Медовые перчинки

Юрий Семёнов, 2022

Рассказы в сборнике различны по содержанию и форме изложения. Это своего рода жанровый калейдоскоп от юмора, лирики, фантастики, мистики до приключений и детективов. Все сюжеты пронизаны одной важной смысловой идеей – правдой жизни, какой бы сладкой или жестокой она ни была. Герои рассказов в основном вымышленные лица. Они живут среди нас. Мы каждый день с ними сталкиваемся, общаемся, спорим, ругаемся и любим их. Конечно, любим, несмотря ни на что. Загляните к ним в гости, и вы об этом не пожалеете. Издано в авторской редакции.

Перевёртыши от медицины

— Ты чего это глаза закатываешь?

— Мозгом любуюсь!

Вариация № 1

— Доктор! А после операции я смогу играть на скрипке?

— Безусловно.

— Ну и медицина!!! Сроду не держал в руках скрипку, а тут…

В босоногом детстве о гигиене Вовка знал разве что из ежедневных мамкиных поучений: «Помой руки и почисть зубы». Дальше — больше: заныл зуб — ниточка за дверную ручку, появились сопли — ингаляция над картошкой, разбил коленку — ладошкой под зад, чтобы знал, как не слушаться родителей. Конечно, не обходилось и без более серьёзных нарушений функций организма, неминуемо требующих вмешательства медицины, но об этом отдельно и по порядку…

Прошли годы. Вовка, согласно статусу и положению в обществе, превратился во Владимира Ивановича — крупного для региона, где он жил, чиновника, наделённого властными полномочиями, а проще — полковника милиции, каковых в округе водилось всего ничего и их можно было пересчитать по пальцам. По обыкновению однажды срок его службы истёк, и он стал простым пенсионером. Но бывших полковников, как известно, не бывает. Вот и он гордился своими заслугами столько, сколько мог, пока в очередной раз не подкачало здоровье.

Как и следовало ожидать, от бурной жизни в желчном пузыре Владимира Ивановича появились камни, да не один-два, а целая груда булыжников, что показало УЗИ. Врач — хрупкая, но знающая своё дело женщина, настоятельно ему рекомендовала:

— К сожалению, рассчитывать на терапию уже поздно, никакие лекарства теперь не помогут, надо делать операцию. Но головой об стенку биться не надо, ещё не дай бог инфаркт заработаете. Это не полостная, а совсем безобидная лапароскопическая операция. Лазером. Даже не почувствуете. Всего три дырочки, потом — чик! и вы уже…

— На небесах, что ли? — опередил её Владимир Иванович и тут же ужаснулся своей шутке. «Накаркаю ещё», — подумал он и сник.

Но слово не воробей, вылетит — не поймаешь, а потому червь сомнений в отсутствии боли, а главное — негативных последствий предстал его взору в виде старой женщины с острой косой в руках.

На операцию, как и положено офицеру, Владимир Иванович зарядился сам. Твёрдой рукой он отстранил от двери взбалмошную супругу, холодно успокоил её: «Всё будет нормально, вот увидишь». И ушёл, даже не поцеловав на прощание.

В больнице, в этом муравейнике денно и нощно стонущих мучеников, как и он сам, Владимир Иванович свой пыл несколько урезонил. Из пугающих рассказов соседей по палате он понял, что всё не так просто, как он думал: предстоит побороться, быть может, лечь на амбразуру. Особенно его пугала пустая морковно-капустно-свекольная диета, о нарушении которой после операции не могло быть и речи. Она укладывалась всего в несколько пунктов — раз-два, и обчёлся, — а перечень допустимых к рациону продуктов представлял дальнейшую жизнь какой-то бессмысленной, однообразной, безвкусной и голодной, отчего хотелось выть и пускать слюни только от одного запаха повсюду манящих к себе шашлыков, плова и других восточных деликатесов. Но другого выхода из систематически продолжающихся приступов, кроме как лечь под нож, он не находил.

И вот наступил час, к которому Владимир Иванович шёл всю свою небезгреховную жизнь. Обнажённый, он возлёг на операционный стол и, вспомнив из прошлого своё большое «Я», обратился к присутствующему медперсоналу, чеканя каждое слово:

— Имейте в виду, я полковник, так что будьте с ножичком осторожней. Как бы чего не напутали, жить-то ещё хочется.

Реакция хирурга оказалась прямо противоположной задуманному. Седовласый мужчина слегка оттянул от лица медицинскую маску, чтобы не обслюнявить её отрыжками гнева, и без тени смущения произнёс шокирующую фразу:

— А! Так вы мент. Вот вы где нам попались. Сколько же вы кровушки людской попили?

— Да нет, я всегда за правду, другого не подумайте, — несколько заглушил басы Владимир Иванович.

— Попили, попили… чего уж там, да ещё выворачиваетесь. Так что, девочки, делаем всё, чтобы после наркоза больной больше не проснулся.

Владимира Ивановича всего перекорёжило, но, связанный по рукам и ногам, он не мог даже пошевелиться.

— Тихо, тихо, — увидев конвульсии пациента, несколько успокоил его хирург. — Это совершенно безопасно. — И, подумав, иронично добавил: — Хотя как сказать: всё во власти Божьей.

— Родные мои! — взмолился Владимир Иванович. — Я уже того! Не милиционер, не полковник, я на пенсии состою. Помилуйте, Христа ради прошу.

— Вот это уже совсем другое дело! — убаюкивал хирург засыпающего на столе пациента. — Девочки, простим грешного пенсионера за покаяние. Что с него взять, кроме горстки камней? Пусть живёт себе на здоровье, здоровье, здоровье…

Под наркозом, гнетущим активность мозга, наступил мир сновидений. Кстати, практика на этот счёт показывает, что больные под общей анестезией нередко выходят из телесной оболочки, созерцают операционную с потолка и даже беседуют с представителями иных миров. Что-то вроде этого произошло и в нашем случае.

Боинг летел курсом на Москву. Под его крылом простирались бескрайние степи Казахстана. В салоне тепло и уютно. Ещё вчера Владимир Иванович неторопливо подрезал у себя во дворе виноград и был всецело настроен на осеннюю трудовую повинность, как зазвонил телефон и взволнованный голос друга печально сообщил, что в Сочи почила тётка. Конечно, этого момента он ждал, потому что её болезнь была несопоставима с жизнью, и ни на что лучшее он уже не надеялся, но неожиданность, как говорится, всегда, а главное, в неподходящий момент тюкает молотком по голове.

Владимир Иванович ударился в воспоминания. Перед глазами пикирующими стрижами пролетели детство, отрочество, юность, вихрем, со всеми взлётами и падениями, пронеслась служба в милиции. Ну а теперь, когда желчнокаменная болезнь не на шутку вгрызлась в его несколько располневшее тело, ход размеренной жизни превратился в сплошные страдания и мучения. Почти ежедневно его рвало, тошнило, а туалет в обнимку с горшком стал вторым домом.

Медпункт в Домодедово поспешил отречься от транзитного больного из зарубежья.

— Да, по всем признакам вы больны и вам трудно, но экстренно помочь, к сожалению, ничем не можем. Если вы согласны на оперативное вмешательство, можем доставить в ближайшую территориальную клинику. Услуга, сами понимаете, платная и не из дешёвых. А так — таблетки в аптеке, — постоянно ворковала врачиха, отхлёбывая чай вприкуску с шоколадом. — И, пожалуйста, освободите кушетку. Вы у нас, как видите, не один. Подумайте за дверью.

