Закат для Нэкоматы 6-8

Ю. Широковских, 2019

Улицы пусты и безмолвны, жители затаились в домах. Совсем скоро тесный мирок скрытой в горной толще Базы, ставшей прибежищем остаткам человечества, охватит хаос. Но есть смельчаки, чья решимость покинуть родные кварталы и выйти за ворота Главного шлюза крепка так же, как и Мировое древо – становой хребет их замкнутой Ойкумены. Двое подростков верят, что наступит день, когда им откроется необъятный Внешний мир, хотя все знаки указывают на то, что на их пути будет множество препятствий. Удастся ли им сохранить дружбу, раскрыть тайну Базы и сбросить оковы Темновековья? Как встретит героев Внешний мир, где само время течет иначе? Как он изменился за годы автономного существования Базы? И какой из двух миров клонится к закату, огненными всполохами отражающемуся в кошачьих глазах Нэкоматы?

Глава 06 — Серебряная нить

В следующие несколько дней Таир узнал множество поистине поразительных вещей.

Во-первых, таинственные письмена, столь внезапно проступившие на его теле, и не думали исчезать вместе с породившими их синюшно-красными кровоподтёками, а с каждым днем становились всё явственнее и разборчивее, больше походя на изящные татуировки, нежели на бурно живописуемые священником стигматы. Во-вторых, обнаруженный им незаконченный витражный диптих был посвящён не святым или мученикам, а персонажам народного фольклора. Причём, по словам отца Филиппа, реально существовавшим. Предания о них бытовали на территории Серой зоны, звавшейся в пору своего расцвета Красной. В-третьих, неожиданно для себя самого мальчик оказался в логове заговорщиков.

Итак, что касается письмен по живому. Так как одна из надписей оказалась надолго скрыта тугой повязкой, Таиру не оставалось ничего, как сосредоточиться на изучении оставшихся. Много часов потратил он, чтобы при помощи зеркал скопировать их без малейшей ошибки на бумагу. Важными казались любые мелочи, например, тип шрифта, наклон, жирное или простое начертание.

Взять, к примеру, арабскую вязь, украсившую спину: вроде бы знакомые буквы никак не желали складываться в удобоваримый текст. Да и их начертание мало походило на стандартный шрифт «насх». Скорее в нём проглядывало что-то архаичное, древнее и загадочное, как в «Сказках тысячи и одной ночи». Второй доступный для изучения текст был не менее таинственным. Начертанный латиницей на левом плече он, между тем, выказывал явную нехватку некоторых букв. Язык, на котором он был написан, имел мало общего со знакомыми Таиру английским или французским. Свободно говоривший на обоих отец Филипп был солидарен с мальчиком. Столь же туманно обстояло дело и со срисованными с правого плеча китайскими иероглифами. Текст, причудливым орнаментом покрывший грудину мальчика и до времени скрытый под повязкой, вообще не вызывал никаких ассоциаций, слишком уж экзотично он выглядел.

Заживление травм у Таира проходило на удивление быстро: кости не ломило, а от синяков и ушибов вскоре не осталось и следа. Наконец пришел день, когда с Таира сняли повязку, стягивавшую ребра. Вдохнув воздух полной грудью, он вспомнил другое, столь напугавшее его не так давно чувство: мерзкое ощущение, когда совершенно не можешь дышать. Покинув «свечной ящик», который доселе служил ему импровизированным лазаретом, он направился к поразившему его диптиху. Сорвав укрывавшую витраж холстину, Таир с удовлетворением отметил, что священник не терял времени даром и вставил выпавшие пластины кварца на место.

