Ярмарка наград

Юрий Семёнов, 2022

«Ярмарка наград» – обобщающее название сборника рассказов, каждый из которых приятно удивит читателя юмором, остротой интриг, приоткроет завесу тайн человеческого мироздания. Хорошо известно, что сейчас торгуют если не все, то многие, причём на каждом углу и без разбору, даже совестью. А как бы хотелось жить не в стране «кровавой и безбашенной торговли», а там, где человек купается в любви, безгранично радуется своему «Я» и общему «Мы», никогда не встречает на пути эгоизм, унижение, подлость. Именно об этом автор пишет в своих проникновенных рассказах и пытается донести через них правду жизни. Читайте – и найдёте в них если не себя, то тех, которые порой так часто вас окружают.

Егоркина радость

(Голос из детства)

В детстве меня учили, что врать нехорошо. Детство кончилось.

Екатерина Безымянная

Есть у Корнея Чуковского одна замечательная сказка — «Федорино горе». Весьма поучительная и остроумная. Я же хочу поведать вам другую историю — «Егоркина радость». Послушайте её, она из нашего детства и, на мой взгляд, тоже забавная.

Пролог

В давние времена на бескрайних степных просторах Казахстана в пойме одной небольшой речушки, сплошь усыпанной тугайными родниками, жила семья Ивана и Марии Богатовых. Их родители ещё с революции мигрировали в эти края из голодающего Поволжья России, где и пустили свои корни.

Детей они нажили в браке четверых — все мальчишки, один задиристей другого, а по годочкам: сверху Григорий, потом Сашка, за ним Серёга и последний Егорка. С девочками, к сожалению, им не повезло, поэтому Марии самой на своих плечах приходилось тащить всю тяжесть женского труда по дому.

Иван, конечно, видел, как изматывается в заботах о детях его супруга, и потому воспитание мужского роду в доме построил по спартанскому типу. А чтобы все слушались старших и не перечили им без лишней надобности, даже ремнём иногда порол за их проказы и непослушания. Те безропотно выполняли любые поручения, чтобы ещё больше не всыпали.

Самым младшим в семье был Егорушка. Поднимали его на ноги всем миром, а потому и любили больше всего на свете. Когда же он подрос немного, лет этак до пятнадцати, стал самостоятельными делами обрастать: сено, клевер наравне со всеми косить; огород, бахчу, кукурузу сторожить, в ночную ходить, поливать, если надобно; живность по тучным местам водить, от волков, шакалов оберегать. Но главное в его жизни была рыбалка. Дня не проходило, чтобы он в воде не повозился, мелководье, родники не обшарил и домой с уловом не вернулся. А к исходу дня от него всегда несказанной радостью веяло, как будто других дел на свете не было.

И любил он очень о своих похождениях рассказывать. Мёдом не корми, а, бывало, доплетётся до ночлега, еле на ногах стоит, хлебнёт из крынки молока с хлебом, утрёт губы, пристроится на сеновале и давай то и сё вспоминать, зубы всем заговаривать, пока глаза сном не закроет. А ребятня, что постарше, уши навострит и насмехается над ним: «Ври-ври, — говорит, — да не завирайся». Одна только Мария сердцем чувствовала, что сынок правду молвит. На том и успокаивала себя.

Оборотень

Смастерил как-то дед Матвей бричку из старой мотоциклетной коляски, чтобы сено возить. Да не простую, а с амортизаторами и клаксоном, как у машин настоящих. Стояла она долго в сарае без дела, пылилась, потому что людей смешила, а когда время настало, Егорке подарил. Вроде бы для забавы, а на деле очень кстати пригодилась.

Запряжёт тот кобылу в неё, всё чин по чину с оглоблей посередине, залезет внутрь и давай понукать, кнутом лошадь погонять. Та ввиду возраста, конечно, уже не прыткой была, но, если в ритм войдёт, даже ветерком обдувает. А уж с горки — тем более, настоящая сивка-бурка, поди, скачет.

Однажды Иван младшего сына в ночную снарядил, бахчу охранять.

— Смотри, Егорушка, — наказывал отец, — не балуй, добро семейное, как положено, стереги. А если не убережёшь — взыщу, так и знай.