Но таблетки обещанного врачами действия не возымели, а потому Владимир Иванович, еле отыскав в переполненном зале ожидания аэропорта свободное кресло, плюхнулся в него, предусмотрительно поджав коленками багаж, чтобы ему не приделали ноги. Приступы тошноты продолжались до самого объявления регистрации на рейс самолёта. За это время уборщица туалета настолько прониклась неординарной ситуацией, что всякий раз при появлении бегущего с искажённой гримасой в её апартаменты пассажира здоровалась с ним и взглядом сопровождала до места, покачивая головой из стороны в сторону:

— Надо же, как прихватило бедного. Не приведи господь… Очередь на регистрацию, казалось, продвигалась вечность. Раздевали, разували и копались в белье для проверки основательно.

— А бутылку с водой оставьте, с собой не положено, — решительно преградила путь Владимиру Ивановичу очередная сотрудница аэропорта.

— Девушка, мне очень плохо: камни в желчном разгулялись, и потому жажда через край бьёт.

— Тогда на борт вам нельзя. Случись чего в воздухе, что будем делать? Самолёт сажать прикажете? Дорогое удовольствие, да и рискованно. В общем, ничего не знаю, идите сдавать билет в кассу.

— Вай-бай, вы же меня без ножа режете. Я на похороны лечу, меня ждут, единственный родственник, так сказать, да и все деньги на погребение при мне. Представляете, какая заваруха может случиться? Войдите в моё положение. А бутылку я выброшу, вот, пожалуйста… — и Владимир Иванович метким броском пополнил рядом стоящую урну теперь никому не нужной ёмкостью.

Очередь заволновалась, кое-кто начал возмущаться, нелестно высказываться в адрес «Аэрофлота».

— Ну, смотрите, потом не жалуйтесь. Проходите, — сжалилась наконец контролёр и сосредоточилась на следующем пассажире…

Салон самолёта был заполнен на треть, если не меньше, так как конец ноября для отдыха на море, когда погода располагает к депрессии, а личная жизнь — к самоубийству, не сезон. В основном летом каждый норовит погреться на солнышке и прямо сутра морально разложиться, не дожидаясь обеда и тем более ужина. А тогда моросил дождь, подвывал и туманил взор противный ветер.

Лайнер уверенно набирал высоту. Владимир Иванович задёрнул шторку иллюминатора, откинулся на спинку кресла и попытался расслабиться. Но не тут-то было. Недавние позывы изнутри возобновились с новой силой и настойчиво потребовали оставшуюся в желудке массу переработанной пищи выйти наружу. Стюардесса заметалась в поисках нужных медикаментов. Отделаться одной ходкой в туалет тоже не удалось. В какой-то момент, сочувственно похлопав по плечу, к нему с пониманием обратился сосед по креслу, которому просьбы подвинуться и дать возможность в очередной раз вынести наполненный блевотиной пакетик порядком поднадоели:

— Ну и правильно, а то ещё по большому придётся мучиться. Лучше уж так…

Полёт продолжался, а головокружение, тошнота и рвота у Владимира Ивановича, к сожалению, всё не проходили. Он корчился и стонал от боли. И, о чудо, среди попутчиков объявился врач-анестезиолог одной из больниц Сочи. Всё это время он дремал на заднем кресле и, казалось, не замечал происходящего. Но в какой-то момент шумиха в салоне привлекла его внимание. Он профессионально оценил обстановку, деловито покопался в сумке и извлёк оттуда вожделенную ампулу димедрола со шприцем.

— Иди сюда, мил человек, — властно потребовал он от Владимира Ивановича. В воздухе повисла безмолвная пауза… Наконец врач не выдержал своей напыщенности, улыбнулся и добавил: — Не то весь самолёт обгадишь, а нам ещё лететь и лететь…

Весь не свой Владимир Иванович поплёлся в конец салона самолёта и обомлел, увидев, что подозвавший его человек наполняет шприц какой-то жидкостью:

— А это ещё зачем? — дрожащим голосом промычал он. — Прикончить хотите?

— Вообще-то надо было бы за все наши страдания, но не сейчас, — глупостью на глупость ответил врач. — Засучите рукав, я наложу жгут и внутривенно сделаю инъекцию.

Владимир Иванович присел на подлокотник кресла, оголил локоть, свободной рукой крепко зажал скрученный на изгибе платок и стал усиленно качать кулаком. Вена моментально вздулась.

— Ну хватит. Теперь потерпите.

Владимир Иванович мысленно перекрестился и уставился в иллюминатор в надежде увидеть землю. Но за окном было темно, и только мигающие габариты самолёта давали знать, что все пассажиры вместе с ним, как ангелы, находятся высоко-высоко за облаками…

После укола измученному тяготами организму полегчало, а самочувствие улучшилось. Через несколько минут его потянуло на сон, и он, обессиленный, окунулся в сладостное небытие.

Долго ли, коротко ли, Владимир Иванович очнулся в настроении «что ни в сказке сказать, ни пером описать». Только голова чуть-чуть кружилась. За окном по-прежнему ни зги, самолёт на земле, в салоне — полутьма, вокруг — никого и тишина. Не хватает только мёртвых с косами.

«Где это я? — подумал он. — Наверное, в меня влили какую-нибудь гадость или самолёт потерпел крушение, а я вознёсся на небеса», — пронеслось в мыслях.

Неожиданно в проёме салона отдёрнулась шторка, откуда выглянуло мило улыбающееся личико стюардессы:

— Так вы проснулись? Ну и чудесно! А мы боимся потревожить вас. Думаем, пусть поспит ещё немного после таких мучений.

— А где все пассажиры? — изумлённо спросил Владимир Иванович.

— Так они уже того — на трапе. И вам пора. Собирайтесь, пожалуйста, мы проводим.

Сочи, как известно, не Москва. Климат здесь прямо противоположный — мягкий, тёплый, влажный, с запахом утренней свежести и морского аромата, который дарит наслаждение, придаёт бодрости, сил и настроения. При выходе из самолёта все тяготы жизни у Владимира Ивановича разом отпали, словно улетучились. Настроение поднялось, песня жизни опять залилась мажорными тонами. Его встретил друг, они крепко обнялись, обменялись любезностями и с головой окунулись в свои проблемы…

После наркоза Владимир Иванович очнулся в палате. Рядом стояли супруга и сын. Вторая половинка плакала и одновременно улыбалась сквозь слёзы, молодой человек наоборот — был мужчиной и порывался сказать что-то очень важное и нужное в этом случае. Врач подарил на память те самые камни, которые извлёк из организма.

— Возьмите, пригодятся, — прокомментировал он свой эксклюзивный сувенир. И уже с юмором добавил: — Может быть, дом построите или сарай на худой конец сделаете…

Дом не дом, а лежат с тех пор те камни на полочке в квартире Владимира Ивановича как напоминание о прожитых им годах и бурной молодости.

Прошло время, и уже та самая врач, что когда-то направляла Владимира Ивановича на операцию, тоже заполучила желчнокаменную болезнь. Естественно, она очень переживала, не спала ночами и всё думала, как ей поступить: решиться удалить камни, или, может быть, они сами рассосутся под воздействием лекарств.

И вот, как-то прогуливаясь по городу, она случайно встретила своего бывшего пациента, между делом поинтересовалась его здоровьем и, ломая от напряжения пальцы, робко поинтересовалась:

— А не больно?

— Что «не больно»? — с издёвкой переспросил Владимир Иванович.

— Ну… это… вы же меня понимаете…

— А-а-а! Понял. Да нет. Нисколько. Даже не почувствуете. Всего три дырочки, потом лазером — чик! и вы уже…

В её глазах на мгновение вспыхнул и тут же профессионально погас испуг за исход теперь уже ей предстоящей операции.

Вот и перевёрнута очередная страничка учебника по истории жизни. А сколько ещё осталось впереди — одному Богу известно. И поставь изначально всё с ног на голову, гляди, не случись бы такого.

Вариация № 2

Плохое зрение развивает фантазию.

У каждого ребёнка краски окружающего мира насыщены цветами восхищения и радости.

