Василий Тёмный

Юрий Торубаров (2019)

Первая половина XV века. Не за горами то время, когда Русь станет единой, но пока она раздроблена, поделена на уделы, а потомки Рюрика ведут междоусобную войну, выясняя, кто имеет больше прав стать великим князем Московским. Родство — не причина щадить друг друга, а как раз наоборот. Но даже побежденный князь не может считаться поверженным окончательно, когда дух его не сломлен.

Глава 1

Везут! Везут!

Это слово волной побежало от края толпы, набирая с каждым саженем силу. Достигнув помоста, оно встряхнуло его так, что стоявший на нем палач пошатнулся и, схватившись обеими руками за топорище, еще сильнее вогнал его в колоду. Из переулка выехала подвода. На ней сидели, спина к спине, четверо повязанных мужиков. Все они выглядели довольно изможденно. Печальную картину добавляла их изодранная, выцветшая одежонка, из дыр которой были видны выступающие ребра.

— Смотри, каки худы! — не то чему-то радуясь, не то сочувствуя, произнес какой-то мужик с кнутом в руках.

Видать, приехал из ближайшей деревеньки и, захваченный толпой, решил посмотреть на это кровавое зрелище.

— На воде, да на куске хлеба не больно разжиреешь, — со знанием дела ответил ему моложавый старикан.

Но, что бы ни говорили, все, кто мог, с какой-то жадностью смотрели на них. А в их головах была одна мысль: через какое-то мгновение оборвется их жизнь. Как, должно быть, страшно ощущать так свой конец.

Один из них мертвыми, невидящими, безразличными глазами смотрел на толпу. Сразу было видно, что он давно привык к такому исходу своей жизни и где-то в густых «трущобах» блуждали его мысли. Другой сидел, склонив голову, зверем глядя на толпу. Его черные нечесаные космы прикрывали загоревшее, обросшее лицо. Он иногда встряхивал головой, и тогда толпа видела его ненавистный сверлящий взор.

— Ууу, бандюга! — раздавались гневные голоса, — попил он нашей кровушки, аспид.

— Он и щас готов, как зверь, бросится на человека, — заметила какая-то баба в ярком платке.

— Ниче, щас успокоють, — молвил тот же мужичонка, показывая на здоровенного ката.

Палач был во всем черном, с черным же колпаком на голове и маской на лице, из-под которой выбивалась рыжая борода.

Третий вопил:

— Не виновен, братцы! Заступитесь! — Слезы текли по его худому, с впалыми щеками, лицу.

— Все вы не виновны! А сами, чай, сколь душ погубили, — не успокаивается мужичонка.

А последний из них глядел на голубое чистое небо прощальным взглядом.

— Ишь тыть, — говорит баба в ярком платке, — глядить последний разок. Поди, сердце-то сжиматся. Жаль покидать сей мир.

— Раньше надо было жалеть, — молвит мужичонка. — Глядите, еще везут.

Толпа, как по команде, поворачивает головы в сторону переулка. Да, оттуда выехала вторая телега. На ней два человека. Молодой, здоровый парень. Он сидел передом к толпе. Темно-каштановые волосы ниспадали до самых широких плеч, открывая красивое, волевое лицо.

— Ух ты! — восклицает баба в платке. — Красавец-то какой. И такого губят! — Она всхлипнула.

Другая бабенка, стоявшая рядом, крикнула:

— Свободу молодому!

Один верховой из сопровождавшей стражи погрозил ей плетью и пояснил:

— Он убивец!

— Ей, дорогу! — орал сотский, ехавший впереди, махая угрожающе плетью.

Подъехав к помосту, стража оттеснила толпу подальше. Двое из них, здоровых воинов, слезли с коней и подошли к первой телеге. Развязав ему ноги, они подхватили его под мышки и поволокли наверх. Там ждали их уже двое: кат и незамеченный никем худенький дьячок, державший под мышкой скатанный в трубку приговор. Он постоянно как-то машинально забрасывал свои длинные редкие волосы на плечо. Но ветер, паскуда, все время сдувал их с его продолговатого черепа.

Когда преступника воины подтащили к колоде, дьячок развернул бумагу и начал быстро читать визгливым голосом:

— «По приговору кня…».

Дальше его голос утонул в реве толпы:

— Не части, дьячок!

Но тот не обращал внимания на их крики. Закончив читать, он посмотрел на палача.

— Попа нетути, — грубо проговорил тот.

Да, не было священника, чтобы отпустить грехи. Не полагалось без этого приводить приговор в исполнение.

— Вот ен! Вот ен! — завопила толпа, вероятно, испугавшись, что его не будет и они разойдутся, не увидя столь печальное зрелище, грея свои сердца мыслью, что казнили разбойников, душегубов… «Туды им и дорога».

