Холод южных морей

Юрий Шестёра, 2015

Минуло почти пятнадцать лет с той поры, как фрегат «Надежда» благополучно бросил якорь на рейде Кронштадта, завершив первую русскую «кругосветку» под командой командора Крузенштерна. Молодые участники экспедиции, гвардейский поручик Андрей Шувалов и его друг, мичман Морского корпуса Фаддей Беллинсгаузен, возмужали и стали настоящими «морскими волками», но обоих по-прежнему тянуло в необъятные океанские просторы на поиски еще неоткрытых земель. И вот наконец мечта их сбылась: 4 июня 1819 года шлюп «Восток» под командованием капитана второго ранга Фаддея Фаддеевича Беллинсгаузена покинул Кронштадтский порт и взял курс в Атлантический океан. И конечно, рядом с капитаном на мостике стоял его лучший друг и помощник Андрей Петрович Шувалов. Началась первая русская антарктическая экспедиция. Впереди были 751 день опасного и труднейшего плавания, десятки неоткрытых островов, шторма и ураганы и, главное, – открытие нового, шестого континента!..

Оглавление

Из серии: Исторические приключения (Вече)

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Холод южных морей предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

© Шестера Ю. Ф., 2015

© ООО «Издательство «Вече», 2015

* * *

Глава 1. В дальний путь

В 6 часов утра 4 июля 1819 года шлюп «Восток» при свежем норд-осте снялся с якоря и вступил под паруса. Кронштадтский рейд с провожающими родных и близких в дальний и опасный путь к неведомым южным полярным землям остался позади. Проходя бастионы Средней и Купеческой гаваней, они видели толпы народа, который приветствовал их взмахами шляп и криками «ура!». Матросы, поставленные вдоль борта, ответили им пятикратным протяжным «ура!». Шлюп отсалютовал крепости пушечными выстрелами и прибавил парусов. Бастионы окутались пороховым дымом и громом ответного салюта приветствовали отважных мореплавателей. Шлюп «Мирный» тоже снялся с якоря и следовал за своим флагманом.

Андрей Петрович, стоя на мостике рядом с Фаддеем Фаддеевичем, уже во второй раз надолго покидал Кронштадт, но только с той лишь разницей, что друг его был уже не юным мичманом, а капитаном шлюпа и начальником Антарктической экспедиции, а он — его ближайшим помощником. А это были две большие разницы.

Вслед за ними покинула Кронштадт и другая экспедиция, возглавляемая капитан-лейтенантом Васильевым, направлявшаяся в Арктику через Берингов пролив для отыскания северо-западного прохода из Тихого океана в Атлантический.

* * *

После окончания поминок по батюшке они сидели в комнате Андрюши, и Фаддей выжидательно смотрел на своего друга.

— До выхода экспедиции в кругосветное плавание остались считанные дни, — напомнил он, — и времени на раздумья больше не остается. Меня самого очень поздно назначили начальником экспедиции и капитаном «Востока», на котором я поднял свой брейд-вымпел, когда офицерские штаты его были уже укомплектованы. Мне лишь с большим трудом удалось назначить на должность старшего офицера шлюпа «Восток» капитан-лейтенанта Завадовского, моего помощника с фрегата «Флора», которым я командовал на Черном море. Теперь вся надежда на тебя.

— Почему же так получилось? — искренне удивился Андрей Петрович. — Ведь такие назначения, как мне известно, производились заблаговременно, иногда за несколько лет до начала экспедиции. Так было и с Берингом, и с Крузенштерном.

— Ты абсолютно прав. Но, во-первых, с организацией этой экспедиции очень торопились, чтобы успеть обогнать англичан и французов, которые вроде бы как проснулись от гипнотического сна, в котором в течение полувека находились под воздействием авторитетных заявлений капитана Кука, сделанных им после неудачных попыток открытия южных полярных земель. Ведь не зря же Иван Федорович Крузенштерн в записке морскому министру маркизу де-Траверсе[1] уже 31 марта, то есть мене двух месяцев тому назад, писал полные тревоги следующие слова. Подожди, сейчас попробую по памяти восстановить их в точности, ибо они, наверное, навсегда запали в мою душу. А это важно, кроме всего прочего, и для тебя. «…Славу такого предприятия не должны мы допускать отнять у нас; она в продолжении краткого времени достанется непременно в удел англичанам или французам». По-моему, именно так.

Во-вторых, вроде бы начальником Антарктической экспедиции намеревался стать и сам Крузенштерн, который, кстати, одним из первых выдвинул саму идею ее организации. Но у него не заладилось что-то со зрением, и поэтому он рекомендовал на эту должность меня, так как Головнин, которому он отдавал предпочтение, в это время был в кругосветном плавании в Русскую Америку, — при этих словах Андрей Петрович недобро усмехнулся. — Однако было принято решение назначить начальником экспедиции капитан-командора Ратманова, который, как ты помнишь, был старшим офицером шлюпа «Надежда» у Крузенштерна во время нашего первого кругосветного плавания. Но незадолго перед этим тот, командуя кораблем, при возвращении из Испании потерпел во время бури кораблекрушение у мыса Скагена и находился на излечении в Копенгагене. Поэтому Ратманов вместо себя рекомендовал на эту должность меня, что совпадало и с мнением Крузенштерна. Вот так в самый последний момент назначенным на должности начальника экспедиции и капитана «Востока» стал я, будучи до этого резервным кандидатом.

— Надо же, как все чуднó закрутилось, — покачал головой Андрей Петрович и задумался.

Гробницу для батюшки в фамильном склепе он уже заказал, но времени для объезда всех имений с инспекцией, как он обещал батюшке после его кончины, явно не хватало, и это мероприятие в случае его согласия на участие в экспедиции откладывалось как минимум на целых два долгих года. Андрей Петрович переменил положение своего тела в кресле и тяжко вздохнул — не в его правилах было нарушать данное обещание, да еще перед отцом на его смертном одре. Хотя, с другой стороны, он его и не нарушал, а только откладывал исполнение. В то же время упустить возможность участия в столь необычном кругосветном плавании в южные высокие широты было явно неразумно. В другое время он бы принял сделанное ему подобное предложение, не задумываясь ни на минуту. Он бы это почел за счастье, свалившееся с небес. Это, конечно, так. Но ведь, само собой, надо было и оказать дружескую помощь Фаддею, который в ней, как он чувствовал, очень нуждался. И взглянул на друга, напряженно ждавшего его решения.

— Мы успеем хотя бы отметить девять дней после кончины батюшки? — несколько рассеянно, но в то же время с явной тревогой в голосе спросил Андрей Петрович.

— Должны успеть, — облегченно вздохнул Фаддей Фаддеевич, откинувшись на спинку кресла. — В крайнем случае я обещаю задержать отплытие шлюпов под каким-либо благовидным предлогом.

— Тогда плывем вместе, Фаддей.

— Спасибо, Андрюша.

И друзья крепко обнялись.

* * *

Прибыв на «Восток», Андрей Петрович был приятно поражен размерами и изысканностью отделки адмиральской каюты, выделенной Фаддеем Фаддеевичем в его распоряжение. Она была очень похожа на каюту, которую занимал камергер Резанов на «Надежде» во время их плавания на Дальний Восток. Но ту он видел только однажды во время аудиенции у камергера перед приходом в Петропавловскую гавань после визита в Японию и, будучи полностью поглощенным волновавшими его проблемами, не особо обращал внимания на ее убранство. Теперь же эта каюта стала его жилищем минимум на два года, и он с интересом осмотрел ее.

Большие окна, занавешенные тяжелыми шторами, вместо иллюминаторов; между ними — трюмо с изящной отделкой; огромный двухтумбовый письменный стол со стоящими на его полированной поверхности позолоченным канделябром на пять свечей, вычурной чернильницей с крышкой, хрустальным стаканчиком с пучком остро заточенных гусиных перьев и серебряным звонком для вызова вестового; кресло добротной работы, обитое мягкой кожей; перед письменным столом — изящный столик с двумя мягкими стульями по его бокам для посетителей; большой книжный шкаф и полки для книг над ним.

За перегородкой что-то вроде алькова с широкой деревянной кроватью под балдахином. У ее изголовья тумбочка, а напротив — умывальник с зеркалом и полочкой для туалетных принадлежностей. Справа у переборки — двухстворчатый платяной шкаф.

Весь пол каюты покрыт дорогими ворсистыми коврами, похоже, персидской работы.

Уютно и рационально.

