Архив сельца Прилепы. Описание рысистых заводов России

Яков Бутович

Имя Якова Ивановича Бутовича (1882–1937) хорошо известно историкам коневодства в России. Коллекционер, редактор и издатель журнала «Рысак и скакун», владелец конного завода всю свою жизнь посвятил всемирно известному орловскому рысаку. Я. И. Бутовичу принадлежал конный завод в Прилепах в Тульской губернии, недалеко от Ясной Поляны. Позднее, в тяжелейших условиях послереволюционной разрухи ему удалось сохранить племенной фонд знаменитой породы. Его рысаки были связаны кровными узами с рысаками других заводов, и, желая проследить развитие породы, Бутович принялся за составление летописи лучших рысаков. Эту работу над книгой автор начал в 1926 г., когда судьба его завода уже висела на волоске, и продолжил после ареста в 1928 г., находясь в заключении. «Архив сельца Прилепы» будет интересен и специалистам, и широкому кругу читателей, всем, кому дорог орловский рысак, ставший по выражению Бутовича, частью русской культуры.

Завод И. И. бутовича

Начну свое повествование с описания завода моего покойного отца Ивана Ильича Бутовича. Коннозаводчиком в настоящем смысле этого слова он, собственно, никогда не был. Нельзя также назвать его и любителем лошади. Единственно, что отец любил в этом деле — хороших выездных лошадей и резвую езду, и его деревенская разъездная конюшня всегда комплектовалась лучшими на юге России рысистыми лошадьми. Отец знал толк в лошадях, ибо мой дед Илья Алексеевич имел хороший завод полукровных лошадей и отец с детства видел их. Этим объясняется его верный глаз на лошадь — он сам всегда покупал разъездных лошадей и редко ошибался. Не только мой дед, но и прадед был коннозаводчиком и любителем лошади. Сведения о заводах моего деда и прадеда можно найти в первых коннозаводских изданиях. По заводу деда могу привести следующую интересную справку: в приложении к четвертому номеру «Журнала коннозаводства» за 1856 год имеется прибавление статистического характера, озаглавленное «Разныя сведения, сообщенные владельцами при доставлении помещенных выше описей о заводах». На странице сорок первой там значится: «Бутовича кол. ас. (коллежского асессора) Ильи Алексеевича в 50-ти верстах от Переяслава. Лошади принадлежат к сорту упряжных и для легкой кавалерии, породы датской с английской, зимой содержатся на сене и соломе». Как видно из этой справки, лошади были двух наиболее распространенных в начале прошлого столетия пород, и достались они деду от его отца — моего прадеда. Как сельский хозяин, отец, конечно, любил лошадь, но не был лошадником, а потому невольно возникает вопрос: почему отец завел рысистый завод, когда ему было уже 45 лет и жизнь его уже вполне сложилась? Ответ на этот вопрос весьма прост: отец обладал громадным состоянием — в Касперовке у него было 13 480 десятин земли, в другом имении, Бежбайраках, 5 тысяч десятин, да еще около 20 тысяч он арендовал. Эти цифры дают понятие о громадном состоянии отца, который считался одним из богатейших помещиков юга России. Стоит ли удивляться, что частенько соседи спрашивали его: «Почему вы, Иван Ильич, при ваших средствах, не заведете рысистый завод?» Отец всегда отвечал, что он это дело недостаточно знает и любит.

В 1884 году в Касперовку, где постоянно проживал отец, на жительство переехал брат моей матери А. Е. Сонцов, екатеринославский помещик и страстный любитель лошади. Он был приглашен отцом помогать ему вести наше громадное хозяйство и прожил у нас пять лет — до тех пор, пока не окончил свое образование мой брат Владимир, который и стал помощником отца. Дядя скучал без лошадей и стал просить отца завести завод. «Охотно заведу рысистых лошадей, — отвечал ему отец, — однако при непременном условии, чтобы ты сам вел это дело и за него отвечал, так как я в нем ничего не понимаю». Итак, было решено основать в Касперовке рысистый завод и отец сделался коннозаводчиком.

Так как отец был очень широкий человек и любил все делать хорошо, то он потребовал от дяди, чтобы материал был куплен первоклассный и чтобы на покупку денег не жалели. Дядя хорошо знал борисовский завод, где часто бывал, живя в Екатеринославской губернии, неподалеку от этого завода, и так как ему был дан карт-бланш, то он и остановился на мысли купить весь племенной или, как тогда говорили, заводской состав именно у Борисовских. В то время борисовский завод не только был в зените славы, но считался едва ли не лучшим в России. Это было известно отцу, и мысль дяди он вполне одобрил. Дядя купил у Борисовских десять заводских маток по 1500 рублей за голову, то есть уплатил очень высокую цену, а в качестве заводского жеребца получил за 3500 рублей Злодея, который состоял производителем в этом знаменитом заводе. Кроме того, дяде был дан из числа непродажных второй жеребец — Рыцарь, которому тогда было два года. За Рыцаря уплатили 2000 рублей, а за всех лошадей — 20 500 рублей, сумму по тем временам очень значительную. Таким образом, Борисовские дали дяде первоклассный материал, лучший, который только имели. Отец, как он мне сам потом говорил, был вполне удовлетворен купленными лошадьми, и вновь основанный завод получил наименование Касперо-Николаевского. Он начал функционировать с осени 1885 года. Так мой отец стал коннозаводчиком. Спортсменом он, конечно, никогда не был и, кажется, даже ни разу в своей жизни не бывал на бегах. Коннозаводское дело он понимал как необходимость ежегодно приплачивать известную сумму на содержание завода, зато он имел великолепных выездных лошадей собственного завода, дарил своим родным, а иногда и нужным людям рысаков, не прочь был хвастнуть в разговоре с соседями, что у него в заводе лучшие крови — борисовские, да два раза в год, в день своих именин и именин моей матушки, присутствовал в манеже на парадной выводке. Тогда к отцу съезжались все соседи и губернские власти, в манеже во время выводки гремела музыка и шампанское лилось рекой. Отец, мать, вся наша семья и гости сидели в ложе, а рысаки один за другим показывались на выводке, взвивались на дыбы, фыркали, злились и затем становились в позы. Бичи нарядчика и наездника немилосердно хлопали, знаменитый Чапо-Тапо (Чеповский) в каком-то необыкновенном казакине распоряжался выводкой. Конюхи, конечно, были одеты с иголочки, в новую форму, и все было красиво, парадно и оживленно. Вот как понимал свою коннозаводскую деятельность мой отец: для него это было развлечение, забава, а не дело.

