Кто я? Книга 2. Мои университеты

Юрий Михайлович Стальгоров

В 2020 году я закончил работать над написанием своей автобиографии под названием «Кто я?» Книга «Мои университеты» является второй ее частью, здесь я описываю места, которые сильно повлияли на мои убеждения, а также то, как новые достижения и трудовой опыт помогли мне приблизиться к выполнению поставленной еще в юности задачи.

песня «Я люблю тебя, жизнь»)

© Юрий Михайлович Стальгоров, 2020

ISBN 978-5-0051-1996-4 (т. 2)

ISBN 978-5-0051-1571-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть I — Челябинск

Глава 1

В Челябинске я должен был приступить к работе с 1 августа 1953 года, поэтому я выехал туда из Яловичоры в конце июля с остановкой в Москве. В Москве я остановился в семье моего дяди Володи и заодно поступил во Всесоюзный заочный политехнический институт на первый курс без экзаменов, так как у меня был диплом с отличием. Первые два курса были общеобразовательные, с третьего курса нужно было учиться по специальности, которая могла быть до этого момента не избранной. Пробыв пару дней в Москве, я уехал в Челябинск.

В Москве моя тетя сказала, что дядя Володя находится в командировке в Челябинске и даже меня встретит там на вокзале. Так и получилось. Я своего дядю до этого не видел никогда, но по описанию его жены — моей тети — я узнал его из окна моего вагона, когда он встречал меня. Я был совершенно не обременен никаким багажом, встретился с дядей, и мы пошли в ресторан гостиницы «Южный Урал», где в то время он проживал. Пообедали, пообщались, и я уехал в Металлургический район г. Челябинска, где размещался завод шлаковых материалов, куда у меня было направление на работу. На заводе я сразу пошел к директору, представился ему и показал все мои документы.

Директор завода Константин Георгиевич Рябицев сказал мне, что он сам приехал в Челябинск несколько дней тому назад, что бывший директор этого завода, жена начальника доменного цеха металлургического завода Попова, еще наведывается сюда и передает ему заводские дела и заводское имущество. Константин Георгиевич сказал, что он живет в финском сборном домике, принадлежащем заводу, что жилье это временное — до получения постоянного в соцгороде. Он предложил мне жить вместе с ним. Собственно говоря, жить мне больше было негде, и, конечно, я согласился. Тем более что в этом трехкомнатном домике с отдельной кухней кроме нас двоих никто больше не будет жить. Константин Георгиевич также сказал, что на работу я буду ездить вместе с ним — у него имеется служебный автомобиль «Москвич» — фургон с деревянным кузовом. Так мы и жили в этом домике до окончания строительства двух 2-этажных 16-квартирных заводских домов в соцгороде.

Домик этот отапливался собственным котлом, топливом к которому был либо каменный уголь, либо кокс. У нас был кокс — очень хорошее твердое топливо. Котел работал в системе водяного отопления, то есть под каждым окном был смонтирован радиатор отопления. Топить этот котел надо было круглосуточно, чем я и занимался, но эти мои обязанности меня нисколько не обременяли.

В первый же выходной Константин Георгиевич поехал охотиться на диких уток и привез домой несколько небольших тушек, не ощипанных и не выпотрошенных. Дикий уток я увидел здесь впервые в жизни, но Константин Георгиевич возложил обязанности на меня ощипать эти тушки и подготовить к жаровне. Вот тут я проклял все на свете — я не знал, как ощипывать уток, а Рябицев мне не помогал, просто куда-то ушел. Он был старше меня лет на 20, у него была семья: уже взрослый сын, который работал в Первоуральске на трубном заводе, и жена, пока еще живущая в Выксе.

Завод шлакматериала располагался на территории Челябинского металлургического завода. Директор завода поставил меня на работу стажером начальника цеха литой дорожной брусчатки. Начальник цеха там уже был, его фамилия Рихерт — он из немцев, высланных из Поволжья или Крыма. В Челябинске жило достаточно много высланных немцев, они ходили отмечаться в спецкомендатуру еженедельно. Рихерт был алкоголиком и иногда на работу не выходил, поэтому стажер, то есть я, подменял его. Притом директор сказал мне: «Вы работаете вдвоем. Когда станете мешать друг другу, я его уволю». Обратите внимание, не «уволю кого-либо из вас», а «его уволю».

Так и случилось. В здании, где находился кабинет начальника цеха, также были кладовая, помещения для отдыха рабочих, комнаты учетчицы и мастера. В кладовой запирался инструмент, который использовали рабочие. Ключи от кладовой были у начальника цеха. И вот в один прекрасный день Рихерт не вышел на работу — рабочие оставались без инструмента и начать работать не могли. После звонка домой выяснилось, что Рихерт лежит дома пьяный. Чтобы начать работу, я попросил рабочего взломать замок (несмотря на возражения некоторых «законников», которые говорили, что там может быть различное имущество и что без представителей хотя бы милиции взламывать это помещение незаконно). Я сказал, что беру ответственность на себя. Взломали замок, люди взяли инструменты и пошли работать. Я послал учетчицу на квартиру к Рихерту, который жил в достаточно приличной квартире в соцгороде в 4 километрах от завода. После этого я доложил директору завода, что я сделал. Он сказал, что я все сделал правильно.

На следующий день Рихерт вышел на работу, его вызвали к директору завода, и он был уволен за прогул. Так я стал полноценным начальником цеха. В цехе работало около 150 человек, большинство из которых были женщины. Все рабочие были бывшими заключенными, по амнистии вышедшими на свободу и не уехавшими к своему дому по различным причинам. Раньше эти люди жили в лагере, находившемся на территории «Тридцатого поселка». Лагерь был, естественно, за оградой из колючей проволоки и охранялся конвойными. Он состоял из двух половин — мужской и женской. Затем всех женщин в лагере амнистировали, и его женская часть была ликвидирована, а жилые помещения были переданы тресту «Челябметаллургстрой». В этих помещениях и жили не разъехавшиеся по домам бывшие заключенные, работавшие на нашем заводе. Это было достаточно близко от завода. Мужская же часть лагеря продолжала функционировать, поскольку многие из заключенных-мужчин не подлежали амнистии. Никто из них на нашем заводе не трудился — они работали на строительстве цехов Челябинского металлургического завода.

Глава 2

Завод шлаковых материалов еще строился, в нем должно было быть три цеха: цех полусухой грануляции доменных шлаков, цех литой дорожной брусчатки и цех термоизоляционных материалов. Цех грануляции работал в три смены, цех дорожной брусчатки — в одну, а цех термоизоляционных материалов еще не был построен.

Рядом с нашим заводом буквально в трёхстах метрах от заводской площадки располагался цех грануляции шлаков, принадлежащий строительному тресту «Металлургстрой». Как производилась там грануляция? Привозили несколько ковшей жидкого доменного шлака и выливали по одному прямо в бассейн, где струя жидкого шлака рассыпалась на достаточно мелкие гранулы. После слива нескольких ковшей шлака в этот бассейн оттуда грейферным краном вынимался гранулированный шлак, после чего он перекладывался на бетонную площадку рядом с бассейном для отстоя от воды. После этого шлак грузился в железнодорожные вагоны, как правило, думпкары треста. Все равно воды в этом шлаке было много — при полусухой грануляции шлаков воды в гранулированном шлаке в десятки раз меньше.

Наш цех полусухой грануляции шлака был построен по проекту, в котором использовалось изобретение советских инженеров Крылова и Крашенинникова. Суть новизны заключалась в том, что доменный шлак из ковша по желобу выливался на лопасти вращающегося барабана полутораметрового диаметра. Одновременно на желоб, на жидкий шлак выливались струи воды — сама грануляция шлака проходила практически на желобе с минимальным количеством воды. Одновременно смесь шлака и воды выливались на вращающиеся лопасти барабана, и этими лопастями шлак вместе с водой выбрасывался на площадку. На этой площадке собиралась куча горячего, уже гранулированного шлака, оттуда она скреперной лебедкой выгребалась в дальний конец площадки. Почему-то никто не умел обращаться со скреперной лебедкой, и для удаления гранулированного шлака подальше от барабана использовали трактор-бульдозер. Работа бульдозериста была чрезвычайно тяжелой, так как шлак был горячим, и куча шлака парила остатками воды.

