон был вынужден уйти в отставку, публично принеся нашему народу извинения за преступное объявление войны. Так был установлен Вечный мир между двумя великими державами.

В то время, как Бергсон в официальной речи назвал происходящее «вражеским десантом на территорию секретной ядерной базы мирной страны», наши бойцы элитного спецподразделения уже тушили пожар, возникший (как впоследствии признали независимые эксперты) в силу стихийных причин. Напомним, что местный контингент регулярных войск, сразу после объявления войны стянутых к ядерной базе, отказался выполнять приказы командования, мотивируя это смертельной опасностью пребывания в очаге пожара. Наших отважных ребят опасность не остановила…

Природа фантомов-отпечатков на сегодня изучена недостаточно. Известно, что они не радиоактивны и общение с ними не представляет опасности для здоровья. К сожалению, из надуманных соображений секретности наши ученые до сих пор не имеют доступа на терри…»

… В обрывок газеты была завернута банка клубничного варенья. Варенье Вике, куда бы та не ехала, регулярно подбрасывала свекровь, — тут удивляться нечему. Другое дело, что этой газете как минимум года три: тогда Вика еще не придавала значения подобным публикациям, однако зачем-то сохранила ее, сунув в ящик стола. Будем надеяться, что свекровь совершенно случайно воспользовалась именно этим газетным листом. Завернула, не читая.

Ягоды в банке просвечивали тусклым рубином. Вика покосилась на спящих соседок. Странно вообще-то — посреди бела дня… хотя в такую погоду… Надо будет угостить их чаем с вареньем, это сближает. Где бы раздобыть консервный нож?.. не хотелось выходить из номера.

Она подошла к окну. По толстенному стеклу густо расселись бисерные капельки, такие мелкие, что даже не сползали вниз. Сквозь них смутно просматривалась противоположная сторона улицы: высокий дом с четырьмя колоннами. Тоже гостиница? Ресторан? Кинотеатр? Ей приходилось читать, что большинство домов в Ф-зоне — пустые фасады, имитация полноценного города; очень возможно. Впрочем, нельзя верить всему, что пишут про Ф-зону, — будь то «ихние» источники или наши.

И нельзя верить ничему из того, что пишут про «ивашек». Те, кто по-настоящему знает о них, — писать не будут.

Даже Маринка — ни разу не написала. Ни строчки.

* * *

— Привет! Я Настя. Вы будете у нас жить?

Вика обернулась от окна.

Растрепанная девчушка на кровати по-детски терла глаза кулачком. Глаза, как обнаружилось через секунду, были серые, круглые и занимали по меньшей мере треть лица. Малюсенький вздернутый носик и губки бантиком.

На вид Вика дала бы ей лет шестнадцать-семнадцать. Стоп, не может быть: ведь тогда во время Сиюминутной войны ей было бы всего…

— Виктория. Да… то есть нет, я только на три дня, по временной визе. Хочешь варенья?

Получилось довольно топорно; однако Настя просияла и вскочила, взметнув одеяло. Ничуть не смущаясь, она стянула через голову пижаму, надетую на голое тело, и побежала через всю комнату к шкафу-трюмо. Фигурка у нее была совсем подростковая.

Как минимум двадцать три, продолжала подсчитывать Вика. И то если вышла замуж в семнадцать и буквально сразу же овдовела… какой кошмар.

Настя выпорхнула из-за дверцы шкафа в пестром платьице в обтяжку, коротеньком, совершенно летнем, — каламбур получился невеселым, и Вика не улыбнулась.

— Только вот открыть нечем, — скомканно пробормотала она.

— Нет проблем, — Настя подскочила к тумбочке и, зажав между ухом и плечом телефонную трубку, принялась левой рукой отстукивать номер. Правой она подняла банку, рассматривая ее на просвет. — Клубника! Обожаю… Алло, солнышко, ты еще не сменился? Нам нужна открывачка… От-кры-вачка!.. Ну, варенье открыть. И пускай чаю принесут на двоих… Ну да, тебе скажи!.. с новенькой, не переживай. Целую!

Она звонко чмокнула воздух, повесила трубку и прыснула в кулачок:

— Простых слов не знает. «Ихние» все такие.

— Может, надо было и ей? — Вика покосилась на кровать «рыжей».

Настя махнула рукой:

— Ну её! Мы с Наташкой с ней не дружим. Потому что идиотка. Окна пораспахивает настежь, ей-то по фиг, а про людей подумать? И вообще она до вечера будет дрыхнуть, вот увидите.