Итак, завод отца был основан в 1885 году близ Касперо-Николаевки, которая вся принадлежала отцу и была построена на его земле. Касперовка Херсонской губернии находилась в 50 верстах от города Николаева и в 25 верстах от станции Доброе, ныне Явкино, Харьковско-Николаевской железной дороги. Постройки завода были сделаны по плану отца, который, кстати сказать, очень любил строительство и всю свою жизнь что-нибудь да строил. Я также наследовал, к несчастью, эту пагубную страсть и извел на нее немало денег.

В заводе отца имелись лазарет, манеж, ложи, конюшня производителей, предманежник, две ставочные конюшни, жеребятник, маточная, открытый варок, пригон и варок маток. Все эти постройки были сооружены из пиленого гладкого камня, из которого так часто строят в Херсонской губернии, крыты железом и внутри не только удобно, но даже роскошно отделаны.

Я уже упомянул, что в Касперовке было 13 480 десятин земли, так что завод был вполне, вернее, свыше всякой меры обеспечен угодьями. Достаточно сказать, что при этом имении было 6 тысяч десятин заливных лугов, или плавней, как говорят на юге; в имении протекали три реки, из которых Грамаклея и Ингулец текли среди особенно живописных берегов и извивались тонкими серебристыми змейками по роскошным зеленеющим плавням. Словом, в этом обширном и богатейшем имении юга России земли было сколько угодно и в этом отношении завод был поставлен в самые лучшие условия, которые только можно себе представить.

Переходя к вопросу о том, как кормились лошади в отцовском заводе, я должен сказать, что здесь надо резко разграничить две стадии жизни завода. При дяде, то есть в первые годы, царили борисовские порядки. Их ввел дядя, а поддерживали наездник Загумённый и старик-маточник, которые прибыли от Борисовских в Касперовку вместе с лошадьми и остались здесь служить. Тогда лошадей кормили по борисовским нормам, ничего для них не жалели, правильно их воспитывали, вовремя заезжали и тренировали, для чего за церковью был разбит полутораверстный беговой круг. Были сбруи, беговые дрожки, нужное число конюшенной прислуги и пр. Словом, при дяде завод велся образцово и завоевал на юге весьма большое имя. Такое ведение не могло не сказаться на качестве лошадей, и о них заговорили с уважением, в завод стали приезжать не только барышники, но и видные коннозаводчики. Тогда же родились и лучшие лошади отцовского завода, в том числе те, которые в начале 1890-х годов появились на ипподромах.

Когда дядя уехал в свое екатеринославское имение и отцу стал помогать в хозяйстве мой брат Владимир, он получил в полное и бесконтрольное управление и рысистый завод. Брат всю свою жизнь был страстным охотником до лошадей, но, к несчастью, мелочным, скупым и недостаточно широким человеком. При нем ушли борисовские служащие, он стал экономить на кормах, инвентаре и конской прислуге. За десять лет его управления завод превратился в сборище дешевых упряжных лошадей. Загумённого сменил наездник Вековской, ибо он согласился служить за меньшую плату; затем самого Вековского сменил наездник еще подешевле, хромоногий Фрол. И так во всем. Естественно, это весьма скоро отразилось на заводе: пали лучшие борисовские кобылы, многие замечательные молодые кобылки не прошли должной тренировки и так и были пущены в завод. Словом, и кормление, и уход, и воспитание, и тренировка в этот второй период жизни завода были безобразны — стоит ли удивляться, что завод в конце концов погиб. Так обстояло дело до 1900 года, когда жалкие остатки завода унаследовал я.

Теперь будет интересно перейти к генеалогической картине. По мысли дяди и тех опытных лиц (прежде всего Молоцкого, брата знаменитого коннозаводчика), которые давали ему советы, основным производителем должен был стать вороной жеребец Злодей, рожденный в 1876 году в заводе Борисовских от Гранита и Злодейки, а затем вороной жеребец Рыцарь, рожденный в 1883 году в том же заводе от Варвара и Разбойницы. Посмотрим, что представляли собой эти жеребцы, как они были использованы и что дали.

Злодей был вороной масти, имел большую звезду во лбу и три, а может, и все четыре ноги по путовый сустав белые. Он был четырех вершков росту и необыкновенно хорош по себе. Отличительными чертами этой лошади были длина при превосходной линии верха, глубина и низость на ноге. Ноги Злодея были очень костисты, образцовой постановки и при этом сухи. Голова очень хороша, шея имела красивый выход. Грива тонка и коротка, а хвост обилен волосом. Это была во всех отношениях превосходная лошадь, орловский рысак в настоящем смысле этого слова. Его очень метко назвали, так как он был невероятно зол и строг. Глаз его частенько горел зловещим огнем, и войти к нему в денник не всегда было безопасно. У Борисовских Злодей отбился в молодости от рук и только потому не появился на бегу; дядя рассказывал мне, что у Борисовских утверждали, будто Злодей был необыкновенно резов и потому его оставили в заводе производителем.

Если мы обратимся теперь к происхождению Злодея, то увидим, что он был не только чистопородный жеребец, но и совершеннейший аристократ. Его отец — знаменитый толевский Гранит. Злодей был вовсе не похож на своего отца, совсем в другом типе. Я считаю, что своим обликом он вышел отчасти в дивовских (подовских), а отчасти в дубовицких лошадей. Однако строптивый характер и строгость он, несомненно, наследовал через отца Гранита от своего деда — знаменитого белого Добрыни, который уже в два года отбился от рук. Об этом весьма подробно и интересно, описывая завод графа К. К. Толя, сообщал в начале 1880-х годов владимирский коннозаводчик В. Курута. Мать Злодея, кобыла Злодейка, родилась в известном заводе А. И. Колемина, где было сосредоточено столько замечательных и высокопородных лошадей. Она была дочерью Уноса, что от подовского Ворона, и Злодейки завода Дубовицкого от знаменитого Горюна. Интересно отметить, что мать Злодея происходила по прямой женской линии от знаменитой шишкинской Купчихи, матери призовых Змейки, белого Друга, а равно и других весьма интересных лошадей, родившихся в Дядьковском заводе И. Н. Дубовицкого. Таким образом, по женской линии Злодей происходил из выдающейся женской семьи, а это всегда крайне важно для производителя. Отметим еще, что родная бабка Злодея была родной сестрой белого Друга, одной из лучших лошадей своего времени. Столь исключительное происхождение, выдающиеся формы, красота и хотя не проявленная, но несомненная резвость дали Злодею возможность остаться производителем в заводе Борисовских в то время, когда в нем были такие исторические производители, как Гранит графа Толя, Варвар, Памятник, воронинский Дружок, Летун 4-й и Подарок 2-й.