Антитеза — вот, что было главенствующей идеей диптиха. Мерцающая чернота мориона была противопоставлена белизне халцедона; дорогие одежды — простому одеянию; олицетворённый протест — самому воплощению смирения. Вот только с обликом кроткого белоголового юноши никак не вязался ледяной цветок, зажатый в его ладонях. Таир пребывал в уверенности, что этот цветок — не пустое украшение и не метафора, коими полна обычная иконография, а страшное оружие. Холод в самом крайнем его понимании: всепроникающий, смертельный. Его художественный образ на сей раз не вызвал ни дрожи, ни слабости, ни приступов удушья. Усевшись перед диптихом, Таир всмотрелся в лица запечатлённых на нём близнецов. Темный — слева, светлый — справа. Такие похожие и в то же время разные. Единственным, что их объединяло, был цвет волос. Одинаково белоголовые, они походили на гостей из потустороннего мира, до времени отмеченных печатью седины. Тут Таир ухмыльнулся и взъерошил свою столь же светлую шевелюру. Возможно он сам не от мира сего? Иначе как объяснить все те странности, что произошли с ним в последнее время? Может, необычный серебристый оттенок волос, доставшийся ему от матери — это знак связи со сверхъестественным? Внезапно мальчик ощутил, как кто-то ласково гладит его по голове. Вскинув взгляд, он увидел отца Филиппа, кротко склонившегося над ним.

— Вижу, ты тоже отметил некоторое сходство между собой и героями диптиха?

— Да, — кивнул Таир. — И это меня пугает. Кем они были? Ангелами? Святыми?

— Вовсе нет, — присаживаясь рядом с ним, возразил священник. — В церковном понимании они были скорее грешниками. Если не сказать хуже.

— Демонами?

— Да, но не в христианском их понимании, а в том, что давал Гесиод, говоря о «благостных демонах», надзирающих за делами людскими.

— Но как тогда их изображения могли очутиться здесь, в церкви? Зачем вообще вы — священник! — их создали?

— Я сам часто задаю себе этот вопрос. И знаешь что? Когда я приступил к созданию этого диптиха, то был скорее художником, чем священником. И не видел в том ничего предосудительного. В конце концов, Иерониму Босху его художественная «чертовщина» не мешала состоять в Братстве Богоматери. К тому же мне хотелось воздать дань уважения человеку, который стоял у истоков этой церкви, — тут отец Филипп широким жестом обвел нутро святилища. — Диптих выполнен по его карандашному наброску, и я старался не упустить ни одной мелочи. Разве что слегка облагородил изначальный замысел, ибо его автор не особо умел рисовать.

— Кто это был?

— Странник.

— Что?! — Таир вскочил, так велико было его изумление. — Тот самый Странник?

— Именно он. Когда Красная площадь еще не стала Серой зоной, а свобода перемещения между ярусами была неоспоримым правом каждого человека, он нарисовал этот бесхитростный рисунок и подарил его моему далекому предшественнику. Сейчас сложно судить, что Странник хотел этим сказать, но как бы то ни было, его творение передавалось сквозь года от одного священнику к другому, пока не достигло меня. Надо заметить, что вид у рисунка был уже потрепанный, и я решил увековечить его в металле и кварце. Результат, пусть и не окончательный, ты видишь перед собой.

Таир вновь воззрился на диптих. Рассказ отца Филиппа по-настоящему потряс его. «Случайности не случайны», — вспомнилась ему расхожая фраза. В памяти немедленно всплыли рассказы матери о том, с чего начинался их род. Даже будучи малышом, Таир воспринимал их не иначе, как сказками, но теперь он не был столь в этом уверен.

В семейных преданиях говорилось о могущественном человеке, который вошел в историю Базы, как ее отец-основатель. Именно его капиталовложения легли в основу проекта. Именно его авторитет привлёк в ряды создателей Базы множество способных учёных, инженеров и мастеров. Именно его харизма заставила массу простых людей поверить в амбициозное начинание и присовокупить свои усилия к строительству. Этот неординарный человек умел зажигать сердца новыми идеями, для каждого мог найти слова утешения и ободрения, знал, как решить любую, даже самую сложную техническую или житейскую проблему. За эту способность его и прозвали Пастырем. Когда он ушел, многие почувствовали себя осиротевшими, но Пастырь не был бы собой, если бы оставил доверившихся ему людей без присмотра. И таким блюстителем стал его близкий соратник по прозвищу Странник. Никто не знал его настоящего имени, родины или возраста. Его жизнь на Базе, полная тайн и недомолвок, была столь длинной, что, перевалив за двухсотлетний рубеж, стала темой для бородатых анекдотов. Седой, как лунь, он, тем не менее, совсем не выглядел старым — лет на тридцать с хвостиком. Однако ничто не вечно под луной, и однажды пришло и его время.