В городе, где только что прошёл дождь, смеркалось, тусклые фонари еле освещали узкие тёмные улицы. Маленький Генка весело бежал впереди, с лёту перепрыгивал огромные лужи и звонко смеялся, когда подслеповатый отец, едва поспевавший за ним, со всего маху наступал в них. Тогда ему было невдомёк, что его родитель — участник войны — чудом остался жив, но при этом наполовину потерял зрение, когда в одной из атак подорвался на вражеской мине, и после этого случая он долго лежал в прифронтовом госпитале. Видеть он, слава богу, не перестал, но как-то всё нечётко, расплывчато, а уж лужи на фоне мокрого асфальта вообще казались ему сплошной серостью.

Постоянно носить очки он стеснялся, разве что при необходимости. В течение дня они без дела висели у него на шее и крепились к длинной цепочке. А вот вечерами он любил уединяться в своей комнате, где, устроившись на диване под тёплыми лучами торшера, доставал из ящика огромную лупу, как у филателиста, открывал любимые книги по истории, что всегда находились под рукой на полке, и углублялся в чтение. При этом лупа была для него проводником в иные миры, потаённые уголки души, от неё он получал поистине райское наслаждение и чувственность. К тому же она не оттопыривала и без того большие уши, не свисала с носа и не давила на пульсирующий с годами висок. Он всецело погружался в совершенно иной мир — мир беззаботного детства, тяжёлой юности, усталой взрослости, много раздумывал и фантазировал.

Теперь схожая история лет этак через пятьдесят, где-то там, в будущем, а скорее, в прошедшем настоящем. В ней фигурирует всё тот же Генка, только уже повзрослевший и остепенившийся Геннадий Николаевич, который принял от своего отца бесценное наследство — жизненный опыт, а богатый или нет — не в этом суть. Он много читал, бесконечно работал за компьютером и постепенно терял зрение. Со временем он стал замечать, что луна и звёзды всё больше и больше блёкли на фоне ночного неба, потом двоились, а затем и вовсе превратились в какое-то безликое месиво.

«Видимо, пора к окулисту», — как-то подумал Геннадий Николаевич и поспешил обратиться со своей бедой в одну из специализированных клиник города. Врач-офтальмолог Надежда Петровна безошибочно поставила диагноз — катаракта, причём в последней стадии. Она предложила ему незамедлительно сделать операцию по замене хрусталиков.

Какое-то время Геннадий Николаевич переживал, осторожничал, раздумывал, но зрение семимильными шагами приближалось к черте полной слепоты. Это не жизнь, а простое существование — он понимал это всё больше, а потому однажды, стукнув кулаком об стол, окончательно решил: «Была не была, хуже всё равно не будет».

В клинике Геннадия Николаевича записали в очередь и как-то между прочим осведомили, что хрусталик хрусталику рознь: желаете получше — будет дороже, похуже — дешевле. Выбор за вами, ничего не навязываем. Поначалу он растерялся, мысли судорожно заметались из стороны в сторону, как вратарь в воротах перед одиннадцатиметровым, пока Надежда Петровна доступно не разъяснила ему:

— Знаю, знаю, пенсионерам сейчас не до изысков — время не то. Но всё же постарайтесь меня понять, — внятно, ласково, со знанием дела говорила она. — Помутневший хрусталик можно поменять только один раз, второго такого случая вам не представится никогда. Это, считайте, второе рождение, шанс прожить остаток жизни по-новому. Поэтому надо выложиться на все сто и взять бриллиант, а не обычный страз, чтобы потом не кусать локти. Только не обижайтесь, а делайте выводы, вы же, надеюсь, умный человек.

Месяц подготовки к операции пролетел быстро: в мучениях и переживаниях. Всё это время Геннадий Николаевич не находил себе места. Он забыл о прогулках, которые раньше были для него смыслом жизни, метался по дому, мало ел и часто грубил родным. На свои очки он посматривал с ненавистью и даже отвращением, а это, как известно, привилегия слабых и побеждённых. В его голове постоянно кружились те самые предательски подставленные им лужи, в которые когда-то неуклюже наступал отец, и всякий раз он ловил себя на мысли, что теперь настала его очередь сполна испить чашу терпения.

По ночам с неизменной постоянностью Геннадию Николаевичу виделись кошмары — один ужаснее другого. Череда сновидений походила на нескончаемый триллер, в котором судьба главного героя неминуемо вела к его обезглавливанию. Каждый раз он просыпался в поту и большими глотками утолял жажду водой из-под крана. Но заключительная серия ужастика оказалась, наверное, самой страшной, отчего впоследствии у него появился нервный тик. А случилось это как раз в канун операции.

И видится ему сон…

В предоперационной комнате Геннадия Николаевича традиционно переодели во всё стерильное: накидка, чулки, шапочка. Уложили на кушетку, сделали обезболивающую инъекцию в верхнюю часть щеки, отчего последняя онемела, а гримаса лица приобрела вид звероподобного оскала.

Минут через десять над его физиономией вспыхнул яркий свет и навис хирург в маске, в руке которого вместо медицинского инструмента блеснула обыкновенная ложка.

— Каннибал небось — без ножа режет, — сквозь зубы процедил Геннадий Николаевич, но на застывшем от наркоза лице, как ни старался, не дрогнул ни один мускул.

— Да не тряситесь вы так. Думаете, мы убийцы? Ложка тоже стерилизована, мы ею из банки маринованные огурцы доставали, считай, в уксусе побывала, а после её того… облизали. Так что микробы, если и были, уже в желудке переварились. Без ста грамм, сами понимаете, что за обед?

Хирург поднёс ложку к глазу, ловко зачерпнул его и под устрашающий звук «чмок!» извлёк из глазницы черепа. Выскочивший наружу глаз, как пружина, сделал оборот вокруг оси, взглянул на своего владельца сверху, мягко прокатился по щеке из стороны в сторону и безжизненно повис на одном глазном нерве. Ассистентка поспешила удалить с лица что-то липкое и спросила хирурга:

— Вам скальпель? Лазера нет, вчера сломался.

«Этого ещё не хватало», — подумал Геннадий Николаевич, но это оказалось только прелюдией. От дальнейшего он впал в ступор.

— Какой скальпель? Мы же его потеряли. Тащите нож. Только поточить не забудьте, а то в обед им консервы открывали.

В операционной две-три минуты слышалось шарканье металла о брусок, после чего в руках хирурга замаячил обыкновенный столовый нож. Он положил глаз на стол, мягко, чтобы не растёкся, произвёл надрез и выдавил из него тот самый нефункционирующий хрусталик, который выскользнул и куда-то закатился.

— Ладно, бог с ним, давай протез, — обратился он к ассистентке. — За какой хрусталик он заплатил?

— Американский.

— Не хило! Нутром чувствую, что деньги в кармане водятся. Может быть, китайский воткнём, пока не видит? — хитро прошамкал хирург и подмигнул ассистентке. — Посмотрите в тумбочке на верхней полке.

— Видеть не вижу, но всё слышу, — откуда-то снизу промычал Геннадий Николаевич. — Уплачено, значит вставляйте то, что положено, а не то, что на складе завалялось.

— Ты посмотри на него, какой умный попался, — возмутился хирург. — Я же говорил, усыпить надо было. А вы — ничего, и так сойдёт. Теперь в копеечку влетим.

Он демонстративно, так, чтобы все видели и слышали, разорвал пакетик с новым хрусталиком, ловко подхватил его пинцетом и вставил в глазное яблоко. Глаз тут же оживился, задёргался, зрачок побежал по своей орбите и попросился обратно в глазницу. Хирург привёл пружину повисшего нерва в первоначальное положение и одобрительно подметил:

— Хорошо, нерв в порядке, ещё послужит. А то, я думал, и его подшивать придётся.