Оставив Злодея у себя в заводе, Борисовские, конечно, не ошиблись: Злодей дал превосходных лошадей, а две-три его дочери оказались замечательными матками. Достаточно вспомнить Сварливую, давшую пять призовых лошадей, в том числе безминутного Сеула 2.29,6 и Суету 2.22,1. Суета в свою очередь оказалась прекрасной заводской маткой. Некоторые дочери Злодея, поступившие от Борисовских в другие заводы, также дали удачный приплод. Назовем лишь вороную кобылу Сатиру (р. 1886 г.), оставившую в маленьком заводе, куда поступила, пять призовых лошадей, в том числе двух безминутных — Сапфиру 2.24,4 и Стрелу 2.28,3.

Дядя давал Злодею лучших кобыл. К сожалению, отец в то время категорически противился отправке лошадей на бега, говоря, что заниматься призовым делом он не станет, так как все, кто им занимался, в конце концов разорились. Таково в ту пору было убеждение многих, и потому дети Злодея не появились на бегах. Дядя мне говорил, что Злодей давал замечательных по себе и очень резвых лошадей. Его детей приезжие барышники отрывали, что называется, с руками и платили за них большие деньги. Двое сыновей Злодея были проданы румынскому богачу Катарушу за 6 тысяч рублей, а потом эту пару, уже съезженную у харьковского барышника Портаненко, приобрел королевский двор Румынии.

Когда брат Владимир вступил в управление заводом, он стал давать Рыцарю, которого считал великой лошадью, всех лучших маток, а Злодей получал козловских кобыл и полукровок. Действуя так, брат думал получить от Рыцаря призовых лошадей, а от Злодея — хорошие городские пары. Это был коммерческий расчет, и он оправдался в том отношении, что Злодей от всяких кобыл давал превосходных городских лошадей, но по охоте и для коннозаводства эта замечательная лошадь была погублена. Нет никакого сомнения в том, что Злодей дал бы лошадей более резвых, чем Рыцарь, и остается лишь пожалеть, что брат допустил такую ошибку. Злодей как производитель ценного рысистого материала был безвозвратно погублен. Во всех отношениях этот сын толевского Гранита был из ряда вон выходящей орловской лошадью, какие ныне встречаются, к сожалению, все реже и реже.

Рыцарь был также вороной масти, но крупнее Злодея — в нем было вершков пять росту. Никаких примет у Рыцаря не было. Он был необыкновенно густ, капитален, широк и делен. При большом росте и большой массе — сух, а это довольно редкое явление для лошадей подобного чекана. У него была маленькая голова (в Прилепах имеется большой портрет Рыцаря кисти Репина-сына, где голова утрированно мала, в действительности она была больше), несколько мясистая, но с хорошим выходом шея, превосходная спина, как, впрочем, у всех борисовских лошадей, хороший окорок и такие же передние и задние ноги. На этой лошади, с моей точки зрения, было чересчур много мяса, но в то время это ставили в особую заслугу. Отличительной чертой Рыцаря была его необыкновенная ширина: он так широко стоял передом, что между его передними ногами можно было пролезть. При этом он был чуть косолап. В то время шириной постанова ног увлекались чрезмерно и Рыцаря считали выдающейся лошадью: думали, что в таком постанове кроется резвость и страшная сила. Разумеется, это ошибочно. По типу Рыцарь более всего приближался к улучшенному голландскому рысаку, потому что имел хорошую спину и не был сырым. Такое изменение типа следует отнести отчасти к местности, в которой он родился. Сухой климат и меловая подпочва Екатеринославской губернии способствовали тому, что борисовские лошади стали суше и несколько отошли от типа своих предков, которые, особенно лошади Молоцкого, были сыры, тяжелы и отчасти грубы. Рыцарь был лошадью не моего романа, но я должен признать, что он был по-своему выдающимся жеребцом и у него было много поклонников.

Рыцарь был сыном колюбакинского Варвара, одной из лучших и резвейших лошадей своего времени. Мать Рыцаря, вороная кобыла Разбойница, была внучкой Велизария, прославившего завод Молоцкого, и Разгулы от Молодецкого завода князя Черкасского. Молодецкий — сын знаменитого болдаревского Чародея и сапожниковской Радости, одной из лучших маток сначала в заводе Колюбакина, потом у Борисовских. И Молодецкий, и Радость выигрывали, причем последняя была дочерью знаменитого серого Кролика завода графа Соллогуба. Этого Кролика принято называть сапожниковским, так как в цветах охотника Сапожникова прошла вся блестящая беговая карьера этой выдающейся лошади. Кролик оставил небольшой приплод, так как погиб во время пожара в заводе Сапожникова, пробыв там всего один случной сезон. Заводская деятельность кобылы Радости показала, каких детей мог бы дать Кролик и насколько большой ущерб нанесла его преждевременная гибель орловской рысистой породе в целом. Не только у Колюбакина, но и у Борисовских Радость считалась едва ли не лучшей заводской маткой. Она стала матерью Ратника, выигравшего международный приз в Париже в 1878 году, Разгулы и Радуги. В прямом потомстве этих двух кобыл такие известные лошади, как рекордист Радушный, Радужная (Щёкина), Радуга 2-я, Рыцарь, Разлука, Розалия, Рьяная, Стуколка и др. Нечего и говорить, что дочери и внучки Разгулы и Радуги оказались замечательными заводскими матками.

Итак, мы видели, что Рыцарь был лошадью очень высокого происхождения. Не удивительно, что он дал призовое потомство. Был ли резов сам Рыцарь? Вот вопрос, на который интересно ответить. Он пришел в Касперовку, когда ему было три года, и пришел со славой резвейшей лошади. Здесь я должен сделать оговорку: я уже написал, что Рыцарь был куплен у господ Борисовских в 1885 году, а в «Заводской книге русских рысаков» сказано, что он продан отцу в 1886 году. В действительности дело было так. В 1885-м дядя приехал в завод Борисовских. Рыцарю тогда минуло два года, он считался лучшим жеребцом в ставке, был непродажен и как раз в это время болел мытом в самой тяжелой форме, так что опасались даже за его жизнь. По совету наездника Загумённого дядя стал торговать Рыцаря, но Борисовские наотрез отказались продать жеребца, говоря, что после призовой карьеры он пойдет в завод. После того как дядя сделал крупную покупку, Борисовские, которые знали о средствах моего отца, учли возможность будущих крупных продаж и уступили Рыцаря. Дядя говорил мне, что он шел на явный риск, покупая эту лошадь, так как было мало надежды, что Рыцарь выздоровеет. А Борисовские уступили лошадь, боясь, что она погибнет. Рыцарь был в таком состоянии, что его нельзя было принять, и дядя оставил его на год при заводе Борисовских с тем, чтобы он там нес работу. Рыцарь был принят в завод отца только в 1886 году, что и отмечено в заводских книгах. Когда из завода отца к Борисовским приехал Загумённый, чтобы принять лошадь, Рыцаря не хотели отпускать и предложили отцу получить за него двойную цену — 4 тысячи рублей. Отец не согласился, и Загумённый привел Рыцаря в Касперовку. По рассказам этого наездника, Рыцарь ехал трехлетком так хорошо, что обещал стать выдающейся лошадью. Все соседи собрались его смотреть, и он на всех произвел очень сильное впечатление. Дядя рассказывал мне, что после выводки все отправились на ипподром, где Загумённый показал лошадь на езде. Тут Рыцарь произвел еще большее впечатление и окончательно покорил все сердца. Я, разумеется, не видел той езды, но впоследствии, когда подрос и стал постоянно бывать на конюшне, неоднократно наблюдал Рыцаря на езде. Он был резов и даже немолодым в дрожках делал четверти без больших секунд. Но насколько он был резов и каков мог быть его рекорд — навсегда останется неизвестным. Рыцарь ехал очень красиво: у него был длинный, низкий, ползучий ход, а сам он вытягивался прямо-таки в ниточку. Приняв во внимание его массу, картинную русскую запряжку и манеру вытягиваться на езде, нельзя не признать, что это должно было глубоко впечатлять зрителя.