Цех литой дорожной брусчатки делался по технологии, взятой из Германии как репарация за убытки, нанесенные немцами Советскому Союзу. В Германии по этой технологии работали со шлаками меднорудного производства Мансфельдских медеплавильных заводов. Такой брусчаткой из шлаков меднорудного производства в городе Кёнигсберге к тому времени были вымощены все площади и некоторые улицы. Причем брусчатка на площадях была разноцветной, ею выкладывались узоры. Вот эту документацию, которая имелась по данной технологии, взяли мы, и был построен цех литой дорожной брусчатки в Челябинске. Надо сказать, что технология производства самих кубиков брусчатки, по-моему, была трехсотлетней давности, крайне примитивной, все делалось вручную. В лучшем случае с помощью отбойных молотков вскрывалась прибыльная часть залитого в ямы с пресс-формами доменного шлака.

Не каждый шлак подходил как для грануляции, так и для производства брусчатки. Подходил только так называемый кислый шлак. В цехе у меня был специальный человек для отбора в доменном цехе годного для производства брусчатки шлака. Производство заключалось в том, что в специальных ямах глубиной в полметра и размерами 4х4 метра выкладывались из металлических пластин ячейки высотой в один или два яруса. Яма с ячейками заливалась жидким доменным шлаком из большого 15 — или 25-тонного шлакового ковша. Заливались эти ямы шлаком на тридцать сантиметров выше пресс-форм. Таким образом, на следующий день над пресс-формой был тридцатисантиметровый сплошной слой уже застывшего, как камень, шлака, который разбивался с помощью отбойных молотков, и из-под этого твердого слоя из пресс-форм вынимались кубики брусчатки с ребром 15 сантиметров. Шлак в ямах не всегда успевал остывать до комнатной температуры, а рабочие его уже взламывали. Работа эта чрезвычайно тяжелая, плюс жара летом — жаркое солнце и снизу жар от застывшего шлака. Однако же, платили людям хорошо.

Кроме этого в цехе должен был быть участок производства щебня из шлака, точнее, из тех кусков от верхнего тридцатисантиметрового слоя, который разбивался, чтобы достать кубики брусчатки. Этого участка не было. Я до техникума целый год работал диспетчером в автоколонне и умел распоряжаться людьми, но, конечно, как начальник цеха я был слабоват. У меня было два мастера — две женщины.

На нашем заводе столовой не было, поэтому обедать я ходил либо в столовую строителей в «Тридцатом поселке», либо в мартеновский цех №2, находящийся буквально рядом с нами. Этот цех работал, однако не был достроен полностью. Его строящаяся часть была огорожена, и там работали строители-заключенные, которых я упоминал ранее.

Чтобы попасть в цеховую столовую, надо было обойти ограждение — это недалеко. Далее нужно было подняться на насыпь, на которой проходил железнодорожный путь шихтового двора мартеновского цеха, где часто отстаивались платформы с шихтовыми материалами. В то время в мартеновский цех для переплавки привозили очень много деталей вооружений, автомобилей, мотоциклов и другой техники, ранее поставленной в Советский Союз по ленд-лизу. Всё это должно было попасть на шихтовый двор под пресс, поскольку переплавлять достаточно крупные металлические брикеты было удобнее и выгоднее, чем детали по отдельности. Я был поражен этим и не понимал, зачем отправлять под пресс годные детали вместо того чтобы использовать их в народном хозяйстве. Я даже спросил об этом Рябицева. Он объяснил мне, что по условиям ленд-лиза не израсходованные и не утраченные материальные ресурсы подлежали оплате, тогда как за всё, что было израсходовано и утрачено во время войны, платить было не нужно. Поэтому правительство Советского Союза решило уничтожить хотя бы часть оставшихся поставок. Когда на отстое находилось много вагонов, нам приходилось пролезать под ними, чтобы добраться до столовой.

Что представляла собой столовая мартеновского цеха? Здание столовой находилось в пристройке бытового корпуса цеха. Сразу после входа находился общий зал примерно на 100 посадочных мест, в углу зала находилась отгороженная линия выдачи блюд, которая упиралась в кассу. При входе на нее было написано «Сталевары обслуживаются вне очереди», поэтому там всегда был бардак — людей было очень много, и часть из них пыталась пробиться на линию раздачи со стороны кассы, часть перелезала прямо через ограждение. Говорили, что иногда дело доходило до драк. Через стену от этого зала был еще один зал, раза в три меньше — это был зал для инженерно-технических работников. Вот там-то было всё иначе. Зашедшие туда пообедать люди сразу садились за столы. В зале было 4 ряда по 4 столика в каждом, каждый из столов был рассчитан на 4 персоны — таким образом, было 64 посадочных места. Каждый из рядом столиков обслуживала отдельная официантка. На столах лежали меню, и каждый выбирал себе блюдо. В меню было два вида первого, два или три вида второго, а на десерт можно было выбрать стакан чая, стакан компота и стакан сметаны. Обед из двух блюд, компота или чая обходился чуть меньше 5 рублей. Официантка приносила еду, но деньги за нее не брала — плату нужно было относить на ее личный столик, находящийся у входа в зал. Если нужна была сдача, ее можно было взять самостоятельно из находящихся на этом столике денег. Однажды я ушел, забыв заплатить за обед, и вспомнил об этом уже у себя на заводе. Я очень переживал, что обманул официантку. На следующий день я извинился перед ней и поинтересовался, насколько серьезной была недостача (ведь не я один мог не заплатить за обед). Она ответила: «Недостач у меня никогда не бывает: во-первых, здесь обедают честные люди; во-вторых, многие не берут сдачу монетами, и для меня такие монеты складываются в рубли, и, как правило, когда я рассчитываюсь с поваром, у меня остаются лишние деньги». За этим залом был еще третий небольшой зал, предназначенный для обеда начальника цеха и его заместителей. Там было всего два столика. У начальника цеха было три или четыре заместителя, и они там обедали иногда вместе, иногда раздельно. Меня удивило такое разделение столовой. Зал для рабочих — как зал для скота, так как там никакого порядка совершенно не было. Раздача блюд была явно перегружена, и никаких официанток там, естественно, не было. По сути дела столовую разделили зал для уральского «работного люда» и два зала для господ. Я поделился этим своим мнением с Рябицевым, который до Челябинска работал начальником мартеновского цеха, и спросил, такой ли порядок был в столовой его цеха. Он ответил: «Да, такой. Этот порядок был еще до того, как я стал начальником цеха. Он был таким во время войны и остался таким же после войны».

23 сентября 1953 года мне исполнилось 20 лет. Мои коллеги по работе на заводе сказали, что этот юбилей нужно отпраздновать. Мы договорились, что в этот день они придут ко мне в домик, и мы там отметим. Мой сосед Рябицев куда-то убыл, и я в домике был совершенно один. Что это были за коллеги? Это мой мастер Рива — еврейка по национальности, достаточно симпатичная, но полная, и начальник заводской лаборатории по имени Капитолина, звали мы ее все Капа. Обе незамужние. Риве было около 22, а Капитолине до 30. Я купил бутылку шампанского и какую-то закуску, а они принесли мне подарок — альбом для фотографий (этот альбом, уже изношенный, я выбросил только в начале 2000-х годов). Мы отметили слегка этим шампанским день моего рождения, и Капитолина сфотографировала меня с Ривой.

Глава 3

В начале ноября 1953 года строители сдали в эксплуатацию два 16-квартирных двухэтажных дома, построенных по заказу и за деньги нашего завода. И я переселился в один из этих домов — на втором этаже в одном из них мне дали комнату на двоих в трехкомнатной квартире. В этой комнате со мной поселился мой одногруппник из техникума Штукалюк Виталий Харитонович, двадцатитрехлетний парень. Вот он-то и работал мастером ремонтно-механического цеха — на той должности, на которую посылали раньше меня.

Я решил поселить у себя в Челябинске свою маму и брата. Надо сказать, это было крайне легкомысленно с моей стороны. Дело в том, что одну комнату занимала семья — муж и жена, работавшие в заводском отделе снабжения. Муж Василий был инвалидом войны, одной ноги до колена у него не было. Вторую комнату (самую большую) занимал приехавший по вызову главный механик нашего завода. У него где-то была семья, где он раньше работал, но он ее не привез в Челябинск, или они сами не приехали. Мы с товарищем занимали третью комнату площадью 22 м². Моя мама и брат могли поселиться только в ту комнату, в которой проживал я со Штукалюком. Но Штукалюк здесь оказывался явно лишним, и его надо было уговорить перейти жить в комнату, которую занимал главный механик. Но тот мог не согласиться, и Штукалюк также мог не согласиться. Более того, Штукалюк обиделся на меня за то, что я, не посоветовавшись с ним, принял решение вызвать к себе мою семью. Он был прав, а я это понял достаточно поздно — мои мама с братом уже выехали к тому времени, когда я начал разговаривать с ним. Через день я должен был встречать их, и вот я Штукалюка уговариваю переселиться неизвестно куда или жить с нами, а он не хочет. Тогда я извинился перед ним и сказал, что я поступил неправильно и что мне нужно было с ним посоветоваться гораздо раньше и не только с ним, а также с главным механиком. Других решений, только как переселиться Штукалюку к нему, не было, но он не принял мои извинения. Тогда главный механик сам предложил Штукалюку жить в его комнате, и буквально перед самым приездом моей семьи Штукалюк согласился и перешел жить в комнату, где жил главный механик. Таким образом, моя мама и мой брат поселились ко мне в комнату. Праздник новоселья у нас совместился со встречей нового 1954 года.