И покрутил у него кулаком под носом.

Егорка перечить батьке не стал, знамо худо будет, запряг кобылу в бричку мотоциклетную и в поле подался, арбузы и дыни сторожить. Долго ли, коротко, приехал он к месту несения дозора, траву накосил, в стог собрал, корпеше расстелил, а лошадь рядом пристроил, чтобы сено жевала. Скотина тоже кормлена должна быть, сызмальства ведал он.

Свечерело, небо звёздами расцвело, луна выглянула и мило улыбнулась, вроде как поздоровалась. Слышно, ручеёк совсем рядом под стрёкот кузнечиков в тишине хохотушкой залился. Размечтался Егорка, расфантазировался.

«Вот бы сейчас на луне оказаться, — подумал он. — Интересно, какая она из себя? Холодная, небось, как льдина, раз жёлтая такая, и поверхность у неё, точь-в-точь кожа гуся, мурашками покрылась». Побродил он в небесах и заснул сном молодецким.

А под утро, ещё затемно, Иван в доме с постели поднялся и думает: «Дай проверю Егора, как он наказ отцовский выполняет». Разбудил старшего Григория и говорит ему:

— Собирайся, Егорку посмотрим, всё ли на поле ладно.

Потянулся Гришка со сна, аж кости хрустнули, и говорит, а по сути, отцу перечит:

— Не хочу сон портить, спать охота. Давай позже посмотрим.

Тут и замахнулся Иван ремешком, что живот подтягивал, и стеганул Гришку меж лопаток, да так, что у того искры из глаз посыпались.

— Ты чего это? Я же пошутил, — взревел Григорий, вскочил как ужаленный, и собрался быстрее солдата на посту.

Егорка в то время ещё спал на сеновале и сны дивные видел. Луна и звёзды его одолевали, бродил он по ним и восторгался. Отец меж тем подкрался к нему, лошадь с бричкой умыкнул и велел Григорию в ложбинку её неподалёку спрятать. А заодно и кепку Егоркину себе за пояс засунул. Пущай малой побегает, пропажу поищет.

Проснулся Егорка от шороха, глаза выпучил, по сторонам озирается. Глядь, а на месте лошади какая-то невидаль к земле прижалась и окурками глаз светится. Хуже того, рычит, всех порвать норовит. Поначалу оробел он, а когда присмотрелся хорошенько, шакала в нём признал. Оскалился тот, ощетинился.

Не испугался Егорка зверя, не таков был. Спрыгнул он со стожка, схватил серп и на него бросился. Тот, видимо, струсил, наутёк пустился, только хруст камышей в темноте слышится. Долго гнался за шакалом Егорка, все ноги истоптал, руки о ветки поранил, но заросли тугайные камнем преткновения на его пути стали. Затерялась в них тварь степная, махнула хвостом и исчезла из виду в тумане предутренней росы.

Вернулся он усталый к своему стойбищу, смотрит, а лошадь его, бричкой запряжённая, на том же месте стоит, пофыркивает, копытами землю роет и сено жуёт. «Что за диво дивное, никак в толк не возьму», — думает он. — «Ведь только что её не было. И на тебе, появилась снова, будто воскресла. Оборотень, наверное, или бес попутал».

А неподалёку Иван с Гришкой за кустами от него прячутся и посмеиваются себе тихонько.

— Вот чудило несусветное, — шепчет Иван, злорадствует, — даже не догадывается, что мы его вокруг пальца обвели. Ну, ничего, на сей раз не отвертится, покажу ему, как отца с мамкой любить надобно.

Когда же солнце из-за речки поднялось, очухался Егорка от приключений ночных, порыскал вокруг пропажу с головы, махнул рукой — найду, мол, другую кепку, и поехал назад окольными путями, чтобы время потянуть, отца зря не расстраивать. А Иван с Григорием тем временем вернулись в дом прямиком через дворы соседские, сделали вид, что не ведают ничего, стали Егорку дожидаться, козни ему разные придумывать.