— Ну и как тебе показалась твоя скромная обитель, Андрюша? — улыбнулся Фаддей Фаддеевич, с интересом наблюдая за Андреем Петровичем, осматривающим каюту.

— Это не келья, которые были у нас с тобой на «Надежде», а апартаменты, которые мне и не снились! Большое спасибо, Фаддей, за царский подарок…

— А что? По-моему, вполне подходящие условия для работы и отдыха ученого и литератора. Не так ли? — как бы вскользь заметил капитан шлюпа. — Но это только один мой подарок для тебя, — загадочно произнес он и коротко позвонил в колокольчик.

И тут же у входа в каюту бесшумно вырос стройный голубоглазый матрос с русыми волосами. «Ну, прямо-таки истинный русский молодец из сказок!» — восхитился про себя Андрей Петрович.

— Вот ваш вестовой, Андрей Петрович, — представил того Фаддей Фаддеевич, еле сдерживая прямо-таки бившую из него радость за друга.

— И как же тебя зовут, добрый молодец? — заинтересованно спросил Андрей Петрович.

— Матвеем, ваше высокоблагородие! — четко ответил вестовой.

Друзья переглянулись. «А как же еще мог он титуловать меня? Ведь вестовой уже, конечно, знал, что я заместитель начальника экспедиции по ученой части, да к тому же еще занимаю и адмиральскую каюту. Но в то же время он не мог знать, что после утверждения меня в этой должности по ходатайству Академии наук мне был пожалован статский чин коллежского асессора, соответствующий штаб-офицерскому чину. Так что ход его мыслей совершенно оправдан. Примерно так же мыслит, наверное, и Фаддей», — рассудил он.

— Обращайся ко мне «Андрей Петрович».

— Есть, ваше высокоблагородие! — автоматически ответил Матвей.

Друзья уже откровенно рассмеялись, окончательно приведя вестового в смущение.

— Есть обращаться к вам «Андрей Петрович»! — поправился тот, опасливо поглядывая на капитана.

— Молодец, Матвей! Справился с трудной задачей, — похвалил вестового Фаддей Фаддеевич, улыбаясь.

— Рад стараться!

— А теперь ступай и принеси вместе с Макаром кресло из моей каюты, — распорядился капитан.

— Есть! — вестовой четко повернулся через левое плечо и мгновенно исчез за дверью.

— Вот этот Матвей и есть мой второй подарок тебе, Андрюша, — продолжил Фаддей Фаддеевич, усевшись в принесенное вестовыми кресло. — Он был вестовым в кают-компании фрегата «Флора», которым я командовал на Черном море. Исполнительный, толковый малый, одним словом, не быдло. В свое время был в прислугах у графа Шереметева в его имении под Москвой, в Останкине. Но был отдан им в рекруты за «шалости» с крепостными актрисами его театра. Строгий, видать, мужик, его сиятельство! Когда же я был назначен начальником экспедиции и перебирался в Кронштадт, то, естественно, прихватил и своего вестового с фрегата, а заодно, думая о тебе, перевел с «Флоры» на «Восток» и Матвея. Ведь роль вестового имеет для офицера большое значение, а тем более в дальнем плавании. Он обеспечивает ему прочный тыл, и при том ежедневно, ежечасно. Матвей же тебе будет не только отличным слугой, но и добрым помощником в твоих научных и литературных делах. Грамотен, начитан, разбирается в музыке. Только особо не балуй его, ибо люди подобного рода из низов быстро привыкают к различным, пусть даже небольшим поблажкам.

— Еще раз большое спасибо, Фаддей, за заботу обо мне! Однако далеко же ты смотрел, вроде как бы невзначай сватая меня в свою экспедицию.

— Действительно, сватая, как ты выражаешься, тебя, я думал не только о твоем благополучии. Ведь, как ты знаешь, меня назначили на экспедицию в самый последний момент, когда ее штаты были уже полностью укомплектованы. А за каждой кандидатурой, как ты догадываешься, стояли высокие и могущественные фамилии. Слава Богу, что мне удалось протащить на должность старшего офицера «Востока» Ивана Ивановича Завадовского. Но это, так сказать, в интересах службы. А вот посоветоваться в сложной ситуации, а то и поплакаться в жилетку в случае необходимости, извините меня, не с кем и некому. Так что твое участие в экспедиции было моей голубой мечтой, в силу чего я готов был перегрызть глотку каждому, кто посмел бы посягнуть на твою должность, придуманную и «пробитую» через Академию наук лично мною и лично для тебя. Поэтому извини меня и, если можешь, прости за мою настойчивость, я бы даже сказал, настырность в этом вопросе.

Андрей Петрович не смог выдержать умоляющего взгляда Фаддея Фаддеевича, устремленного на него.

— Извинять мне тебя, а тем более прощать, не за что. Давай лучше, дорогой Фаддей, радоваться тому, что все так удачно сложилось, и мы снова вместе в дальнем плавании. Дай Бог, чтобы нам повезло, и мы, несмотря ни на что, открыли бы Южный материк, — мечтательно произнес Андрей Петрович. — Если таковой существует на самом деле, — уже осторожно уточнил он.

Взгляд Фаддея Фаддеевича просветлел.

— Мы найдем этот материк, Андрюша, обязательно найдем. И он есть. Непременно есть. Ведь не могут же две полярные области Земли быть похожими друг на друга, как близнецы-братья! Ты вселяешь в меня уверенность, которой иногда не хватает. Ты — мой талисман! — мистически произнес он, глядя на Андрея Петровича широко открытыми глазами.

Тот рассмеялся.

— Ты чего это?! — недоуменно спросил капитан.

— То же самое мне говорил Иван Александрович Кусков, личный друг Баранова и правитель селения и крепости Росс в Калифорнии и, самое главное, почти теми же словами. Но самое удивительное, что он был прав — все, что мы начинали и делали вместе, заканчивалось вполне успешно.

— Вот видишь! И я же о том… Кстати, у меня есть официальные документы, которые тебе будет полезно не только прочитать, но и изучить их. Подожди, сейчас принесу, — заспешил он.

— Ты что, не можешь приказать сделать это вестовому? — искренне удивился Андрей Петрович.

— Ни в коем случае! О них, об этих документах, не имеют понятия даже господа офицеры. Их содержание известно лишь мне и Михаилу Петровичу Лазареву. Ты будешь третьим, и не столько по дружбе, сколько по должности, — уже полуофициально изрек начальник экспедиции.

Через некоторое время Фаддей Фаддеевич вернулся с темно-синей тесненной золотом папкой в руках.

— Здесь четыре документа: Инструкция морского министра, подписанная государем, Инструкция государственной Адмиралтейств-коллегии, Инструкция государственного Адмиралтейского департамента и вторая Инструкция от морского министра. Прочитай их и изучи, если сочтешь нужным, а потом мы их обсудим вместе. Кстати, верхний левый ящик твоего письменного стола с замком. Рекомендую конфиденциальные документы хранить в нем, а ключ от него всегда иметь при себе, — и он ловко извлек из карманчика мундира ключик, прикрепленный к незатейливому брелку.

— Спасибо, Фаддей, я обязательно воспользуюсь твоим советом, если ты к тому же одолжишь мне, исключительно по бедности, еще и брелок, — улыбнулся Андрей Петрович.

— Одолжу, и с превеликим удовольствием. Я предусмотрел и это, — и он таким же изящным движением извлек из того же кармашка еще один брелок. — Пользуйся моей добротой, сударь, пока я жив!

— Тьфу, тьфу, тьфу! — трижды сплюнул через плечо Андрей Петрович. — Ну и шутки у тебя, капитан второго ранга! — поморщился он. — И это после недавних похорон моего батюшки…

— Извини, Андрюша, как-то не подумал… — искренне огорчился Фаддей Фаддеевич. — Но ты же ведь прекрасно знаешь, что я всегда готов выполнить любую твою просьбу!

— Знаю, если уж ты в свое время согласился доставить из Петропавловска в Петербург «горячо любимого» тобой попугая, — рассмеялся Андрей Петрович, отходя от недавней мимолетной обиды. — В таком случае ты должен выполнить еще одну мою просьбу.

— Любую, дружище, любую, — Фаддей Фаддеевич радовался перемене в настроении друга.