Штукалюк уволился с завода ранней весной — почему-то он не поладил с рабочими. На территории нашего завода все же было много воды от грануляционной установки. Плохо работала канализация, и территория во многих местах была затоплена. Так получилось, что в ремонтно-механической мастерской, где работал Штукалюк мастером, в начале весны пол был затоплен водой. Рабочие положили на затопленный пол так называемые трапы (доски на кирпичах) и по ним ходили, начиная от входа и вдоль рабочих мест слесарей. Однажды Штукалюк, заходя в мастерскую, схватился за дверную ручку и, пораженный электрическим током, упал. Оказалось, что кто-то из подчиненных ему рабочих к дверной ручке со стороны помещения подсоединил электрический провод. По-видимому, Штукалюк закричал, так как выскочили рабочие, подняли его и вызвали заводскую «скорую» (больница металлургического завода). Бригада «скорой» увезла в больницу пострадавшего, а там выяснили, что у него болезнь сердца. Слава богу, он не умер. По выходе из больницы он сразу же написал директору заявление об увольнении. Директор очень рад был его отпустить, несмотря на то что Штукалюк должен был работать на заводе практически еще три года. Директор был рад, что не нужно было проводить никакого разбирательства причин несчастного случая на производстве, которое могло грозить неприятностями не только преступникам, но и самому директору. Штукалюк уволился и уехал к себе домой в Украину.

Я познакомил свою маму с директором нашего завода. Рябицев предложил ей работать начальником планового отдела завода, так как эта должность была вакантной, и моя мама согласилась. Я не знаю, почему она это сделала, ведь она работала старшим бухгалтером в лесной промышленности, а здесь промышленность строительных материалов. Более того, она никогда не работала даже рядовым плановиком, а здесь она почему-то согласилась на должность целого начальника планового отдела завода.

Брат мой моложе меня на три года, 3 января 1954 года ему исполнилось 18 лет. Он мог поступить теперь на любую работу, поскольку стал совершеннолетним. Кроме того, у него была специальность бухгалтера, правда, он не хотел им работать. Я не мог ему предложить никакой работы на нашем заводе кроме работы по изготовлению дорожной брусчатки. Но это была каторжная работа, и я не хотел гробить молодого 18-летнего парня.

Около месяца он работал на железнодорожной станции, разгружая вагоны, а потом завербовался работать в Пермскую область на лесоповал. Игорь получил деньги на проезд и так называемые подъемные в размере месячной тарифной ставки. Все это немедленно он пропил и никуда не поехал. Его арестовали, судили, присудили ему один год принудработ на том же лесоповале, куда он должен был ехать, и под конвоем отправили туда.

Я проработал начальником цеха литой дорожной брусчатки до января 1954 года. С января этого года директор объединил цех брусчатки и цех грануляции шлака в один и назначил меня начальником этого объединенного цеха. До этого начальником цеха грануляции была Оськина Зинаида, молодая женщина около 30 лет. Она обиделась за это на директора, однако осталась работать сменным мастером.

Начальником объединенных двух цехов я проработал месяца три. С 1 апреля Рябицев снял меня с этой должности и назначил туда как раз Оськину. Меня он назначил мастером по монтажу нового оборудования цеха термоизоляционных материалов. Я познакомился с объектами, которые нужно было строить — это были линия по производству щебня, а также линия по производству шлаковаты и шлаковойлока. Линия по производству щебня была частично выстроена — было построено помещение, где были смонтированы две щековые дробилки. Сырьем для изготовления щебня была прибыльная часть при производстве брусчатки, пока что мы эти куски застывшего шлака отвозили в отвал.

Однако при монтаже элеватора, который должен был поднимать щебень после щековых дробилок и подавать его в бункер над ситом, строители столкнулись с тем, что приямок под элеватор все время заполнялся водой, и никто на заводе не знал, что с этим делать. Не знали, откуда течет эта вода, пытались откачивать ее, на мой взгляд, небольшим насосом, но ничего не помогало. До принятия какого-либо решения строительство этой линии прекратили, и я занялся монтажом линии по производству шлаковаты и шлаковойлока.

Глава 4

Во время полусухой грануляции доменного шлака отдельные капельки шлака не превращаются в гранулы, а раздуваются в тонкую шлаковую нить, если угодно волос. Во время грануляции такие волосинки шлака — побочный, излишний и вредный продукт. Они бывают разных размеров — и короткие, и длинные, около метра. Они разлетаются по воздуху достаточно далеко. Такими волосовинами шлака была усыпана практически половина территории нашего завода. Мелкие волоски попадают на тела людей, вызывая ужасный зуд. Я, например, после года работы на этом заводе, уже будучи в армии, еще полгода чесался, расчёсывая свое тело до болячек, от мелких шлаковых колючек.

Свойство доменного шлака при охлаждении и во время полета жидких капелек превращаться в волосы используется при производстве шлаковаты и шлаковойлока. При этом следует упорядочить процесс превращения жидкого шлака в такие волосовины, образующие шлаковату, из которой тут же изготавливается шлаковойлок. Технология изготовления их следующая: доменный шлак в виде щебенки загружается вместе с коксом в вагранку и расплавляется там до жидкого состояния; далее через форсунку определенной формы с помощью воздуха расплавленный шлак выдувается на ленточный конвейер, лента которого в виде сетки, а скорость конвейера рассчитана так, что на нем осаждается необходимый слой волосовин, которые образуют шлаковату; далее идет процесс превращения шлаковаты в шлаковойлок, для этого на сетчатом конвейере производится уплотнение шлаковой ваты и добавка туда различных фенолоспиртов с целью получения достаточно рыхлых шлаковых пластин, похожих на пластины войлока толщиной около 3—5 см. Такие пластины используются как теплоизоляционный строительный материал при строительстве различных зданий и сооружений.

Мне дали чертежи и поручили смонтировать вагранку и сетчатый ленточный конвейер. Я взялся за эту работу, однако увидел сразу, что строительной готовности нет никакой. Монтировать это оборудование следовало бы на фундамент и крепить анкерными болтами, но фундаментов не было. Кроме того, эта линия должна была находиться в здании, а здания также не было. Я сказал об этом директору. Он ответил: «Во что бы то ни стало надо смонтировать это оборудование. А то, что оно не может работать, потом будем исправлять». Насколько было правомерным это решение, я не знаю — во всяком случае, это был фальшмонтаж.

Тем не менее, я выполнял задание директора. В мое подчинение выделили бригаду слесарей-монтажников, и я ими руководил. Главным инженером нашего завода был Крашенинников, один из авторов полусухой грануляции доменных шлаков. До Челябинска он работал в нашем главке Союзшлак. По-видимому, за какую-то провинность это послали работать в Челябинск. Во время замены изношенного барабана на установке грануляции я вызвал его на место для консультации, и мы с рабочими поняли, что этот автор изобретения совершенно не знаком с конструкцией собственной установки. Мы поняли, что изобретателем является один Крылов, а Крашенинников просто «прилепился» к этому изобретению. Почему-то он не занимался строительством завода совсем и не хотел этим заниматься. Со мной занимался начальник отдела капитального строительства Кнауэр, один из немцев, высланных из Поволжья. Что касается немцев, у меня в цехе работал отборщик шлака Шмидт. И Кнауэр, и Шмидт еженедельно отмечались в челябинской спецкомендатуре.

Рябицев считал, что строительство цеха термоизоляционных материалов продвигается. Он решил съездить на действующее предприятие — завод термоизоляционных материалов в Билимбае, городе в Свердловской области. Он взял меня, и на служебном автомобиле мы поехали с ним в Билимбай, который находился севернее Свердловска, то есть ехать было достаточно далеко. Мы взяли с собой продуктов питания, запас бензина, несколько бутылок водки и поехали.