Замена второго хрусталика прошла по накатанной колее, правда, теперь оба глаза с любовью, а может быть, и с ненавистью смотрели друг на друга. Этого он просто со стороны видеть не мог.

— Кажется, немного переборщил, но ничего, как-нибудь уживутся. Свыкнется-слюбится, — подытожил результаты своей работы хирург. — А теперь готовьте следующего, — устало проронил он и плюхнулся в кресло передохнуть.

Как ошпаренный Геннадий Николаевич вылетел из операционной, по-солдатски переоделся в домашнее бельё и поспешил на выход. Следом выглянула Надежда Петровна:

— Вернитесь, пожалуйста, вы инструкцию забыли, — крикнула она.

— Нет уж, нет уж. Оставьте себе на память. В интернете почитаю, — отозвалось издалека эхом…

На этой ноте закончилась очередная серия триллера. Геннадий Николаевич открыл глаза, потянулся и присел на кровать. Перед ним ещё раз пробежали все ужасы ночи.

— Приснится же такое, — сквозь зевоту недосыпа промямлил он, быстро оделся и вышел на свежий воздух.

Во дворе ароматно пахла и чирикала весна, стая пернатых затейниц танцевала в небе. Несколько чёрных, как смоль, скворцов с гвардейской выправкой и длинными носами комедиантов устроили шумный базар у вытяжной трубы. Они, как люди, озабоченно кричали, закатив глаза, перебирали в ритме твиста лапками и, казалось, звали на помощь. Ни дать ни взять — ипостась знаменитого стоматолога Шпака, который так и брызжет из хитроватого глазка:

— Где мой замшевый пиджак, магнитофон импортный и золотой портсигар отечественный?

«Явно не для корма они в такую рань прилетели, скорее всего, в трубу свалился птенец», — первое, что пришло в голову Геннадию Николаевичу. На интуитивном уровне желая помочь, он мигом отправился в сарай, притащил оттуда старую удочку, закинул крючок в трубу и попытался достать из неё малыша. Первая, вторая, третья и даже четвёртая попытки оказались безрезультатными, птенец каждый раз срывался и падал обратно. При этом его сородичи галдели всё дружнее и громче. На пятый раз, подцепив птенца, он уже не тянул, а рывком, как бывало на рыбалке, вырвал его из трубы. Только после этого радостные шпаки унялись, продолжив утренний моцион.

— Вот теперь ладненько, — радостно потёр ладони Геннадий Николаевич. — Теперь точно повезёт.

И вприпрыжку побежал готовиться к мероприятию, которого ждал целый месяц.

Операция прошла на удивление быстро и безболезненно, хотя без шероховатостей тоже не обошлось. Первоначально фокус изображения преломился до неузнаваемости, причём левый глаз упёрся куда-то в потолок, а правый — осматривал ботинки, но после соответствующей коррекции всё встало на свои места.

От впечатлений благодарный Геннадий Николаевич порхал как бабочка. Он долго раздавал поклоны, объятия и рукопожатия, желал всем всего хорошего, что есть на свете, и, конечно же, как положено в этих случаях, преподнёс сувениры. Потом, бесконечно счастливый, он опёрся о руку своей второй половинки и без оглядки зашагал в сторону дома.

— А почему в операционную тебя заводили дважды? — поинтересовалась супруга.

— Да так, видеокамеру в хрусталик вмонтировали.

— Какую камеру? — недоуменно посмотрела она на мужа.

— Какую-какую… шпионскую. Хрусталики-то американские поставили, значит, ЦРУ или ФБР на связи, информацию онлайн за бугор передавать буду. Гляди, разбогатеем. И за тобой, если что, присмотр, неусыпный контроль, так сказать. Нужное для семьи дело.

— Скажешь тоже, — рассмеялась супруга.

— Шутка, конечно, но имей в виду, теперь у меня четыре глаза. А если ещё очки надену и отцову лупу возьму, вообще никуда не спрячешься, из-под земли достану, — с улыбкой, но серьёзно сказал Геннадий Николаевич, расставив точки над «i».

Вот так, в мире и согласии, живут они и по сей день. Пожелаем им здоровья и долгих лет!

Вариация № 3

Я уже в том возрасте, когда улыбаюсь не для флирта, а для того, чтобы проверить, нет ли у меня микроинсульта.

Тема инсульта для изложения, а тем более юмора, конечно, очень сложная — большинство не поймут. Или поймут, да не так, а потом ещё сделают тебя козлом отпущения и обидятся. Да и вообще насмешек и улыбок она просто не приемлет. А вот о том, что иногда творится вокруг этой страшной болезни, которая не имеет ни возраста, ни пола, ни расы, ни территории и которая часто приводит к инвалидности и летальному исходу, рассказать можно и даже нужно.

Егоров Иван Петрович был человеком уже не молодым. За плечами висел груз продолжительной работы на металлургическом комбинате. Среди передовиков производства его фотография всегда висела на Доске почёта, а слава о трудовых подвигах передавалась из уст в уста многих, если не каждого.

Пришло время. Сердце Ивана Петровича стало работать с перебоями. Он зачастил в кардиоцентр, сделал коронарное шунтирование, поездил по санаториям, в итоге его с почестями отправили на пенсию. Но отдыхать по-настоящему Иван Петрович, к сожалению, не научился. Не ограниченный во времени, он оборудовал в гараже мастерскую, где всякий раз занимался слесарным, токарным и плотницким делом, которого в доме хватало с избытком, не ленился взяться за лопату, грабли, веник, повозиться с живностью, всегда и во всём был на подхвате у супруги. Вечерами, как правило, выходил во двор, где под свет переноски допоздна играл с соседями в нарды, домино, карты. К спиртному, даже лёгкому, относился с осторожностью, а запах табака не переносил на дух. В общем, не характеристика, а идеальный образец для подражания.

К своей супруге Иван Петрович всегда обращался уважительно — Даша, Дашенька, Душа; по делу — мать, а в случаях, когда отношения терпели фиаско, то официально — по имени-отчеству — Дарья Васильевна. В свою очередь, она тоже хорошо знала своего Ивана, Ваню, Ванюшу, а при детях и внуках — отца и никогда не таила на него обиду. Наоборот, поступала всегда умно и тактично, как и положено истинной хранительнице очага, чтобы из искры не возгорелось пламя и не дай бог не случился пожар. Поэтому в семье, за редким исключением, царила идиллия.

Но здоровье, как известно, никакими кренделями в сети не заманишь и на поток уважения к себе не поставишь.

Здесь нужны более радикальные меры: строгое соблюдение режима, здоровый образ жизни, диета, медикаментозная терапия. А с этим у Егоровых-старших порой случались нелады, причём с нежелательными последствиями.

— Ва-а-а-нь! — скорее почувствовал чем услышал протяжный зов своей супруги Иван Петрович.

— Чего тебе? — отозвался голос из мастерской.

В дверном проёме гаража появилась приодетая Дарья Васильевна с пакетом в руках.

— Ты далёко это собралась, душа моя?

— Детки вечером будут. Схожу в магазин. Куплю что-нибудь вкусненькое на стол.

— Ну иди, а я с железяками ещё повожусь.

— Нет, Ваня, выводи машину. Соседка по даче звонила. Сегодня воду на полив обещали дать. Ещё огурцы и помидоры в рост пошли, клубника, малина поспели, как бы вперёд нас урожай не собрали.

— Да, сейчас всего можно ожидать. Найдутся «добрые» люди.

Иван спустил на лоб фуражку и почесал затылок.

— А витаминов самим позарез хочется, и малышня тоже… как пчёлы на мёд, — добавил он и по-стариковски стал вылезать из смотровой ямы.

— Вот и хорошо! — обрадовалась Дарья Васильевна. — Тогда я побежала. Пока. Только не задерживайся.

