«Ревность» и другие истории

Ю Несбё, 2021

Несбё, норвежский писатель и ведущий представитель северного нуара, не перестает удивлять. Ломая стереотипы, пренебрегая правилами жанра, он показывает человека так откровенно, как если бы мы сами смотрели в зеркало, боясь себе признаться: это я. «В моей голове нет и не будет никакой цензуры», – утверждает Несбё. Он никогда не раскрывает своих замыслов заранее, и до недавнего времени было известно лишь то, что писатель работает над двумя сборниками короткой прозы. В первый из них вошли семь криминальных историй, объединенных темой ревности: чувства древнего, сильного, болезненного, неподвластного воле, изменяющего человеческую природу. Двое знакомятся в самолете. Она рассказывает, что хотела умереть из-за измены мужа и подписала договор с компанией, инсценирующей самоубийства. Если бы женщина знала, кто сидит в соседнем кресле… На греческом острове пропал турист, и для расследования приглашен детектив, обладающий уникальной способностью распознавать ревность при допросе… Подозрение падает на брата пропавшего человека, и этот мотив Каина и Авеля перекликается с сюжетом последнего романа Несбё «Королевство». Ревность прикрывается жаждой справедливости, сводит с ума, отравляет жизнь и меняет ее к лучшему лишь в том случае, когда соперника удается в прямом и переносном смысле убрать. Среди героев Несбё есть и циники, и простаки, но они всегда поступают непредсказуемо – даже для самих себя, потому что перед зеленоглазым чудовищем человеческая логика бессильна. Впервые на русском!

Оглавление

Из серии: Звезды мирового детектива

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги «Ревность» и другие истории предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Jo Nesbø

SJALUSIMANNEN OG ANDRE FORTELLINGER

Copyright © Jo Nesbø 2021

Published by agreement with Salomonsson Agency

All rights reserved

© Д. А. Гоголева, А. В. Наумова, перевод, 2021

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2021

Издательство АЗБУКА®

Лондон

Летать я не боюсь. Для среднестатистического пассажира шанс погибнуть в авиакатастрофе, летя обычным рейсом, составляет один к одиннадцати миллионам. Иными словами, вероятность умереть в самолете от инфаркта — в восемь раз выше.

Я подождал, пока лайнер наберет высоту и выровняется, наклонился к соседнему креслу у окна и, пытаясь успокоить, тихо сообщил эти сведения всхлипывающей, вздрагивающей женщине.

— Но, разумеется, когда тебе страшно, статистика мало что значит, — добавил я. — Говорю, потому что знаю, каково тебе.

До этого момента ты пристально смотрела в окно, а теперь обернулась и перевела взгляд на меня, как будто только что заметила, что на соседнем кресле кто-то сидит. Преимущество бизнес-класса: благодаря тому что между сиденьями есть лишние десять сантиметров, чуть сосредоточившись, можно вообразить, будто ты один. И по общему согласию всех пассажиров бизнес-класса никто эту иллюзию не разрушает, не произнося ничего, кроме кратких любезностей и самых необходимых фраз («Ничего, если я опущу шторку?»). А так как для ног места больше, можно, никак не взаимодействуя, пройти мимо соседа в туалет, достать вещи с багажной полки и так далее; как правило, можно полностью друг друга игнорировать, даже если путешествие длится полдня.

Твое выражение лица я определил как легкое недоумение по поводу того, что я нарушил правило бизнес-класса номер один. Что-то в твоем непринужденно-элегантном костюме — я бы не сказал, что цвета брюк и свитера сочетались, но, полагаю, все зависит от надевшего их человека, — сообщило мне, что экономклассом ты летала давно. Если вообще летала. И тем не менее ты плакала — так разве не ты нарушила установленную границу? С другой стороны, плакала ты, отвернувшись от меня, и ясно давала понять, что не хочешь ничем делиться с другими пассажирами.

Что ж, если бы я воздержался от утешения, это уже была бы чуть ли не черствость — я мог лишь надеяться, что ты мою дилемму поймешь.

Лицо у тебя бледное и заплаканное — и все-таки удивительно красивое, как у эльфа. Или, возможно, красивой ты стала потому, что побледнела и плакала? Всегда питал слабость к хрупкости и беззащитности. Я протянул тебе салфетку, которую стюардесса положила до взлета под наши стаканы с водой.

— Спасибо, — сказала ты, выдавив улыбку, взяла салфетку и промокнула под глазом растекшийся макияж. — Но это вряд ли.

Ты снова отвернулась к окну, прислонилась к стеклу, как будто прячась, и тело вновь затряслось от рыданий. Что — вряд ли? Вряд ли знаю, каково тебе? Я в любом случае свое дело сделал и теперь, естественно, оставлю тебя в покое. Я бы посмотрел полфильма, а потом попытался поспать, хоть и мог рассчитывать максимум на час сна. Мне редко удается заснуть в самолете — причем не важно, сколько длится полет, — и особенно когда я знаю, что поспать надо. Я пробуду в Лондоне всего шесть часов, потом полечу обратно в Нью-Йорк.