Мать, как всегда, Егорку на крыльце встретила. Усадила за стол, молока с хлебом дала и спрашивает:

— Как дела, сыночек? Всё ли у тебя нормально?

Тут ещё Иван в комнату зашёл и вопросами такими же сына засыпал. Ест Егорка, а сам на родителей искоса поглядывает и сказывает им историю, которая под утро с ним в поле приключилась.

Мать Егорушке верит, головой согласно кивает, ей и невдомёк, что он все слова приворачивает. А отец — ни в какую, строжится пуще прежнего, и на сына голосом наседает:

— Проспал, наверное, всё на свете, теперь сказки нам придумываешь. А где голову свою потерял?

— Какую голову? — удивился Егорка. — Не знаю ничего.

— Не знаешь? — прикрикнул Иван и его кепку из-за пазухи вынул.

— Ах, эту? То-то я со вчерашнего вечера её найти нигде не могу, все углы обшарил. Гришка, видать, пошутил, — стал отнекиваться Егорка.

А Григорий в это время как раз сзади стоял и всё Егоркино враньё слышал.

— Но-но, не очень-то шали. Предел всему есть, — говорит он и петухом наскочить пытается.

— Ладно, остынь, — встрял по-отцовски Иван. — Нечего воздух зря сотрясать. Егорка, конечно, ещё тот прохиндей. Проспал и теперь глаз воротит. Но про оборотня, что ему привиделся, правду сказывал и даже не струсил. У меня поджилки и те затряслись, когда к нему шакал подкрался, а ему хоть бы хны. Лихой казак будет, настоящий рубака.

С тех пор Егорка в семье за балабола никогда не выставлялся, а в ночную только с одним из братьев ходил.

— Так спокойнее будет, — постановил Иван и больше своего слова не менял.

Шоковая терапия

Практически все когда-то начинали пить горькую. Сначала вино, бражку, потом ещё что покрепче. Случайно, по ситуации, тайком, исподтишка, но первая рюмка спиртного на каком-то этапе жизни неизбежно оказывалась внутри молодого организма и навечно отпечатывалась в его сознании. В глубинках это случалось значительно раньше, чем в тепличных условиях города под неусыпным контролем всевидящих и всезнающих родителей. Да и сама ребятня здесь покрепче росла. Ежедневный физический труд придавал организму силу и своего, как говорится, в отместку требовал. Так и повелось с незапамятных времён, что деревенский юноша и духом, и телом мощнее был, а который на этаже вырос, слабее оказывался.

Егорку эта правда жизни тоже не миновала. Дед, а потом и отец самогон в доме всегда открыто держали и взрослых особей, что из одёжки повырастали, иногда потчевать не забывали. Понемногу, конечно, так, чтобы запах спиртного отвращение вызывал. Но давали, чего греха таить. А если прятать будешь, думали они, те всё равно его сыщут и своё возьмут, не углядишь. Так пусть уж лучше эта зараза на виду стоять будет, чем в тайниках хорониться.

Так повелось, что к концу лета ближе к уборочной семья Богатовых перебиралась жить в поле. И стар, и млад брали по надобности одёжку, возводили шалаши, скирдовали сено и месяц-полтора до седьмого пота вкалывали, а заодно и природу вдыхали, чтобы здоровье уберечь. Конечно, Иван и Мария в силу своего возраста иногда давали организму передохнуть и на день-два в хату перекочёвывали, оставляя за старшего Григория. Тогда-то этой свободой и наслаждались неугомонные братья, особенно Егорка, который по вечери каждый раз срывался в тугаи, и удержать его на привязи было невозможно.

Вот и сейчас только солнышко к горизонту склонилось, а Егорка уже во всеоружии перед братьями предстал: на плече острога, словно ружьё, за поясом сапёрная лопатка, что от деда с войны осталась, в руках сетка рыболовная и мешок на всякий случай, авось повезёт. Залез он в один родник — вода по пояс, не взять рыбу, потянулся во второй — по щиколотку оказалась, подался в третий — и тут на змей напоролся. Ты смотри, подумал он, в шахматы окрасом играют, как бы свой ход не прозевать. И тут же почувствовал, что наступил на какую-то мерзость. Посмотрел он под ноги и обомлел: из воды торчала голова змеи с короной на голове, как у королевы, которая изготовилась вцепиться в него. От испуга ударил Егорка её острогой и пулей выскочил из воды, только и знали его там.