В пути оказалось, что у нас нет ни стаканов, ни рюмок, а пить водку из горлышка бутылки Рябицев не захотел. У него с собой был голландский сыр, и он попросил меня во время поездки вырезать из сыра две рюмки, чтобы можно было туда наливать водку. Рюмки оказались почти как стаканы, во всяком случае, в них наливалось больше 100 граммов водки. Мы остановились позавтракать и выпили по самодельной рюмке водки.

Очередной остановкой у нас был пограничный столб между Европой и Азией. Мы ехали из Европы и после этого пограничного столба оказались в Азии. Рябицев предложил выпить в Европе, а закусить в Азии. Мы так и сделали. Поскольку закусывать нам было уже нечем, да и водка уже закончилась, на закуску мы съели наши рюмки.

Следующей остановкой у нас был город Первоуральск. В этом городе на трубопрокатном заводе начальником одного из цехов работал сын Рябицева, мы у него и переночевали. Там же еще запаслись продуктами и поехали через Свердловск в Билимбай. Свердловск поразил меня — это старинный русский город Екатеринбург. До этого большие города я видел только в Западной Украине, там многоэтажные дома были только каменные или кирпичные. В Свердловске же я увидел двух — и трехэтажные деревянные дома, в то время как каменных или кирпичных домов было очень мало. Поразила меня и колонна немцев, идущих на какой-то строящийся объект. Колонна была примерно человек 300, немцы шли под конвоем как пленные. Я спросил Рябицева: «Ведь война закончилась в 1945 году! Я видел пленных мадьяр в 1948 году, и они в 1949 году уехали к себе в Венгрию. Почему же немцев задержали после 1945 года? Сейчас пошло почти 10 лет после окончания войны, так почему здесь пленные немцы?». Рябицев ответил: «Это не пленные, это военные преступники. Дело все в том, что находящихся в плену немецких солдат и офицеров в 1945 году Правительство Совестного Союза объявило военными преступниками, всех судили и дали им по 10 лет исправительно-трудовых лагерей. По-видимому, это они здесь и шествуют». Я подумал, что через год они возвратятся к себе домой в Германию.

В Билимбае мы познакомились с работой линии по производству шлаковойлока. Линия работала прекрасно, однако начальник цеха сказал нам, что они долго мучились с ее наладкой этой — у них не получалось равномерного осаждения, не получалась толщина шлаковойлока. Наконец, они нашли, что необходима особой конструкции форсунка, и дали нам чертежи этой форсунки. Отверстий в ней было около десятка, и располагались они по замысловатой кривой.

В Билимбае мы пробыли одни сутки и уехали обратно в Челябинск. На обратном пути опять переночевали в Первоуральске у сына Рябицева. По прибытии в Челябинск Рябицев отдал чертеж форсунки в ремонтно-механическую мастерскую, чтобы там изготовили несколько штук. Это был июнь 1954 года.

На должности мастера по монтажу оборудования я был менее загружен, чем когда был начальником цеха. Я знакомился с остальными сотрудниками, со своими коллегами по работе на этом заводе. Я уже писал, что в квартире, где я жил, одну комнату занимал главный механик завода, не помню его имени. Он жил один, хотя жилплощадь ему дали с учетом семьи — он почему-то не хотел, чтобы жена приехала к нему. Мы вдвоем с моей мамой жили в другой комнате, соседом у нас был снабженец Василий. На лестничной площадке соседнюю трехкомнатную квартиру полностью занимал заместитель директора по общим вопросам Сатаров, недавно демобилизованный подполковник. Мой сосед Василий был инвалидом войны, у него до колена была ампутирована одна нога. Он жил вдвоём с женой, детей у них не было. У Сатарова же была жена, один или два ребенка. Василий варил хмельную бражку и постоянно старался, чтобы я с ним выпивал ее. Сатаров ежедневно, придя с работы, выпивал пол-литра водки один.

Надо сказать, еще в нашем доме, но в другом подъезде жил начальник отдела снабжения, фамилии я его не помню. Это был также недавно демобилизованный майор, армейский снабженец. Жена его была армейским хирургом, но уже в это время она в армии не служила. Она работала хирургом в больнице, принадлежащей тресту «Челябметаллургстрой» — в этом тресте был целый больничный городок. Там был также большой клуб, куда я несколько раз приходил на танцы.

Из припомнившихся мне людей в соседнем доме жила комендант наших двух домов Семченко, ее муж работал на нашем заводе шофером на самосвале ЗИС-585. В том же доме жил электросварщик, который работал в ремонтно-механической мастерской. Он был молодой, ему было чуть больше 20 лет. Он был женат, но звал в компанию, и мы часто ходили в клуб строителей вдвоем или развлекались на площади, где находился этот клуб. Развлечения у нас были самые никудышные — дело в том, что мы не приходили туда не трезвыми, а обязательно выпившими. На этой площади катались на велосипедах девушки, почему-то они выбрали эту просторную площадь. На мой взгляд, девушек у строителей работало больше, чем мужчин. И мы с моим сварщиком хватали проезжающих девушек за велосипед, пытаясь их остановить, даже если они при этом падали. Мне не нравилась эта забава, и я иногда только глядел, как этими делами занимается мой товарищ. Однажды ему не повезло — он пытался остановить какую-то девушку, а я сидел вдалеке и не участвовал с ним в этой забаве. Тут подошёл милиционер, взял под руку моего товарища и увел его с собой. В кутузке его продержали 10 суток — это было впервые по новому закону. Я, слава богу, в кутузку не попал. Этот же сварщик зимой, еще в декабре 1953 года в своем доме решил прибавить себе в отоплении тепла. Отопление было водяное, центральное, от какой-то ТЭЦ. Сварщик жил на первом этаже, и ему показалось, что в квартире все же холодно. Горячая вода поступала в систему отопления этого дома через отверстие в два миллиметра. Он зашел в подвал и рассверлил отверстие до четырех миллиметров, тем самым увеличив площадь поступления горячей воды в четыре раза. Это расстроило систему отопления. Каким-то образом об этом узнала теплоснабжающая организация, и они подали на сварщика иск в суд. Судья присудил этому «умельцу» один год принудработ с удержанием 20% заработка. Ходить на прежние забавы мы перестали.

Глава 5

В начале августа 1954 года директор Рябицев снял с должности начальника объединенных двух цехов Оськину и вновь назначил меня на эту должность.

С водой на заводе у нас было плохо. Я не имею в виду питьевую, я говорю про воду, которая выливалась на площадку при грануляции и буквально затапливала территорию завода. По проекту площадка, где гранулировался шлак, оборудована ливневыми приемными колодцами с решетками. Я присмотрелся к этим колодцам, когда работал начальником объединенных цехов — оказалось, что колодцы все затоплены. По-видимому, вместе с излишней водой в эту ливневую канализацию смывался и гранулированный шлак. Необходимо было чистить канализацию. Кстати, по пути слива этой воды в трубе был протянут трос, чтобы можно было вручную прочищать канализационные трубы от колодца к колодцу. Но за этим никто не следил, и все было забито. Более того, никто не знал, в какую сторону должна течь эта вода.

Я взялся за составление схемы ливневой канализации. По сути дела это была производственная канализация. Еще дело в том, что мы отгружали шлак в железнодорожные вагоны, и вода могла подняться до того, что затопит железнодорожный путь, и в этом случае железная дорога вагоны бы нам не подавала. Это был бы коллапс. Я это знал, когда меня назначили еще на должность начальника цеха литой дорожной брусчатки. Там также проходил железнодорожный путь, принадлежащий железнодорожному цеху Челябинского металлургического завода, и мне нужно было сдавать экзамены по правилам эксплуатации железнодорожных путей. Дисциплина у железнодорожников была железная — в то время это была почти полувоенная служба. Я изучил устав железной дороги и другие документы, экзамены сдавал в управлении Южно-Уральской железной дороги, получив удостоверение как ответственный за содержание железнодорожных путей Челябинского завода шлаковых материалов.

Чтобы восстановить систему колодцев производственной канализации, я решил нивелировать все колодцы. Нивелир в ОКСе был, но геодезиста не было. Я решил, что этим геодезистом смогу быть я, так как в техникуме я овладел теорией составления геодезической схемы, и у нас были практические занятия с нивелиром. Я проделал эту работу — рейку носил мне рабочий, а я записывал отметки. По отметкам я нашел трассу этой ливневой канализации, организовал ее прочистку и успешно эту прочистку выполнил. Проблема с излишней водой, затапливающей территорию завода, была решена.