Табло «Пристегните ремни» погасло, и подошедшая стюардесса налила воды в пустые стаканы, стоявшие между нами на широком, массивном подлокотнике. Перед взлетом капитан сообщил, что сегодня ночью перелет из Нью-Йорка в Лондон займет пять часов десять минут. Рядом с нами кто-то уже опустил спинку и укрылся одеялом, а кто-то уткнулся в экран и ждал, когда принесут еду. Стюардесса еще до взлета разносила меню, но и я, и моя соседка отказались. К моей радости, я нашел себе фильм в категории «классика» — «Незнакомцы в поезде» — и уже надевал наушники, когда услышал твой голос.

— Это все муж.

Я повернулся к тебе, держа наушники в руках.

Вокруг глаз у тебя размазалась тушь, напоминая театральный грим.

— Он мне с моей лучшей подругой изменяет.

Не знаю, расслышала ли ты слова о том, что странно все еще называть этого человека лучшей подругой, но у меня, скажем так, и в мыслях не было тебя поправлять.

— Извини, — сказал я, — не хотел вмешиваться…

— Не извиняйся — хорошо, когда людям не все равно. Таких очень мало. Мы же до смерти боимся любых огорчений и тоски.

— Тут ты права, — согласился я, не зная, убирать наушники или нет.

— Думаю, они прямо сейчас трахаются, — всхлипнула ты. — Роберт всегда секса хочет. И Мелисса тоже. В эту самую минуту они на моих шелковых простынях…

Мой мозг автоматически нарисовал картинку: супружеская пара, обоим за тридцать, он зарабатывает, и зарабатывает много, а ты выбираешь постельное белье. Наш мозг — специалист по стереотипам. И иногда он ошибается. А иногда оказывается прав.

— Наверно, ужасное чувство, — сказал я без излишне драматических интонаций в голосе.

— Я умереть хочу, — призналась ты. — Так что насчет самолета ты ошибся. Надеюсь, он рухнет.

— Но ведь впереди еще куча дел ждет, — возразил я, нацепив обеспокоенное выражение лица.

Какое-то мгновение ты просто на меня смотрела. Видимо, дурацкая вышла шутка: время для нее уж точно выбрано неудачно, да и, учитывая ситуацию, нагловато получилось. Ты ведь сказала, что умереть хочешь, а кроме того, назвала подходящий мотив. Шутка могла показаться неподобающей и грубоватой — или спасительной возможностью отвлечься от не подлежащей обсуждению тоски. Comic relief[1] — вот как это называется; во всяком случае, когда прием срабатывает. И все же я пожалел о своих словах — да, даже дышать перестал. Потом ты улыбнулась. Улыбка в ту же секунду исчезла, как рябь с лужи, но я снова задышал.

— Не переживай, — тихо сказала ты. — Умру только я.

Я непонимающе на тебя смотрел, но ты избегала моего взгляда и косилась в сторону, на салон.

— Там во втором ряду младенец, — заметила ты. — Младенец в бизнес-классе, и он, возможно, всю ночь проплачет — что ты на это скажешь?

— А что тут говорить?

— Что родителям стоило бы понять: люди заплатили больше за то, чтобы здесь сидеть, потому что им надо поспать, а может быть, завтра утром им ехать на встречу или на работу.

— М-да. Пока авиакомпании пускают младенцев в бизнес-класс, остальное на совести родителей.

— Тогда надо авиакомпании штрафовать за то, что нас обманывают.

Ты осторожно вытерла под вторым глазом, взяв вместо салфетки, что я тебе дал, свой бумажный платок.

— В рекламе бизнес-класса пассажиры сладко спят.

— В перспективе авиакомпанию ждет наказание: мы будем не готовы платить за то, что не получим.

— Но зачем они так делают? — спросил я.

— Родители или авиакомпании?

— Понимаю: родители поступают так потому, что денег у них больше, чем совести. Но ведь авиакомпании должны терять деньги, потому что предоставляемые в бизнес-классе услуги теряют в качестве?

— Они также потеряют репутацию, если будут говорить, что не очень рады детям.

— Ребенку плевать, где плакать — в бизнесе или в экономе.

— Ты прав, я имела в виду — не очень рады родителям с маленькими детьми.

Я улыбнулся:

— Авиакомпании боятся, что со стороны все это будет напоминать апартеид. Естественно, проблему можно решить: те, кто плачет в бизнес-классе, отправляются в эконом и уступают место довольному, не верящему в происходящее человеку, купившему дешевый билет.