Поп, тяжело дыша, поднялся на помост и вопросительно посмотрел на дьячка.

— Я все прочитал, — сказал он довольно громко.

Поп начал что-то читать, разобрать было невозможно. Толпа отчего-то вновь зашумела. Она успокоилась, когда двое воинов подхватили беднягу и уложили на колоду.

— Лежи спокойно, — гаркнул кат, — а то промахнусь, намучишься вдоволь!

На того подействовали эти слова. Он затих и послышался глухой удар. Окровавленная голова покатилась на пол.

Вот очередь дошла и до молодого. Он резким поворотом туловища оторвал руки воинов.

— Я сам! — сказал он, легко поднимаясь по лестнице.

Толпа… заглохла: такое они видели впервые. Тот подошел к батюшке:

— Вели развязать руки, помолиться хочу перед дальней дорогой! — И посмотрел на купола кремлевских церквей.

Дьячок взглянул на сотского, стоявшего внизу. Тот отрицательно покачал головой.

— Люди добрые! — обратился парень к толпе. — Куды ето годится! Перед смертушкой помолиться дажить не дають.

— Пущай помолится! — завопила толпа.

Парень упал на колени и посмотрел на батюшку. Тот не выдержал его взгляда и сказал:

— Да развяжите! Куды он денется!

Он, видать, имел в виду, что с десяток воинов, охранявших бандитов, да и густая толпа любопытных не позволят преступнику бежать. Сотский посмотрел на одного воина, находившегося на помосте, и согласно кивнул головой. Тот развязал ему руки. Парень потер их и начал, кладя поклоны, свою молитву.

Вдруг он, точно стрела, сорвавшаяся с тетивы, вскочил и, схватив за волосы охранников, так сдвинул их головами, что те, как мешки, повалились на пол. А преступник одним прыжком пересек помост и оказался на лошади охранника. Сбросив его в сторону, он поднял коня на дыбы. И тут раздался такой свист, что толпа отпряла в ужасе. А парень, ударив пятками лошадь, бросил ее на толпу. Та бросилась в разные стороны, открывая ему путь.

Пока стража разворачивала своих коней, тот успел доскакать до реки. Не раздумывая, он бросился с конем в реку. И они поплыли. Парень впереди, гребя одной рукой, другой он держал узду. Сотский, матерно вопя, подскочив к берегу, приказал стрелять в беглеца из луков. Но стрелы, не долетая, падали в воду. Толпа, шарахнувшая вслед за охраной, видела, как беглец, достигнув противоположного берега, оседлал лошадь. Та, напрягаясь, поднялась по крутому откосу. Беглец, прежде чем скрыться, помахал рукой и, крутнув в воздухе уздечкой, быстро исчез из виду.

Эта весть, что прямо от палача бежал какой-то кат, а народ всех, подвергающихся казни, считал их таковыми, быстро долетела и до ушей самого великого князя. Василий Дмитриевич со своим семейством шел в трапезную, когда навстречу ему попался молодой боярин Селиван Кутузов. Князь понял, что что-то стряслось, и, сказав своим, чтобы они шли без него, вопросительно посмотрел на Селивана.

— Да, великий князь… э…

— Не тяни! — прикрикнул князь.

— Да убег… казненный.

— Че? — удивленно произнес князь. — Как казненный мог бежать? Да я… того…

— Прямо с помосту, — ответил Кутузов.

— Так, так! — Князь бросил суровый взгляд на боярина. — Хто бежал-то? — спросил он.

Кутузов пожал плечами. Князь понял, что, кроме этого сообщения, он ничего не знает.

— Ты в следующий раз все разузнай, потом сообщай, — назидательно проговорил Василий Дмитриевич, — а щас пришли дьяка ко мне, — приказал он.

Во время еды великий князь вдруг захотел воды на клюквенном соке с добавкой меда. Когда слуга выходил, чтобы принести этой воды, князь увидел в открытую дверь худенького человечка и понял, что это и был званный им дьяк. Князю не терпелось узнать имя беглеца, кто он такой и что совершил. Слуга вернулся, поставил на стол воду и хотел было удалиться, да князь придержал его:

— Там, — он кивнул на дверь, — дьяк дожидается, пущай войдет. — Сказав, князь посмотрел на Софью.

Жена сделала нечитаемое выражение лица.

Вошедший дьячок озирался по сторонам, точно в ожидании нападения.

— Садись. — Князь показал на кресло, стоявшее у стенки.

Дьячок послушно сел и было видно, как он весь трясется.

— Расскажи-ка, хто он, откель и че натворил, — поинтересовался князь, смягчив голос.

— Да… ето Улеб Палуза, сын посельского Ивана Палуза из Нивныя.

