Ханкерман. История татарского царства

Юрий Манов, 2022

Перед вами – художественно-историческое исследование, посвященное Касимовскому царству. Расположенное между Муромом и Рязанью татарское государство было основано в 1452 году и просуществовало до 1681 года. В отличие от широко известных ханств (Казанского, Астраханского и др.) Касимовское всегда было союзным Москве. Мы вместе пройдем весь его путь, проследим, как оно развивалось с остальной Россией на протяжении бурных XV-XVII веков, и увидим, какой неоценимый вклад в победы страны внесли союзные татары – гвардия русских правителей. Исследование переплетается с художественной линией – рассказом о вымышленном татарском воинском роде. Сражения, строительство и разрушения Касимова, превратности политики перейдут в художественное измерение, где обретут большую ясность. Авторская группа (Ю. Манов, С. Панарин и П. Панкин) приглашает вас в увлекательное путешествие. Добро пожаловать в Ханкерман – «ханскую крепость» или «ханский городок». Именно так назывался когда-то современный Касимов.

Сказ 2. За новой жизнью

Год 1455 от Р. Х. или 859 год от Хиджры.

Двое в степи

Плохо стало в степи, голодно. И коням, и людям, и степным волкам, и воронам. Великая сушь пришла в степь, а еще хитрые урусы пожгли ее, чтобы оградиться от степных набегов. Вот и выгорела степь, обезлюдела, и зверь ушел, и всякая живность.

Не привык ворон Хасан спать на пустой желудок, да не первый день голодал, все летал над засыпанной пеплом степью, все искал. Хоть бы мышь какая… Но нет, не видно, только серый пепел да белые кости, обгрызенные диким зверьем. И зачем только послушал Хасан старых воронов, утверждавших, что в степи всегда падали в достатке? Пусть сами падаль едят!

И совсем Хасан отчаялся, когда начало темнеть. Ведь сегодня еще резко, совсем не по-весеннему поменялась погода, будто зима решила вернуться: задул пронизывающий северный ветер, и похолодало так, что на молодую траву выпал иней.

Хасан давно почувствовал, что слабеет. А слабый ворон — мертвый ворон. Все труднее дается полет, все чаще приходится выдергивать свой ум из вязкого оцепенения… «Похоже, я стану единственной падалью в этой степи», — обреченно подумал Хасан, из последних сил стараясь не снижаться.

Но что это?.. Вдруг потянуло дымком… Блеснул вдали огонек… Костер? Если костер, значит стойбище, люди, есть надежда поживиться. Точно, костер! Ворон радостно каркнул и свернул на огонек.

Это оказалось совсем маленькое стойбище: всего один двуногий и лошадь на небольшом островке, уцелевшем от огня. Низкорослая лошадка трясла гривой, рыла копытом, силясь раскопать молодую поросль под пеплом, нанесенным ветром. У костра сидел одноглазый казак, сыпал на холстину муку, добавлял в нее воды из тыквы и бараньего курдючного жира, месил. Потом разгреб угли и пристроил над ними две лепешки, дожидаясь, пока подрумянятся, достал из седельной сумы кусок вяленой конины — балык, налил в глиняную чашу кислого кобыльего молока — кумыса.

Хасан тяжело приземлился в полутьме сумерек, едва устоял на одеревеневших ногах. Совсем плох… Слабый и голодный ворон немного подождал, надеясь порыться в объедках, когда двуногий заснет. Но тот спать не собирался. Не в силах бороться с голодом, Хасан вышел к огню. Будь что будет! Он широко разинул клюв, показывая, насколько голоден.

«Хаш, хаш, хаш!» — выпрашивал ворон, однако близко подходить не спешил — двуногие бывают опасны, а улететь сил уже и не было.