Но, не ступив и шагу, обернулась, беспокойно посмотрела супругу в глаза и, вздохнув, добавила:

— Будь осторожнее, милый, возраст уже не тот. Если что — позвони.

За рулём Ивана Петровича обычно мучила жажда — отголосок появившегося у него с годами диабета, а потому при езде на машине он всегда старался придерживать коней, чтобы не наделать глупостей. Вот и в этот раз он ехал спокойно, в рамках, допустимых правилами дорожного движения: «стоп», «кирпич», «сплошная», «зебра», «спящий полицейский». Примерно в двадцати километрах от города, в лесополосе, шоссейка делала затейливый изгиб на просёлочную дорогу в сторону дачного посёлка. Перед поворотом Иван Петрович, как положено, слегка притормозил, плавно вырулил в нужном направлении и, немного проехав, почувствовал острое жжение в области груди. Перед глазами всё поплыло, голова закружилась, руки-ноги перестали слушаться. Из последних сил он дотянулся до ключа, повернул его в замке зажигания и беспомощно обмяк. Машина заскрежетала, пару раз чихнула и встала как вкопанная. До людей оставалось совсем немного — каких-то три-четыре километра.

— Вот и добрался, — рассуждал он, неподвижно всматриваясь через лобовое стекло в синеву неба.

Рядом пролетела машина, вторая, третья, прошла какая-то женщина с ведром, даже не посмотрев в его сторону. Почуяв чужую беду, где-то дружно залаяли собаки.

— Лю-ди! Че-ло-ве-ки! Что ж вы такие равнодушные? — надрывно кричал он, но его никто не слышал, потому что безмолвие губ заглушало их сердца. Перед глазами чередой проплывали родной завод, проходная, станки, церковь у дома, его любимая Даша с детьми… Годы закружились, понеслись в какую-то даль, и всё стихло, на душе стало тепло и спокойно. Последнее, что пришло в голову перед тем, как сознание помутнело, — слова из песни: «Я люблю тебя, жизнь…»

Действительно, порой человеку хватает одних мгновений, чтобы оценить своё «Я» и, не раздумывая, пойти на риск. А что прикажете делать с безразличными людьми, этакими пофигистами, которым всё по барабану? Мудрец, пожалуй, предложил бы так:

— Один докучливый мальчик жил с барабаном — стучал в него везде и всюду, и ни одно из увещеваний взрослых на него не действовало, хоть уши затыкай. Тогда ему дали молоток в руки и спросили: «Интересно, а что же там внутри»? С тех пор инструмент опостылевшего звука исчез навсегда.

Всё простое гениально, всё гениальное просто! Не правда ли?

Дарья Васильевна битый час слонялась по комнатам в ожидании мужа. Стол, ужин готовы, а его всё нет и нет.

— Ой, как бы беда не приключилась, — переживала она и через каждые пять минут поглядывала на часы.

Позвонил сын Виктор и поинтересовался:

— Ма-а-а-м! Как вы там? С собой что-нибудь прихватить?

— Витя, сынок! С отцом нелады. Уже далеко за полдень, а его всё нет, с дачи не вернулся. Что делать, прямо не знаю, — плакала она в трубку.

— Ты, мам, истерику-то попридержи, нечего человека заранее хоронить. Сейчас такси поймаю и съезжу. Разберёмся.

Виктор выскочил из дома, на ходу застёгивая рубашку, остановил первую попавшуюся машину и прокричал:

— Шеф, на дачи надо, срочно, плачу по двойному тарифу.

— Садись, — кивнул водитель, и машина сорвалась с места. Буквально в метрах от поворота стояла машина отца.

Виктор увидел её ещё раньше за редкими деревьями лесополосы, сердце его сжалось от страха и предчувствия непоправимого. Он подбежал к машине и дёрнул за ручку, но дверь была предусмотрительно закрыта на защёлку.

— Вот чёрт, тоже мне педант нашёлся, когда не надо, — в сердцах обронил он и продолжил сильными рывками взламывать дверь.

В какой-то момент дверь поддалась и открылась. На сиденье полулежал Иван Петрович и растерянно смотрел на своего сына. Его искаженное лицо и невнятная речь молили о помощи.

— Живой, батяня? — первое, чем поинтересовался Виктор, нежно взял его в свои сильные молодые руки, перенёс на заднее сиденье, сел за руль и уже без правил на всех парусах помчался в больницу…

* * *

Прозвенело утро обычного декабрьского дня. Для Артёма, человека в возрасте, но не старого, оно поначалу не предвещало никакой беды. Он машинально нажал кнопку вибрирующего будильника, повалялся ещё некоторое время в тёплой кровати и встал. Впереди его ждало много дел, откладывать в долгий ящик которые было нельзя.

На улице пахло прохладной оттепелью. Сосед Гриша — уважительно «дядя Гриша», — осторожно ступая по натоптанной в снегу дорожке, медленно брёл к своему подъезду. В какой-то момент он остановился у дерева, опёрся об него и, задыхаясь, схватился за сердце.

— Что с вами, дядя Гриша? Плохо? — поинтересовался Артём.

Дядя Гриша ничего не ответил, только устало поморщился и стал усиленно массировать грудь. К ним подошла соседка и закудахтала о чём-то своём, скорее всего, бабьем.

— Может быть, скорую вызвать? — продолжал настаивать Артём, не обращая ни на кого внимание.

Он хотел было уже бежать к ближайшему таксофону, что за углом, и звонить в «03», как произошло то, чего никто не ожидал. Ноги дяди Гриши резко подкосились, он сделал глубокий вдох, захрипел и рухнул на землю. Искажённое лицо, похожая на мычание речь и судороги, охватившие тело, говорили за себя — душа покидает его.

К дяде Грише откуда-то подлетела супруга и бросилась на его распластавшееся тело. Убитая горем, она была на грани обморока.

Артём заметался в растерянности. «Что делать, что делать? — искрила мысль в его голове. Он бегал как заведённый и неистово искал выход из тупика. — Ну конечно же, надо срочно обратиться в поликлинику, там врачи, специалисты, они знают, они обязаны знать, они помогут».

Артём бросился через дорогу в поликлинику. Перепрыгивая через две ступеньки, он пробежал по трём этажам здания, бесцеремонно врывался в каждый кабинет и взывал к помощи всех, кто был в белых халатах. Но в ответ слышал только чёрствость, непонимание и безразличие: «Я занят», «Вам в соседний кабинет», «Мы другого профиля», «Перерыв» и т. д. В общем, никто из врачей на беду не откликнулся и свой зад с насиженного места не поднял. «А зачем?» — расползалось по многочисленным кабинетам. Отвечать непонятно за что — пустое и рискованное дело. Так можно и по шапке получить. Вот если бы это касалось их персонально, то совсем другое дело.

Сам не свой Артём снова вернулся на место происшествия и только тогда понял, что от увиденного, услышанного и пережитого сам поймал инсульт — его шея непомерно вздулась, рот искривился, речь замямлила, левая сторона тела практически не слушалась.

Скорая помощь приехала только через полчаса и вести труп в морг категорически отказалась:

— Вызывайте спецтранспорт или доставляйте тело сами. Только не забудьте сначала оповестить следователей, без них справку о смерти вам никто не даст, — констатировали врачи, сели в машину и уехали.

Весть о смерти дяди Гриши молнией разлетелась по дому, да что дому — кварталу. Даже некоторые врачи поликлиники, которые ещё не совсем потеряли совесть, увидев из окна скорую, вышли на улицу. Но эти маски-шоу теперь уже были ни к чему. Человек безвозвратно ушёл из жизни, и никакими увещеваниями, толками, пересудами, охами-вздохами его было не вернуть. А вот вовремя попытаться помочь, пусть даже для видимости, без всякой клятвы Гиппократа, можно и нужно было.