Андрей Петрович внимательно взглянул в его глаза и уже вполне серьезно, отбросив шутливый тон, продолжил:

— В соответствии со штатным расписанием экспедиции ты являешься моим непосредственным начальником. Я понимаю и принимаю это. Но я бы очень хотел и был бы чрезвычайно рад, если бы в отношениях между нами сохранился тот дух товарищества, который сложился еще в те времена, когда мы оба были лишь вахтенными офицерами на «Надежде». Я думаю, что это было бы на благо успеху нашего общего дела.

Фаддей Фаддеевич ошалело глянул на него:

— Ты, случайно, не тронулся умом-то?!.. Стал бы я правдами и неправдами «выбивать» тебе должность и сватать тебя в экспедицию только ради того, чтобы иметь возможность покомандовать тобой, теша свое самолюбие?! Дурак ты, Андрюша, да и только! И других слов подобрать я просто не могу…

Видя неожиданный взрыв эмоций у друга, Андрей Петрович попытался уточнить свою позицию в этом щекотливом вопросе их взаимоотношений.

— Я просто хотел оговорить форму наших отношений в новых условиях в самом начале длительного плавания, чтобы потом, не дай бог, не было никаких накладок. Только и всего, — извиняющимся тоном пояснил Андрей Петрович, уже жалея о затеянном им разговоре.

— Рациональный ты человек. Рациональный и не интересный. Все бы тебе разложить по полочкам, все бы оговорить… Одним словом, ученый, черт бы тебя побрал! А жизнь-то сложнее, и всякое бывает… — и безнадежно махнул рукой.

Андрей Петрович тоскливо смотрел в окно на крикливых чаек, кружащихся над рейдом, переживая за раздосадованного друга, который, глядя в одну точку, думал свою невеселую думу. Но вот капитан встряхнул головой, как бы отбрасывая прочь мучившие его мысли, и, посмотрев на смущенного друга твердым взглядом, почти торжественно произнес:

— Обещаю тебе, что никогда, ни при каких обстоятельствах не изменю нашим дружеским отношениям! А если что-либо подобное и случится, не жалей меня, а двинь мне в мою, грубо говоря, рожу! Я не обижусь…

— До этого, я надеюсь, дело не дойдет, — облегченно вымолвил Андрей Петрович, понимая, что кризис в их отношениях миновал.

Фаддей Фаддеевич внимательно и как бы со стороны посмотрел на него.

— А дурак ты все-таки, Андрюша, и дурак не малый! — воскликнул он и уже расслабленно рассмеялся, обхватив друга своими ручищами.

Оба, как дети, радовались восстановлению отношений между ними, улыбаясь и похлопывая друг друга по плечам.

— Ну ладно, — спохватился капитан, — вы тут обживайте каюту с Матвеем, а я пошел — дел по горло, — уже деловым тоном на ходу сказал он. Однако перед выходом из каюты приостановился. — Как-нибудь заскочу к тебе, чтобы обсудить содержание документов. Это очень важно.

* * *

Андрей Петрович вызвал вестового.

— Давай-ка, Матвей, разберем мои вещи. Вон там упакованы мои платья и белье. Развесь и разложи все аккуратненько в платяном шкафу, а я тем временем займусь рукописями.

Матвей споро, привычными движениями развешивал барские вещи, а когда наткнулся на новенький, совсем недавно пошитый с учетом изменений в военной форме за последние годы мундир поручика лейб-гвардии Преображенского полка, то с уважением покосился на своего нового хозяина. Он в свое время вдоволь насмотрелся на подобные мундиры в имении графа Шереметева и знал им истинную цену. «Выходит, барин не только ученый, но и гвардейский офицер! А это совсем другое дело…» — размышлял он, выполняя порученную ему работу.

— Не знаю, что и делать с этой уймой бумаг? — растерянно произнес Андрей Петрович, глядя на их стопки, занимавшие не только весь письменный стол, но и столик перед ним. — Куда же их разместить?..

— Может быть, уложить их в моей каморке? — неуверенно спросил вестовой.

— Да у тебя там и так повернуться негде, — скептически оценил его предложение Андрей Петрович. — Давай-ка лучше, Матвей, воспользуемся старым дедовским способом и засунем все это богатство под кровать, благо, что она широкая. Я рассортировал стопки по годам, а ты аккуратно перевяжи их бечевками и размести под кроватью так, чтобы стопки, начиная с 1803 года, были с краю. С них-то я и начну обработку всех материалов. А вот эти кипы с чистой писчей бумагой размести отдельно — их-то и надо будет еще исписать, — задумчиво произнес он и вдруг, к своему удивлению, заметил в глазах Матвея то ли затаенную зависть, то ли ревность.

«Да ты, брат, похоже, человек-то творческой натуры… Значит, прав был Фаддей, рекомендуя тебя мне в вестовые. Это хорошо. Может быть, и впрямь со временем станешь мне помощником, чем-то вроде личного секретаря», — с надеждой подумал Андрей Петрович.

Когда же Матвей стал любовно расставлять в книжном шкафу и на полках книги в дорогих переплетах, то не выдержал, и, собравшись с духом, неуверенно спросил:

— А можно будет мне, Андрей Петрович, с вашего разрешения брать некоторые книги из вашей библиотеки, чтобы почитать их в свободное время?

— Конечно, можно. Но только не в ущерб служебным обязанностям, — с хитрецой улыбнулся тот.

Лицо вестового вспыхнуло.

— Как можно, Андрей Петрович?! — обеспокоенно воскликнул он. — Ваши бытовые дела всегда будут в полном порядке, в этом можете никак не сомневаться!

— А мои творческие дела? — в тон ему спросил тот.

Матвей сразу же потупился.

— Это как прикажете, Андрей Петрович… — недоверчиво, но с тайной надеждой, как на несбыточную мечту, ответил вестовой.

* * *

Андрей Петрович отослал вестового и сел за изучение документов, переданных ему Фаддеем Фаддеевичем. Быстро пробежав их глазами, он вернулся к Инструкции, подписанной императором, в которой в сжатой форме была сформулирована основная задача экспедиции:

«…Его Императорское Величество, вверив первую дивизию, назначенную для открытий, капитану 2-го ранга Беллинсгаузену, соизволил изъявить высочайшую волю касательно общего плана сей кампании нижеследующим:

Отправясь с Кронштадского рейда, до прибытия в Бразилию, он должен будет останавливаться в Англии и Тенерифе.

Коль скоро наступит удобное время в сем году, он отправится для обозрения острова Георгия, находящегося под 55 градусом южной широты, а оттуда к Земле Сандвичевой и, обошед ее с восточной стороны, спустится к югу и будет продолжать свои изыскания до отдаленнейшей широты, какой он только может достигнуть; употребить всевозможное старание и величайшее усилие для достижения сколь можно ближе к полюсу, отыскивая неизвестные земли, и не оставит сего предприятия иначе, как при непреодолимых препятствиях.

Ежели под первыми меридианами, под коими он спустится к югу, усилия его останутся бесплодными, то он должен возобновить свои покушения под другими, и не выпуская ни на минуту из виду главную и важную цель, для коей он отправлен будет, повторяя сии покушения ежечасно как для открытия Земель, так и для приближения к Южному полюсу…»

Еще и еще раз прочитав содержание инструкции, Андрей Петрович задумался.

«Фаддей, конечно, будет всеми силами пробиваться сквозь льды на юг, к полюсу, чтобы выполнить предписание государя. При этом будет, зная его характер, рисковать и не раз, и не два, ставя тем самым под угрозу гибели саму экспедицию. Это может в конце концов привести к конфликту с Лазаревым, мореплавателем, вне всякого сомнения, опытным и в меру осторожным и осмотрительным, много повидавшим на своем веку, несмотря на довольно молодые годы. А за плечами Фаддея только неуемная отвага и одно кругосветное плавание на «Надежде», да и то только в качестве вахтенного офицера, хотя Крузенштерн и выделял его среди остальных офицеров. Командование же фрегатом можно частично исключить из его мореплавательского стажа, так как Черное море — это лужа по сравнению с Мировым океаном. Вот здесь-то и могут сыграть положительное значение мои дружеские отношения с Фаддеем в качестве своего рода противовеса его беспримерной и бескомпромиссной неустрашимости. И какой же я все-таки молодец, что вызвал его на трудный для обоих разговор по поводу выяснения наших отношений! — похвалил он себя. — Зато, несмотря на возникшие при этом разговоре трения, теперь у меня руки развязаны…»

Затем взял в руки вторую Инструкцию от морского министра, содержащую подробные руководства по ученой и художественной части, касающиеся его непосредственной деятельности. Однако мысли его по-прежнему витали вокруг главной задачи экспедиции по отысканию земли у Южного полюса. Он откинулся на спинку кресла, продолжая свои размышления.