Побродил он ещё немного среди зарослей ивняка, заодно двух рыболовов до смерти напугал своим неожиданным из-за спины «Здрасьте, а что вы здесь делаете?», и на мелководье подался. Это место его издалека привлекло странными всплесками, словно кто-то специально хлопал ладонью по воде. Подошёл он ближе, а там крупняк попал под раздачу: по воде и камням плашмя, как камбала, бьётся, музыку создаёт и в норы прячется. «Да их же здесь целый оркестр», — удивился этому театру Егорка и давай норы сеткой затыкать, подкапывать и рыбу чуть ли не руками ловить, в мешок складывать. Считай, большую часть тары таким образом наполнил.

К братьям Егорка вернулся затемно, те уже искать его собирались. Развели они костёр, наварили ушицы, нажарили рыбу в томате с поля и трапезничать расположились. Едят всласть, аж щёки потрескивают.

— Вот бы сейчас чего хмельного в рот приладить, тогда и дело по-другому завяжется, — предложил Григорий и обвёл взглядом братьев.

— А чего? Можно и хмельного, — быстро сообразил Егорка и достал припрятанную им бутылку спирта.

Разлили они жидкость огненную по стаканам, разбавили водою, чтобы желудки не пожечь, и выпили за здравие, кого и сами враз забыли. Речь сразу же оборот набрала, языки развязались, извилины зашевелились, вспоминать стали, что было и не было, глаза дюже блеском вранья заискрили. Первым вразнос Григория понесло:

— У Петра Грищенко, друга моего, баня в доме имеется, — начал повествовать он. — Знатное заведение, с парилкой каменной, во всей округе такую не сыщешь. Сказывали, что баня эта святая, в неё местный батюшка Серафим хаживать любит, и не просто купаться, а молиться, как подобает истинному христианину.

— А что же в ней такого особенного? — спросил его Сашка. — Батюшка Серафим фигура, знамо, в селе почитаемая, куда попало не пойдёт.

— Понятно дело, что не пойдёт, — согласился с ним Григорий, — а всё же ходит. Значит, неспроста. Я тоже поначалу думал-гадал: «В чём здесь секрет? А однажды Петруха выпил лишку и выдал мне тайну с потрохами. Оказывается, на стене той бани лик Пресвятой Девы Марии с младенцем на руках является, а когда её паром обдашь — слезу пускает, словно мироточит».

— Брешешь, поди, как сивый мерин? — встрял в разговор Серёга. — Там что, икона вывешена, как в храме?

— Чудак ты. Говорю же, на каменной стене в горячей бане лик Богородицы. Сам через окно видел, Петруха показывал. А вокруг Богородицы той черти беснуются, свои нечестивые рожицы показывают. Такие вот чудеса, братцы, на свете водятся. Аж дух захватывает.

И Григорий со словами «свят, свят, свят» трижды перекрестился.

Посидели они ещё чуток, выпили, побалакали, разлеглись на сеновале и в небо уставились звёзды считать.

— А я верю Григорию, — продолжил теперь Сашка. — Батя наш тоже каждую весну все деревья в саду обхаживает и неспроста. Приметил я, встанет он возле дерева, прильнёт к нему всем телом, разговаривает с ним о чём-то, а сам молитву проникновенную о возрождении к жизни читает и крестится непрестанно. Думаю, потому наш сад ежегодно плоды всем на диву даёт, и размерами, и сочностью, и ароматами воображенье поражает. Недаром они на слуху у сельчан, а у приезжих — так просто нарасхват, без всякого торга.

— Во-во. И индюки у нас тоже слишком умные, — поддержал его Серёга. — Если уж разлетятся, то ищи их только возле школы и нигде больше. Обратно идти не хотят, хоть ты тресни: ругаются, важничают, носы воротят. Так и мучились с ними, пока вожака к столу не подали.