— Таак, — протянул князь, — а че он сделал?

— Да… етот убивец лишил жизни боярыча Хомута.

— За че? — раздался резкий голос с другого конца стола.

Дьячок, машинально накидывая остатки волос на голый череп, повернул голову. Там сидела княгиня. Она с любопытством смотрела на дьячка.

— Да… ето… — часто моргая глазами, заговорил дьячок, — у Улеба-то была… э… невеста. Ну… на Покров Святой Богородицы они… ну…свадьба должна быть. Ну… а молодой Хомут… тово, как приехал в Нивну… ну…

— Да не тяни ты! — рявкнул князь.

Дьячок вздрогнул, съежился и еще сильнее заморгал своими белесыми глазками, приглаживая волосенки.

— Ты, князь, не кричи на него, — произнесла княгиня, — вишь, в дрожь человека вогнал.

Князь посмотрел на Софию, налил в свободный кубок клюквенной воды и преподнес дьячку.

— Глотни-ка холодненького, — сказал он, подавая бокал.

Дьячок, стуча зубами, сделал несколько глотков и забегал глазенками, куда поставить бокал. Княжич Василий, девятилетний ребенок, понял затруднение дьячка, быстро соскочил с кресла и подбежал к нему.

— Дай, — коротко сказал он.

Дьячок с облегчением подал его. Мальчик вернулся к столу, поставил кубок. За что получил благодарственный взгляд матери.

— Ну, — ласково попросила Софья, — продолжай.

— Ну, — вырвалось у дьячка.

И все улыбнулись.

— Ну, — повторил он, — боярыч заприметил невесту Улеба и приказал своим людям привести ее к нему.

Надо было видеть княгиню. Она вся взъерошилась, и ее лицо, только что излучающее доброту и участие, вдруг сделалось каменным. А дьячок, приободренный, продолжал:

— Ну, ее, подкараулив, схватили и притащили, как она ни упиралась, к боярычу. Но кто-то ето все жить видал и сказал Улебу. Говорят, он превратился в тигра.

Княгиня перебила:

— Видать, сильно любит.

Дьячок закивал головой:

— Любит, ох как любит, — ответил он. — Вот парень и ворвался в боярские хоромы. Услыша, как кричит его девка, он раскидал всю охрану и ворвался в покои. И увидел, че боярыч повалил девку и рвет на ней одежонку. «Брось!» — заорал парень. Боярыч бросил, но схватил меч и на парня. Тот взял сиделец и запустил в него. Ну… и… — Дьячок развел руками.

— Великий князь, — послышался напряженный голос княгини, — если ето все так, парень не виноват.

Князь знал, что, когда Софья его так величает, она взбешена до основания. И он понял, почему. Вспомнился Киев, ее бегство, когда хотели выдать за покалеченного польского князя. Без любви, насильно… И что с ней случилось, он хорошо знал.

— Ты кому доверил судить, — суровым голосом спросила она.

Такого он еще не слышал.

— Да Михайлу Нагому, будь он неладный, — в сердцах произнес князь.

— Ишь! — воскликнула княгиня. — Ему бы все головы сечь! Он че, хочет тя с народом рассорить? — Глаза княгини блеснули.

— Ниче, я разберусь, — ответил князь

— Разбирайся, разбирайся. Но если все так… — Княгиня посмотрела на дьяка.

— Все так, все так, матушка княгиня, — быстро подтвердил тот.

— Так не парню надо голову рубить, а етому боярину. Ишь, на чужих невест зарится. Это, князь, не дело. Вели парня миловать. А етого нахала… сам разберешься.

— А хде мы найдем-то его, — в задумчивости проговорил князь.

— Хде! — как-то насмешливо произнесла княгиня. — Если любит, то куды побежит? — и уставилась на мужа.

Тот улыбнулся.

— Ступай, — глядя на дьячка сказал князь, — и вели князю Пожарскому зайти ко мне.

Дьяк, низко склонив голову, отчего его волосы упали, обнажив голый продолговатый череп, стал пятиться задом, беспрерывно кланяясь и мелко перебирая ногами. Наткнувшись на дверь, он склонился до самого пола, потом, резко выпрямившись, ловко исчез за дверью. Князь отчего-то рассмеялся, а княгиня сдержанно улыбнулась.

— Отведи детей, — княгиня кивнула слуге, стоявшему недалеко от князя.

Оставшись одни, она спросила у князя:

— Че ты надумал сделать с этим беглецом?

Глаза князя хитро прищурились, а в них играла веселость.

— Я… — Он расправил усы. — Да… думаю парня помиловать, а вот боярина накажу. Заберу у его деревеньку, пущай все знають, че судить надобно по совести.

— Правильно! — поддержала княгиня, улыбаясь муженьку.