«Какие же признаки могут свидетельствовать о наличии земли значительных размеров, если судно находится от нее в нескольких десятках миль, отделенное сплошными ледяными полями? Ведь ответ на этот вопрос в конечном счете и должен определить успех экспедиции».

Но ответа не было, и Андрей Петрович углубился в изучение литературы по гляциологии[2], описаниям ледяного панциря Гренландии и льдов Северного Ледовитого океана, которую успел приобрести в книжных лавках Петербурга сразу же после того, как стало очевидным его участие в экспедиции. Слава Богу, времени для этого было более, чем предостаточно, — до Антарктики было еще очень и очень далеко…

* * *

И уже гораздо позже, при подходе к датским проливам, ситуация с этим вопросом более или менее прояснилась. Во всяком случае, Андрей Петрович пришел к выводу, что по крайней мере два признака могут быть использованы для определения относительной близости земли больших размеров в ледовых условиях высоких южных широт.

В первую очередь это касается айсбергов, что объясняется природой их происхождения. Дело в том, что они являются огромными обломками ледяного панциря, медленно сползающего с суши в океан. Постепенно нависая над прибрежными глубинами, край панциря толщиной в несколько сотен футов (около ста или более метров) под действием силы тяжести обламывается и уходит под воду, а затем всплывает над ее поверхностью в виде ледяной горы, то есть айсберга. Но ледяной панцирь такой толщины может образоваться только над сушей значительных размеров, постепенно приобретая форму ледяного купола. И чем больше айсбергов в высоких широтах, тем, следовательно, больше размеры земли, скованной ледяным панцирем. Кроме того, край ледяного панциря такой толщины должен будет представлять собой форму ледяного барьера, видимого с довольно большого расстояния. Следовательно, зоркие впередсмотрящие, находящиеся на салинге, должны будут при хорошей атмосферной видимости увидеть ледяной барьер минимум за два десятка миль, а то и более.

Андрей Петрович торжествовал. Ведь это было его теоретическим открытием, хотя теория происхождения айсбергов была уже известна, но она никоим образом не была связана с признаком возможного нахождения в районе их плавания земли значительных размеров. «Итак, первый шаг сделан, — удовлетворенно отметил ученый, — на очереди — второй».

Теперь речь пойдет о паковых, то есть многолетних льдах. Они характерны для Северного Ледовитого океана, где нет земли больших размеров. Огромные ледяные поля, возможно, и дрейфуют, но очень медленно, что способствует наращиванию их толщины в течение нескольких лет. Поэтому-то толщина паковых льдов и достигает десятка футов (трех метров) и более, являясь непреодолимой преградой для кораблей с деревянной обшивкой их корпусов.

Что же касается Антарктики, то там, при непременном условии наличия земли значительных размеров, должны были бы отсутствовать условия для образования больших полей паковых льдов. И действительно, в отчетах капитана Кука о его попытках проникновения в высокие южные широты нет упоминания о толстых паковых льдах. Хотя эти льды и могли бы находиться гораздо южнее кромки годичных, не очень толстых льдов, что, однако, маловероятно, так как в Северном Ледовитом океане мореплаватели почти сразу же сталкивались с мощными полярными льдами. Кроме того, огромные поля паковых льдов препятствовали бы проникновению к чистой воде айсбергов после их образования, несмотря на их исполинские размеры. А капитан Кук эти айсберги видел и в довольно большом количестве.

Таким образом, все взаимосвязано — большое количество айсбергов есть верный признак наличия в высоких широтах земли значительных размеров, что, в свою очередь, предполагает отсутствие там мощных паковых льдов. И, соответственно, наоборот.

Однако оставался не проработанным еще один немаловажный вопрос. А именно: какие морские животные и птицы и их поведение могут быть признаком, пусть и косвенным, наличия земли в районе их обитания в условиях ледовой обстановки и сурового климата Антарктики? Но это вопрос сугубо специальный, и Андрей Петрович, поразмыслив, решил поручить его изучение одному из двух немецких натуралистов, приглашенных Петербургской академией наук для участия в двух экспедициях (Беллинсгаузена и Васильева), которые должны были ожидать их прихода в Копенгагене.

* * *

Друзья наконец-то смогли уединиться в каюте Андрея Петровича, которая становилась традиционным местом их встреч, чтобы обсудить содержание государственных документов, носивших инструктивный характер.

— Ну и каково же твое мнение? — заинтересованно спросил Фаддей Фаддеевич, поудобнее устраиваясь в кресле, которое вестовые принесли из его каюты, находившейся рядом за толстой дубовой переборкой.

— Инструкции, подписанные государем, а это главные из этих документов, сформулированы кратко, но достаточно четко, и, с моей точки зрения, вполне реальны и выполнимы, — капитан при этих словах удовлетворенно задвигался в кресле. — Время пребывания шлюпов экспедиции за Южным полярным кругом выбрано удачно и, как видно, хорошо продуманно. Но для успешного выполнения поставленных перед ней задач, как мне представляется, необходимо располагать некими ориентирами, если так можно выразиться, или вехами. Искать что-либо вслепую, конечно, можно, но, безусловно, не рационально. Поэтому я все время после нашего с тобой последнего разговора посвятил отысканию и обоснованию неких признаков, которые бы прямо или косвенно указывали нам на возможность наличия в обследуемом районе земли значительных размеров.

Фаддей Фаддеевич привстал, а затем вновь опустился в кресло, выказывая тем самым живейший интерес к высказываниям своего друга. И Андрей Петрович стал не спеша излагать результаты своих сугубо теоретических исследований и по айсбергам, и по паковым льдам, давая при этом необходимые пояснения и делая ссылки на мнения авторитетов. При этом не утаил, что может существовать еще и третий признак, определение которого он намеревался возложить на иноземного натуралиста, который, по его мнению, должен быть более подготовленным в этой области научных знаний.

Фаддей Фаддеевич, лично отвечавший за результаты экспедиции, широко открытыми глазами смотрел на своего друга-ученого.

— Да ты, Андрюша, сам-то хоть понимаешь, что сотворил?! Теперь я, начальник экспедиции, вооружен научной теорией поиска неведомых земель в царстве льдов! Ты мне как будто сорвал повязку незнания с моих глаз! Ты гений, ты воистину гений, ученый с большой буквы! А этого иноземца напрягай, пусть хлеб отрабатывает, хотя и не уверен, что он это сделают лучше тебя. Дай я тебя, дорогой, облобызаю!

И Фаддей Фаддеевич сжал его в своих могучих объятиях, нашептывая на ухо: «И что бы я делал без тебя, без твоей светлой головушки, Андрюша?!»

Тут Андрей Петрович не выдержал и откровенно рассмеялся. Капитан же ревниво отстранился:

— Ты что, опять вспомнил про своего ненаглядного Кускова?

Андрей Петрович, продолжая смеяться, утвердительно закивал головой.

— Неужто ты и в самом деле так незаменим, ежели два человека и, я полагаю, не глупых, так ценят тебя?!

— Это, конечно, навряд ли, но что-то рациональное в этом, безусловно, есть… — подавив приступ смеха, с игривым подтекстом ответил Андрей Петрович. — А как же теперь быть с чертом, к которому ты меня послал как ученого? — не унимался он.

— То было упомянуто к месту! — сказал, как отрезал, Фаддей Фаддеевич. — И не провоцируй меня более на подобные высказывания! Тоже мне друг, называется! — негодующе глянул он на Андрея Петровича и вдруг резко переменил тему разговора. — Меня, честно говоря, очень интересует, как все-таки отреагирует на твои научные изыскания Михаил Петрович? — уже серьезно, с долей озабоченности произнес Фаддей Фаддеевич.

— А ты, Фаддей, вроде как ревнуешь Лазарева? — высказал предположение Андрей Петрович.

— Да какая там ревность? — без обиды сказал капитан. — Конечно, у Михаила Петровича большой опыт дальних плаваний. Он не только «отмотал» кругосветку, но и много наплавал в английском флоте, так как британские корабли, как ты знаешь не хуже меня, в гаванях подолгу не задерживаются. А посмотри, как он держит строй кильватера! Я иду на «Востоке» свободно и комфортно, а он на своем тихоходном «Мирном» гонится за мной изо всех сил под всеми лиселями, и даже невооруженным глазом видно, как прямо-таки гнется от натуги его рангоут. Еще хорошо, что он успел до моего прибытия в Кронштадт укоротить мачты на несколько футов, а то мог бы, не приведи господи, и потерять их при свежем ветре.