Понурый Артём, тяжело перебирая ногами, поднялся на свой этаж и с трудом нажал кнопку звонка. Дверь открыла Наталья. Увидев перекошенного супруга, она перекрестилась и в сердцах ляпнула:

— Да-а-а! Массовый суицид, и только. Быстро переоденься, сын уже на подлёте, поедем в больницу.

— Подожди, Наташа, мне ещё надо съездить в морг, помочь с оформлением документов. Неудобно получится. Я же обещал.

— Да тебя самого уже пора в морг, посмотри на себя в зеркало. Мне муж нужен, а не то, что сейчас стоит передо мною. Понял? Даже не дёргайся.

Артём ещё раз хотел попытаться возразить, но Виктор уже приехал и в прениях тоже был явно на стороне матери.

* * *

Коммунальное предприятие городская больница, как муравейник, кишела пациентами, разодетыми кто во что горазд. По делу и без дела они сновали по многочисленным коридорам, стояли, прислонившись к стене, сидели на кушетках, болтали с посетителями. Из палат то и дело доносились стоны, смех, крик детей, чавканье и грохот посуды. Медперсонал на этот бардак, казалось, не обращал никакого внимания и был больше занят личными проблемами.

Артём как неприкаянный сидел в приёмном покое и всё больше и больше проникался мыслью, что сейчас он тоже станет одним из тех, кого засосала эта безликая масса. Уже битый час, а может, и больше, к нему никто не подходил и состоянием здоровья, которое, мягко говоря, было ни к чёрту, не интересовался. Давление, чувствовалось, зашкаливало, голова витала где-то в космосе, его тошнило, знобило и выворачивало наизнанку.

— Ты чего здесь сидишь? — обронила на ходу медсестра, в который раз пробегавшая мимо него. — Случилось чего? Или так себе — отдохнуть присел?

— Надеюсь, вколете что-нибудь для профилактики или клизму поставите на всякий случай, — пошутил сквозь зубы Артём. — А то мозги уже плавятся, гляди, вот-вот потекут, как лава.

— У вас что, давление? Так бы и сказали, пришли и молчите, а мы — думай, что с вами приключилось.

Она подошла к врачу, что-то шепнула ему на ухо, и через пять минут в Артёма внутривенно влили положенную дозу. Самочувствие разом улучшилось, в голове просветлело. «Оказывается, надо было предупредить», — подумал Артём, но муторное ожидание чуда вновь с лихвой повторилось. Его снова забыли и, казалось, уже навсегда.

Примерно ещё через час к нему подошла всё та же медсестра и настойчиво потребовала идти за ней. Маленькая по габаритам комнатка, куда его завели, вмещала аж четыре койки, три из которых были уже заняты, а одна, видимо, предназначенная для него, была наполовину завалена вещами и прочим хламом. На её середине во всей красе возлежала парализованная и не совсем чистая, более того, с резким, выбивающим слёзы запахом давно не стиранных носков нога соседа, которую усиленно массажировал какой-то мужчина в пальто.

— Вы разрешите прилечь? — спросил Артём мужчину и присел на краешек койки.

— Сейчас, подождите, домну немного. Належитесь ещё.

Артём возражать не стал. Ещё врагов наживёшь, потом материть будут почём зря. И притих.

В палату бесцеремонно забежала санитарка и поставила на прикроватную тумбочку Артёма стеклянную посудину для анализа мочи.

— Надо того… срочно сдать, требуют, — громогласно заявила она.

— Может быть, отложим до завтра, чтобы на голодный желудок? — загорелся Артём.

— А чего ждать? Лаборантам всё равно, какую жидкость под микроскопом рассматривать. На вкус и цвет, как говорится… — засмеялась санитарка, и в её улыбке обозначились на редкость кривые зубы.

— Как всё равно? — успел пролепетать Артём и завис в недоумении.

— Да вы с ней лучше не спорьте, — проронил сосед вслед исчезнувшему чуду в халате. — Только геморрой себе заработаете. На днях один больной бегал в самоволку, так мы, чтобы не застукали, за него анализы вновь поступившего сдали. И что бы вы думали? Вроде из одной пробирки, а результаты совершенно противоположные. Поэтому ничего не бойтесь, смело заполняйте тару — всё едино.

Артём взял банку и вышел из палаты. Навстречу летело стропило в кальсонах и майке. Изо рта у него торчал катетер, в руках была зажата склянка с плескавшейся в ней желчью. По его мимике и жестикуляции без труда можно было понять, что врачи о нём тоже забыли и теперь он мечется по коридору в поисках хоть кого-нибудь, чтобы избавиться от ненужного шланга.

— Му, му, му? — промычал он.

— Что-что? — переспросил Артём.

— Мо, мо! — в отчаянии махнул рукой верзила и побежал дальше.

«Да, — подумал Артём. — Парню явно не повезло. Весь персонал отделения ушёл на планёрку, а поставить больных в известность нужным не счёл».

В процедурном кабинете медсестра из практиканток, размалёванная до неузнаваемости, с губами Бурёнки и в мини короче некуда, долго шарила иглой в поисках вены. Поначалу обескураженный её экстримом Артём героически терпел, но постепенно всё больше и больше выпадал в осадок. Его нервы оголились: он стонал, корчился и юлил задом по холодному металлу стула.

«А что же вена?» — спросите вы. Вена, наоборот, прячась глубоко в подкожных глубинах, сдаваться была явно не намерена. По этой причине от третьей попытки поставить капельницу он вежливо отказался, мысленно послав свою мучительницу очень-очень далеко.

В кабинете ЭКГ Артёма ждали ещё более тяжёлые испытания.

— Ой, а что у вас с сердцем? — набатом пропела медсестра, вытаскивая из аппарата ленту, на кривой показателей которой зияла пасть акулы. — Вы же уже на излёте.

Артёма шарахнуло трёхфазным, но на помощь вовремя пришла врач-кардиолог.

— Динара! — оборвала она её. — Сколько раз я тебя просила заранее не травмировать больных. Он же и так еле дышит. Лучше ещё раз сделай электрокардиограмму. Только присоски воткни куда следует, а не куда тебе хочется.

Медсестра повторила процедуру, после которой кардиолог несколько просветлела и уже в не столь минорных тонах заключила:

— Жить будете, — а потом в шутку добавила: — Если сможете.

Артём вернулся в палату, лёг на свою койку и уставился в потолок. Внутри всё кипело, нахлынувшему возмущению, казалось, не было предела. «Здесь я долго не протяну, — подумал он. — А выживу или нет — бабушка надвое сказала». В какой-то момент Артём вздохнул, его грудь выпятилась, как у мачо перед боем, обнажив три с трудом накачанных за долгую жизнь бугорка — два соска и пупок.

— Решено, — с болью в сердце проронил он, резко встал, зашёл к дежурному врачу, взял чистый лист бумаги и размашисто написал: «От лечения добровольно отказываюсь».

На следующий день Артём с супругой обратились в другую клинику…

* * *

В осеннем парке было тихо и одиноко. На одной из скамеек, облепленной жёлтой листвой, сидел мужчина средних лет с закрытыми глазами. Со стороны можно было подумать, что он спит, но в его голове тем временем стремительно металась мысль: «Как жить дальше?» Ещё совсем недавно он был полон душевной радости, чистоты помыслов и стремлений. Работа, спорт, друзья, общение с природой были смыслом его жизни, а в тёплом уютном доме всегда и неизменно ждала любимая жена — та самая весёлая затейница Ленка, с которой он душа в душу прожил более тридцати лет.