Смех у тебя был мягкий и приятный — на этот раз он добрался до глаз. Легко подумать — и я подумал: непонятно, зачем изменять такой красивой женщине, но тут уж как есть. Дело не во внешней красоте. Да и не во внутренней тоже.

— Чем занимаешься? — спросила ты.

— Я психолог, провожу исследования.

— Что исследуешь?

— Людей.

— Ну естественно. Что ты узнал?

— Что Фрейд был прав.

— По поводу чего?

— Что люди, за редким исключением, ничтожества.

Ты засмеялась.

— Да уж, мистер…

— Зови меня Шон.

— А я Мария. Шон, но ты ведь так не считаешь, разве нет?

— Что люди ничтожества, за редким исключением? С чего бы мне так не считать?

— Ты проявил заботу, а забота бессмысленна, если ты самый обыкновенный мизантроп.

— Ну да. Зачем же мне было врать?

— По той же самой причине — ты проявляешь заботу. Ты мне поддакиваешь, утешаешь меня — говоришь, что тоже боишься летать. А когда я рассказала, что меня предали, утешаешь и говоришь, что в мире полно плохих людей.

— Ой! Вообще-то, я здесь психолог.

— Вот видишь, тебя даже профессия выдает. Осталось признать, что ты опровергаешь собственное утверждение. Как человек ты чего-то стоишь.

— Хотелось бы, чтобы это было так, Мария, но, боюсь, моя деланая забота — это лишь результат светского английского воспитания, и я не представляю никакой ценности ни для кого, кроме себя самого.

Почти незаметно ты повернулась ко мне на пару градусов.

— Тогда, Шон, ценность у тебя есть благодаря воспитанию. Ну и что? Ценность придают поступки, а не то, что ты думаешь и чувствуешь.

— По-моему, ты преувеличиваешь. Просто благодаря воспитанию мне не нравится нарушать правила адекватного поведения, на самом деле ни на какие жертвы я не иду. Я приспосабливаюсь и избегаю неприятных ситуаций.

— По крайней мере, ты ценен как психолог.

— Боюсь, тут я тоже тебя разочарую. Я не настолько умный и трудолюбивый, чтобы найти лекарство от шизофрении. И если самолет рухнет, мир лишится лишь довольно скучной статьи о confirmation bias[2] в научном журнале, который читает лишь горстка психологов, — вот и все.

— Кокетничаешь?

— Да, а еще я кокетничаю. Можно добавить к списку моих пороков.

Теперь ты искренне рассмеялась.

— И нет даже жены и детей, которые будут по тебе скучать, если тебя не станет?

— Нет, — коротко ответил я.

Так как сидел я у прохода, то не мог окончить разговор, просто-напросто отвернувшись к окну и притворившись, что ночью в темноте разглядел в Атлантическом океане что-то интересное. А взять журнал из кармашка в спинке переднего сиденья — это уже чересчур демонстративный поступок.

— Извини, — тихо произнесла ты.

— Все нормально, — ответил я. — Что ты имела в виду, когда сказала, что умрешь?

Наши взгляды встретились, и мы впервые друг друга увидели. И хотя, наверное, это попытка все объяснить задним числом, думаю, мы оба заметили то, благодаря чему уже тогда стали подозревать: эта встреча способна изменить все — да она уже все изменила. Может быть, ты как раз об этом думала, но отвлеклась — наклонилась ко мне, опираясь на подлокотник; ощутив запах твоих духов, я подумал о ней: это ее запах, она вернулась.

— Я покончу жизнь самоубийством, — прошептала ты и, откинувшись на сиденье, стала меня рассматривать. Не знаю, что было написано у меня на лице, но я видел: ты не врешь.

— И как ты собираешься это сделать? — вот и все, что я смог спросить.

— Рассказать?

Вопрос ты задала с загадочной, почти веселой улыбкой. Я задумался. Хочу ли я это услышать?

— Кстати, это неправда, — сказала ты. — Потому что, во-первых, я не буду лишать себя жизни — это уже случилось. Во-вторых, не я лишу себя жизни, а они.

— Они?

— Да. Я подписала договор…

Ты посмотрела на часы «Картье» — готов поспорить, подарок того самого Роберта. Он их подарил до того, как изменил, или после? После. Мелисса была не первой, он все время изменял.

–…четыре часа назад.

— Они? — повторил я.

— Фирма, занимающаяся самоубийствами.

— Ты про… это как в Швейцарии? То есть активная эвтаназия?

— Да, но только более активная. И с той разницей, что тебя лишают жизни так, что это не выглядит как самоубийство.

— Да?

— Ты как будто мне не веришь.

— Я… да я просто удивился.