У меня возникла мысль, что эта излишняя вода должна бы использоваться. Так, например, на территории металлургического завода имелись несколько бассейнов, с помощью которых охлаждалось вода, используемая для охлаждения оборудования в доменном и мартеновских цехах. Это была так называемая система оборотного водоснабжения, она пополнялась только из городского водопровода и только в размере потерь при нагреве и охлаждении. В систему оборотного водоснабжения входили и эти охладительные с фонтанами бассейны. Я подумал, что у нас на площадке, где гранулировался шлак и куда выливалось много воды, следовало бы эту воду собирать и возвращать снова в систему грануляции. Я сказал об этом директору, на что он ответил, что это пока что фантазия.

Я продолжал знакомиться со своими коллегами. Главным энергетиком завода был этнический латыш по фамилии Ротосеп, он был по образованию инженер-электрик.

Начальником отдела кадров у нас была примерно 35-летняя женщина, по национальности еврейка. Она была достаточно общительная, и по различным производственным делам, связанным с подчиненным мне работниками, я довольно часто к ней заходил. У нее был небольшой кабинет. Она числилась начальником отдела кадров, но в ее подчинении не было ни одного человека, поскольку на заводе в это время работало не более 300 человек. Как-то летом в Челябинск приехал известный эстрадный артист Леонид Утесов. Наш начальник отдела кадров (к сожалению, я не помню ни ее имени, ни фамилии), сказала мне, что у Леонида Утесова и имя, и фамилия совершенно другие. По национальности Утесов еврей, и у него, естественно, еврейское имя и еврейская фамилия, она мне их назвала. Я потом неоднократно слышал это в официальных сообщениях об Утесове. Потом она добавила, что Утесов — ее дальний родственник. Степень родства она мне также назвала и сказала, что хочет сходить его поприветствовать. Утесов жил в это время в гостинице «Южный Урал». Она назвала мне дату, когда пойдёт к нему. На следующий день я, заинтересованный, пошел к ней в кабинет во время обеденного перерыва. Я спросил, как там ее родственник поживает и как он ее встретил. Она расплакалась и сказала: «Да он свинья! Когда я пришла в гостиницу с букетом цветов и спросила, как пройти к Леониду Осиповичу, мне объяснили, что у него имеется секретарь, и нужно обратиться к нему, а он уже устроит или не устроит свидание с Утесовым. Мне сказали, где располагается секретарь, и я пошла к нему. Секретарь попросил меня рассказать, зачем я хочу попасть к Утесову. Я назвала свое имя и фамилию и сказала, что я родственница Леонида Осиповича и хочу его просто увидеть, поприветствовать и подарить ему букет цветов, ничего от него более не нужно. Утесов был в своем номере, секретарь зашел туда, буквально через три минуты вышел и сказал мне, что Утесов меня не примет. И, когда я стала расспрашивать о причине, вначале секретарь говорил, что Утесов занят, а потом, видимо, я ему надоела, и он ответил, что Леонид Осипович сказал: „Я ее не приму — у меня таких родственников, как она, до Киева раком всех не переставишь“. После этого я ушла. А ведь мне от него ничего не нужно было, мне просто обидно по-человечески — он мог мне выделить хотя бы одну-две минуты, сославшись на занятость, а он меня обругал».

Глава 6

Моя конторка начальника цеха была отдельно стоящим зданием, в котором размещались кабинет начальника цеха, кабинет трех сменных мастеров, кабинет начальника ОТК, комната учетчицы, а также небольшой зал со столом и стульями для отдыха рабочих цеха грануляции. Я как начальник объединенных двух цехов занимал кабинет, принадлежавший ранее начальнику цеха грануляции шлака. В обязанности учетчицы, которую звали Люба, входило только ведение табельного учета рабочего времени всех работников объединенного цеха. Она работала только в дневную смену.

Как-то в конце августа в начале рабочего дня я обнаружил, что учетчицы нет на месте. Я подумал, что она почему-то опаздывает на работу, но когда она не появилась ко второй половине дня, я забеспокоился. Я стал расспрашивать мастера и начальника ОТК, где может быть Люба и была ли она на работе. Они ответили, что на работе ее не видели и не знают, почему она не пришла. Я подумал, что следует расспросить работающих на участке изготовления дорожной брусчатки женщин — почему-то они обычно знали все, что происходит на заводе. Они мне ничего не отвечали, только улыбались. Я понял, что им что-то известно о Любе. Наконец, их бригадир Гладышева, бывшая заключенная, осужденная на 25 лет и вышедшая в 1953 году по амнистии, говорит мне:

— Юрий Михайлович, да что скрывать? Люба в зоне. Рядом строится вторая очередь мартеновского цеха. Строят ее заключенные, и Люба там — зарабатывает деньги. И не одна она туда ходит.

Я был обескуражен и сказал ей:

— Но ведь вся зона строительства огорожена, находится под охраной, и даже на вышках стоят вооруженные охранники! Как же она могла туда попасть?

— Заключенные работают только в дневную смену, и ночью зона пуста. Женщины заходят туда ночью, когда зона открыта и никаких охранников там нет.

— Но ведь когда привозят заключенных, их не впускают в зону до тех пор, пока охрана не убедится, что там никого нет. И этих женщин обязательно бы нашли.

— Во-первых, у них имеется там «заначка» — помещение, в котором женщины прячутся и принимают мужчин-заключенных для занятия сексом. Охрана не знает, где находится эта «заначка». Во-вторых, часть охранников могут знать, где находится это помещение, но эти охранники заранее предупреждены заключенными, чтобы они не совали туда свой нос. Конечно, заключенные подкупают охранников, чтобы они не нашли в зоне женщин. Кроме того, эти охранники сами пользуются услугами этих женщин.

— Но Люба может ведь и не вернуться оттуда по какой-либо причине вплоть до того, что заключенные могут ее убить.

— Ни в коем случае. Завтра она придет на работу, вот увидите.

Я сказал ей спасибо за разъяснения, но, грешным делом, не поверил ей. Люба — молодая женщина возрастом не более 25 лет, секретарь комсомольской организации завода. Я не думал, что она пошла в зону.

На следующий день Люба была на работе, и я спросил ее, почему она прогуляла вчерашний день. Она ответила:

— Я плохо себя чувствовала.

Я:

— Нужно было пойти в медсанчасть и взять больничный.

— Да всё это ерунда, Юрий Михайлович! Сегодня я чувствую себя отлично.

Тогда я ей говорю:

— А мне сказали, что ты была в зоне…

— Кто сказал?

— Женщины, которые работают на брусчатке.

— А, ясно. Это сука Гладышева», — и Люба выругалась матом в ее адрес.

— Значит ты была там, Люба?

— Ну и что? Была!

Она обозлилась и начала:

— Сколько я у тебя получаю? 450 рублей в месяц! А за сутки в зоне я зарабатываю не мою, а твою годовую зарплату!

— А как же комсомольская работа?

— А что она мне дает? Ничего!

Я подумал, что в свои 20 лет осуждать и стыдить Любу я не имею права, тем более как учетчица она хороший работник. Я был комсомольцем, общался с ней как с секретарем комсомола завода, ну и что с того? Я сказал ей, чтобы учет за вчерашний день был в ажуре, на что она сказала: «Не волнуйтесь, Юрий Михайлович, все будет сделано».

Цех грануляции шлаков работал без выходных все три смены и был укомплектован рабочими для непрерывной работы, а цех литой брусчатки работал в одну смену с выходным в воскресенье. Я также работал только днем и отдыхал в воскресенье. В конце августа мой сосед-сварщик предложил мне съездить вместе с компанией на озеро в воскресенье, чтобы искупаться и позагорать на природе. Я спросил его, на чем поедем. Он ответил, что поедем на самосвале ЗИС-585, назвал мне фамилию шофера, который работал у нас на заводе, и сказал, что шофер поедет с женой (оба они молодые люди, лет по 30 каждому), что он также поедет со своей женой, а я поеду один.

Наступило воскресенье. Шофер из заводского гаража подъехал к нашему дому, мы сели в самосвал и поехали к ближайшему озеру. Почему-то моим знакомым место отдыха на этом озере показалось плохим, и шофер предложил поехать на озеро Касарги, которое находится в 33 км от Челябинска. Мы согласились и поехали. Следует сказать, что с собой мы заранее взяли три бутылки водки и какую-то закуску, посчитав, что на пятерых нам этого хватит с учетом того, что шоферу много пить было нельзя. Приехав на озеро, мы нашли там площадку, подходящую для купания и на которой можно было позагорать. Озеро Касарги огромное — от места, где мы остановились, противоположный берег не был виден. Берега с правой и левой сторон были видны, но также были далеко от нас и уходили за горизонт.