И до чего же бестолков наш морской министр де-Траверсе. Ведь можно же было, когда одновременно формировались к дальним плаваниям обе дивизии, в 1-ю, мою, включить быстроходные «Восток» и «Открытие», а 2-ю дивизию под командой капитан-лейтенанта Васильева, предназначенную для отыскания северо-западного прохода из Тихого океана в Атлантический, сформировать из более тихоходных «Мирного» и «Благонамеренного». Да где там, заладил, как попугай: «Так было у Крузенштерна, так было у Крузенштерна…» А что было у Крузенштерна, когда Александр I чуть ли ни пинками подгонял и Адмиралтейств-коллегию, и Ивана Федоровича, а заодно и камергера Резанова, к быстрейшему выходу экспедиции в первое кругосветное плавание? Эти суда, «Надежду» водоизмещением в четыреста пятьдесят тонн и «Неву» — в триста пятьдесят тонн, предназначенные для этого кругосветного плавания, Юрий Федорович Лисянский купил в Лондоне за двадцать две тысячи фунтов стерлингов, что составляло почти столько же в золотых рублях по курсу того времени. И он просто не мог потратить большую сумму денег для покупки равноценных судов.

Да и Крузенштерн с Лисянским прошли вместе только от Кронштадта до мыса Горн, где, как ты, конечно, помнишь, — Андрей Петрович утвердительно кивнул головой, — во время бури «Надежда» и «Нева» потеряли друг друга из вида, а затем соединились вместе только на Нукагиве и почти сразу же разошлись на год у Гавайских островов. Правда, затем они вместе пересекли Индийский океан от Макао в Китае до Капштадта у мыса Доброй Надежды на юге Африки, но оттуда до Кронштадта добирались уже опять порознь, потеряв во время шторма друг друга из вида. К тому же Лисянский пошел из Атлантики в Кронштадт не кратчайшим путем через пролив Ла-Манш между северным берегом Западной Европы и островом Великобритания, а вокруг Британских островов, установив тем самым рекорд продолжительности плавания без захода в порты. Лично у меня сложилось впечатление, что Лисянский по каким-то причинам принципиально не желал идти в паре с Крузенштерном и при первой же возможности предпочитал продолжать плавание самостоятельно. Так было и у мыса Горн, так было и после выхода шлюпов из Капштадта. Одним словом, их так называемое совместное плавание можно назвать совместным только относительно. А нам, флотским офицерам, это преподносилось как образец совместного дальнего плавания.

И вот теперь мы, капитаны как первой дивизии, так, наверное, и второй, мучаемся, чтобы, не дай бог, не потерять друг друга из вида, периодически обозначая свое место в темное время суток фальшфейерами. Дикость какая-то, да и только! — и Фаддей Фаддеевич в сердцах бухнул кулаком по столу.

А затем, несколько успокоившись, уже деловым тоном продолжил:

— Думаю после датских проливов до Портсмута в Англии идти с «Мирным» порознь. Пусть Михаил Петрович хоть недельку отдохнет от погони за мной.

— А ты, Фаддей, оказывается, бываешь и справедлив?

— Бываешь, — усмехнулся тот. — Когда ты впервые самостоятельно делал повороты на «Надежде», меняя галсы, то, честно говоря, смотреть было тошно. А я хоть раз упрекнул тебя?

— Нет, Фаддей, ты был на высоте, — благодарно вспомнил прошлое Андрей Петрович.

— То-то! — удовлетворенно хмыкнул капитан и уже убежденно продолжил. — Командир всегда должен проявлять заботу о подчиненных. Но не сюсюкать, как добренькая нянечка. Каждый в команде должен знать свое место и отвечать за свои дела и поступки.

Андрей Петрович утвердительно кивнул головой. «Сразу видно, что Фаддей прошел хорошую школу флотского офицера за эти годы. Да и командовать фрегатом не так-то просто…» — рассудил он. И в этом вопросе друзья были, как всегда, единодушны.

* * *

При подходе ранним утром к фарватеру гавани Копенгагена на «Востоке» заранее подняли сигнал для вызова лоцмана при пушечном выстреле и убавили парусов. Однако шлюпки с лоцманами не было видно. Когда же показался входной буй, капитан не выдержал:

— Что они, спят, что ли, как сурки?!

И еще убавив парусов, решил сам пройти фарватер, особенности которого изучил по лоции заранее. Шлюп медленно продвигался вперед, оставляя буй по правому борту. Вдруг толчок, и моряки по инерции подались вперед — «Восток» приткнулся к мели…

— Приехали! — процедил сквозь зубы капитан и тут же громко отдал команду: — Убрать паруса!

Заверещали боцманские дудки, и матросы вахтенной смены рассыпались по мачтам.

— Передать на «Мирный» приказ отдать якорь!

И когда тот бухнулся в воду, сигнальщик доложил, что «Мирный» запрашивает, не нужна ли помощь.

— Передай: «Спасибо, не нужна!» — с горечью в голосе приказал капитан.

По трапу на мостик взбежал запыхавшийся старший офицер.

— Фаддей Фаддеевич, в носовых отсеках течи не обнаружено! — на одном дыхании доложил он.

— И на том спасибо… Иван Иванович, распорядитесь спустить на воду баркас и завезти верп.

Когда заскрипели тали и в спущенный на воду баркас лихо попрыгали матросы, наконец-то показалась лоцманская шлюпка.

— Вот, сволочи, — негодовал капитан, обращаясь к Андрею Петровичу, — что делают! Переносят входной буй чуть в сторону, по вызову на судно не являются, ожидая, когда оно сядет на мель, а затем являются собирать мзду за оказание помощи по снятию его с этой самой мели. Красота! И волки сыты и овцы целы… Ведь они прекрасно знают, что при посадке на песчаную отмель, да еще на малом ходу, никаких серьезных последствий быть просто не может, зато берут с мореходов «честно» заработанные деньги. Вот я их!..

Фаддей Фаддеевич подошел к борту и, не спуская трапа, обложил незадачливых «предпринимателей» выражениями, не требующими перевода во всех флотах мира, пригрозив сообщить об их проделках начальству. Те же, уяснив, что их уловка разгадана, налегли на весла, уходя подальше от разгневанного капитана.

Верп был уже завезен с кормы, шпилем легко оттянулись, и шлюп мягко сошел с мели на фарватер.

— Все, Фаддей Фаддеевич, вроде как вышли на чистую воду, — суеверно поздравил капитана старший офицер, истово крестясь.

— Вроде бы так, Иван Иванович, — устало ответил тот, опустошенный борьбой с внезапно возникшей опасностью.

Затем встретился взглядом с Андреем Петровичем, как бы предупреждая его: «Переговорим, мол, потом, попозже…»

Между тем подошла шлюпка с другими лоцманами, которые поднялись на шлюпы и благополучно отвели их в гавань Копенгагена.

* * *

Вечером вестовые внесли кресло, а за ними в каюту буквально ввалился Фаддей Фаддеевич.

— Все бумагу переводишь, чернокнижник? — «приветствовал» он Андрея Петровича, писавшего за письменным столом в призрачном свете свечей.

— А ты что разоряешься? — спокойно спросил тот.

— Радуюсь! — огрызнулся Фаддей Фаддеевич. — Очень радуюсь посадке на мель на глазах команд двух шлюпов почти в самом начале дальнего плавания. С почином вас, господин капитан второго ранга! — и плюхнулся в кресло.

— Ну что ты терзаешь себя, Фаддей, а заодно и других? — не выдержал Андрей Петрович. — Подумаешь, какая невидаль — ткнул форштевнем песчаную отмель…

Капитан уставился на него не понимающим взглядом.

— Да известно ли вам, господин почетный ученый, что любое касание грунта кораблем военно-морского флота является чрезвычайным происшествием, и я должен теперь «отмываться» за это перед Адмиралтейств-коллегией…

— Не вижу проблемы, — недоуменно пожал плечами Андрей Петрович. — Заяви об этом инциденте в морскую инспекцию порта, и лоцманы, приведшие нас в гавань, с большой охотой подтвердят как факт переноса входного буя, так и несвоевременное прибытие лоцманов по вызову судна. Конкуренция, понимаешь ли… А тебе, уважаемый господин капитан, останется только приложить заключение инспекции к своему рапорту, и все дела.

Взгляд Фаддея Фаддеевича стал светлеть.