— Понимаю. Это должно остаться между нами, в договоре есть пункт о конфиденциальности, и, вообще-то, мне нельзя ни с кем об этом говорить. Просто мне…

Ты улыбнулась, и твои глаза тут же снова наполнились слезами.

–…невыносимо одиноко. А ты незнакомец. И психолог. Вы же обязаны хранить врачебную тайну?

Я прокашлялся.

— Да, если речь о пациентах.

— Ну так я твой пациент. Вижу, сейчас у тебя есть время на консультацию. Доктор, сколько вы возьмете?

— Боюсь, Мария, так нельзя.

— Разумеется, нет, это же нарушает принятые в твоей профессии правила игры. Но как частное лицо ты ведь послушать можешь?

— Пойми: у меня возникнет этическая проблема, если человек собирается совершить самоубийство и доверяется мне, а я даже не пытаюсь вмешаться.

— Ты не понимаешь: вмешиваться поздно, я уже умерла.

— Умерла?

— Договор не отменить, меня убьют в течение трех недель. Они заранее объясняют, что, когда ты ставишь на бумаге подпись, никакую тревожную кнопку уже не нажмешь. Существуй у них такая кнопка — и потом мороки с юристами не оберешься. Так что, Шон, ты сидишь рядом с трупом.

Ты засмеялась — на этот раз сухо и горько.

— Выпьешь со мной или будешь просто слушать?

Ты протянула длинную худую руку к кнопке вызова персонала — в темном салоне как будто пискнул гидролокатор.

— Ладно, — согласился я. — Но советов я давать не буду.

— Хорошо. А ты обещаешь никому ничего не говорить даже после моей смерти?

— Обещаю, — сказал я. — Хотя не думаю, что тебе это будет важно.

— Вообще-то, важно. Если я нарушу пункт о конфиденциальности, они смогут через суд взыскать с меня кучу денег, и тогда организациям, которым я завещала, останутся одни крохи.

— Чем могу помочь? — спросила беззвучно материализовавшаяся возле нас стюардесса.

Наклонившись, ты заказала нам джин-тоник. Горловина свитера чуть приспустилась, я увидел бледную кожу и почувствовал, что у тебя не ее запах. У тебя запах чуть сладковатый, пикантный, как бензин. Да, бензин. И дерево — только я названия не помню. Запах почти мужской. Когда стюардесса погасила лампочку и ушла, ты сбросила ботинки, повернулась на бок, по-кошачьи поджала под себя ноги — из-за пары торчащих, покрытых нейлоном узких ступней мне на ум, естественно, пришла мысль о балете.

— Фирма, которая занимается самоубийствами, находится в Манхэттене, в красивом офисе, — сказала ты. — Там адвокатская контора; по их словам, у них все прописано на сухом юридическом языке, и я в этом не сомневаюсь. Например, они не убивают людей с психическими заболеваниями, а до подписания договора нужно пройти психиатрическую экспертизу. Еще нужно отменить страхование жизни — при наличии такового, — чтобы на них потом не подали в суд страховые компании. Есть много других оговорок, но самое важное — пункт о конфиденциальности. Добровольно заключенный договор между совершеннолетними сторонами в США имеет более широкие рамки, чем в большинстве других стран. Но вдруг об их деятельности станет известно и она получит огласку — естественно, они боятся, что из-за реакции общественности политики их прикроют. Они себя не рекламируют, их клиенты — исключительно состоятельные люди, которые узнали о них word of mouth[3].

— Понятно, почему они не высовываются.

— Разумеется, их клиенты тоже хотят сохранить тайну, ведь самоубийства считаются стыдным поступком. Как аборт. Клиники, которые делают аборты, ничего противозаконного не совершают, но на вывеске у них это не написано.

— И правда.

— И естественно, в основе бизнеса — секретность и стыд. Клиенты готовы выложить крупные суммы за то, чтобы умереть без физических и психических страданий и неожиданно, насколько это вообще возможно. Но главное, все произойдет так, чтобы ни семья, ни друзья, ни окружающие даже не заподозрили самоубийство.

— И как это происходит?

— Тебе этого, разумеется, не скажут — только то, что существует бесчисленное количество способов и что это случится в течение трех недель с момента подписания контракта. Примеров тоже не приводят, иначе мы — осознанно или нет — станем избегать определенных ситуаций, что вызовет совершенно ненужный и сильный страх. Единственное, о чем нам сообщают: это будет абсолютно безболезненно, и мы даже не поймем, что это вот-вот случится.

— Понимаю, кому-то, наверное, важно скрыть факт самоубийства, но тебе-то это зачем? Разве это, напротив, не способ отомстить?

— То есть Роберту и Мелиссе?

— Если ты умрешь и будет абсолютно ясно, что это самоубийство, придет не только стыд, но и чувство вины. Роберт и Мелисса начнут обвинять не только себя, но и друг друга — в той или иной степени сознательно. Это же сплошь и рядом. Ты видела, например, статистику разводов пар, у которых ребенок покончил с собой? А процент самоубийств родителей?

