От политики до эротики

Юрий Якунин

«От политики до эротики» — это четвертая моя книга. И в этой книге я пишу о тех, кто меня окружал по жизни — друзья, соседи, сотрудники, женщины. Рассказы, юморески, миниатюры — всего понемногу, где смешное, а где и страшное, но в основном все — приключившееся со мной на самом деле. Тут все то, что написал после выхода первых трех книг.

Соперницы

Часть 1

В предолимпийский 79 год, у нас в НИИ, вроде изготовили зеленые и желтые светодиоды. Носились по институту с ними, как с торбой писаной, но никому как горят, не показывали, так как через пару минут демонстрации — они сгорали.

Конечно, дирекция сразу рапортовала в Москву и оттуда, со столичной высоты, приказали выставлять в ЦНИИ Электроника новинку на выставку.

Долго начальство уговаривало, кого-нибудь поехать, только все отказывались. Кто же поедет в Москву, показывать высокому начальству то, чего вообще, то и нет? Подкатывает завотделом ко мне:

— Юра выручай, поедешь в Москву на 10 дней, можно и больше, двойные командировочные, главное не ударить в грязь лицом. Главное, покажи светодиоды начальству, а потом можешь их больше не включать, чтобы не сгорели.

Сделал я из оргстекла октаэдр, размером с заварной чайник, отполировал пастой ГОИ грани — ну просто загляденье, сделал снизу девять углублений под красные, зеленые и желтые светодиоды и соорудил подставку, в которой смонтировал электронику, переключающую в различных вариациях светодиоды. Красотища получилась, хоть домой неси. Показал всю эту красоту начальству.

Директору моя задумка очень понравилась, мне выдали светодиоды и строго-настрого запретили включать. Главный почти повторил слова завлаба:

— Включишь один раз перед начальством в Москве, а дальше, если диоды сгорят — просто не включай, скажи, блок питания сгорел, в общем, что-то придумай и больше не появляйся на выставке.

Видя такую скользкую ситуация, решил подстраховаться. Сделал внутреннюю поверхность отверстий для светодиодов матовой, вставил туда покрашенные цветным нитролаком миниатюрные лампочки НСМ и никаких проблем с перегоранием — хоть на все 10 суток включай, цвет прекрасный, насыщенный, если что и премию за качество можно выдавать. Когда все закончил, показал завотделом, он аж растерялся, когда я включил всю это иллюминацию и не выключаю. Октаэдр светился красиво, особенно если вокруг свет был приглушенный. Я успокоил шефа, что ничего не сгорит, так как там обычные лампочки. Он долго вертел октаэдр в руках и заключил:

— Ты смотри, а не видно, горят как настоящие! Только — ты мне про лампочки не говорил, я этого не знаю!

Когда октаэдр показали директору, он долго говорил про преимущества социализма, про светодиоды, в которых кровь и пот не только трудового народа, но и наших ученых. Октаэдр с несгорающими «светодиодами» ему очень понравился и он распорядился за филигранную работу мне выписать перед командировкой 200 рублей премиальных.

Перед отъездом на собрании отдела, начальство говорило много красивых слов. Говорили, мол, теперь и в Москве будут знать, что и наш институт на уровне мировых стандартов, что наши светодиоды могут гореть сутками не выключаясь. Особо отмечали то, что скоро иностранцы будут приезжать к нам перенимать опыт и технологии. Еще много о чем очень красиво и уверенно говорили ораторы, что даже и мне передалась эта гордость за выпускаемые нами светодиоды мирового уровня.

Затем была приятная процедура, когда женщины, по очереди подходили к моему столу и каждая лукаво улыбаясь, просила, если вдруг встречу, купить голландский или в крайнем случае польский лифчики и диктовали свои размеры, после чего я придирчиво осматривал грудь просительницы, чтобы случайно не вкралась ошибка.

Внуково меня встретило морозным январем.

— Генацвале куда? — Окрикнул частник

— На Вернадского, ЦНИИ Электроника знаешь?

— Смеёшься? Поехали.

Часть 2

В канцелярии, подписав командировочные бумажки, меня направили в бухгалтерию к Ирине Петровне, которая должна была устроить мои быт и сон в гостинице «Спорт», располагавшейся по соседству.

Ирина Петровна, женщина за тридцать, еще прекрасно выглядевшая, но уже тронутая местами полнотой и отсутствием конкретного мужского внимания, о чем говорили бегающие не выдерживающие прямого мужского взгляда глазки и постоянное одергивание где-нибудь чего-нибудь из одежды. Ясно было, что общественная нагрузка — устройство командировочных, была ей не только не в тягость, а как бы давала возможность открытого общения с мужчинами с иллюзорной надеждой, на «а вдруг». Голос у неё был, как и она сама — мягкий, приятный, так же вселявший в командировочных некоторую надежду или просто сексуальную разрядку при общении.

Ирина Петровна, названивала в гостиницу и что-то там выразительно объясняла, я же смотрел на ее уже молодящийся профиль лица, да так, видимо, заинтересованно, что невольно вызывал легкий румянец на её щеках. Что-то там не срасталось, глаза Ирины Петровны, как бы извинялись, говоря, что она бы хоть сейчас, но не все от неё зависит.

— Юрий Николаевич, очень меня простите, но вот вам журнальчик, вы тут посидите, я еще через некоторое время позвоню. Что-то у них там перепутано, так как наша бронь — вроде использована.

— Не волнуйтесь, я посижу, почитаю, спешить мне некуда, разве, что в выставочный зал.