Прежде чем перейти к заводской карьере Рыцаря, я должен сказать хотя бы несколько слов о том, какой популярностью пользовалась эта лошадь на юге России. Несомненно, начало такой популярности было положено заводом Борисовских, где Рыцаря предназначали в производители и откуда его с таким трудом в конце концов выпустили. В этот знаменитый завод съезжалось в течение года немало всякого народу, и многие, если не все, слышали о необычайной резвости Рыцаря и о том, что его продали отцу. Как водится в таких случаях, конюшенная прислуга мало-помалу превратила Рыцаря в знаменитость и втихомолку обвиняла администрацию завода в том, что она не сумела удержать такую лошадь. И барышники, и приезжие стали разносить эти слухи по городам и весям нашего обширного отечества, и там, где собирался лошадиный народ, — по чайным, трактирам и прочим местам — заговорили о Рыцаре. В 1889 году Борисовские сделали попытку купить у отца Рыцаря — письмо от них хранится в моем коннозаводском архиве. У нас в заводе это письмо показывали охотникам и покупателям. Отец не держал призовой конюшни и, оставляя ежегодно для своей езды двух-трех лошадей, всех прочих продавал. Покупателем первые семь лет был знаменитый харьковский барышник Портаненко, который снабжал весь юг России рысистыми лошадьми и был заинтересован в том, чтобы поддерживать распространившуюся славу Рыцаря. Так установилась популярность этой лошади. А когда начали бежать дети Рыцаря, то о нем заговорили решительно все охотники на юге. Лошадь торговали многие коннозаводчики, а А. В. Якунин, как он мне сам говорил, специально ездил смотреть Рыцаря и давал за него отцу 10 тысяч рублей. Это было после Херсонской окружной сельскохозяйственной выставки 1890 года, где были представлены все лучшие заводы Новороссии. На этой выставке группа детей Рыцаря получила высшую награду — большую серебряную медаль.

Позднее такой знаток лошади, как Измайлов, взял Рыцаря для Дубровского завода на два года в аренду. Дерфельден посылал под него в Дубровку одну из лучших хреновских кобыл. Некоторые херсонские коннозаводчики, например граф Стенбок-Фермор, присылали под него своих кобыл, и долгое время Рыцарь был одним из самых популярных и знаменитых жеребцов на юге. Когда он был арендован для Дубровского завода, лишь один Карузо был этим возмущен и открыто говорил, что Рыцарь по кровям абсолютно не подходит к дубровским маткам. И оказался совершенно прав. Известность Рыцаря была столь велика, что я продал его, когда ему было уже 20 лет, за крупные деньги Г. Г. Елисееву. Так Рыцарь вернулся под старость в тот завод, где когда-то родился. Если бы у нас существовала коннозаводская энциклопедия, то в ней Рыцарю было бы посвящено немало страниц. Лично я считаю, что Рыцарь во всех отношениях был ниже Злодея, а известность его в значительной мере была раздута. Тем не менее это была незаурядная рысистая лошадь.

Посмотрим теперь, что дал Рыцарь как производитель. В заводе отца он был очень широко использован и оставил много детей. Я видел многих из них и должен прямо сказать: Рыцарь давал то, что тогда метко называли «разнобой». Наряду с превосходными лошадьми от него получались и совершенно заурядные по себе. Кроме того, в его потомстве было много лошадей бесспинных и некоторые жеребцы — в кобыльем духе. У отца в заводе от Рыцаря было несколько весьма недурно бежавших лошадей, и, принимая во внимание то безобразное ведение завода, которое имело место при брате, надо сказать, что Рыцарь был способен давать призовых лошадей хорошего среднего класса. Его сын Красавчик (от Копилки) был в свое время резвейшей лошадью на ипподромах юга России. Красавчик победоносно прошел по южным ипподромам и в Курске, где он бежал с исключительным успехом, был продан за 7 тысяч рублей в Вену. Там он много выигрывал и стал в ряд резвейших рысаков. Хорошо также бежал густой, превосходный по себе караковый сын Рыцаря Боец (2.28,1), проданный затем в Швецию, где он поставил по льду рекорд на версту и долгое время оставался одним из самых популярных производителей. Краля, Придворный, Деловая и некоторые другие лошади, родившиеся в заводе отца от Рыцаря, также успешно бежали. В Дубровском заводе, где Рыцарь пробыл два сезона, он получил лучших маток, в том числе мать Хвалёного, но, хотя и дал резвых лошадей, не произвел ничего замечательного. Лучшими его детьми, родившимися в Дубровке, были Разбитная 2.22,5, Раздобытый 2.2,1, Размеренный 5.06,3, Роскошный 2.23,4, Румяная 2.31, Редкая 2.29, Речной 2.25,3. У Елисеева он дал классную Мими 2.21,6, Сеула 2.29,6, Брызгалку 2.31 и др. Всего от Рыцаря бежало 23 лошади, выигравшие свыше 60 тысяч рублей. Такова была заводская карьера Рыцаря, и я совершенно согласен с Карузо, что этот жеребец не подходил к дубровским маткам ни по породе, ни по типу. Я думаю, что если бы Рыцарь в свое время не был продан отцу, а прошел тренировку в заводе Борисовских и затем стал там производителем, то именно там он дал бы приплод значительно более высокого качества. К такому предположению меня приводят чисто теоретические соображения: при случке Рыцаря с борисовскими кобылами в родословных полученных лошадей повторялись бы не только имена отдельных знаменитых рысаков, но и комплексы их имен, что всегда приводило и приводит к хорошим результатам в рысистом коннозаводстве.