Ты всего лишь на меня посмотрела.

— Извини, — сказал я, почувствовав, что слегка покраснел. — Я приписываю тебе жажду мести лишь потому, что уверен: сам я на твоем месте чувствовал бы себя именно так.

— Думаешь, Шон, ты себя в дурном свете выставляешь?

— Да.

Ты сухо и горько рассмеялась.

— Все нормально — естественно, я хочу отомстить. Но ты Роберта с Мелиссой не знаешь. Если бы я совершила суицид и оставила родным письмо, в котором обвинила бы Роберта в неверности, он, естественно, стал бы все отрицать. Мол, я от депрессии лечилась, ну или что-нибудь в таком духе, а в последние дни у меня еще и паранойя развилась. Они с Мелиссой были очень осмотрительны, — наверное, про них никто и не знает. Готова поспорить, что полгода после моих похорон она бы для виду повстречалась с каким-нибудь финансистом из окружения Роберта. Они все на нее слюни пускают, но она всегда умудряется оставить их с носом — она же динамщица. А потом они с Робертом наконец объявят, что они пара, и объяснят, что свело их общее горе.

— Так, похоже, ты еще больший мизантроп, чем я.

— Это точно. А вот от чего меня и правда воротит, так это оттого, что в глубине души Роберт почувствует и некую гордость.

— Гордость?

— Из-за того, что женщина не смогла жить по причине, что он достался не ей одной. В таком свете он это увидит. И Мелисса тоже. Благодаря моему самоубийству он сам еще больше поднимется в цене, а они в итоге станут счастливее.

— Ты так считаешь?

— Да. Слышал про теорию Рене Жирара о миметическом желании?

— Нет.

— По теории Жирара, если не брать в расчет удовлетворение базовых потребностей, мы не знаем, чего хотим. И мы подражаем окружающим — ценим то, что ценят другие. Если в твоем окружении принято считать Мика Джаггера сексуальным, то в итоге и ты на него западешь, хоть изначально тебе он казался мерзким. Если я своим самоубийством подниму Роберту цену, Мелиссе он станет еще нужнее — и вместе они будут еще счастливее.

— Ясно. А если покажется, что ты умерла в результате несчастного случая, ну, или по естественным причинам?

— Тогда эффект окажется противоположным. Я стану жертвой случайного стечения обстоятельств или судьбы. И Роберт будет по-другому думать о моей смерти и обо мне самой как о человеке. Медленно, но верно я приобрету статус святой. В тот день, когда Мелисса начнет бесить Роберта — а она начнет, — он будет вспоминать обо мне только хорошее и скучать по тому, что было. Два дня назад я отправила ему письмо — написала, что ухожу от него, потому что мне нужна свобода.

— Получается, он не знает, что ты в курсе про измену с Мелиссой?

— Я прочитала у него в телефоне всю их переписку, но никому ни слова не сказала — до этого момента.

— А какой смысл писать письмо?

— Поначалу он испытает облегчение — ему же уходить не придется. Сэкономит на бракоразводном процессе, а заодно со стороны будет казаться хорошим парнем, хоть вскоре и сойдется с Мелиссой. Но письмо посеет в нем мысль — и со временем семена прорастут. Да, я от него ушла ради свободы. А еще потому, что наверняка знала: возможно, я встречу кого-то получше, чем он. Да, а может быть, кто-то появился еще до моего ухода. И как только Роберт начнет так думать…

–…теория миметического желания окажется на твоей стороне. Поэтому ты обратилась в фирму, которая организовывает самоубийства.

Ты пожала плечами.

— Так каков же процент разводов среди пар, чьи дети покончили с собой?

— Что?

— И кто из родителей сам сводит счеты с жизнью? Матери, да?

— Ну, так, — ответил я и воззрился на спинку переднего кресла.

Но я знал, что ты не сводишь с меня взгляда, ожидая более развернутого ответа. Спасли меня два низких широких стакана, как по волшебству появившиеся из темноты и опустившиеся между нами на подлокотник.

Я покашлял.

— Разве это не невыносимо — так долго ждать? Просыпаться каждое утро с мыслью о том, что, может быть, сегодня тебя убьют.

Ты помедлила — не хотела так просто меня отпускать. Но в итоге ответила:

— Нет — если мысль о том, что сегодня меня, может быть, не убьют, кажется намного хуже. Хоть нас, естественно, время от времени накрывает страх смерти и непрошеный инстинкт самосохранения, бояться умереть не хуже, чем бояться жить. Ты, как психолог, естественно, об этом знаешь.

Ты даже чересчур сильно подчеркнула слово «психолог».