— Ты так думаешь? — неуверенно, но с надеждой, спросил он.

— Не думаю, а уверен в этом!

— И что бы я делал без тебя, Андрюша?! — и тут же быстро добавил: — Только не вздумай опять вспоминать про своего Кускова. Я говорю тебе это от чистого сердца.

— Я бы ответил тебе на это твоими же словами: «Пользуйся моей добротой, сударь, пока я жив», но не могу по известной тебе причине.

— Кто старое помянет… — И вдруг его глаза заблестели. — А ты, Андрюша, сам-то когда-нибудь садился на мель или вроде того во время плаваний твоих экспедиций? Только честно, как на духу.

Андрей Петрович, как бы оценивая психологическое состояние друга, посмотрел на него. «Стоит ли именно сейчас затрагивать столь важный вопрос или отложить до лучших времен? Но Фаддей, вроде бы, отошел, успокоился…» И он решился.

— Нет, не садился, но был близок к гораздо худшему, — и, видя нетерпение Фаддея Фаддеевича, продолжил: — Во время нашего перехода в Новую Зеландию, ночью, уже в южных тропиках за экватором, впередсмотрящий услышал прямо по курсу шум отдаленного прибоя, и рассыльный срочно доложил об этом мне и шкиперу. Выскочив в одних трусах на мостик, я успел положить судно в дрейф — между прочим, твоя школа, Фаддей! — и отдать якорь. А утром мы увидели огромные валы наката, разбивающиеся о коралловый риф. Так был открыт атолл, не указанный на карте.

— Вот ты уже успел и атолл открыть, — с грустью заметил капитан.

— Не унывай, Фаддей, откроешь и ты, и не один!

— Я верю тебе, Андрюша, ты — вещун…

Андрей Петрович усмехнулся и продолжил:

— А несчастья не случилось только потому, что еще в самом начале плавания я дал указание шкиперу, в общем-то опытному мореходу, в темное время суток идти с убавленным количеством парусов. Как мне показалось, тот посчитал меня не то, чтобы трусом, но слишком осторожным человеком, а, вернее, перестраховщиком. И только после этого случая он понял мою правоту, хотя открыто ни разу не сказал мне об этом. Шкипер просто не учел того обстоятельства, что мы, выполняя секретную миссию, прокладывали курс, избегая проторенных морских путей.

— Мы, молодые офицеры, да и не только молодые, не раз обсуждали случай, когда Лисянский на «Неве» во время нашего первого кругосветного плавания на переходе из Новоархангельска в Макао в Китае ночью на полном ходу выскочил на песчаный остров, не обозначенный на карте, — думал о чем-то о своем Фаддей Фаддеевич. — Попытки стащить шлюп с помощью верпа закончились неудачей. К тому же в открытом океане практически отсутствуют приливы, которые можно было бы использовать для этой цели. Это тебе, к примеру, не северо-восточные заливы Охотского моря, где, как ты мне рассказывал, они достигают тридцати футов (около десяти метров), а то и более. Поэтому Лисянский приказал выбросить за борт все, что плавает, предусмотрительно привязав ко всем этим предметам буйки. И, сосредоточив команду на корме, в течение почти суток посменно пытался сдернуть судно с острова шлюпками, измотав и себя, и команду. И, надо отдать ему должное, все-таки добился своего. А потом еще несколько часов собирал выброшенные за борт предметы, успевшие рассредоточиться за это время на значительное расстояние, — и тяжко вздохнул. — А теперь такие же пересуды ожидают и меня…

— Ожидают, — не стал отрицать Андрей Петрович, — но в том плане, что если бы, мол, не было этого недоразумения, то Беллинсгаузен, скорее всего, не открыл бы Южный материк.

— Как так?! — опешил Фаддей Фаддеевич.

— Да очень просто. Этот случай, по их мнению, научил его, то есть тебя, Фаддей, осторожности, и он не стал гнать шлюп по ночам и в плохую видимость под всеми парусами, забывая об опасностях ледовой обстановки, грозящих катастрофой для экспедиции, а заодно и о Лазареве, который на своем более тихоходном «Мирном» болтается за кормой «Востока», извини, как дерьмо в проруби, чтобы, не дай бог, не отстать от флагмана. Вот так-то, друг любезный. И ничего более…

Фаддей Фаддеевич молча уставился в одну точку, думая тяжелую думу, и вдруг схватился за колокольчик.

— Старшего офицера ко мне! Срочно! — приказал он появившемуся, как тень, вестовому.

В дверь осторожно постучали, и в каюту протиснулся встревоженный старший офицер.

— Вызывали, Фаддей Фаддеевич? — настороженно спросил он.

— Проходите, Иван Иванович. Я хотел бы поручить вам дать инструкции вахтенным офицерам, чтобы они в ночное время или в условиях плохой видимости вели шлюп с убавленным количеством парусов. От датских проливов до Портсмута мы пойдем раздельно с «Мирным», и это будет для них хорошей тренировкой. А после Портсмута Лазареву в этих условиях будет легче держать строй кильватера. Каково ваше мнение?

Андрей Петрович усмехнулся: «Молодец, Фаддей! Ишь как прикрыл свою осторожность, вдалбливаемую в него мной, заботой о Лазареве. Комар носа не подточит!»

— Безусловно вы правы, Фаддей Фаддеевич, и ваше указание будет исполнено.

Капитан пристально посмотрел на старшего офицера, улыбнулся и неожиданно предложил:

— А не желаете ли выпить, Иван Иванович, дабы снять напряжение сегодняшнего суматошного дня?

Старший офицер неопределенно переступал с ноги на ногу, несколько смущенно посматривая на Андрея Петровича.

— А что я вас, собственно говоря, спрашиваю? — удивился сам себе капитан. — Подсаживайтесь к столу, прошу вас. Только, пожалуйста, не забывайте, что мы стоим на якоре в гавани, и теперь вы полный хозяин на шлюпе. А посему постарайтесь особо не нажимать на горячительное. Мы же с Андреем Петровичем, уж так и быть, пострадаем за вас… Кстати, — повернулся он к хозяину каюты, — будьте добры, распорядитесь о сервировке стола.

Андрей Петрович вызвал вестового и подошел к двери, чтобы дать ему соответствующие указания. Вполголоса он стал перечислять, что, по его мнению, должно быть на столе.

— Что вы там шушукаетесь?! — не выдержал Фаддей Фаддеевич, — накрыть стол по полной программе! Макар знает, как, — уточнил он.

И вестовые бросились «ставить на уши» и коков с камбуза, и вестовых из буфета кают-компании. Еще бы! Ведь отцы-командиры в первый раз после выхода из Кронштадта решили отдохнуть по-человечески…

* * *

Вестовые, накрыв стол, укрылись в каморке Матвея, готовые в любую минуту кинуться в адмиральскую каюту на звон колокольчика.

— Что-то капитан сегодня прямо-таки рвет и мечет, рвет и мечет? — тревожно посмотрел Матвей на Макара.

— А что, мы каждый день садимся на мель? — вопросом на вопрос недовольно ответил Макар.

— А-а-а!..

— Бэ-э-э!.. Я с нашим капитаном плаваю не первый год и вижу, как он переживает случившееся. Несколько лет тому назад мы еще на фрегате «Минерва», которым тогда, до «Флоры», он командовал, пошли на юг, к турецким берегам, но почти в самом центре Черного моря попали в страшный шторм, настоящую бурю. Страсть-то какая, вспоминать страшно!.. Корабль швыряло из стороны в сторону, как щепку. И вдруг, накрытый огромной волной, он лег на правый борт. Мачты с парусами, правда, зарифленными, в кипящей воде. Ну, все, конец!.. А капитан наш не растерялся и, используя силу волн, сумел-таки поставить фрегат на ровный киль.

Когда вернулись в Севастополь, адмирал де-Траверсе, командовавший тогда на Черном море, а теперь морской министр, не знал, как и обласкать его. Еще бы! И корабль спас от неминуемой гибели, и всю команду, — Макар призадумался. — Может быть, помня это, как поговаривали, он и поддержал нашего капитана при назначении на должность начальника экспедиции. Хотя, кто его знает?.. — мудро рассудил он. — А тут на тебе — конфуз на ровном месте… Вот он и рвет и мечет.

Вестовые помолчали, переживая за своего капитана.