Таковы были два основных производителя в заводе моего отца. Кроме них заводское назначение за все время существования завода получили еще два жеребца других заводов, а именно Подарок и Туман. Впрочем, следует заметить, что в числе производителей были и некоторые жеребцы собственного завода, но так как они не оставили решительно никаких следов, то и говорить о них я не буду.

Подарок, белый жеребец, родился в заводе князя З. Г. Кугушева в 1877 году от Поспешного и Могучей. Подарок был куплен отцом у соседа-коннозаводчика Н. Н. Аркаса в 1888 году. Прожил этот жеребец недолго и следов в заводе не оставил. Но поскольку это была весьма интересная по себе лошадь, я все же скажу о ней несколько слов. Аркас решил продать Подарка отцу только потому, что сын Подарка серый Помпадур, родившийся в его заводе, был тоже очень хорош и уже тогда получил заводское назначение. Аркас так ценил Подарка, что за деньги продать его не соглашался никак, а получил в обмен на него от отца замечательную борисовскую кобылу Блонду (Гранит 2-й — Богатырка) и двухлетнюю кобылку Ненаглядную (Заветный — Негритянка) завода А. М. Козловского.

Подарок был замечательно хорош по себе. Это была крупная, дельная, широкая и высокопородная лошадь. Масти он был серебристо-белой, имел тонкий волос гривы и хвоста. По типу Подарок относился по преимуществу не к призовым рысакам, но это был старинный орловский рысак, в котором масса удачно сочеталась с гармонией форм и исключительной, чисто восточной породностью. В этом отношении Подарок заслуживал всяческого внимания, к тому же нельзя забывать, что в нем текла кровь Полкана 5-го. Я хорошо помню Подарка: при большой породности и такой же капитальности он был несколько сыроват и имел едва уловимый козинец, что иногда встречалось в потомстве Полкана 5-го. Подарок был очень интересного происхождения. Родился он, как я уже отмечал, в заводе князя Кугушева, состоявшем из лошадей завода А. Б. Казакова. Я считаю, что завод Кугушева был лучшим рысистым заводом, когда-либо существовавшим в Новороссии.

Подарок был результатом характерной кугушевской комбинации кровей: линия хреновского Летуна плюс линия Полкана 5-го. Иногда эта комбинация варьировалась добавлением линии хреновского Быстролёта через жеребца Барсика. И действительно, Подарок в прямой мужской линии через своего отца, куракинского Поспешного, шел от хреновских Летунов, а его мать была дочерью Павлина, сына Полкана 5-го, так что Подарок повторял эту известную генеалогам комбинацию кровей. Роль и значение Поспешного, Барсика и Павлина, бывших производителями в заводе Кугушева, я обозначу, когда буду говорить об этом заводе в целом. В Прилепах имеется портрет белого жеребца кисти Чиркина, выполненный в 1880 году. Этот портрет разыскал в Елисаветграде, где жила когда-то вдова князя Кугушева, управляющий Елисаветградской заводской конюшней ротмистр Данилович и указал на него моему брату как на портрет одного из производителей кугушевского завода. Брат подарил мне этот портрет, считая, что на нем изображен Подарок. Тогда я с этим согласился, но потом понял, что ошибся. На портрете изображена уже немолодая лошадь, а Подарок родился в 1877 го ду, и так как портрет написан в 1880-м, то ясно, что это другая лошадь. Не был на портрете изображен и сын Полкана 5-го Павлин — он родился в 1848 году и едва ли дожил до 32 лет. Скорее всего, это портрет одной из кугушевских лошадей породы Полкана 5-го, так как изображенная лошадь имеет очень много общего с белым жеребцом Ухватом (Корешок — Свирель) завода Стаховича, состоявшим производителем в Прилепском заводе. Сходство между обеими лошадьми удивительное — и в выражении глаза, и в манере держать шею, и в общем типе, и в экстерьере. Это чрезвычайно важно было отметить, так как Ухват принадлежит к линии Полкана 3-го, отца Полкана 5-го.

Туман — последний производитель в отцовском заводе, о котором я буду говорить. Это была лошадь караковой масти и громадного роста — около семи вершков, типично тамбовская, сырая и угловатая. Туман крыл в заводе отца преимущественно полукровных кобыл и вскоре выбыл из завода. Происхождения он был довольно заурядного, родился в 1884 году в заводе А. М. Козловского.

Нельзя также не упомянуть, что на случные сезоны 1899 и 1900 годов Рыцарь был арендован у отца для Дубровского завода. Взамен Рыцаря Измайлов в 1899 году прислал в Касперовку Гонителя 5.16,4, а в 1900-м — Аркана 2.35,6. Оба жеребца были совершенно посредственные и ничего путного дать не могли.

Те десять борисовских кобыл, что легли в основание завода, представляли большой и несомненный интерес. Вот имена этих кобыл: Блонда (Гранит 2-й — Богатырка), серая, р. 1881 г.; Бывалая (Памятник — Богатырка), караковая, р. 1879 г.; Галка (Кирпич — Гадальщица), вороная, р. 1881 г.; Дезертирка (Гранит 2-й — Досужая), белая, р. 1882 г.; Добычная (Велизарий — Добыча), вороная, р. 1872 г.; Калашница (Гранит 2-й — Ключница), серая; Копилка (Велизарий — Добыча), вороная, р. 1870 г.; Скромная (Дружок — Сабля), вороная, р. 1882 г.; Судьба (Гранит — Сударыня), вороная, р. 1876 г.; Шумливая (Гожий — Шутливая), вороная, р. 1882 г. Происхождение борисовских лошадей настолько общеизвестно, что нет надобности останавливаться здесь на их породе. Следует лишь сказать, что дядя купил дочерей всех лучших борисовских жеребцов того времени: Гранита, Гранита 2-го, Памятника, Кирпича, Велизария, Дружка, Гожего. Две кобылы, Добычная и Копилка, были родными сестрами знаменитого Добычника, что дал серию призовых лошадей у А. А. Соловцова. Остальные кобылы происходили от таких проверенных в заводе маток, как Сабля, Гадальщица и Богатырка, или от таких, как Сударыня и Шутливая, в чьем потомстве встречалось особенно много правильных и дельных лошадей. Словом, нельзя не признать, что выбор этих заводских маток был сделан удачно, а потому вовсе не удивительно, что лучшие призовые лошади в заводе отца родились от этих кобыл. Весь успех завода держался именно на этом первоначально купленном ядре заводских маток, и лишь тогда, когда его разбавили весьма посредственными кобылами других заводов, Касперо-Николаевский завод потерял свою известность на юге России и постепенно сошел на нет. Это случилось сравнительно быстро, в какие-нибудь десять лет, главным образом потому, что брат, соблазняясь хорошей ценой, которую предлагали барышники за молодых кобылок, происходивших от борисовских кобыл, продавал их безоговорочно и оставлял в заводе кобыл от посредственных маток. Так постепенно растаяло борисовское гнездо, о чем нельзя не пожалеть не только с личной, но и с общей коннозаводской точки зрения. Поскольку я отчетливо помню формы и тип этих маток, то скажу о некоторых из них.