— Отчасти, — ответил я. — В Парагвае проводились исследования на кочевых племенах, у которых совет племени выносит решение: когда кто-то уже слишком стар и слаб и превращается в чересчур тяжелую обузу, — его надо убить. Тот, кому предстоит экзекуция, не знает, когда и как это произойдет, но принимает все как есть. Все-таки племя выжило в обстоятельствах, когда еды мало и необходимо совершать длительные, изматывающие переходы, потому что жертвовало слабыми. Так появлялась возможность позаботиться о тех, кто имеет право на жизнь и способен вести их дальше. Может быть, во дни молодости ныне приговоренные к смерти как-то темным вечером кокнули возле хижины собственную немощную двоюродную бабушку. В то же время исследование показало, что для членов племени неизвестность влечет за собой дополнительный стресс, а он сам по себе является вероятной причиной невысокой продолжительности жизни в этих племенах.

— Разумеется, это стресс, — согласилась ты, зевнула и потянула ступню в чулке, задев мое колено. — Мне хотелось бы, чтобы это заняло меньше трех недель, но, полагаю, на поиск наилучшего и наиболее надежного способа нужно время. Например, все должно выглядеть как несчастный случай, но в то же время надо, чтобы произошло это аккуратно, требуется тщательно все продумать.

— А если самолет рухнет, тебе деньги вернут? — спросил я, глотнув джина с тоником.

— Нет. Они сказали, что тратят значительные средства на каждого клиента — а все они с суицидальными наклонностями, — и поэтому им надо обезопасить себя от того, что клиент их опередит — добровольно или нет.

— Хм. Значит, жить тебе осталось двадцать один день.

— Скорее, двадцать с половиной.

— Точно. И как ты планируешь их провести?

— Буду делать то, чего не делала раньше. Болтать и пить с незнакомцами.

Сделав долгий глоток, ты осушила стакан. А мое сердце заколотилось так, будто знало, что произойдет. Отставив стакан, ты положила руку мне на плечо.

— А еще я хочу заняться с тобой любовью.

Я не знал, что ответить.

— Сейчас я пойду в туалет, — сказала ты. — Подходи через две минуты, пока я еще буду там.

По телу у меня разлилось какое-то удивительное чувство — внутреннее ликование, но не просто возбуждение, а своего рода возрождение. Я давно ничего подобного не испытывал — так давно, что и не думал, что когда-нибудь испытаю вновь.

— Кстати, — заговорила ты, — я не такая уж смелая, мне надо знать, придешь ты или нет.

Сделав глоток, я потянул время. Ожидая, ты смотрела на мой стакан.

— А если у меня есть девушка?.. — услышал я свой хриплый голос.

— У тебя нет девушки.

— А если я не считаю тебя привлекательной или я гей?

— Боишься?

— Да. Меня пугают женщины, которые в сексе берут на себя инициативу.

Словно что-то выискивая, ты вгляделась мне в лицо.

— Ладно, — сказала ты. — Верю. Извини, это не совсем по мне, но у меня нет времени ходить вокруг да около. И как мы поступим?

Мне стало спокойнее. По-прежнему быстро колотилось сердце, но пропали паника и желание сбежать. Я повертел в руке стакан.

— Ты из Лондона сразу улетаешь?

— В Рейкьявик, — кивнула ты. — Через час после посадки. А о чем ты думаешь?

— Об отеле в Лондоне.

— О каком?

— «Лангдон».

— Хороший отель. Если остановиться там больше чем на сутки, сотрудники запоминают твое имя. Но если заподозрят внебрачную связь, мозги у них деревенеют. Впрочем, мы там все равно больше суток не пробудем.

— То есть ты…

— Могу Рейкьявик на завтра перенести.

— Уверена?

— Да. Ты рад?

Я задумался. Я не рад.

— А что, если… — начал было я, но замолчал.

— Боишься, меня прихлопнут, пока мы вместе? — спросила ты, весело звякнув своим стаканом об мой. — А тебе придется иметь дело с трупом?

— Нет, — с улыбкой ответил я. — Я про то, что а вдруг мы влюбимся? А ты подписалась под тем, что хочешь умереть. И договор не расторгнуть.

— Слишком поздно, — сказала ты, кладя руку на подлокотник поверх моей.

— Да, я об этом и говорю.

— Нет, я про другое. Мы уже влюбились.

— Правда?

— Чуть-чуть. В самый раз.

Сжав мою руку, ты встала и сказала, что скоро вернешься.

— В самый раз для того, чтобы я радовалась: возможно, у меня есть три недели.

Пока ты была в туалете, подошла стюардесса и унесла стаканы, а я попросил у нее еще две подушки. Вернулась ты со свежим макияжем.

— Это не ради тебя, — сказала ты, прочитав мой взгляд. — Тебе нравилось, когда все размазалось, да?