— А наш капитан, Фаддей Фаддеевич, — продолжал Макар, — тогда, в бурю, чуть ли ни пинками прогнал с мостика мичмана, вахтенного офицера, который, как сказывают, умудрился поставить фрегат левым бортом к волне, и та, не мешкая, как игрушку, положила его на правый борт. После этого я что-то того мичмана и не видал… — И вдруг, отвлекаясь от воспоминаний, с надеждой посмотрел на Матвея. — Может быть, твой барин его успокоил? Ведь как-никак старые друзья, еще с Крузенштерном вместе хаживали по морям, по океанам. Мы же ведь с тобой только и успеваем что таскать туда-сюда кресло из капитанской каюты. Не зря же он приказал накрыть стол по полной программе? Да еще вызвал к себе старшего офицера. Я же знаю, что обычно так он делал при хорошем настроении…

— Может, и успокоил. Я слышал, как капитан нахваливал моего Андрея Петровича.

— Ты что, подслушивал их разговоры?! — с испугом, отшатнувшись, спросил Макар.

— Да нет, что ты, как можно! Просто как-то во время их беседы Андрей Петрович вызвал меня по какой-то надобности, и я краем уха и услышал об этом.

— Смотри, Матвей! Ты раньше служил вестовым в кают-компании, а это совсем другое дело. Там только и знай, что сервировать стол, да вовремя подавать кушанья господам офицерам… А здесь ты в прислуге у самого господина почетного ученого, да еще друга начальника экспедиции. И если что не так, спишут тебя, как миленького, в вахтенную смену, и будешь ты своими беленькими ручками шкоты сучить, да на реях, на самом ветрище, рифы на парусах подвязывать и со слезами на глазах вспоминать свою прежнюю службу. Вот так-то, брат, такова наша матросская доля…

— Я это, Макар, понимаю, даже очень хорошо понимаю!.. А ведь мой барин, — с гордостью поведал Матвей, — не только ученый, но и гвардейский офицер!

— Да ты что?! — изумился Макар. — Откуда-то знаешь? — недоверчиво спросил он, пораженный столь необычным известием.

— От верблюда! — торжествующе, с оттенком превосходства ответил Матвей. А затем пояснил: — Когда разбирал его вещи, то и обнаружил гвардейский мундир тонкого сукна, видать, только что пошитый. Самого лейб-гвардии Преображенского полка поручик! Личной охраны государя! Во как…

— Ну и ну! — продолжал удивляться Макар.

— А офицерская шпага, знаешь какая?! Эфес золоченый, а на нем самоцвет. Сапфир, по-моему. По всему видать, не последнего достатка человек…

— А мой капитан с нищими и не водится! — заступился за своего барина Макар. Затем, пересилив стеснение, все-таки спросил: — А сапфир-то этот, он какой из себя?

— Синий такой самоцвет, но прозрачный и переливается на свету блестками разными. Красота!.. Я тебе как-нибудь, когда ниши господа будут в отсутствии, покажу его офицерскую шпагу. А я-то ведь в свое время на эти драгоценные каменья у графа Шереметева насмотрелся… Только не обижайся на меня, Макар. Я говорю все, как есть на самом деле, не привирая.

А Андрей Петрович относится ко мне, слава Богу, хорошо. Как-то попросил у него какую-нибудь книгу почитать на досуге. Он посмотрел на меня каким-то странным взглядом — я даже оробел — и всунул мне в руки какую-то книжицу. Я шасть из каюты от греха подальше и уже у себя в каморке рассмотрел, что это пособие по изготовлению чучел зверей и птиц разных. А я еще в имении графа Шереметева принимал участие в подготовке разного реквизита для его театра и имел некоторое представление по этому делу. Ну и зачитался, раз сам барин вроде бы как приказал.

А однажды увидел на палубе шлюпа чайку бездыханную. Наверное, со всего маху зацепила снасти корабельные и разбилась насмерть, несчастная. Поднял ее, удалил все внутренности с костями, как положено, заодно и головку почистил. Подсушил шкурку, изготовил каркас из проволоки, взятой у баталера (ох и жадина, скажу я тебе, — пока не сослался на приказ Андрея Петровича, все мялся: дать или не дать…). Набил чучело пенькой, зашил аккуратненько, расправил перышки, клювик чуть-чуть приоткрыл для живости. Прикрепил к подставочке, изготовленной плотником по моей просьбе и покрытой лаком… Получилось вроде бы как и ничего, и с бьющимся сердцем пошел показывать свою работу Андрею Петровичу.

А тот как увидел чучело, так чуть ли не расплакался от радости. И так его покрутит и эдак. «Да у тебя, — говорит, — Матвей, золотые руки! — и поставил чучело на книжный шкаф. — А сможешь ли чучело морского зверя сделать, к примеру, тюленя?» — спрашивает. Я так и опешил. Не знаю, мол, но могу попробовать. Только для этого потребуется много толстой проволоки для каркаса и пеньки. «Проволоку, причем специальную, закупим в Копенгагене, а с пенькой, сам понимаешь, проблем не будет». И с тех пор, Макар, я почувствовал, что Андрей Петрович стал ко мне как-то по-другому относиться, ну, не просто как к прислуге. А мне страшно — вдруг, что сделаю не так, не оправдаю его доверия, — и тревожно посмотрел на Макара.

— Оправдаешь, Матвей, обязательно оправдаешь, — успокоил тот товарища. — У тебя, видать, талант по этой части, — вздохнул Макар, видимо, сожалея, что у него, как ни крути, такого таланта не просматривается…

Тут раздался звонок колокольчика, и Матвей метнулся к дверям адмиральской каюты.

* * *

Узнав, что полномочный министр и чрезвычайный посланник нашего двора в Дании, барон Николаи, возвратился из загородного дома, Беллинсгаузен с Лазаревым собрались поехать к нему.

— Ну что, Андрюша, готовься встречать своих помощников-натуралистов, — бодро сказал Фаддей Фаддеевич перед отъездом. — Посмотрим, что это за гуси такие иноземные… Мы пришли в Копенгаген первыми, поэтому выбирать ученого в нашу экспедицию будешь по своему усмотрению.

— Дай-то бог, Фаддей! Удачи! — напутствовал его Андрей Петрович.

* * *

Из поездки Фаддей Фаддеевич вернулся мрачнее тучи.

У Андрея Петровича, с нетерпением ожидавшего его возвращения, засосало под ложечкой…

— Вот сволочи! Трусы! — негодовал капитан, стараясь не встречаться с его взглядом, широким шагом меряя адмиральскую каюту.

И только несколько успокоившись, уже спокойнее пояснил:

— Наш посол получил от натуралистов Мертенса и Кунца, приглашенных для участия в наших экспедициях, письма, коими те отказываются от сопутствия с нами, ибо им, видите ли, было дано очень мало времени для заготовления всего нужного к сему путешествию и чтобы потом поспеть в Копенгаген к нашему приходу. Вот так-то, Андрюша! Без ножа зарезали…

— Кто его знает, может быть и так, — задумчиво произнес тот, — а вполне возможно, что им и «порекомендовали» отказаться от участия в экспедициях, чтобы если и не сорвать их, то хотя бы значительно ослабить.

— Может быть и так… Вполне может быть. Тогда тем более преступно! — опять начал «заводиться» Фаддей Фаддеевич. — Засели в Академии наук эти иноземцы-академики с толстыми задами и, знай, гнут свою линию. Им, видишь ли, в экспедициях обязательно надобны немецкие натуралисты, коим дороги лишь их амбиции, а интересы нашего Отечества им как-то и ни к чему. Ведь были же кандидатуры двух студентов по естественной истории, знающих, толковых молодых людей, готовых идти с экспедициями хоть на край света. Так нет же, предпочтение отдали каким-то немецким натуралистам, которые, видите ли, по их мнению, являются более знающими, а на самом деле оказавшимися просто трусами, испугавшимися опасностей плавания в полярных льдах.

Ну ладно, Петр Первый заманивал в Россию иноземных ученых, потому как просто-напросто не было своих. И это было оправдано. Но за сто лет появилась уже своя, российская поросль, а пробиться ей в свою же, российскую, Академию наук практически невозможно. Спасибо Михаилу Васильевичу Ломоносову, благодаря которому наконец-то среди академиков стали появляться русские имена. Но ведь Ломоносов-то самородок, талант от Бога…

— Не будь протекции всесильного графа Шувалова только и видели бы мы Михаила Васильевича в академии со всеми его талантами, — перебил разгоряченного Фаддея Фаддеевича Андрей Петрович.

— Кстати, ты, случайно, не состоишь с ним в каком-либо родстве? — как бы невзначай спросил тот.