Дезертирка, белая кобыла в гречке, была моей любимицей. Еще совсем мальчишкой я подолгу простаивал у ее денника или, лежа на траве, наблюдал за ней в табуне и думал о том, буду ли я когда-нибудь коннозаводчиком и буду ли иметь у себя в заводе таких замечательных маток. Моим мечтам суждено было осуществиться… Дезертирка была не очень крупна, чрезвычайно усадиста, а стало быть, утробиста, низка на ноге. Ее голова, глаз, спина, шея были превосходны; кроме того, она отличалась необыкновенной породностью, но какой-то особенной, своей. Это не была арабская лошадь, нет, это была настоящая рысистая кобыла, притом тяжелого типа, но абсолютно сухая и кровная. В ней не было ничего пряничного, но была пропасть женственности и та мягкость, плавность линий, которая через ее отца Гранита перешла к ней от толевских лошадей. Об этом я смог судить после того, как увидел Громадного и его потомство, в котором так сильно выражено влияние Гранита. У меня есть к тому же портрет Гранита, и я видел других лошадей его крови, где эта гармония линий так привлекала глаз. Дезертирка по себе считалась не только лучшей кобылой в заводе отца, но, по словам дяди, была выбрана им у Борисовских из всей трехлетней ставки кобыл.

Блонда и Калашница еще две дочери Гранита 2-го. Они были сухими, кровными кобылами, но выше на ноге, чем их полусестра Дезертирка, и не имели ни того типа, ни тех линий, ни той породности. Все три дочери Гранита 2-го стали украшением табуна. Они оказались несравненно лучше по себе, чем Судьба, дочь Гранита 1-го, знаменитого как резвостью, так и своим приплодом. Впоследствии мне прходилось слышать, что Гранит 2-й давал по себе более ровный приплод, чем его знаменитый брат Гранит 1-й, у которого наряду с исключительными детьми были и заурядные. Гранит 2-й, как говорили старые охотники, «лепил в себя». Судя по дочерям Грани та 2-го, которые были в заводе моего отца, я склонен считать это мнение совершенно справедливым.

Копилка дала у отца Красавчика, а до этого у Борисовских она дала Комету 2-ю, от которой родился Крутой 2.20, одно время державший рекорд орловского рысака на Семёновском ипподроме Санкт-Петербурга. Копилка была родной сестрой известного Добычника, дочерью Велизария и внучкой с материнской стороны кобылы Розалии, дочери Полкана 6-го, а в прямой женской линии происходила от исторической кобылы Персиянки. Копилка пришла к отцу, когда ей минуло уже 15 лет. Она резко отличалась от всей остальной группы борисовских кобыл: плохо держала тело и прихрамывала; кроме того, была крупнее всех остальных кобыл. По себе она была простовата и несколько высока на ногах, но сухости необыкновенной и также длины, имела безукоризненную спину. Копилка дала в заводе двух кобылок, в том числе одну от Злодея. Брат не сумел их оценить и продал, выпустив, таким образом, из завода женское гнездо исторической Персиянки.

Теперь я скажу обо всех борисовских кобылах вообще, какими я их помню. Прежде всего, необходимо иметь в виду, что одна лишь Копилка была выше четырех вершков, все остальные были от трех до четырех вершков росту. Позднее в заводе Елисеева (бывший завод Борисовских) я видел много кобыл под шесть вершков и даже выше. Для заводской матки — я имею в виду кобылу рысистой породы — это чрезмерный рост, и если трудно вывести правильного и дельного жеребца такого роста, то не менее трудно отвести такую кобылу. Я считаю, что этот рост в заводе Елисеева дали главным образом потомки Подарка 2-го. В мое время среди охотников укоренилось убеждение, что елисеевские, а стало быть, и прежние борисовские лошади были очень крупны. Это ошибка. Прежние борисовские кобылы (я сужу по десяти кобылам отца) не были крупны, они имели нормальный для рысистой лошади рост. «Слоны» появились позднее, у Елисеева, и весьма мало имели общего с прежними борисовскими матками. Я признаю крупную лошадь и отдаю ей должное, но такая лошадь, притом дельная, широкая и гармоничная, встречается весьма редко. Скажу далее, что все кобылы борисовского гнезда, кроме Копилки, были низки на ногах, а потому утробисты, широки, ножисты, с превосходными спинами, хорошими шеями и при этом сухие и породные. Это были настоящие матки, кобылы-жеребятницы, типичные и превосходные образчики коннозаводского творчества.

Подарок 2-й 5.41 (Подарок — Добрая), р. 1871 г., бур. жер. зав. В. Я. Тулинова

В 1887 году завод моего отца был пополнен покупкой части завода тамбовского коннозаводчика А. М. Козловского. Вот как это случилось. Брат Владимир в то время был в старших классах реального училища и вращался в Одессе среди тамошних лошадников. Товарищем одесского городского головы был тогда К. Н. Новосельский, который купил или же получил за долги весь завод Козловского. В один прекрасный день все эти лошади очутились в Одессе и были назначены в продажу. По просьбе брата отец купил у Новосельского почти всех заводских маток и немало молодняка.

Завод Козловского был довольно старинный, но не произвел ни одной классной призовой лошади, велся исключительно в упряжном направлении и должен быть признан заводом второстепенного значения. В генеалогическом отношении этот завод представлял необыкновенную пестроту кровей, и так как опись его никогда не была напечатана, то установить точное происхождение некоторых лошадей было весьма трудно. Молодым человеком, работая над генеалогией лошадей завода моего покойного отца, я, естественно, заинтересовался заводом Козловского и поместил тогда в печати довольно обстоятельное исследование о его лошадях, разъяснив происхождение многих из них. Все же следует иметь в виду, что некоторые матки этого завода, поступившие к другим коннозаводчикам, например к А. В. Асееву и братьям Киндяковым, дали не только призовых, но и классных лошадей.

Отец купил у Новосельского, не считая молодых кобылок, 21 заводскую матку, причем среди них три были не завода Козловского, а других заводов. Это были кобылы Заноза и Звёздочка завода Л. И. Сенявина и Прачка завода Шиловского. Одна из козловских кобыл, Тамара, была от рысистого жеребца Заветного и чистокровной кобылы Львицы (Жолнёр — Лиса от Сигнала). Львица родилась в заводе А. С. Вышеславцева, дочь которого Мария Аркадьевна была замужем за Козловским. У Вышеславцева был довольно большой чистокровный завод. В восьмом томе студбука чистокровных лошадей России указано, что у него было 11 чистокровных маток. Не подлежит никакому сомнению, что под влиянием Вышеславцева Козловский использовал в своем рысистом заводе чистокровных кобыл. В том же восьмом томе мы находим следующие интересные указания: «Ньюком (Жатель — Норма) в 1876 г. поступила в рысистый завод А. М. Козловского. <…> Жолнёрка в 1876, 1877, 1878 и 1879 гг. была в рысистом заводе Козловского».