В ту пору на Базе была эпидемия краснухи, болезнь не различала: взрослый или ребенок, — забирала всех. По иронии судьбы особенно сильно она лютовала на Красной площади. Положение усугублялось полной деградацией системы вакцинации, вызванной, ко всему прочему, отказом многих ортодоксально настроенных родителей прививать своих малышей. Странник, как мог, пытался исправить положение, но даже он был бессилен против людского эгоизма. Однажды он пришёл в дом, где недавно умерло шестеро детей, а в живых оставалось одно единственное дитя — самое старшее из семерых — девица восемнадцати лет. Одного взгляда на нее хватило, что бы понять, девушке осталось жить недолго. Странник стоял у ее кровати и словно о чём-то размышлял. В его взгляде не было жалости или печали, скорее — безмерная усталость.

— Я спасу её, — сказал он притихшим родителям. — Но с одним условием.

Те были готовы на всё, и Странник продолжил:

— Ваша дочь выздоровеет. Повзрослеет. Выйдет замуж и у нее будет много детей. Но одно чадо будет отличаться от остальных, тем же, чем и ваша дочь будет выделяться среди сверстниц. Готовы ли вы обещать мне, что этот ребёнок и все наследующие ему будут находиться под самым пристальным надзором? Сумеете ли вы внушить это своей дочери, а она — своим детям?

Родители поклялись приложить все усилия. И вот тогда произошло небывалое. Странник шагнул к кровати девушки, наклонился и поцеловал её, словно Спящую красавицу, прямо в губы. Нет, этот поцелуй не разбудил девицу, но её русые волосы, в беспорядке разметавшиеся по подушке, мгновенно приобрели серебристый цвет. Увидев такое чудо, родители даже не сразу заметили, что Странник покинул их дом. После этого инцидента девушка быстро пошла на поправку. Родители, дабы не плодить сплетни, в разговорах с соседями списывали её преждевременную седину на тяжелое течение болезни. Вскоре стало известно, что считавшийся бессмертным Странник… умер. База потеряла своего хранителя и с тех пор медленно, но верно приходила в упадок.

Однако род, которому дала начало спасенная Странником девушка, продолжал жить. Каждое поколение в нём рождалась среброволосая дева, которая в свою очередь давала жизнь такой же среброголовой дочери. Такие девочки были сызмальства окружены заботой и, казалось, так будет продолжаться всегда, пока сама судьба не внесла коррективы в привычный порядок вещей.

Ставшая обыденной матрилинейность была прервана рождением среброволосого мальчика.

Столь удивительное переплетение собственной судьбы с мифологией Базы Таира никогда особо не занимало. Но вот прямо перед ним диптих — вполне осязаемое доказательство того, что материнские сказки были не просто перепевами народных сказок, а некими, пусть и туманными, свидетельствами прошлого. По крайней мере, всё, что касалось двух исторических персонажей: Пастыря и Странника, — уже не казалось выдумкой.

— Так кто же эти близнецы? — наконец спросил Таир.

— Доподлинно неизвестно, но Странник утверждал, что знал их лично. Он был свидетелем их последней битвы, следы которой так любят показывать нам в новостях.

— Выжженный лес! — догадался мальчик, вспомнив обширные, тянущиеся на десятки километров, вывалы мёртвых деревьев подле Базы. Ближе к месту, которое по расчётам являлось эпицентром взрыва, лес остался стоять, словно в последней мольбе воздевая к небу обгорелые ветви.

— Да. Тот самый Выжженный лес. Прошло более пятисот лет, а там до сих пор ни травинки, ни листочка.

— И вы верите в это? В то, что там бились смертным боем некие сверхъестественные существа, а не просто отбомбился вероятный противник?

— Конечно.

— Но это же иррационально.

— А вера вообще иррациональна.

Таир решил, что, пожалуй, не стоит развивать скользкую тему. В конце концов, каждый имеет право верить в то, что ему вздумается, коль скоро это не мешает жить другим.

Конец ознакомительного фрагмента.