Остановившись и устроившись на берегу, мы выпили, закусили и стали купаться. В воде мы играли обыкновенным футбольным мячом. Через три часа водка и закуска кончились, и шофер со сварщиком сказали, что они съездят купить еще водки и закуски. Они уехали, а я остался с двумя женщинами, и мы продолжили купаться. Вдоволь накупавшись, женщины вышли на берег, а я остался один в воде с мячом.

Вдруг, отвлекшись на женщин, я упустил мяч. Я увидел, что его отнесло ветром метров на 10 от меня, и поплыл за ним. А ветер дул от берега, где мы остановились, в сторону правого берега, до которого было достаточно далеко (я думаю, не менее километра). Я никак не мог догнать мяч и знал, что до берега, куда относило мяч, я не доплыть смогу — я недостаточно хорошо плавал. Тем не менее, я пытался догнать мяч. Потом я обернулся к месту нашей стоянки и увидел, что отплыл от берега метров на 200. Я ужаснулся и чуть не пошел ко дну, а озеро было глубоким. Я мигом протрезвел, взял себя в руки и спокойно, не торопясь, поплыл обратно. Признаюсь, еле доплыл. Выйдя на берег, я увидел, что ребята уже приехали. По-видимому, они видели мою попытку догнать мяч, потому что удовлетворенно вздохнули, когда я вышел на берег, и сказали: «Всё, мы поехали за мячом». Я посмотрел на озеро и увидел, что мяч подплывает к правому берегу, и к нему на лодке спешат двое каких-то парней. Мои товарищи сели в автомобиль и поехали в сторону этих парней, чтобы забрать у них наш мяч — за время их езды эти парни уже вытащили его из воды. Я подумал, что скорее всего без драки не обойдется. Однако буквально через несколько минут наши ребята вернулись с мячом и сказали, что те парни отдали им наш мяч безо всяких препон.

Наши ребята выложили на одеяле на берегу привезенную водку и закуски и предложили всем нам еще выпить и закусить. Я от выпивки категорически отказался, сказав, что мне на сегодня хватит — я чуть не утонул и больше пить не буду. Они на четверых распили две бутылки водки, а третью мы взяли с собой домой. Больше я никогда в жизни, будучи даже слегка выпившим, не купался.

Глава 7

В январе 1954 года я получил из Москвы письмо от проректора Всесоюзного заочного политехнического института, в котором мне сообщали, что если я не сдам контрольные работы до конца января, то меня отчислят из института за неуспеваемость, и я в результате этого в дальнейшем никогда не смогу поступить в другой институт без экзаменов, как мне полагалось с учетом диплома с отличием из техникума. Я испугался. Действительно, за весь первый семестр я не сделал ни одной контрольной работы по изучаемым предметам и не был готов их выполнить. Я немедленно послал в институт письмо, в котором сообщал, что в течение первого семестра меня неоднократно вызывали в военкомат, и это мешало мне учиться (конечно, это было ложью), и просил меня отчислить по собственному желанию, а также выслать мой техникумовский диплом по указанному мною адресу. Не более чем через месяц меня отчислили по собственному желанию, и я получил обратно свой диплом об окончании техникума.

Я стал подумывать, в какое высшее учебное заведение мне поступить. Я понял, что заочно учиться не смогу, и решил поступить в Челябинское высшее военное авиационное училище штурманов. В начале августа училище объявило очередной набор абитуриентов для сдачи вступительных экзаменов, там же было написано, что те, кто окончил средние учебные заведения с отличием, принимаются без экзаменов. Это меня устраивало, а военная служба в авиации меня не беспокоила. Но нужно было проходить строгую медицинскую комиссию — всё же авиация. Причем медкомиссию проводили непосредственно в медсанчасти училища. Я пришел туда, врач посмотрел на меня и сказал, что они не могут принять меня в училище, поскольку у меня какое-то образование над левым глазом. Если мне этот нарост кто-либо не удалит, они меня в училище не примут. Врач посоветовал мне обратиться в медсанчасть треста «Челябметаллургстрой», обслуживающую наш завод, и я немедленно пошел туда в поликлинику на прием к хирургу. Им оказалась женщина лет 35, она внимательно посмотрела мою «шишку» над глазом и завела меня в соседнюю комнату типа операционной. Медсестра велела мне лечь на операционный стол, сбрила мне бровь, намазала это место йодом и позвала врача. Подошла врач, посмотрела на меня и сказала: «Я сейчас операцию делать не буду, поскольку должна посоветоваться с окулистом — возможно, это связано с глазом, хотя я так не думаю. Но если, не дай бог, вы после операции ослепнете, меня посадят лет на 15—20. Приходите в четверг (а был вторник)». Я разочарованно встал со стола и сказал, что приду в четверг.

К назначенной дате я пришел в поликлинику и в регистратуре сказал, что врач-хирург (назвал ее фамилию) мне назначил сегодня прийти на операцию. На это регистратор поглядела в свою тетрадь, потом посмотрела на меня и сказала, что еще вчера названный мною хирург не работала, так как ушла в отпуск. Я подумал, что хирург трусливо скрылась от меня, побоявшись делать операцию, о чем она, собственно, и говорила во вторник. Регистратор спросила, записать ли меня к другому врачу, на что я ответил, что не нужно. Дело в том, что уже в понедельник следующей недели приемная комиссия училища прекращала прием документов, и я уже не успевал вовремя сделать операцию. Тем более что можно снова напороться на хирурга-труса.

Поскольку с училищем штурманов не выгорело, я решил поступать в Челябинский металлургический институт на вечерний факультет. Это учебное заведение находилось в соцгороде, недалеко от моего дома. На следующей неделе я пошел сдавать документы в приемную комиссию металлургического института, и это был последний день сдачи документов. Почему-то я вместе со своим соседом Василием в тот день напился до бесчувствия и опомнился только на следующий день, проснувшись утром у себя дома. Никаких моих документов дома не было. Я стал размышлять, ходил ли я в институт, сдавал ли документы в приемную комиссию и не потерял ли я их где-то. Подумав, я решил пойти в институт и узнать, приходил ли я к ним вчера. К величайшему моему удивлению и облегчению, оказалось, что я приходил к ним вчера и сдал документы, а секретарь приемной комиссии даже не заметила, чтобы я был сильно пьян — я выглядел слегка выпившим и вел себя, как нормальный человек. Секретарь комиссии сказала мне, что я зачислен студентом на вечерний факультет, занятия на котором начнутся 1 октября, хотя приказ о моем зачислении выйдет до 1 сентября. Дело в том, что все абитуриенты, зачисленные на первый курс, в сентябре поедут работать в колхоз на сбор овощей. Но, так как студенты вечернего факультета и так работают на производстве, они не могут поехать на сбор урожая. Тем не менее, занятия в институте на всех факультетах начнутся 1 октября.

В сентябре я получил повестку из военкомата на 20 сентября для призыва в армию. Я показал эту повестку директору завода, на что он сказал: «Работай. Сходи, конечно, 20-го числа в военкомат, но в армию тебя не заберут, так как страна еще не дожила до того, чтобы начальников цехов завода забирать в армию». Я и продолжал работать.

20 сентября я прибыл в военкомат, где мне сказали, что меня призывают в армию, однако нужно пройти медицинскую комиссию. Мне сказали, чтобы я ее прошел в медсанчасти «Челябметаллургстроя», и с направлением из военкомата я пошел туда. У меня был обходной лист с фамилиями врачей, от которых я должен получить заключение о состоянии моего здоровья. Я должен был обойти всех врачей в течение двух дней и сдать обходной лист в военкомат. Я так и сделал, в итоге все врачи написали, что я здоров и годен к военной службе.

После прохождения комиссии мне в военкомате выдали повестку на 4 октября — отправка в войсковую часть. В военкомате какой-то офицер сказал мне, что в сборном пункте они собирают призывников как минимум за двое суток до их отправки в войсковую часть, но, поскольку я живу непосредственно в Челябинске, в военкомате решили, что я могу подождать дня отправки и дома. Меня направляют в войска ПВО страны, из Челябинска вместе со мной по спецнабору уедет 30 призывников в Уральский военный округ, город Киров. 2 или 3 октября за нами приедет представитель войсковой части, в которой мы будем проходить службу, и заберет нас с собой.