Я не буду останавливаться на происхождении кобыл завода Козловского, принимая во внимание ту незначительную роль, которую они сыграли, но о формах и о том, что представляли собой эти кобылы, скажу несколько слов. Кобылы завода Козловского были чрезвычайно разнотипны — как говорится, всех мастей и шерстей. Здесь были и настоящие дромадеры шестивершкового роста, и мелкие кобылки. Несколько кобыл были очень хороши по себе.

Богачка (Весёлый — Бургуния), вороная, р. 1879 г., зав. А. М. Козловского, была очень интересна по себе: шести вершков росту, спинистая, густая, фризистая, с превосходной шеей и головой, она бросалась в глаза даже среди борисовских кобыл. Богачка происходила кругом от лошадей князя Е. Г. Волконского, которые славились своим ростом и превосходными формами. Известно, что князь Волконский разводил у себя в заводе только каретных лошадей и совершенно не интересовался призовым делом. Но благодаря тому, что это был весьма талантливый коннозаводчик, его кобылы и жеребцы, которые позднее попали в другие заводы, везде дали превосходный призовой материал, иногда и самого высокого качества (Прометей и др.). Они передали своему потомству крупный рост и правильные формы. Говорят, что в заводе Волконского не было ни одной лошади меньше шести вершков, и я этому охотно верю, зная, какую роль сыграли впоследствии крови его лошадей в рысистом коннозаводстве. К сожалению, опись завода князя Волконского никогда не была напечатана, а потому в сведениях о происхождении его лошадей существует немалая путаница. Но заводские книги в этом заводе велись хорошо и верно, ибо князь был большим любителем и знатоком лошади. Тамбовский коннозаводчик Н. П. Писарев сообщил мне кое-что интересное об этом заводе, а также подарил первый том «Заводской книги чистокровных лошадей», принадлежавший князю Волконскому. В книге есть несколько весьма интересных пометок о лошадях, доказывающих, какой охотник и знаток был князь.

Богачка была дочерью Весёлого (внук Верного 1-го), который, по прямой женской линии происходя от воейковских лошадей, упирался, как в конечный корень, в великую историческую кобылу русского коннозаводства Победу, дочь Усана 2-го. Мать Богачки, кобыла Бургундия, родилась тоже у Волконского от Бурного, бабка Богачки — от Богатого 1-го, прабабка — от Алмаза. Словом, здесь налицо (по жеребцам) главные элементы, из которых князь Волконский постоянно и так удачно слагал родословные своих лошадей.

Заноза караковая (Заветный — Заноза) и Заноза серая были очень хороши по себе, но в разном типе. Заноза караковая была вершков трех с половиной, очень сухая, правильная и крайне пылкая кобыла. Заноза серая имела шесть вершков росту, была сыра, густа, фризиста и почти переходила в тяжеловоза. Ладов она была превосходных и происхождения весьма интересного.

Заноза вороная (тулиновский Кролик — Задорная), р. 1868 г., завода Л. И. Сенявина, в свое время бежала и была единственной призовой кобылой в заводе отца. Она состояла заводской маткой в ряде заводов — С. С. де Бове, Г. Н. Челюсткина, А. М. Козловского, И. И. Бутовича, а мо жет быть, и в других. Заноза оставила весьма недурное потомство, из коего призовые лошади получились у Г. Н. Челюсткина и Н. С. Шибаева. Эту кобылу я совершенно не помню, так как она поступила к отцу уже старухой и вскоре пала.

Все остальные кобылы завода Козловского не заслуживают отдельного упоминания, и, с моей точки зрения, покупка этих кобыл была ошибкой. Остается добавить, что брат, ведя завод, иногда покупал кобыл для пополнения завода из разных рук. Так получили заводское назначение Лебёдушка завода князя Мещерского, Ханьша завода Пешкова, Прихоть завода Кузьминова и др. Все эти кобылы покупались не потому, что они были нужны заводу, не потому, что они были резвы и выдающегося происхождения, а лишь потому, что, покупая лошадей на Георгиевской ярмарке в Елисаветграде, брат брал их задаром, в придачу. Это уже, конечно, не коннозаводство, а нечто другое, а потому мы и поставим на этом точку.

Прежде чем перейти к следующему заводу, дам две-три бытовые зарисовки из жизни завода моего отца. Сделаю это тем охотнее, что с ними связаны дорогие воспоминания моего детства.

Весьма колоритными фигурами были наездник Загумённый и знаменитый Чеповский, он же Чапо-Тапо. Однако не они привлекали меня на конюшню, куда я при первой возможности еще совсем крохотным мальчуганом убегал из дому от гувернанток и нянек. Хотя я, по правде говоря, и был в приятельских отношениях со всем конюшенным персоналом, но не люди, а лошади тянули меня в конюшню, где я, не скучая, мог сидеть целыми днями, если бы не погоня, которая вылавливала и беспощадно водворяла меня домой. Недаром, когда я подрос, дядя, говоря о моей страстной любви к лошади, рассказал, что, будучи еще трехлетним ребенком и перелистывая однажды какую-то книжку, я увидел лошадь и, серьезно показав на нее крохотным пальчиком, заявил: «Это Бог!» — за что и был примерно наказан.

Много интересного видел я на конном дворе, много наблюдал, расспрашивал о лошадях, а когда запрягали Злодея, то, в страхе прижавшись в уголку, смотрел на Загумённого, который в те часы казался мне героем. Злодей на езде был необычайно строг, и Загумённый, садясь в дрожки, всегда крестился и шептал молитву. Подростком мне разрешали садиться сзади наездника, когда проезжался Рыцарь. Жеребец был очень мягкого характера и на езде спокоен и умен. Большего удовольствия, чем эти поездки, я тогда не знал, и они навсегда остались в моей памяти. Бывало, рано утром прибежишь на конюшню, а в запряжном сарае уже закладывают Рыцаря. Наездник Вековской спокойно садится на дрожки, не спеша разбирает вожжи, я примащиваюсь сзади, и мы медленно и важно выезжаем из ворот. До бега мы едем тротом, а там Вековской выпускает Рыцаря — и дух захватывает от резвой езды. Но вот проездка кончена, сердце учащенно и радостно бьется, и мы медленно возвращаемся назад. Майское утро так прекрасно, и кругом все так сверкает, поет и играет в любовных дуновениях южной весны…

Я посетил на своем веку много имений, хуторов, сел и деревень, но редко где встречал такие живописные места, как в Касперовке. Само имение утопало в садах, лежало в котловине и омывалось рекой. Подъезжая к нему с южной стороны, приходилось несколько верст двигаться по низкой степной местности, по обильным травяным лугам. По ним были рассажены груши и яблони. Деревья стояли то в одиночку, то небольшими группами, и так на протяжении нескольких верст. Изредка на этом роскошном изумрудном фоне синели рощи терновых кустарников. Весной все это цвело и благоухало, и глаз нельзя было оторвать от этой восхитительной картины.