Но казак неожиданно обрадовался говорливому ворону, на чумазом от пепла лице расплылась широкая улыбка. Взял нож, отрезал от балыка, кинул птице. Хасан съел, подошел ближе, склонил голову набок. А казак угостил еще и начал рассказывать, что этот балык готовила его жена Фарида, красавица и умелица, да умерла от мора. Аллах покарал. За что? Казак не знал, чем прогневил всевышнего. И дети тоже умерли. И юрт их почти весь вымер. А сам он жив остался, потому что на дальнем пастбище был. Возвратился в стойбище, а там все мертвые и больные. Жена на его руках умерла. А он ее из хорошей семьи взял, калыма трех коней за нее отдал да баранов три десятка. И юрта у него была — чистый войлок! А зовут его Ибрагим, так мулла назвал в честь ветхозаветного пророка Абрахама! Давно Абрахам жил. Еще до пророка Мухаммеда, благословит его Аллах. Мулла обещал, что это имя принесет счастье. И хорошо сначала все было. Жена, дети, стадо. Но потом карача Кыпчак, верный раб хана Седи-Ахмата, позвал в набег на урусов, и тоже как все ладно складывалось поначалу! Хорошую добычу взяли, серебра звонкого, полон большой. А потом на реке Пахре побил их салтан Касим, брат Ибрагима там и погиб. А ему самому стрела на излете в глаз попала. Чиркнула сверху вниз — и нет глаза! Если бы прямо попала, сгинул бы и он. Но Фарида его и одноглазого любила. Хорошая была жена, домовитая, готовила вкусно, пела красиво. Фарида, Фарида, почему она ушла?.. И ведь как ей шло имя — воистину редкостная была женщина. А дети — сын Али да дочка Фатима такие смышленые… Дочка на мать похожа, красавица, а сын — вылитый Ибрагим. Но умерли, ведь на все воля Аллаха.

Казак все говорил, говорил, не замечая слез, катившихся по седым от пепла щекам. За разговором чуть не упустил стряпню. Снял с углей румяные, чуть подгоревшие лепешки, разломил одну, кинул кусок ворону. Хасан угощение принял и подошел совсем близко, чувствуя, как отогревается. Понял, казаку надо просто выговориться. А тот продолжал рассказывать, как надел рукавицы из толстой кожи, как натянул на голову мешок с дыркой для глаза и похоронил свою семью. Жену, детей, отца с бабкой, братьев, племянников. Взмок весь в том мешке. Юрты сжег: нельзя юрты, где мор был, на земле оставлять. От них опять мор пойдет. А стадо почти все волки погрызли. Некому было охранять. Что осталось — собрал и шурину продал совсем дешево. И вот едет теперь казак в Хан-Керман на реке Эве к салтану Касиму за новой жизнью. Вся степь о салтане Касиме говорит как о великом воине! Он самому хакану урусов Василию ближний друг, почти как брат! Каждому татарину службу дает, никому не отказывает.

Давно прогорел костер, нечего больше подбрасывать в огонь. Сытый казак клевал носом, но продолжал бормотать, как славно он будет жить в Хан-Кермане и служить салтану Касиму. И пусть ворон не смотрит, что казак на вид мал ростом и тщедушен. Ибрагим смел и отважен! А после хорошего похода, если возьмет его Касим себе в войско, будет копить на калым, снова женится, дом заведет, детей. Продолжится славный род…

— А что, ворон, как думаешь, возьмет меня, одноглазого, салтан Касим на службу? — спросил казак, широко зевая и накрываясь потником.

— Ка-а-а-ар, — заверил Хасан, дескать, возьмет, не сомневайся…

Утром казак долго молился, обращаясь в сторону, где по его понятиям находился священный город Мекка, славил Аллаха милостивого и всемогущего. Закончив, доел лепешку, щедро поделившись с вороном, выпил остатки кумыса, взобрался на лошадку и неспешным шагом двинулся по выгоревшей степи.

Хасан долго глядел ему вслед. В памяти снова всплыла та старая сосна над небольшим городком. И лес, его лес. Хасан вдруг решил, что ему пора домой, ничего хорошего в этой степи нет — зря вороны болтали. Поднялся в небо, сделал круг над всадником, громко каркнул, поблагодарив за ужин — да что там ужин, за спасение! — и быстро полетел на север, к своему городу.