Читая журнал, я из-под бровей наблюдал за бухгалтерским муравейником. Старшая бухгалтер — единственная сидевшая за столом в шляпке, видимо оттенявшей её ранг. Полная, с двойным подбородком, называвшая всех «милочка», бросала на меня сочувствующие взгляды, выразительно переводя их на Ирину — покачивала головой.

— Ирина, что там с гостиницей?

— Да вроде нет мест и нашу бронь, вроде использовали.

— Так взяла бы к себе в постояльцы парня.

— Васильевна, скажешь тоже.

В бухгалтерию зашла молодая девушка — само очарование и тихо стала говорить Ирине Петровне, что-то про горком комсомола.

— Светочка, милочка, как хорошо, что ты подошла. Вот тут у нас красавчик из Тбилиси, ему надо показать, где выставочный зал и где место его экспоната, это же, как раз по твоей части. А мама, пока ты будешь показывать, определится с его гостиницей.

— Да, дочка, сделай доброе дело, а уж потом — в свой горком иди.

Света была рослая, чуть ниже меня ростом, темноволосая девушка разговорчивая девушка, из тех о ком говорят — «студентка, комсомолка, спортсменка, наконец — просто красавица». Студенткой она не была, но все остальное — точно и фигура точеная и в горком комсомола, а уж раскрасавца какая — просто загляденье, разве что молоденькая слишком. Света очень напоминала свою маму, разве что более молодой и менее стеснительный вариант.

Выставка была для внутреннего пользования и мне на неё выписали даже пропуск. Света очень удивилась, когда узнала, что у меня русская фамилия:

— А я думала Вы грузин, с таким акцентом по-русски говорите.

— Вот мне и надо с кем-то из москвичей пообщаться, чтобы акцент пропал. Я вот чувствую, что придется мне на вокзале ночевать, так как в гостинице, вроде, нет мест.

— Не волнуйтесь, мама устроит, она всех устраивает, это входит в её обязанности, мило улыбнулась Света.

— А вы что, тут главная комсомолка, что в горком комсомола ходите?

Света улыбнулась, обнаружив прелестные ямочки на щеках:

— Удобнейшая штуковина, освобожденный секретарь комитета комсомола! Сейчас с вами покончу и пойду в «горком», новый фильм посмотрю в Пушкинском.

— А меня не прихватите или идете не одна?

— Одна, одна! Прихвачу, если с гостиницей не затяните, не хочется пропустить фильм, говорят отличный — «Пираты ХХ — го века». Сейчас одиннадцать, в 12 часов стойте у выхода института — жду 5 минут и ухожу, а вы за час утрясите все проблемы с гостиницей. Договорились?

Установив октаэдр и прикрепив табличку, я пошел в бухгалтерию.

— Юрий Николаевич — всплеснув руками, встретила меня Ирина Петровна — проблема, в гостинице «Спорт» устроены участники какой-то конференции и ни одного места нет, я даже и не знаю, что делать? Может быть, у вас в Москве есть знакомые?

— Не стоит беспокоиться, мне просто очень неудобно, столько я Вам доставил хлопот. В Москве у меня знакомых нет, но Вы не волнуйтесь, я устроюсь на вокзале. Я слышал, что можно ходить с Ярославского вокзала на Ленинградский, а потом на Казанский и милиция не арестует. А можно мне тут оставить свой саквояж с вещами, чтобы их не украли в случае чего?

— У Ирины Петровны глаза стали квадратными, как на вокзале? Это невозможно!

— Не волнуйтесь, я однажды в Сочи ночь провел на скамейке, так как не нашел ночлега и ничего — не умер, так что, думаю все будет хорошо, лишь бы не арестовали на 15 суток, как бездомного.

— Я, правда никогда никого не оставляла ночевать у себя, но в данном случае, чтобы избежать вокзала, я бы устроила вас у себя. Но вы же видели мою дочь, она, я уверенна — категорически откажется, от неё и ребята шарахаются как от дикарки.

— Да вроде ничего внешне. Правда поговорить то не успели, она мне показала место и убежала, сказав, что опаздывает.

— Вот, это она в горком комсомола, уж слишком она у меня правильная какая-то. Давайте Вы Юрий Николаевич, пару часов погуляйте по Москве, а к тому времени, или я все же в какой-нибудь гостинице вам найду место или постараюсь уговорить дочь. По опущенным глазам Ирины, было понятно, что упор будет сделан на то, чтобы уговорить дочь.

Часть 3

В 12 часов, я стоял у проходной. Света была по-комсомольски точна. В метро я ей рассказал, что мне светит два варианта ночлега или вокзал, или их дом и буду ли я завтра в институте, или подметать как бомж улицы — зависит от неё. Света пристально посмотрела на меня, потом на часы и сказала:

— Юрий Николаевич, как мне вас называть, может просто Юра? У вас есть где-то полчаса, чтобы за чашкой кофе постараться уговорить, холодную и расчетливую комсомолку, не губить вашу молодую жизнь. Да и мне хотелось бы задать вам несколько вопросов, перед тем как, иметь возможность слышать ваш ночной заливистый храп.

Сидя в вагоне метро, Света держала меня за руку и без умолка щебетала. Говорила она связно и умно, но возраст и понимание, что я в принципе — никто, давали ощущение какой-то бравады или даже свободы с её стороны, перед окружающими, так как она, держа меня под руку, как бы показывая всем, что я её мужчина. Видимо её очень этого хотелось — спектакля для самой себя. Я же наслаждался её юностью и всячески подыгрывал.

Конец ознакомительного фрагмента.