Совсем другие виды открывались, если вы подъезжали к Касперовке с север ной стороны. Тут расстилались пустынные, величественные раздолья херсонского юга. С севера по направлению к Николаеву, пробираясь все ближе и ближе к югу и к морю, тянулись бесконечные возы чумаков. Нет ничего живописнее чумацких привалов! Чумаки имели обыкновение останавливаться верстах в двух от Касперовки, у самой криницы, где выпрягали своих волов и сами укладывались отдыхать. Возы они обыкновенно ставили четырехугольником, затем разжигали костры и принимались варить кашу или кондёр. Тут и там мерцали огоньки, над ними стояли железные треножники, медленно покачивались котелки с варевом; огонь быстро и ярко разгорался и в ночной темноте освещал загорелые лица чумаков, которые тихо беседовали промеж себя и в ожидании каши тянули из коротких носогреек тютюн. Мы, дети, в линейке, запряженной четверней добрых рысистых лошадей, возвращаясь с прогулки из приволянского леса, частенько останавливались у этих чумацких костров и смотрели на них. Да, тогда были в жизни поэзия и красота и людям жилось привольно и спокойно!

Моим любимым развлечением летом были, конечно, поездки в табун. Рысистый табун отца ходил верстах в двенадцати от завода, в плавнях, которые носили название Широкое. Там был устроен пригон, и туда на все лето уходил табун маток и молодых кобылок. Табун собирался голов в полтораста и круглые сутки ходил в плавнях, лишь во время жары укрываясь на пригоне от палящего южного солнца, оводов и мух.

После обеда в беговые дрожки обыкновенно закладывался рысистый мерин Грач, и я вместе с маточником, стариком Максимом, ехал в Широкое. Плавной рысью, широко неся задние ноги, резво и охотно бежал Грач по хорошо знакомой дороге. Миновав широкую улицу в два порядка с избами служащих и старинную церковь, мы брали налево и некоторое время ехали параллельно большой Вознесенской дороге. Верст через пять мы подъезжали к пасеке колод на семьсот-восемьсот. Там были небольшой сад, колодец, рощи, где сеялись медоносные травы и где все было так величаво и вместе с тем так спокойно и просто. За пасекой сейчас же начинались низкие степные места с рощами, болотами и деревьями. Здесь дорога, все время извиваясь и делая причудливые петли, шла до самых плавней и пригона в Широком по живописной местности. Я переводил лошадь на шаг, разговор с Максимом сам собою прекращался, и мы смотрели на этот божий мир, полный красоты и вечной правды…

Лето было в полном разгаре: все деревья в соку, все травы в цвету. Куда ни посмотришь, всё цветы, цветы, цветы… Медленно двигались мы вперед по этому роскошному узорному ковру и въезжали в рощу. Там на полянах росли уже другие травы и цветы: кашка, медуница и донник. Над цветами вились и жужжали осы, шмели и пчелы. Кругом желтел зверобой, краснели дикие маки, синели бубенчики, и вдруг, как-то неожиданно, средь ярко-изумрудной зелени возвышался одинокий белый цветок. Я наблюдал за ним, а он качался одиноко, словно о чем-то задумавшись. Кругом в роще звучали голоса: без умолку трещали, звенели в высокой сочной траве кузнечики, кобылки, над цветами вились жуки, порхали мотыльки, ползали коралловые букашки, сойки трещали, горлицы перекликались, протяжно куковали кукушки, на разные голоса щебетали и пели мелкие птички… Хорошо в роще таким теплым, ясным и прозрачным днем! Мы медленно приближались к опушке, с наслаждением слушая и глядя по сторонам, а где-то вдали уже показались, уже зазеленели, уже засинели плавни и открылись камыши, темные и величавые, издали было видно, как они качались и шелестели.

Почуяв близость лошадей, бодрой рысью побежал Грач, и мы незаметно преодолели пространство, отделявшее нас от плавней. Здесь было 6000 десятин заливных лугов — целое море цветов и целый океан травы. Но мое внимание привлекли не эти величественные плавни, не расстилавшееся над нами ясное и прозрачное голубое небо, не крики дергачей и другой луговой птицы, не красивые берега и чистые воды Грамаклеи, а тот рысистый табун, что пасся там, еще вдали от нас. Вот мы подъехали к нему, и я, все еще не слезая с дрожек, долго любуюсь и все отыскиваю глазами свою любимицу Дезертирку. Обычно она шла впереди и вела за собой весь табун, но сегодня ее не видно, и табунщики мне объясняют, что ее сосунок захромал и Дезертирку оставили на пригоне.

В плавнях в Новороссии, да и вообще на юге, табуны ходят не так, как они ходят на лугах, парах и жнивьях в Великороссии. Там лошади идут вразброд, зачастую пасутся далеко одна от другой и табун рассыпается по всему пастбищу. На юге табун, наоборот, держится вместе, пасется кучно и идет, медленно подвигаясь за передовой кобылой. Тогда, подолгу наблюдая жизнь табуна, я, еще совсем мальчуган, учился понимать лошадь и как бы подготавливал себя к будущей коннозаводской деятельности. Много счастливых часов провел я в плавнях, лежа в траве или следуя за табуном, любуясь и наблюдая.

Время шло незаметно. Наступал вечер. Денных табунщиков уже сменяли ночные. Мы с Максимом собирались домой. Грач нетерпеливо ржал и топал ногой. Небо замолаживалось, и Максим, подняв свою посеребренную голову и долго, внимательно осматривая небосклон, заявлял, что будет ненастье. Мы скорее спешили домой…

Счастливо и беззаботно текла моя жизнь в Касперовке. Там, в этом родном и дорогом моему сердцу уголке, прошли годы детства и юности. Там я впервые познал и горе, и любовь, и разлуку. Никогда в жизни не забуду той роковой минуты, когда я покинул Касперовку навсегда… Как сейчас помню эти мгновения, эти душевные переживания, когда за поворотом дороги скрылось дорогое гнездо и я, обернувшись, снял шапку, перекрестился и в последний раз взглянул на синеющие степи и родные места.