— Это ты про себя что ли? — задел его Сашка. — Раньше ты тоже всё в лидеры выбивался, пока тебе одно место красным, как у макаки, не сделали. Вот это было событие, так событие. Больше никто из нас вперёд вырваться не стремится, так и живём кучкою.

Дальше — больше. Чтобы не показаться белой вороной, поведал Егорка соплеменникам историю о том, как поймал однажды в тихом омуте сома двухметрового, да из воды вытянуть не смог. Слишком тяжёлым тот оказался, самого чуть на дно не уволок.

— Во даёт! — опять подал голос Гришка. — Где же ты в нашем лягушатнике омут нашёл, чтобы в нём такое огромное чудище водилось? Приснилось, наверное? Сам-то карпов с ладошку наловил, а нам заливает про каких-то водяных монстров, которых и во сне то никто не видел.

— Серьёзно говорю, — начал было оправдываться Егорка. — Место даже могу показать.

— Ага, — перебил его Гришка. — А там твой сом на дне лежит и тебя дожидается, когда ты его выловишь и на сковородку жарить положишь.

Долго ещё братья сочиняли всего — лясы точили под глухой стук стаканов, а ближе к полуночи их совсем развезло, и они крепко заснули.

А перед этим колхозный дед Чумак как раз дозором поля обходил. Услышал он, что от делянки Богатовых голоса раздаются, свернул в то место и просёк, чем занимаются дети Ивана в его отсутствие.

«Так дело не пойдёт», — смекнул он, и тут же донёс об этом в соответствующие уши.

Утром ни свет, ни заря Иван на подводе к стану подъехал и сам убедился в безобразии сыновьем. Недолго думая, схватил он палку большую и расшевелил ею весь хмельной осинник. Разбежались работнички в разные стороны, попрятались, за кустами затаились. Один только Егорка остался стоять и с места не тронулся. Склонил он голову и молчит. Иван вне себя от ярости скомандовал:

— Возьми лопату, яму копай.

— Каку таку яму? — не понял спросонья Егорка.

— Таку, — ещё громче прикрикнул Иван. — Могилу себе копай. Не нужны мне в доме пропойцы. Лучше уж сразу с этим делом покончить, раз и навсегда.

— Не бери грех на душу, — взмолился Егорка и на колени пред отцом опустился.

А Иван пуще прежнего наступает.

— Копай, — говорит, — не то враз башку с плеч снесу.

Взялся Егорка за лопатку сапёрную и стал себе яму копать. А братья его в это время за кустами прятались и души свои, что в пятки опустились, обратно воротить боялись. Выкопал Егорка яму в рост до колен, бросил лопатку и на отца посмотрел.

— Всё, — говорит, — хватит с меня, больше копать не буду.

— Тогда ложись, негодник, — снова закричал Иван и палкой замахнулся.

Ничего не поделаешь. Лёг Егорка в яму, прикрылся одёжкой, а сам с жизнью прощается, от страха морзянку зубами выбивает. Кинул на него Иван землю раз, кинул второй и смилостивился, отошёл от буйства наветренного.

— Коли смелый такой, вылазь, — говорит, — и больше к бутылке не прикасайся. Заруби себе это на носу. И братьям своим расскажи, что с ними будет, если ослушаются наказа моего.

Взял Иван мешок с остатками свежей рыбы, забрался на подводу, дёрнул лошадь под узды и уехал, скрипя колёсами. С тех пор братья, а Егорка тем паче, пить горькую во веки веков зареклись. Потом ещё и детям своим сказывали: «Дурака учить всё равно, что мёртвого лечить».

Пора возмужания

Прошли годы. Егорка вырос, а посему прислали ему из военкомата повестку, в армию потребовали. Видимо, кончилось для него время баловства, пора возмужания наступила.

В военкомате народу столпилось — мухе и той присесть негде. Топчется люд, переживает: «В какие войска попадёт? Где служить будет?»

Спрашивает у Егора бравый дядька в военной форме:

— Кем стать хочешь, призывник Богатов?

Помялся с ноги на ногу Егорка, выпятил голу грудь и бойко ответил:

— Рыбу ловить хочу, с детства нравится мне это занятие.