1455 год. Наем на службу

Совсем осерчал Аллах всемогущий на бедного Ибрагима, опять послал беду на его голову. Возможно, Ибрагим и сам виноват: не стал дожидаться за Окой нукеров салтана Касима, как другие, решил сам переправиться к Хан-Керману бродом. Да с местом не угадал. Половину реки в седле пересек, а потом снесло его быстрым течением на глубину, еле наплаву удержался, вцепившись в гриву Гривастой. Едва на песчаную отмель вместе выгребли. А вот суму с пожитками унесло течением — плохо привязал, недотепа. А там и сапоги, и халат новый, и провизии остатки. Так голодным на берегу и заночевал.

Выезжают утром нукеры из открывшихся ворот Хан-Кермана, спускаются к берегу, где собрались прибывшие казаки, а Ибрагиму и обуться не во что.

Впереди нукеров карача Хасан на вороном коне. Смотрит на казаков, прибывших из степи, улыбается — растет сила касимовской орды. Много казаков хотят служить салтану Касиму. Славные воины! Здесь и казанцы, и ногаи, и даже крымцы есть. Но в свой юрт Хасан сначала выбирает своих…

— Эй, кыпчаки есть? — зычно кричит карача.

Спешно отзываются казаки степных юртов, тянут руки вверх. Поднял руку и Ибрагим. Так и стоял, пока до него очередь не дошла. Подъехал Хасан, глянул насмешливо на одноглазого воина, низкорослого, босого, обернулся на своих нукеров, те тоже с трудом сдерживают смех. Корявый какой-то, в стареньком, видать, дедовском тягиляе (кожаном доспехе) — хорош герой.

— Так кем ты будешь, вольный казак? — спрашивает карача.

Спешит Ибрагим, сбивается, перечисляя предков своих, отца и деда, и прадеда, и его отца, что караче самого Бату-хана служил, коня под ним водил.

— А глаза где лишился? — интересуется карача, продолжая улыбаться.

Честно рассказывает казак, про поход, про резню на Пахре, про стрелу, что в бровь ударила. Громко смеются карача Хасан и его нукеры, памятна еще всем та битва. Хорошо поучили татары Касима татар Седи-Ахмедовых.

А как заговорил Ибрагим про мор в юрте, так перестал улыбаться карача, по-другому на босого воина посмотрел.

— Весь род схоронил, говоришь? — задумчиво переспросил Хасан и глянул в небо, где кружил большой черный ворон. — Такова воля Аллаха… Давно это было? На себе отметин чумных не имеешь? Точно? Грудь покажи… Тогда вот что, пойдешь за реку, найдешь улана Иссу. Скажешь, я велел тебя в юрт взять. И пусть тебе сапоги подыщет, не принято в войске Касима без обувки…

Сказал и поехал дальше, а вольный казак Ибрагим лицом в гриву своей лошадки уткнулся, обнял за шею. Взяли его, взяли в новый юрт, приняли в семью. Он теперь караче Хасану — преданный слуга. Пусть что угодно просит от него новый хозяин, скажет жизнь отдать — отдаст не раздумывая.

Взял казак Гривастую за повод, пошел к реке. Нечего мешкать, пора свой новый юрт искать.

1455 год. Хороший юрт

Удачное место под стойбище выбрал улан Исса: у ручья, впадающего в Оку, так что вода всегда свежая, вкусная. И луга вокруг, а под боком — рощица, и в жару укрыться, и дрова для костра. Стойбище пока небольшое, всего три юрты. В одной, из чистой шерсти, семейство улана Иссы проживает, две жены и полдюжины детишек. В двух юртах попроще — его братья, тоже с женами и детьми. Жен пока по одной на каждого. Остальные казаки — холостые, ночуют кто где, на арбе, покрытой кошмой, в шалашах, а то и просто у костра. Благо, что лето наступает…

Выслушал Исса Ибрагима, широко улыбнулся:

— Я знал твоего отца. Славный был воин. Что ж, Аллах в помощь. Спать будешь там, (указал рукой на старую арбу), пасти будешь их (махнул в сторону отары в загоне), есть хочешь — ешь (указал на глиняный очаг с закопченным котлом, расположенные в центре стойбища). Ну и ладно, располагайся, (посмотрел на босые ноги казака) обувку подыщу.