Вика уже открыла рот для вопроса, когда вошла горничная. На зеркальном подносе стоял миниатюрный самоварчик, две чашки и две вазочки для варенья, а с краю темнел консервный ножик, тоже сдвоенный отражением. Горничная ослепительно улыбнулась, пожелала приятного аппетита и ненавязчиво испарилась.

Чай был ароматный и несладкий. Как Вика и любила.

— Почему ей по фиг? — спустя пять минут таки озвучила она свой вопрос.

Глаза Насти таинственно блеснули: большой-большой секрет. Разумеется, она понизила голос. Между нами, девочками:

— Она у нас странная. Понимаете, ее муж правда тушил тут пожар. Только он тогда был уже не муж, они давно развелись, причем, кажется, с жутким скандалом. Она ему в больницу даже записочки не написала. И на Ф-зону ее не хотели оформлять, еле-еле пробила…

— Зачем?

— Как зачем? Здесь условия — супер, и кормят, и вообще… Не полная же дура, просто сдвинутая. Это у нее после того, как она с ним увиделась… ну, с «ивашкой»…

Вика поперхнулась чаем.

Рыжий парик тускло поблескивал на туалетном столике. Женщина спала, укрывшись с головой. Страшной головой с розовыми струпьями и редкими островками волос.

Милая кудрявая Настя чирикала, как ни в чем не бывало:

— Она и по улице просто так ходит. Говорит, что ей все равно. Что он такой хороший, такой весь из себя замечательный, ее «ивашка», а она даже записки тогда… Что виноватая перед ним на всю оставшуюся жизнь…

Что-то знакомое. Конечно: «… комплекс вины». Мятый газетный лист до сих пор лежал на кровати. Не вставая, Вика протянула руку и скомкала его.

В Настиной болтовне проскочила неувязка… или показалось? В самом начале:

— Что ты имела в виду: «правда тушил пожар»? А разве…

Девчонка заткнулась. Да, именно так — словно маленький ротик с размаху запечатали кляпом. Несколько раз испуганно сморгнули глазищи, враз отвоевавшие себе добрых две трети лица.

Тихонечко, жалобно, по-детски:

— Вы же никому не скажете?..

* * *

… Ей было тогда всего одиннадцать, и у нее, слава Богу, никто не погиб на Сиюминутной войне; у них в семье, тьфу-тьфу, вообще ни одного военного… А семья большая, три старших брата: на ее, Настино, образование у родителей денег уже не хватило. И куда прикажете после школы? А мамин бывший… ну, вы понимаете… короче, он работает в комиссии по Ф-зоне. Конечно, за справками пришлось побегать, и в лапу дать сколько раз, — а что поделаешь, в институт еще дороже!.. да и кому он нужен, этот институт…

Виза у нее временная, на год. Главное — успеть выйти замуж за «ихнего». А что? Джесс, портье, вы его, наверное, видели сегодня, — очень даже ничего, правда? И вежливый, и подарки дарит, и вообще… Есть еще швейцар из ресторанчика напротив, он толстый, конечно, и старый, — но если вдруг Джесс не захочет жениться… Хотя куда он денется? И еще полгода впереди…

Вика слушала рассеянно. Вспоминались густо накрашенные — хлоп-хлоп, тушь осыпается крошками, — ресницы грузной дамы-главврача спецгоспиталя. «Вы отдаете себе отчет, что вы мне предлагаете? Это же статья! Статья!!! — вы понимаете, дорогуша?!»…

Интересно, сколько таких вот насть эта дамочка благословила своей круглой печатью. И перед каждой ли ломала подобную комедию?..

Захотелось спросить у девчонки, во сколько обошлась ее родителям главврачиха. Просто так, из любопытства… но Вика вовремя прикусила язык. Сказала другое:

— Ты же теперь не сможешь родить ребенка.

Настя беспечно махнула рукой:

— Это если у нас. А у «ихних» — медицина! Тут весь персонал, мне Джесс рассказывал, раз в год проходит обследование, и если что не так, сразу лечат за счет казны. А я через год уже получу гражданство и подпаду под «ихние» законы. Короче, было б из-за чего переживать. Джесс, кстати, и не хочет детей, он за женское равноправие…

Вика смотрела на нее, и в душе само по себе нарастало мутное отвращение. Маленькая дрянь. И дурочка к тому же, — а потому вряд ли добьется своего. Можно себе представить, как «ихние» мужики относятся к таким вот девочкам с липовыми справками и розовыми мечтами… Само собой, этот ее Джесс не хочет детей. Кто бы сомневался.