— Рыбу? — задумался дядька, полистал документы и приговорил новобранца:

— Моряком будешь, восточные рубежи нашей родины охранять. Понятно?

— Понятно, — упавшим голосом ответил он, а заодно поинтересовался:

— А как же рыбу ловить? Мне очень охота.

— Вот, в море-океане и будешь ловить. Смотри только, всю не вылови, оставь немного другим рыболовам. А пока иди, готовься, — и, посмотрев на двери, зычно произнёс:

— Следующий…

Все члены призывной комиссии, естественно, рассмеялись. И даже когда Егорка, хлопнув дверью, выбежал из здания военкомата, он ещё долго и надрывно чувствовал, что все люди над ним подтрунивают: «Вот, только таких моряков с удочками нам и не хватает».

Задумался Егорка и во что бы то ни стало решил нос всем утереть.

Приписали его служить на одном из военных кораблей Тихоокеанского флота. Столько безбрежной воды, как здесь, он никогда раньше не видел, а штормы даже небольшие первое время вообще считал для себя настоящей катастрофой. Весь суточный запас пищи, которую он поглощал на камбузе, при малейшей качке судна выплёскивался из него наружу в считанные секунды. И так продолжалось до тех пор, пока он окончательно не поборол морскую болезнь.

Корабельный распорядок тоже очень скоро стал для Егорки вместо отца родного. Сначала регламент личного и служебного времени, расписанный буквально по минутам, казался для него чересчур строгим и даже суровым. Родители и те так не радели над ним, как командир, контролирующий каждый его шаг. Но уже через несколько дней службы он понял, что без этого нельзя, иначе корабль просто не сдвинется с места и будет отличной мишенью для условного противника.

В общем, служба на флоте летела быстрее, чем Егорка ожидал. Подъём, уборка, приём пищи, вахта, занятия, отбой и всё сначала в разной последовательности кружились в его голове бурным водоворотом, от чего он буквально потерял счёт времени. И вот на одном из построений капитан объявил всему личному составу готовиться в дальний поход. Когда и куда сказано не было, но слухи донесли, что плавание ожидается в сторону северо-восточной Африки, а точнее в Сомали.

Ещё перед походом Егорка проштудировал всю литературу, касающуюся этого небольшого экваториального государства, и забросал вопросами руководителя политзанятий. Ответы, которые он получил, насторожили и даже ошеломили его. Эта слаборазвитая страна расположена в полупустынной зоне и не представляет особого познавательного интереса. Хуже того, она считается одной из самых опасных для посещений, потому что именно здесь существует большая вероятность террористических атак и военных столкновений между местными вооруженными кланами. «Надо бы подкачать мышцы, пригодится, а заодно и рукопашным делом заняться», — сделал он для себя вывод, и налёг на физическую подготовку.

Месяц плавания в открытом море подходил к концу. В 12 часов 25 минут пополудни корабль должен был подойти к экватору. На судне готовились к празднованию этого знаменательного события. Егорке, наравне с другими «головастиками», которые впервые пересекали центр Земли, предстояло традиционно окунуться в морскую воду. Он с достоинством выполнил эту миссию, после чего по праву стал называться «морским волком» и очень гордился этим званием. В одном из писем родителям он написал: «Теперь я стал настоящим морским волком, а они, как известно, ничего не боятся. Поэтому любые испытания пройду с честью и достоинством. Верьте мне, я вас не подведу».

В порту Могадишо корабль пришвартовался рано утром, а уже вечером части личного состава после тщательного инструктажа дали краткосрочную увольнительную в город. По трапу три закадычных друга-матроса Егор, Владимир и Алексей спустились вместе. Они бродили по незнакомым улицам огромного мегаполиса и заглядывали в каждую торговую точку в надежде приобрести по сходной цене сувениры своим родным и близким. Их удивляло всё: нищета и колоритность людей, убогость и насыщенность товаром магазинов, запущенность и одухотворённость улиц, однообразие и необыкновенность стиля зданий.

Головы матросов кружились от новизны восприятия, они оживлённо обменивались мнениями и потому совершенно не замечали, что от самого порта за ними неотступно следует один человек. Он ничем не отличался от остальных прохожих. Его манера постоянно разговаривать по телефону и одновременно оставаться в тени подозрений ни у кого из них не вызывала. А зря, в нём таилось то, о чём они даже не догадывались.