И хотя с утра урчало в животе от голода, Ибрагим сначала снял седло с Гривастой, приготовил под арбой ложе на ночь, сходил на реку, умылся сам и помыл лошадь, вернувшись, привязал ее к коновязи и только потом подошел к очагу.

Вышла из юрты молодая татарка, вторая жена Иссы, улыбнулась, вынесла пресную лепешку, дала глиняную миску. В котле оказалась каша из проса с бараниной. Теплая еще, жирная, вкусная! Ест казак, пальцы жирные облизывает, так бы все и съел, да гордость не позволяет.

— Наелся? — спросил Исса, зевая. — Вот, носи на здоровье!

Ибрагим рассмотрел пару старых, стоптанных сапог. Дырявые, подошва одного почти отвалилась. Не беда, шило и нитки Ибрагим одолжил у других казаков. Сел под арбой и принялся чинить обувку…

Вскоре понял Ибрагим, что ему действительно повезло с юртом. Десятник Исса работой не обременял, он вообще был добряк и любитель поспать. Его братья хвалили Ибрагима за исполнительность и усердие, холостые казаки хоть и подтрунивали над ним (такова доля новичка), но приняли как равного.

Лишь казак Халим постоянно придирался, особенно когда возвращался из кабака в Городце, и дразнил его одноглазым, смеялся над его бедностью и дырявыми сапогами. Однажды и вовсе хотел заставить за себя работу делать — загон от навоза чистить, а когда Ибрагим отказался, толкнул ногой в спину. Пришлось Ибрагиму его поучить: вскочил, свалил наглеца наземь и отхлестал плеткой, хоть Халим был выше на голову. С тех пор Халим перестал задираться.

Ибрагим прилежно пас отару и стадо, мыл и чистил лошадей, стриг овец, чинил загоны, пилил и колол дрова, в общем, занимался привычной для степняка работой. Не считая заготовки дров, конечно: в степи такого богатства нет, там очаг приходилось топить сушеным кизяком. Большое богатство — лес! А Халим бурчал постоянно, что убирать навоз и пилить дрова — работа для сабанчи или рабов, а не для воинов. Но рабов в юрте Иссы не было. Те сабанчи, что служили караче Хасану, пахали землю и сеяли зерно. Жили они в селе с деревянной церковью, и обижать их карача Хасан строго запрещал.

Так шла неделя за неделей, Ибрагим постепенно обжился и стал своим. Иногда к нему прилетал старый знакомый — ворон, и никогда казак не оставлял его без угощения.

Исса стал доверять одноглазому казаку различные поручения и награждать за прилежное исполнение. По приказу Иссы Ибрагим нередко наведывался в соседнюю рыбацкую деревню, где жили мещеряки. Возил туда кумыс, соленый творог да баранину, привозил обратно рыбу да мед. Старший в том роду мещеряк Ухур — заросший седой бородой муж — хорошо знал бортное дело. Секретами с Ибрагимом не делился, но случалось, что брал его с собой в дубраву на высоком берегу, и наблюдательный казак подмечал, как борты с медом в дуплах искать, как костер под деревом правильно развести, чтобы пчелы не покусали, когда у них мед забирают. А еще Ибрагим постепенно выспросил у старого Ухура, как самому борт для пчел в дубовой колоде устроить, чтобы в нем поселились пчелы и мед туда приносили. И как подвесить колоду на ветку, чтобы мыши не поели пчелиного семейства. Хоть и не охотлив был Ухур поговорить, но многое выболтал.

Заглядывался Ибрагим на его старшую дочку, да хитер старик Ухур, говорил, что решил всем родом принять мусульманскую веру, а у мусульман принято платить за невесту калым. Беден Ибрагим, даже сапог путных нет, халат старый весь истрепался, какой из него жених… И хоть постепенно монетку за монеткой стал копить Ибрагим, но понимал, что до сватовства ему еще далеко.