Но вдруг её не стало. Вечером он, как всегда, пришёл с работы, полный любви и ожиданий, распахнул дверь квартиры и обомлел. На полу лежала его Ленка. Над её бездыханным телом, казалось, склонился сам ангел и нежно теребил волосы. В одно мгновение путеводная нить в будущее, о котором они так много и долго мечтали, оборвалась, жизнь превратилась в кошмар одиночества и безысходности.

— Здравствуйте, — неожиданно услышал он тихий хрипловатый голос возле себя. — Меня зовут Дмитрий Иванович, а вас?

Человек открыл глаза и увидел инвалида в коляске, который добродушно улыбался и, несколько приподняв шляпу, делал поклон, приглашая на разговор. Рядом смиренно сидела немецкая овчарка чепрачного окраса, которая, по всей видимости, сопровождала хозяина.

— Очень приятно! Алексей, — ответил он.

— А по батюшке, простите?

— Можно просто Алексей. Мне так удобней, тем более я моложе вас.

— Ну вот и познакомились, — Дмитрий Иванович достал из кармана расческу и поправил жидкую прядь седеющих волос.

— Может быть, прогуляемся? В нашем возрасте это очень полезно, — он ловко развернул коляску и медленно поехал по жёлтой аллее. Пёс без всякой команды побежал следом.

Алексей, не раздумывая, встал и догнал их. Какое-то время они шли молча, прислушиваясь к шелесту падающей листвы и лёгкому дуновению ветра, колышущему ветки деревьев.

— О чём вы постоянно думаете? — наконец спросил Дмитрий Иванович. — Мне кажется, вы находитесь в состоянии крайней депрессии. Вас что-то мучает?

— Я недавно жену похоронил, — дрожащим голосом ответил Алексей. — Теперь места себе не нахожу: душа горит, сердце ноет, всё бежать куда-то тянет. Но от себя ведь не убежишь и под одеялом не спрячешься, правда? — срываясь в интонации, скорее выдохнул, чем произнёс Алексей. — Каждый день ужасные сновидения, разговоры наедине. Наверное, с ума схожу.

— Представляю ваше состояние, — подхватил Дмитрий Иванович. — Не каждый такое сможет выдержать. Но вы постарайтесь. Хотите совет? Надо жить настоящим, не забывая прошлого, не раскисать, а радоваться каждому мгновению, которое вам дарует Господь. А Лена… она всегда рядом, может быть, в другом образе. И с ней вы обязательно ещё встретитесь.

Шквал ветра сорвал с головы Дмитрия Ивановича шляпу, она сделала пируэт в воздухе, но ловко была подхвачена собакой.

— Прямо как в цирке, — похвалил он её, прижал к себе и почесал за ухом.

— А вы почему на коляске? — прервал молчание Алексей. — Руки-ноги вроде целы…

— Да это долгая история. За один присест её и не расскажешь. А если коротко, то сам виноват: доигрался с давлением — вот и стукануло однажды, да так, что подняться сам уже не смог. Пришлось коляску у знакомых выпрашивать. А теперь уже привык: кому машина, считай, жена, а мне вот она. Самое удобное средство передвижения. Без неё никуда…

Они продолжали молча двигаться и думать о своём.

— Да вы не заморачивайтесь. У меня всё хорошо, всё ладно — жена, дети, дом и даже машина, как видите, своя.

Он засмеялся и остановился. Пёс, виляя хвостом, обошёл вокруг коляски и присел рядом, высунув язык.

— Смотрю и любуюсь. Хорошая у вас собака — верная, спокойная и грозная, — мягко произнёс Алексей.

— А-а-а! Грей! — Дмитрий Иванович ещё раз потеребил уши и холку собаки. Она с благодарностью посмотрела ему в глаза и уткнулась носом в коленки. — Это мой друг, мой защитник и помощник! Я за ним как за каменной стеной. Когда нужно, он всегда рядом. Был случай. Опрокинулась коляска. Я лежу, ногами и руками болтаю, а встать не могу. Грей долго бегал вокруг меня, пихал носом — всё поднять пытался, а потом, смотрю, рванул куда-то и исчез. Ну, думаю, плохо моё дело: зима, замёрзну. А он, оказывается, сгонял домой и привёл с собой помощников. Так и спасли меня. Теперь без него ни шагу…

На следующий день Алексей и Дмитрий Иванович, не сговариваясь, встретились снова, долго бродили по парку и оживленно беседовали. Теперь их влекло друг к другу, они стали частичкой одного целого и могли общаться всю вечность.

Так пролетели дни, месяцы, но однажды случилась беда — в час встречи Дмитрия Ивановича на месте не оказалось. Не появился он и на следующий день, и потом. Казалось, прошла вечность, а его всё не было. Как заведённый Алексей метался по парку и на подступах к нему в надежде встретить своего друга, но так его и не находил. Изо дня в день он всё больше и больше уходил в прострацию, изменился в лице, стал неузнаваемо одинок и беспомощен. Он снова ощутил себя в совершенно ином мире: страшном, наполненном забвением и равнодушием.

Пришла весна. В шумном и многоликом парке заблагоухали цветы, зашелестела листва, зазеленели лужайки. На уже знакомой нам скамейке сидел осунувшийся, заметно постаревший Алексей. Его глаза были задумчиво закрыты.

— Тяв, тяв, — послышалось рядом. Стрела, пронзившая сознание, заставила мужчину моментально встрепенуться. Перед ним сидел щенок, его милая мордочка и смешно свисавшие на бок ушки притягивали к себе.

Сердце Алексея возликовало. Он тут же вскочил, подхватил щенка на руки и поднял высоко над собой.

— Вот оно — то самое долгожданное счастье, моя Алёнка! — воскликнул он, нежно прижал щенка к груди, почесал ему холку и, сияющий лучезарным светом, пошёл вглубь парка. — Теперь я тебя никому не отдам.

Вслед им с другого конца аллеи восторженно смотрел и улыбался Дмитрий Иванович. Рядом с ним сидел верный Грей.

* * *

Конечно, не каждому человеку здравого ума прочитанное окажется по душе. Оно как кость в горле, поистине кривое зеркало. Иной скажет, мол, сам такой же и будет, бесспорно, прав.

— Зато в самое яблочко, — парирует другой. — Со всеми его червоточинами, гнилью и плесенью. Он же без оглядки зрит в корень, а сухой ствол, как известно, древо без жизни. Болотная коряга, и только. Так зачем же его взращивать, тратить время и силы? Не проще ли посадить новый?

Вариация № 4

(Пролог)

Тяжело в лечении, легко в гробу!

Бессистемность в организации работы, а проще говоря, бардак — обычное явление в маркетинговом режиме многих государственных и частных структур. Поэтому сюжет нижеприведённого рассказа не выцарапывался из головы, а напрашивался и ложился на бумагу сам собой. Стоило только заглянуть в замочную скважину одного из таких очагов хамства и глупости и почувствовать его злокачественную опухоль на своей шкуре.

Часть 1

Город со всем его содержимым — людьми, домашним и уличным зверьём — стонал от жары. Каждый божий день заря на востоке взрывалась ярким солнцем, а ближе к обеду зной царил повсюду, кроме холодильника и помещения с перегретым от бесперебойной работы кондиционером. Природа южного мегаполиса творила свои чудеса и только ночью лёгкой прохладой дышала в настежь распахнутые окна домов.

Но воздух, к сожалению, не чувствуется до тех пор, пока его не испортят. И вот оно — на тебе, наслаждайтесь.

Глазное отделение многопрофильной клиники «Жанна» с раннего утра было до предела забито плохо видящим людом. Оговоримся сразу, что коммерческая направленность этого субъекта здравоохранения сквозила во всём, а главное — в заоблачных ценах на предоставляемые услуги. Причём каждый здравомыслящий человек с самого начала понимал, что в её недрах по-настоящему работали всего один, максимум два специалиста, на которых держалась вся дневная выручка предприятия, а кормилась — порой очень жирно — целая бригада нахлебников: от директора до самых низов.