На одной из улиц ребята заинтересовались красочной вывеской магазина. Не раздумывая, они открыли двери с колокольчиком и вошли внутрь помещения. Следом за ними в бутик проник невидимый преследователь и растворился за ширмой. У прилавка стоял молодой эфиоп лет тридцати и, склонив в улыбке голову, жестом предлагал осмотреть товар. Владимир и Алексей обвели взглядом полки и со словами: «Здесь то же самое» вышли обратно, предупредив товарища: «Догоняй». Егору в это время бросились в глаза добротные импортные плавки, на металлической бляшке которых была затейливо выгравирована надпись James Bond. Очень интригующе, мысленно оценил он, в наших краях ничего подобного не найдёшь, хорошо бы такие шмотки братьям прикупить. Предчувствую, как они будут рады.

Егор долго ощупывал товар руками, а потом обратился к продавцу:

— Сколько?

Молодой человек удивлённо развёл руками.

— Мани, — уточнил Егор, изобразив деньги трением пальцев руки.

И тут его лицо обожгла струя едкого газа, выпущенная кем-то из баллончика. Осознание ситуации пришло к нему мгновенно. Он резко отскочил в сторону, перехватил руку незнакомца, стоявшего у него за спиной, и нанёс ему удар в челюсть. Тот не ожидал от молодого матроса такой ловкости и попытался другой рукой вытащить из-за пояса пистолет с глушителем. Но Егора было уже не остановить, он встал наизготовку для отражения новой атаки. В этот момент сзади его обхватил руками продавец, не давая возможности пошевелиться. Егор тут же присел, увернувшись от захвата, и одновременно нанёс ногой подсечку человеку с оружием. Противник упал, успев произвести глухой выстрел. Пуля рикошетом просвистела около уха.

— Врёшь, просто так нашего брата не возьмёшь, — прокричал Егор и бросился к окну.

Одним ударом локтя он разбил стекло и ласточкой выпрыгнул наружу, едва не сбив с ног девушку, которая с кувшином на плече переходила дорогу. Увидев окровавленного матроса, вылетевшего из окна, она отшатнулась и испуганно прижалась к стене магазина. Егор не стал никого звать на помощь и побежал в направлении порта. Своих друзей он догнал уже через квартал.

— Володя, Алексей!!! — прокричал им вслед запыхавшийся Егор и, обессилев под воздействием снотворного газа, рухнул на землю.

Ребята оглянулись и, поражённые видом своего товарища, застыли на месте. Его лицо и руки были изранены осколками стекла, одежда изорвана. Ни одна из проехжавших мимо машин, несмотря на жестикуляции матросов, не остановилась. Притормозил только старенький мотоцикл, за рулём которого сидел полуобнажённый эфиоп с седеющей бородкой. Он покачал головой и указал ребятам направление ближайшего медицинского пункта.

По прибытии матросов из увольнения командование корабля немедленно проинформировало о случившемся необходимые инстанции и совместно с сотрудниками местной полиции организовало военный патруль с выездом на место. Но ни тогда, ни после ухода корабля из порта Могадишо положительных результатов добыто не было, а на месте того самого магазина с красочной вывеской стояла обыкновенная лачуга, в которой проживала многодетная семья.

Со службы в родные края Егор возвратился в звании старшины первой статьи с похвальной грамотой за проявленную смелость и мужество при исполнении служебных обязанностей. Он аккуратно вложил её в рамку и разместил над кроватью, как, бывало, вешал фотографии своих родителей в матросском кубрике. А в свободную минуту с нетерпением открывал дембельский альбом и подолгу разговаривал с друзьями, такими же «морскими волками», как и он, Владимиром и Алексеем.

Эпилог

Егорка сидел на берегу реки с удочкой и ловил рыбу. Он совершенно не замечал, что поплавок судорожно ходил кругами по воде, а ведро с уловом было пусто. Его мысли витали высоко под облаками, где радость детства зависла перламутровым коромыслом радуги.