Сотрудники военкомата были в упор заняты отправкой эшелона с призывниками на Дальний Восток, куда отправляли около 800 человек. И, хоть на территории военкомата и был написан призыв «Избежим рекрутчины!», там находилось полно пьяных в дым призывников. Позже я узнал, что их буквально погрузили в теплушки человек по 50 в каждый вагон и под охраной отправили к месту службы.

С повесткой на 4 октября я подошел к Рябицеву и сказал, что всё — я должен увольняться. Рябицев, не оставляя попыток уладить этот вопрос, ответил: «До 4-го числа еще долго, и я все же постараюсь как-то тебя от этого освободить. Продолжай работать». Хотя я знал, что он ничего не сможет сделать, я продолжал работать — все равно болтаться дома без дела мне не хотелось.

И вот однажды я прихожу на работу к 8 часам утра, и меня буквально встречает милиционер. Оказалось, что это следователь из прокуратуры. Он говорит мне, что должен допросить несколько человек о несчастном случае, произошедшем предыдущей ночью — наш шофер, выезжая с территории металлургического завода через проходную на примыкающие к нему территории, рядом с трамвайной остановкой совершил наезд на двух велосипедистов со смертельным исходом. На мой вопрос, могла ли это быть не наша машина, следователь ответил: «Мы уже осмотрели вашу машину в гараже сегодня утром и обнаружили на ней следы наезда, водитель Семченко задержан. Теперь требуется допросить свидетелей наезда — Семченко назвал троих человек, которые ехали с ним в ту ночь, и факт наезда отрицает. Он считает, что свидетели подтвердят его слова». Следователь дал мне бумажку, на которой были написаны фамилии этих людей, и попросил вызвать их к нему (на время допроса он разместился в моем кабинете). В кабине с Семченко ехала начальник лаборатории Капитолина, в кузове самосвала ехали бульдозерист Новосельцев и контролер ОТК, не помню ее фамилии. Капитолина и контролер ОТК задержались до полуночи, так как подписывали документы на отгрузку гранулированного шлака в вагоны МПС, а Новосельцев работал в вечерней смене. Жили они все вместе с Семченко в одном доме, поэтому и ехали вместе с ним с завода домой. Жена Семченко работала комендантом заводского ЖКХ.

Первыми на допрос пришли женщины, следователь велел им заходить в кабинет по одному. Сначала зашла Капитолина. Следователь сразу сказал ей, что шофер машины, на которой они ехали, совершил наезд, и спросил, видела ли и слышала ли она что-либо во время поездки с завода домой. Она ответила, что ехала в кабине, ничего не видела и не слышала, а после длительного рабочего дня практически сразу заснула и проспала всю дорогу, пока Семченко не разбудил ее у дома. Следователь сказал ей: «Семченко на площади насмерть сбил двух велосипедистов, вы не могли этого не заметить. Погибло два человека, а вы не говорите правды. Подумайте!». Капитолина повторила, что во время поездки спала и ничего не видела и не слышала. Тогда следователь сказал ей побыть в другой комнате, но никуда не уходить.

Следующей вошла контролер ОТК. На аналогичный вопрос следователя она ответила, что вообще ничего не видела и не слышала, так как сидела в кузове автомобиля спиной по направлению движения. Следователь сказал: «Площадь, где Семченко наехал на двух велосипедистов, была ярко освещена, и вы должны были видеть результаты наезда на двух человек». Контролер снова ответила, что ничего не видела и не слышала. После этого следователь отправил ее в комнату к Капитолине.

Новосельцева пока не было. Оставив следователя в своем кабинете, я вышел на крыльцо покурить. Буквально через 5 минут появляется Новосельцев и говорит мне: «Меня вызвали из дому на допрос к следователю. Слава богу, следователь появился! Я ему расскажу всё, как было. Этот бандит Семченко задавил двух велосипедистов! Я слышал, как автомобиль наехал на что-то. Я сидел спиной по направлению движения и после столкновения увидел, что за нами валяется велосипед и два человека то ли живые, то ли мертвые. Я понял, что мы наехали на них. По-видимому, они ехали на одном велосипеде, так как велосипед валялся один. Я видел, как к ним подбежало несколько человек, и стал стучать по кабине, чтобы Семченко остановился, но он ехал, не останавливаясь. Тогда я наклонился к дверце автомобиля и проорал ему: „Остановись! Мы наехали на двух велосипедистов! Может, они еще живы. Им надо оказать какую-либо помощь или хотя бы вызвать бригаду скорой помощи“. Семченко молчал и продолжал ехать. Более того, на полпути к дому он остановился и сказал всем нам: „Если кто-нибудь из вас проболтается о том, что я на кого-то наехал и этот человек умер, мне деваться будет некуда, и я убью того, что проболтается. Если потребуется, убью вас всех троих“. Я не знаю, что тут говорят женщины, но я плевал на его угрозы! Это бандит, и его надо сажать в тюрьму». Я сказал ему идти в мой кабинет, где его ждет следователь, и Новосельцев выложил следователю все то, что рассказал мне. Следователь все записал, Новосельцев расписался, после чего следователь попросил меня позвать Капитолину и контролера ОТК, что я и сделал. Следователь зачитал им показания Новосельцева и спросил, что они могут к этому добавить. Они подтвердили все то, что сказал Новосельцев. Правда, они уточнили, что результатов наезда не видели, но подтвердили, что Семченко пригрозил им убить того, кто проболтается о случившемся. Следователь поблагодарил нас и ушел.

Глава 8

Я прожил в Челябинске 14 месяцев, до этого я никогда не жил в больших городах. Самый большой город, в котором я жил — это Каменец-Подольский, но он в десятки раз меньше Челябинска. Для сравнения, население Челябинска более миллиона человек, тогда как в Каменец-Подольском проживает несколько десятков тысяч. Вокруг центрального района Челябинска находятся несколько заводов со своими жилыми микрорайонами, я жил и работал в Металлургическом районе. Из нашего района в центр города можно было попасть либо автотранспортом, либо на трамвае. Однако трамвай из нашего района не доходил до центра Челябинска, поскольку примерно на полпути трамвайная линия преграждалась насыпью с железнодорожными путями, и проезда сквозь нее не было — был только пешеходный проход. Если ехать на трамвае, то прямо перед этой насыпью была конечная остановка нашего маршрута, а дальше для продолжения пути надо было пройти под насыпью и сеть на другой трамвайный маршрут. Естественно, при этом нужно было покупать новый трамвайный билет. Это создавало, конечно, большие неудобства, особенно поздно вечером или ночью, когда приходилось ехать домой после посещения театра, цирка или парка, находящихся в центре города. Кроме этого оказалось, что в Челябинске разгул криминала, и при пересадке с трамвая на трамвай ночью возле насыпи грабители нападали на людей, отбирали у них деньги с ценностями и даже раздевали догола.

По пути в центр за насыпью находился вещевой рынок — так называемая «барахолка». Примерно через неделю моей работы на заводе в выходной день я ехал в гостиницу «Южный Урал», где остановился тогда мой дядя Володя. Со мной ехал Штукалюк. У меня были наручные часы «Победа» на браслете, но браслет был сломан и на руке не держался, поэтому я положил часы в брючной карман для часов. Этот карманчик был небольшим, и в нем поместились только часы, а браслет торчал снаружи. Почему-то мы со Штукалюком захотели выйти на остановке рядом с «барахолкой» и что-то там посмотреть. Вряд ли мы хотели там что-то купить, так как денег у нас было очень мало. Скорее всего, на базар мы пошли просто из любопытства. Мы прошлись по рынку, посмотрели, чем там торгуют, и вышли к трамвайной остановке. Там какой-то парень на вид лет двадцати очень вежливо спросил меня, который час. Я вынул из карманчика свои часы, посмотрел на них и ответил. Он поблагодарил меня. Тут подошел трамвай, и при входе в вагон почему-то образовалась давка. Народу было не так уж много, но получилось так, что мы вынуждены были проталкиваться сквозь толпу. Штукалюк даже отправился к передней двери и зашел в вагон через нее. Уже стоя в трамвае на задней площадке, я заметил, что прижимавшийся ко мне во время посадки парень вдруг стал резко от меня отходить. Я вспомнил про браслет часов, торчащий из кармана, и потрогал карман — часов там не было. Я сразу подумал, что этот парень и вытащил у меня из кармана часы. Наверное, и время у меня на остановке спросили не случайно, а чтобы убедиться, что у меня приличные часы. Парень спешно шел к передней площадке трамвая, и я крикнул Штукалюку, чтобы он его задержал, но Штукалюк не понял, чего я от него хочу. Тут открылась передняя дверь вагона, и парень вышел. К этому времени я уже подошел к Штукалюку и сказал ему, что этот парень унес мои часы. Трамвай уже тронулся. Я было подумал, что следует выйти из трамвая, догнать этого парня и отобрать у него мои часы, но пришел к выводу, что их тут целая шайка, и мы вдобавок к похищенным часам получим еще и по морде. Приехав к дяде, я рассказал ему о своем «приключении». Он мне посочувствовал. Забегая вперед, скажу, что следующие часы я приобрел только через 7 лет.