— Нет, у нас разные родовые корни. Просто однофамилец.

— Жаль. Очень жаль. Ведь трудно же своим лобиком пробивать себе дорогу в жизни. Хотя пробивали же, Андрюша! Взять хотя бы Федора Матвеевича Апраксина[3], петровского генерал-адмирала, или, допустим, Александра Даниловича Меншикова[4], или, наконец, светлейшего князя Григория Александровича Потемкина[5]

— Светлейший князь, как известно, пробивал себе дорогу не только одними талантами, — улыбнулся Андрей Петрович.

Фаддей Фаддеевич хохотнул.

— Одно другому не помеха. Дай бог, нам с тобой, Андрюша, обладать такими же способностями…

— Не плачься, Фаддей, ты и так многого достиг. А найдешь Южный материк — войдешь в историю.

— В историю я, может быть, с Божьей помощью и войду, а вот тебе, Андрюша, похоже, уж точно придется исполнять обязанности натуралиста. Правда, я сразу же попросил барона Николаи постараться отыскать в Копенгагене охотника занять эту должность. И он обещал исполнить мою просьбу, — попытался успокоить его Фаддей Фаддеевич.

— Ну что же, Фаддей, нам остается только ждать, — заметил Андрей Петрович, — ведь утопающий хватается и за соломинку…

* * *

Однако уже перед самым выходом экспедиции из Копенгагена посол объявил, что хотя и нашел одного молодого натуралиста, который согласился на сделанное ему предложение, но родственники не решились его отпустить и увезли на время за город. Последняя надежда рухнула… И перед друзьями во всей своей безысходности встал извечный русский вопрос: «Что делать?»

Фаддей Фаддеевич в глубокой задумчивости мерил шагами адмиральскую каюту, ища выход из создавшегося, казалось бы, на ровном месте глупейшего положения.

— Эх, был бы с нами Григорий Иванович… — почти с тоской мечтательно промолвил Андрей Петрович. — Какие бы тогда могли быть вопросы? У меня в экспедиции в Новую Зеландию был швейцарский натуралист Георг Вильгельм. Ты, Фаддей, видел у меня дома его рисунок с вождем туземцев, — тот согласно кивнул головой. — Неплохой был ученый, но я бы при всем желании не смог бы поставить его рядом с Григорием Ивановичем.

При этих словах Фаддей Фаддеевич оживился.

— Наш друг господин Лангсдорф сейчас генеральный консул в Рио-де-Жанейро, — Андрей Петрович удивленно вскинул брови. — Да, да, Андрюша, это так. Дай Бог, мы с ним еще встретимся. Но ты с ним, как я хорошо помню, участвовал и в восхождении на Тенерифский пик, и в обследовании Нукагивы. Поэтому я предполагаю, что ты успел за это время многое почерпнуть из его энциклопедических знаний. Кроме того, ты приобрел неоценимый опыт, обследуя со своей экспедицией залив Аляска, за что, кстати, в купе с результатами вышеперечисленных мною путешествий, тебя и избрали почетным членом Петербургской академии наук. Да и Южный остров Новой Зеландии успел посетить явно не из любопытства. А твои выводы по возможности обнаружения Южного материка с использованием разработанных тобой признаков, окончательно убедили меня в том, что ты, Андрюша, вполне готов для выполнения обязанностей натуралиста нашей экспедиции. Я могу оформить это и приказом как совместительство.

— Молодец, Фаддей, завидую тебе! Вначале ты сосватал меня быть твоим помощником по ученой части, на что я был вполне согласен, а теперь пытаешься мной заткнуть дырку в штатном расписании экспедиции, образовавшуюся благодаря в том числе и тебе как ее начальнику.

— Ты не справедлив, Андрюша, прекрасно зная, что у меня просто не было времени заниматься этими вопросами!

— Не лукавь, Фаддей! Ты был настолько рад тому, что тебя назначили начальником экспедиции, что боялся настаивать на своем мнении при решении тех или иных вопросов, чтобы не испортить отношения с начальством. Однако ты нашел время, чтобы доказать необходимость введения должности своего заместителя по ученой части и сохранить ее именно для меня, так как ты был в этом лично заинтересован. Но ты не настаивал на том, чтобы взять в экспедицию хотя бы одного натуралиста из числа русских студентов по естественной истории. Ведь так?

Фаддей Фаддеевич тяжело вздохнул.

— Ты прав, Андрюша, но частично. Мне на самом деле не пришло в голову взять в экспедицию хотя бы одного из русских студентов. А это, наверное, можно было сделать. Просто не хватило твоей головы. Потому-то я и бился за твое участие в экспедиции. Тем не менее дело сделано, и нам, я подчеркиваю именно нам, и никому другому придется его расхлебывать.

— Вот здесь ты прав, Фаддей. Я, конечно, попытаюсь выполнять обязанности натуралиста и постараюсь сделать это как можно лучше, но о каком-либо совместительстве не может быть и речи. Будем считать, что выполнение обязанностей натуралиста входит в круг моих обязанностей по моей основной должности. Договорились?

Фаддей Фаддеевич молча подошел к Андрею Петровичу и благодарно обнял его.

— Меня вот только волнует недостаток у нас литературы по этим вопросам, — озадаченно пожаловался новоиспеченный натуралист. — Слава Богу, что Академия наук снабдила нас полным собранием Британской энциклопедии, и кое-какой литературой по естественной истории, но этого, к сожалению, будет явно недостаточно. А покупать книги наобум, авось что и пригодится, не гоже, да к тому же и расточительно.

— Не волнуйся, Андрюша, — успокоил его Фаддей Фаддеевич. — Ты, наверное, забыл, что в Рио-де-Жанейро мы встретимся с Григорием Ивановичем и он, несомненно, разрешит все эти волнующие нас вопросы.

— Спасибо, Фаддей, — благодарно улыбнулся Андрей Петрович, — я действительно из-за расстройства упустил это из вида. Стало быть, будем жить!..

Оглавление

Из серии: Исторические приключения (Вече)

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Холод южных морей предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

1

Де-Траверсе Иван Иванович (1754–1831) — маркиз, военно-морской деятель, адмирал. Поступил в русский гребной флот из капитанов французской морской службы. С 1802 г. был главным командиром черноморских портов. Морской министр (1811–1828).

2

Гляциология — наука о свойствах и развитии ледников.

3

Апраксин Федор Матвеевич (1661–1728) — сподвижник Петра I, граф (1709), генерал-адмирал. С 1682 г. стольник Петра I, участник создания «потешного войска». С 1714 г. командовал галерной флотилией, отличившейся в сражении при Гангуте. С 1718 г. президент Адмиралтейств-коллегии. Пользовался большим доверием Петра I и был способным исполнителем его приказов.

4

Меншиков Александр Данилович (1673–1729) — русский государственный и военный деятель, граф (1702), светлейший князь (1707), генералиссимус (1727). Сын придворного конюха. С 1686 г. денщик Петра I. Преданность и усердие, незаурядные военные и административные способности выдвинули Меншикова в число самых близких сподвижников Петра I. Во время отъездов Петра I возглавлял управление страной. Отличался непомерным корыстолюбием и тщеславием. После смерти Петра I, опираясь на гвардию, 28 янв. 1725 г. возвел на престол Екатерину I и стал фактическим правителем России. Сразу после смерти Екатерины I 25 мая 1727 г. обручил свою дочь Марию с внуком Петра I — Петром II. Однако враждебные Меншикову представители старой аристократии — князья Голицыны и Долгорукие сумели повлиять на юного Петра II таким образом, что 8 сент. 1727 г. Меншиков был обвинен в государственной измене и хищении казны и вместе с семьей сослан в Берёзов с конфискацией всего его огромного имущества.

5

Потемкин Григорий Александрович (1739–1791) — русский государственный и военный деятель, дипломат, генерал-фельдмаршал (1784). Родился в семье офицера. За участие в дворцовом перевороте 1762 г., возведшем на престол Екатерину II, получил чин подпоручика гвардии. После сближения с Екатериной II (1770) возведен в графское достоинство. Личное расположение Екатерины II, высокое положение при дворе и в государственном аппарате сделали Потемкина самым могущественным человеком в стране. В 1783 г. реализовал свой проект присоединения Крыма к России, получив за это титул светлейшего князя. Делая быструю и блистательную карьеру, Потемкин стремился не только к удовлетворению своего тщеславия и к обогащению, но и к укреплению международных позиций России, к развитию ее экономики.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я