— Мне и так и так нравится, — ответил я. — Ну и ради кого ты накрасилась?

— А ты как думаешь?

— Ради кого? — спросил я, кивая в сторону салона.

Ты замотала головой.

— Я недавно заказывала опрос — большинство женщин ответили, что красятся ради хорошего самочувствия. Но что они под этим словом подразумевают? Всего лишь отсутствие неприятных ощущений? Неприятных ощущений оттого, что их увидят такими, какие они есть? Разве макияж на самом деле не собственноручно надетая паранджа?

— А разве макияж не используют в равной степени для того, чтобы и что-то подчеркнуть, и что-то скрыть?

— Подчеркнуть одно — значит скрыть что-то другое. Любые правки, в том числе проясняющие, — это операция по прикрытию. Тот, кто красится, хочет, чтобы макияж привлек внимание к красивым глазам — так, чтобы никто и не заметил чересчур крупного носа.

— Но разве это паранджа? Разве мы все не хотим, чтобы нас заметили?

— Не все. И никто не хочет, чтобы его видели таким, какой он есть. Кстати, ты знал, что за жизнь женщина тратит на макияж столько же времени, сколько мужчины из таких стран, как Израиль и Южная Корея, — на службу в армии?

— Нет уж, сопоставление случайных фактов.

— Именно. Но не случайное сопоставление фактов.

— Да ну?

— Сопоставление — мой выбор, и оно, разумеется, само по себе является высказыванием. Фейк-ньюс — это не обязательно неверные факты; возможно, это манипулятивное редактирование. Что выбранное сопоставление говорит о моих взглядах на гендерную политику? Говорю ли я о том, что мужчинам приходится служить своей стране и рисковать жизнью, в то время как женщины предпочитают краситься? Может быть. Но достаточно лишь крошечной правки, и то же сопоставление сообщит: женщины боятся, что их увидят такими, какие они есть на самом деле, — точно так же страны боятся, что их завоюют иностранные войска.

— Ты журналистка? — спросил я.

— Я редактор журнала — он не стоит бумаги, на которой его печатают.

— Женского?

— Да, и в худшем значении этого слова. У тебя багаж есть?

Я помедлил с ответом.

— Ну в смысле, когда мы в Лондоне приземлимся, можно сразу к такси идти?

— Только ручная кладь, — сказал я. — Ты не ответила: зачем ты накрасилась?

Подняв руку, ты провела указательным пальцем по моей щеке, под самым глазом, как будто я тоже плакал.

— Снова сопоставление случайных фактов, — сказала ты. — Каждый год в результате самоубийств погибает больше людей, чем в результате войн, терактов, наркотиков, убийств из ревности — да вообще всех убийств, вместе взятых. Наиболее вероятно, что твой убийца — ты сам. Поэтому я и накрасилась. Я посмотрела в зеркало и не выдержала ничем не прикрытого лица своего убийцы. Не теперь, когда я влюбилась.

Мы посмотрели друг на друга. И в тот момент, когда я поднял руку, чтобы взять твою, ты взяла мою. Наши пальцы переплелись.

— Разве мы не можем ничего сделать? — прошептал я, дыхание вдруг сбилось, как будто я уже в бегах. — Нельзя откупиться от договора?

Ты склонила голову набок, словно хотела разглядеть меня под другим углом.

— Если бы это было возможно, не факт, что мы бы влюбились, — сказала ты. — Мы друг для друга недосягаемы — разве это не важная составляющая привлекательности, как ты думаешь? Она тоже умерла?

— Что?

— Та, другая. Та, о ком ты не захотел рассказывать, когда я спросила про жену и детей. Утрата, из-за которой ты боишься опять влюбиться в ту, кого потеряешь. Из-за этого ты задумался, когда я спросила про багаж. Хочешь об этом поговорить?

Я посмотрел на тебя. А я хотел?

— Ты уверена, что…

— Да, я хочу послушать, — кивнула ты.

— У тебя много времени?

— Ха-ха.

Мы заказали еще выпить, и я рассказал.

Когда я договорил, за окном совсем рассвело — летели-то мы против солнца. И ты опять заплакала.

— Как грустно, — всхлипнула ты, кладя голову мне на плечо.

— Да, — согласился я.

— Тебе все еще больно?

— Не всегда. Я себе говорю, что раз она не хотела жить, значит ее вариант лучше.

— Думаешь?

— И ты ведь тоже?

— Наверное, — сказала ты. — Но я не знаю. Я, как Гамлет, сомневаюсь. А вдруг царство мертвых еще более печальная юдоль.

— Расскажи о себе.

— Что ты хочешь узнать?

— Все. Начинай, я спрошу о том, о чем захочу узнать поподробнее.

— Хорошо.