У Маринки, когда ее выписали из роддома, лицо было глухое, словно затканное паутиной. Навсегда.

Настя продолжала щебетать о своем будущем счастье. За окном вроде бы стало немножко светлее — кончился дождь? Время, черт возьми, уходит время… И до сих пор — впустую.

— Настя, — безжалостно оборвала она птичий щебет, — а ты сама их видела?

— Кого?

— «Ивашек». Понятно, что к тебе никто прийти не мог. Но… к твоей соседке, например… — она кивнула на спящую.

Девчушка хихикнула:

— Не-а. Она его сюда не пускает. Сама к нему бегает на целую ночь — уж не знаю, куда, — а потом дрыхнет весь день напролет. Всё болтает, какой он классный, но никому не показывает. Ревнует, наверное.

Вика задумчиво взглянула на скрученную калачиком фигуру под одеялом. Когда проснется, надо будет обязательно ее разговорить. Женщина, приехавшая сюда ради удобств и сытости — ничем не лучше Насти, — и теперь казнящая себя из-за человека, который и любимым-то не был… при жизни.

Ведь если так — то очень может быть, что и…

— И Наташка никого сюда не водит, — донесся Настин голосок, — у нее точка в одном заведении. Ой!

Вика даже вздрогнула:

— Что такое?

— Вы же на ее месте. А она сейчас придет, и…

Вот уж не ожидала, что эта поднадоевшая песня способна до такой степени вывести из себя. Захотелось швырнуть в стену недопитой чашкой или хотя бы хорошенько оттаскать малолетку за ее темные кудряшки.

Если бы не спящая, Вика заорала бы во всю глотку. А так — по-змеиному прошипела:

— А не пошла бы твоя Наташ…

Хлопнула входная дверь.

* * *

— Мар-чен-ко, — по складам повторила Вика потасканному красавчику Джессу. — Номер двадцать четвертый, трехместный.

— Все правильно, — улыбнулся он. — У вас проблемы?

Она прикусила губу на грани взрыва. Ровно, совершенно ровно:

— Я вам уже говорила. Какая-то особа утверждает, что я заняла ее кровать. Устроила скандал, выбросила в коридор мои вещи. Разберитесь, пожалуйста.

Портье оскалился еще ослепительнее:

— Этого не может быть. В книге постояльцев отеля записано, что за вами забронировано место в двадцать четвертом. Можете спокойно подниматься к себе, госпожа Виктория.

Его улыбка застыла, как на стоп-кадре: разговор окончен. Вика еще пыталась сдерживаться; получалось все хуже и хуже:

— Подниматься? И что — драться с ней?! Эта… эта… она мне чуть глаза не выцарапала! — Вика судорожно перевела дыхание и сглотнула слезу. — Извините.

Портье нагнулся и протянул ей носовой платок. Повторил, будто заведенный вежливый болванчик:

— Этого не может быть.

— По-вашему, я вру?!!

От платка разило резкими, ядовитыми духами; на волю прорвались жгучие потоки слез. Если б не этот чертов платок, ни за что бы не позволила себе… Она шмыгала носом, словно девчонка, и никак не могла остановиться. Глупо, стыдно…

— Ну его на фиг. Пошли отсюда.

Вика подняла голову и несколько раз сморгнула. Размытый силуэт сфокусировался в знакомую женскую фигуру. Заспанная, все в том же махровом халате. Рыжий парик, нечесаный и чуть съехавший набок, на удивление удачно притворялся своими волосами. Она держала за ручки Викину спортивную сумку; лямка волочилась по паркету.

— Ни хрена ты не докажешь, — сказала женщина. — Натаха ему отстегивает за койку. Пошли в бар, побазарим.

— Подождите, — Вика скомкала платок и бросила его на стойку. Провела кулаком по глазам, размазывая тушь. — Мне предлагали отдельный номер-люкс. Я согласна.

— Вам следовало заявить об этом при поселении, госпожа Марченко. Мы не переоформляем постояльцев с трехдневной визой. Сожалею, но таковы правила.

Она сцепила зубы, — но профессиональная ухмылка портье все равно поплыла перед глазами. Истерика, форменная истерика… Возьми себя в руки, черт возьми! Ничего особенного не… Безобразная сцена пятнадцатиминутной давности вломилась в сознание, и от потока отборного мата снова заложило уши.

— Я хочу видеть администратора… или хозяина гостиницы… кто тут у вас главный? — голос сорвался беспомощным детским всхлипом.