По выходным я время от времени ездил в центр города — либо в театр, либо в цирк, либо в городской парк. За год я был в оперном театре Челябинска два раза, в первый раз смотрел оперу «Отелло», а во второй — «Кармен». Мне очень понравились оперные артисты и их голоса. Акустика в оперном зале была замечательная, и артисты пели безо всяких микрофонов и усилителей — всё было отлично слышно. В цирке я запомнил только клоуна, это был Олег Попов — достаточно знаменитый впоследствии артист. Я запомнил его по большой клетчатой кепке, которая в дальнейшем сопровождала его всюду и стала символом О. Попова до самой его глубокой старости. Мне говорили, это было его первое выступление после окончания циркового училища. Более того, кто-то мне даже сказал, что это выступление было его дипломной работой. Не знаю, насколько это все соответствует действительности. До этого я видел только одного клоуна — Карандаша в Московском цирке. Позднее в том же Московском цирке я увидел Ю. Никулина. Я считаю, что Попов, Карандаш и Никулин — равноценные по таланту люди. Теперь о городском парке. Он также находится в центре города, там находились различные аттракционы, но они меня не интересовали — я интересовался танцплощадками, их в парке я насчитал четыре. Возможно, танцплощадок было больше, но я по парку особо не разгуливал и других танцевальных площадок не обнаружил, кроме этих четырех. На трех из них танцевали самые различные танцы, причем преобладали «западные» танцы — танго, фокстрот, которые не приветствовались в СССР. А на четвертой танцплощадке танцевали исключительно русские народные танцы: кадриль, «Чародейку», «Коробочку», «Яблочко» и еще несколько других, совершенно мне незнакомых. Музыка воспроизводилась радиолой с усилителем. Я решил, что буду ходить на четвертую танцплощадку, потому что мне было интересно узнать, как танцуют эти танцы, новые для меня. Я не умел танцевать ни один из них, но присматривался к танцующим и со временем научился танцевать некоторые эти танцы. На танцплощадке имелся распорядитель, он же показывал, как нужно танцевать, и выстраивал пары так, как это требовалось для танца. За порядком на танцплощадке следила группа парней, и если кто-то из пар во время танца начинал выкидывать коленца и делать что-то, не соответствующее танцу, к этой паре подходили «наблюдатели» и немедленно выводили с танцплощадки. При этом они говорили: «Если вы хотите танцевать что-то другое вместо наших танцев, идите на соседние танцплощадки — там можно танцевать все, что угодно. И не приходите больше к нам, пожалуйста». Мне это нравилось. На эту же танцплощадку не пускали чересчур пьяных. Однажды я пришел на танцплощадку со своим приятелем-сварщиком. Я был абсолютно трезв, а вот мой приятель был пьян, и его не пустили на площадку. Как он только не пытался туда войти! Он выискивал различные проходы к ней, но, как только он появлялся на танцплощадке, его немедленно оттуда выставляли. И это тоже мне нравилось. Я также заметил, что на танцплощадке, где танцевали только русские танцы, народу всегда было больше, чем на любой другой. Получалось, что среди танцплощадок была конкуренция, и ее выигрывала именно танцплощадка с русскими народными танцами, куда не пускали пьяных. Мне приходили на ум различные запреты танцев у нас в техникуме и не только, но выходило, что любые запреты хуже открытой конкуренции, в которой выигрывает лучшее.

Недостатка продуктов в магазинах Челябинска не было. Особенно много было озерной рыбы, поскольку рядом полно озер. Одно из них, Смолино, было в черте города, в Тракторозаводском районе. Я только один раз был там и запомнил только, что рядом с этим озером хвойный лес или лесопосадка — отсюда и название озера. Еще мне в Челябинске понравилось то, что и летом, и зимой продавалось мороженое, много было кафе-мороженых. Я бывал в этих кафе — в довольно просторном помещении стояли столики, на которые официантки приносили в специальных чашечках мороженое разных сортов (их было не менее пяти).

Зима 1953—1954 года была для меня достаточно холодной, так как зимы в Украине, откуда я приехал, гораздо мягче, а в Челябинске температура зимой доходила до — 35 градусов. Большинство мужчин ходили в шапках-ушанках, но уши у шапок никто из них никогда не опускал даже при сильном морозе и ветре. Все старались разогреть уши руками.

Я уже отмечал, что в Челябинске на улицах было очень много пьяных людей — как мужчин, так и женщин. Рабочие завода, выходя из проходных, сразу старались выпить хоть рюмку водки в расположенных по всей длине забора между заводскими проходными ларьках, цепь которых тянулась от одной трамвайной остановки до другой. Я любил летом ходить пешком путь от завода до соцгорода. Эти 4 километра пути — санитарная зона между заводом и городом, дорога была с бетонным основанием, покрытым асфальтом. Несколько раз на этом пути мне попадались пьяные женщины, валяющиеся в кювете. А однажды я обогнал парочку девушек, одна из которых предложила мне себя за 5 рублей. Я понял, что эти молодые девчонки — рабочие треста «Челябметаллургстрой». Зарабатывали они немного, да и вообще строительные рабочие зарабатывали меньше, чем рабочие металлургического завода.

И завод, и соцгород начали строиться во время войны. Завод строился с полным металлургическим циклом и по новейшей технологии, хотя мартеновское производство стали к тому времени уже устарело, а доменное производство было самым современным и к тому же очень экологичным. Тем не менее, производство кокса в коксовых батареях было недостаточно экологически чистым — воняло ужасно, между прочим. В соцгороде также строились современные многоэтажные дома и современная инфраструктура: водопровод, канализация, электричество, газ, централизованная отопительная котельная. Также были построены несколько школ, детских садов, дворец культуры, два кинотеатра, здания металлургического техникума и металлургического института, больница, поликлиника (как ведомственная, так и муниципальная). Соцгород, как и завод, все время строился — огромный строительный трест «Челябметаллургстрой» строил как соцгород, так и цеха завода. Тем не менее, жилья не хватало — всё еще существовали два поселка, находящихся недалеко от соцгорода и завода. Они назывались «Шанхай» и «Копай-город». Я не был в первом, а во втором был и увидел там обыкновенные вырытые землянки, в которых жили люди с 1941 года. Говорили, что и «Шанхай» точно такой же. Там не было никакой инфраструктуры — землянки топились самодельными печами, ни газа, ни электричества, освещение керосиновыми лампами. Эти поселки подлежали расселению и уничтожению, но, когда я там был, люди всё еще в них жили.

Недалеко от места, где находились два наших финских домика, был поселок под названием Першино, в котором жили эвакуированные украинцы. Вот этот поселок был чудесным — там были сады, огороды и достаточно приличные частные домики. Кстати говоря, до приезда украинцев в Челябинск почему-то считалось, что там не могут расти помидоры, яблони, груши и сливы. Приехавшие из Украины люди не знали этого и стали высаживать и сады, и огородные овощи. Оказалось, что все растет.

Я проработал на челябинском заводе до октября 1954 года. Завод работал плохо, не выполнял показателей, заданных ему главком, и зарплату нам не платили. Последние полгода, начиная со второго квартала, я не получал зарплату, а получал только аванс. Моя зарплата была 1000 рублей в месяц, но я получал только 300 рублей аванса и ничего более. С рабочими же рассчитывались полностью.

Тем временем я собирался в армию. Передав Оськиной по акту свой цех, я простился с работниками завода и персонально с Рябицевым. Завершив все свои дела на заводе, утром 4 октября я вместе с мамой был в сборном пункте областного военкомата. Там уже был представитель войсковой части, в которую нас направляли служить. Звали его капитан Репкин. Он построил нас, 30 человек спецнабора, и назвал войсковую часть и ее почтовый адрес, чтобы наши родители знали, куда отправлять письма, и велел собираться в путь.