Ты рассказала. И передо мной возник образ девушки — я видел ее более отчетливо, чем ту, что прижалась ко мне, взяв меня под руку. В какой-то момент самолет затрясся, попав в зону легкой турбулентности, и казалось, будто катишься по мелким крутым волнам, а твой голос смешно завибрировал, и мы оба рассмеялись.

— Можем сбежать, — сказал я, когда ты договорила.

Ты посмотрела на меня.

— Каким образом?

— Ты снимешь одноместный номер в «Лангдоне». Вечером оставишь на ресепшене записку директору отеля — на работу он придет завтра утром. Напишешь, что собираешься утопиться в Темзе. Ты пойдешь туда вечером — в такое место, где тебя никто не заметит, — снимешь обувь и оставишь на берегу. Я арендую машину и приеду за тобой. Поедем во Францию, а из Парижа улетим в Кейптаун.

— Паспорт, — только лишь и произнесла ты.

— Я все устрою.

— Устроишь? — Ты не сводила с меня глаз. — Да что ты за психолог?

— Я не психолог.

— Не психолог?

— Нет.

— А кто же тогда?

— А как ты думаешь?

— Тот, кто меня убьет, — сказала ты.

— Да, — подтвердил я.

— Ты забронировал место рядом со мной еще до того, как я приехала в Нью-Йорк подписывать договор.

— Да.

— Но ты и правда в меня влюбился?

— Да.

— И как все должно было случиться?

— На паспортном контроле. Укол. За час действующие вещества полностью исчезнут или смешаются с кровью. Вскрытие покажет обычный инфаркт. В твоей семье инфаркт — самая распространенная причина смерти. Мы брали у тебя анализы — по их результатам ты к нему предрасположена.

Ты кивнула.

— А если мы сбежим, за тобой тоже придут?

— Да. В деле крутятся огромные деньги — их платят и тем, кто исполняет заказы. Из-за этого они требуют, чтобы мы тоже подписали договор, только без трехнедельного срока.

— Договор на самоубийство?

— Он дает им возможность убить нас когда угодно без юридических рисков. Подразумевается, как они выполнят условия договора, если мы поступим нечестно.

— А в Кейптауне нас не найдут?

— Они нас выследят — это они умеют, — а следы приведут их в Кейптаун. Но мы там надолго не останемся.

— А где мы будем?

— Можно, я тебе это расскажу чуть позже? Честное слово, место там хорошее. Солнце и дождь, не слишком холодно, не слишком жарко. И большая часть людей понимает английский.

— Зачем тебе это делать?

— По той же причине, что и тебе.

— Но ты же не собираешься совершать самоубийство, — наверное, ты на своем занятии заработал целое состояние, а теперь готов рискнуть жизнью.

Я попытался улыбнуться.

— Какой жизнью?

Оглянувшись, ты наклонилась вперед и нежно поцеловала меня в губы.

— А если тебе не понравится заниматься со мной любовью?

— Тогда я швырну тебя в Темзу, — ответил я.

Засмеявшись, ты снова меня поцеловала. Чуть дольше, чуть шире открывая губы.

— Тебе понравится, — прошептала ты мне на ухо.

— Этого-то я и боюсь, — сказал я.

Ты заснула, положив голову мне на плечо. Я опустил спинку твоего кресла и укрыл тебя одеялом. Затем опустил кресло у себя, потушил над нами свет и постарался уснуть.

* * *

Когда мы приземлились в Лондоне, я перевел спинку твоего кресла в вертикальное положение и пристегнул тебе ремень. Ты напоминала спящего ребенка за два дня до Рождества — на губах у тебя играла улыбка.

Подошла стюардесса и унесла стаканы — они же стояли между нами на подлокотнике еще до того, как мы вылетели из аэропорта Кеннеди, когда ты, плача, смотрела в окно, а мы не были знакомы.

* * *

Я ждал прохождения паспортного контроля у шестого окна, когда увидел, как сотрудники в светоотражающих куртках с красным крестом бегут к выходу, толкая каталку. Я посмотрел на часы. Порошок, который я растворил в твоем стакане воды еще до вылета из аэропорта Кеннеди, действовал медленно, но надежно. Ты мертва уже почти два часа, и вскрытие покажет инфаркт — и больше ничего. Мне захотелось плакать — такое со мной почти каждый раз. В то же время я был счастлив. В этой работе есть смысл. Я тебя никогда не забуду, ты была не как все.

— Пожалуйста, смотрите в камеру, — попросил меня сотрудник на паспортном контроле.

Я заморгал, смахивая слезы.

— Добро пожаловать в Лондон, — услышал я.

Оглавление

Из серии: Звезды мирового детектива

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги «Ревность» и другие истории предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

1

Разрядка смехом (англ.).

2

Необъективность восприятия (англ.).

3

С чужих слов (англ.).

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я