— Сожалею, госпожа, но это не входит в мои полномочия.

«Рыжая» тронула ее за плечо:

— Дохлый номер. «Ихние» все повязаны… Пошли, а?

Вика обернулась к ней и машинально протянула руку за сумкой.

* * *

Кофе был горячий и горький. Вику всегда успокаивал кофе — а спиртное как раз наоборот. Поэтому коньяк ее соседка — бывшая соседка? — потягивала одна. И, кажется, была не прочь прикончить всю бутылку.

— Наташка — нелегалка. Я так думаю, ей три четверти выручки приходится рассовывать всяким «ихним» скотам… ну, и давать за так, само собой. Поэтому и злая, как собака. В следующий раз будешь поселяться — проверь, что место чистое. А три дня как-нибудь перекантуешься.

— Она… проститутка?

— Ага, — «рыжая» подтвердила Викину догадку словом покороче. — Тут таких много. Кто по «ихним» работает, кто по «ивашкам»…

Вика вскинула глаза:

— Как?

— Молча. Они ведь тоже мужики. И далеко не ко всем жены поприезжали. Ф-зона все-таки. Радиация. Стра-а-ашно!..

Они были одни в маленьком баре на цокольном этаже отеля. В окне совсем близко поблескивала брусчатка; треугольная лужица между камнями морщилась частыми крапинками. Все-таки дождь… до сих пор.

Соседка перехватила ее взгляд:

— Достали уже эти дожди… в десять раз хуже «ихних» долбаных рентгенов. Каждый божий день. Знала бы раньше…

Вика отхлебнула большой глоток и обожглась. Выдохнула:

— Не поехала бы?

И осеклась. «Рыжая» смотрела так, словно ее безо всяких доказательств обвинили в тяжком и постыдном преступлении… и обвинение попало в точку. Вика смутилась, уткнулась в чашку.

Женщина плеснула себе еще коньяку.

— Куда бы тебя устроить? — деловито задумалась она. — Наш «Мемориал» — гнилое местечко… Натаха тут же вычислит и выкурит, просто по злобе. И зачем ты с ней заелась?.. Ладно. Знаю одну контору. Только там за деньги. У тебя «ихняя» валюта есть?

— Есть немного…

На всякий случай Вика заглянула в бумажник: все-таки сумка четверть часа провалялась в коридоре. К счастью, шесть серо-зеленых купюр были на месте. Больше в посольстве не меняли, а на черный рынок она так и не собралась. Да и зачем?.. отправляясь в насквозь благотворительную Ф-зону… Наивная.

Из-под прозрачной пленки улыбались два почти одинаковых лица. С тех пор, как Вика остриглась, все стали говорить, что Сашка — ее точная копия… а ведь он всегда был похож на Игоря. Сбоку выглядывал краешек другой фотографии, сделанной когда-то в ателье, на нашей бумаге, боящейся солнца, — а свекровь поставила было ее под стекло. Выцветшая счастливая семья…

Закусила губу и сунула бумажник в сумку.

Оказывается, «рыжая» уже несколько минут объясняла ей дорогу. Вика извинилась и попросила повторить. Речь шла о подпольном отеле для тех из наших, кто проникает в Ф-зону нелегально. И каким, интересно, образом? — Вика совершенно не представляла себе, но расспрашивать не стала. Будем считать, что она тоже из таких; не устраивать же международный скандал по поводу законности своего пребывания здесь… Не хватало еще, чтобы «ихние» еще раз подняли ее документы.

Отель, похоже, располагался где-то на другом конце города. Добираться, конечно, придется пешком: она шевелила губами и загибала пальцы, запоминая очередность поворотов. Потом спохватилась: а как же защитная одежда?!

Соседка уничижительно усмехнулась:

— Не психуй. Ничего тебе не будет. Все вы шугаетесь, как идиотки: радиация! Ты ее видела?

Вика до скрипа стиснула зубы.

Видела. В то время, когда она, эта «рыжая», наверное, беспечно махнула рукой на первые обтекаемые радиосообщения о Сиюминутной войне; когда бросила что-то вроде «так ему, козлу, и надо», увидев те самые списки в газетах… Уже тогда — оббивала пороги, тарабанила в двери, штурмовала приемные, добиваясь пропуска в спецгоспиталь. «Говорят вам, Виктория Алексеевна, в этом нет ни малейшей необходимости! Две недели карантина — и ваш муж вернется домой».

Конец ознакомительного фрагмента.