Убитые горем пациенты, а это в основном бабушки и дедушки, то есть пенсионеры, воспринимали дары такого сервиса при чинах с чувством глубокой благодарности и улыбкой на лице, а за стенами клиники — проклятиями и слезами и подсчитывали убытки в дырявых карманах. Но ситуация для них казалась патовой, потому что в других клиниках города порядка с этим было и того меньше.

Часть 2

Иван и Марья имели серьёзные патологии зрения. Ещё в детстве Иван потерял один глаз, вставил протез и проходил с ним всю жизнь. Естественно, нагрузка на второй глаз не прошла бесследно — у него развилась катаракта. Марья под старость лет заработала глаукому и тоже нуждалась в медикаментозной терапии.

— Позвольте, сейчас моя очередь.

С этими словами Марья попыталась втиснуться в толпу больных, уже не один час охранявших дверь служебного кабинета офтальмолога.

— Вот мой талон. Номер 78. Смотрите.

Она развернула бумажку и стала размахивать ею, чтобы доказать свою правоту. В толпе послышались недружелюбные возгласы:

— Куда ж вы прёте? Здесь живая очередь. А талон засуньте себе подальше.

— Как так? Мне же только вчера его выдали на ресепшене.

— Вот вчера и надо было приходить, а сегодня живая очередь. Занимайте снова, пока не поздно.

— Подождите, но это же неправильно. Так нельзя.

Марья ещё раз попыталась с боем вклиниться в плотное кольцо бабушек и дедушек, насмерть державших оборону. Сзади её с рёвом «Давай, жми!» подталкивал одноглазый Иван, ноги которого уже косились от долгого ожидания конца мучений. Но силы были явно не равны, и потому победила очередь.

— Ну, ладно-ладно. Только без рук и оскорбительных полосканий. Кто последний? — наконец сдались Иван и Марья.

— Вот с этого и надо было начинать. А то как на войну собрались, — прогундела очередь.

— А действительно, кто последний? — задумчиво переспросил мужчина с перевязанным глазом.

— Кажись, женщина была с ребёнком. Но где она? — снова забурлила очередь. — Что-то не видно.

— Нет, значит, не было, — торжественно произнёс Иван и пододвинул Марью на один шаг ближе к заветной цели.

В кабинете врача сидели несколько пациентов. Одного она рассматривала через окуляры прибора и попутно с другими вела беседу. Марья мешать не стала и выжидающе присела на кушетку.

— Так, давайте посмотрим, что у вас, — наконец пришёл её черёд. — О! Да вы, я смотрю, уже ничего не видите, — неожиданно обрадовала её врач.

— То, что я ничего не вижу, я и без вас вижу. Лучше скажите, что мне делать?

— Во-первых, надо провести томографию глаза, а там видно будет.

Конец очереди в кабинет компьютерной томографии маячил этажом ниже. Вытряхнув из кошелька последнюю наличность, Иван и Марья смиренно встали в строй в надежде, что парад-алле на этом закончится. Но после сканирования поверхности глаза ажиотаж у дверей врача повторился. И снова неприступную крепость пришлось брать с боем. В общем, первый приход в клинику занял без малого день.

— Спасибо и на этом, — долго успокаивал себя Иван по приходе домой, держась за сердце. — Маня, а ты не помнишь, что нам врач рекомендовала? От жары все мозги расплавились.

— Ну вот, ещё и склероз подхватил, старый. Говорила же, что он заразный, как грипп, а ты не верил. Деньги на уколы надо с книжки снимать.

— И много?

— На всё про всё пенсионные накопления лет за десять потребуются, не меньше.

— Ты что, сдурела? Где же мы столько наберём? Кредит нам не светит — возраст не тот. Банк прикажете грабить?

— Давай детей будем подтягивать. Не всё же им нас доить.

Дети от услышанного, конечно, были не в восторге, скорее, в шоке, но долю своего пая, точнее, его половину, собрали исправно.

Время в ожидании звонка из клиники пролетело быстро.

— Алло! Это Постникова Марья Петровна? — поинтересовались на другом конце провода.

— Она самая.

— Завтра к девяти часам без опоздания на укол. Не забудьте деньги, — напомнили ей.

— Хорошо, будем.

На следующий день Иван и Марья пришли в клинику намного раньше назначенного времени. Но ещё до того, как они, не успев распахнуть дверь, надежда быть первыми растаяла, как масло на сковороде. Уже на подходе к клинике была огромная пробка из машин. Их было не просто много, а буквально некуда девать. Железяки на колёсах сигналили во всё «горло», а водители, мягко говоря, очень нелестно высказывались в адрес руководства клиники за организацию парковки, вернее, за её отсутствие.

— Вот вам ключи, госпожа заместитель директора, и ставьте машину сами. Куда хотите, — до хрипоты кричал один из водителей, утирая пот со лба.

— Ставьте прямо вдоль дороги. Так все делают, — в чувствах отбивалась она.

— А я не буду, ГАИ за это штрафуют, а следом и машина — тю-тю. Бегай потом и доказывай, что ты не виноват.

И, несколько подумав, добавил:

— Чем включать здесь дурочку, лучше бы заранее парковку подобающим образом обустроили. Деньги-то с клиентов дерёте немалые. Хватит уже по карманам рассовывать, надо и о людях позаботиться.

Укол прошёл на удивление безболезненно, но время ожидания снова тянулось, как резинка от трусов, пока она чуть не лопнула. Уже на выходе из клиники Иван и Марья случайно встретили массажиста-пульмонолога. Иван, чтобы уж деньги не зря были потрачены, решился у него спросить:

— Сергей Анатольевич! Глядя на мою супругу со стороны, что бы вы могли сказать о её болезнях? Мне кажется, что у неё горб на спине?

— Горб — это ладно, — не задумываясь, ответил он. — Горбатого могила исправит. А вот одна нога у неё короче другой. Это точно. И таз перекорёжен градусов на десять-пятнадцать.

— И что вы посоветуете?

— Для начала надо проконсультироваться у невропатолога, а потом уже ко мне. Может быть, и помогу чем.

— И сколько это удовольствие будет стоить?

— Согласно прейскуранту, но недёшево.

— Вы, как я вижу, бескорыстно любите деньги? Тогда, я думаю, надо сразу же к психиатру, — схохмил Иван. — Чего кота за хвост тянуть? — и, повернувшись к супруге, добавил: — Где же я тебя нашёл такую кривую?

— Ой, да ты на себя посмотри: косой и вторым глазом ничего не видишь, хоть любовника заводи.

— Да ну его, этот глаз.

Он жестом показал, что вытаскивает его из черепа и бросает на пол, смачно сопроводив звуком «шмяк!», и в сердцах добавил:

— Пусть подавятся им. Нет у меня таких денег, чтобы отремонтировать его. Лучше, Маня, на обед себе молоко с хлебом купим, с голоду хотя бы не помрём, и то ладно…

Эпилог

Говорят, на себе не показывай — примета плохая. Так случилось и с Иваном. Жест с демонстративным «выбрасыванием» глаза пророческим оказался. В той же клинике и тот же врач назначила ему те же, что и жене, уколы. А вот заплатить за них означенную сумму денег они с Марьей уже напряглись, да и дети другой стороной к ним повернулись, будто это вовсе не их дело. Теперь мучаются, по сусекам скребут. А у пенсионеров, сами знаете, все прикормки давно крысы обшарили. Ох и развелось же их… как на дрожжах, особенно нынче.

Но вы не бойтесь, не так страшен чёрт, как его малюют. Поэтому милости просим, приходите, мы всегда рады вас обслужить, если, конечно, деньги имеются. И не забудьте: тяжело в лечении — легко в гробу, а медицина — это лишь способ медленно, мучительно и дорого умирать.