Пять раз в день Ибрагим прилежно совершал намаз. Славил всемогущего Аллаха и просил себе немножко удачи. Короткими летними ночами, лежа под своей арбой, прислушивался Ибрагим к женским голосам и детскому смеху в юрте улана Иссы и завистливо вздыхал. Свой дом, своя семья. Даст ли ему Аллах еще такое счастье?

1455 год. Базар

В то утро Ибрагим молился особо усердно — очень волновался. После громкого вознесения хвалы Аллаху тихонько просил у него помощи, чтобы на базаре не обманул его хитрый торговец, не подсунул гнилой товар. Улан Исса, заспанный и растрепанный, выпив кумыса, посоветовал на базаре держать кошель за поясом и постоянно придерживать рукой. И подальше держаться от местных мишарей, они все — воры.

Ибрагим доехал до брода и перебрался через Оку, держась за конскую гриву. Пусть вымок весь, зато деньгу сберег. По дороге к городу обсох, повеселел, а как подъехал к крепостным воротам, снова оробел от обилия народа, от шума галдящей толпы.

Над воротами Кайсым-града высились две деревянные башни, с одной лениво смотрел дозорный улан в малахае. Поймав на себе его взгляд, Ибрагим как-то съежился, словно чуя за собой вину. И тут же сам себя одернул: «Ты казак, самому караче Хасану верный слуга, ты здесь равный всем!» Гордо выпрямился в седле, зыркнул на охранника единственным глазом и въехал в распахнутые ворота.

Чем ближе к лавкам, тем гуще толпа. Пришлось спешиться. А товара-то, товара! Ни разу в жизни не был еще Ибрагим в городе на базаре, а потому не видел такого изобилия. Меха! Целый ряд мехов! Торгуют здесь все больше мишари-безбожники, они же мех и добывают: белка, куница, бобер, горностай, рыжехвостая лиса. Вот бы ему на воротник, а то старый шакал совсем облез. Волчьи шкуры, рысьи и даже одна медвежья с целой головой. Вот торговец-мещеряк напялил на себя медвежью шкуру, широко расставил руки-лапы и грозно зарычал, пугая детишек, те с визгом разбежались. Торговец рассмеялся, все рассмеялись.

Первым делом Ибрагим пошел в платяной ряд, ведь за тем и приехал. Обносился он до предела, старый халат поистрепался, весь в заплатах, на локтях — дыры. Да и сапоги единственные, как говорят урусы, «каши просят», один даже пришлось веревкой подвязывать, чтобы подошва не отвалилась. Но сначала — халат.

Халаты на базаре всех цветов, на любой вкус! Ибрагим аж оробел от изобилия. Есть из хорошей шерстяной ткани в мелкую и крупную полоску, есть и суконные, с набивкой из белого хлопка, что согреет в любой мороз. Есть даже халаты из шелка! Торгует ими перс свирепого вида со шрамом через всю морду. Покупателей у него немного — дорого: опасен и долог путь из Персии, и очень ценен этот шелк. Но перс спокоен, знает, что салтанов двор да карачи подъедут только к полудню, покупать обновки своим женам, вот с ними и стоит торговаться. А эти что? Голытьба…

Засмотревшись на шелковый, шитый золотыми нитями халат с воротником из чернобурки, Ибрагим наступил в лужу. Нога сразу промокла, в сапоге противно захлюпало. Нет, с халатом все-таки можно подождать, сначала сапоги!

По дороге в сапожный ряд, отдельно, ближе к ширинскому княжескому двору — невольничий рынок. Ибрагим подумал и свернул туда, просто посмотреть. Разочарованно вздохнул, да и остальные ходят — кривятся. Скверный товар — чумазые худосочные подростки, старики и бабы, такие же растрепанные, в звериных шкурах и босые. То мордва — недоимщики ширинского князя. Не смогли ясак заплатить. Князь изловил их в лесах, прямо оттуда на базар и привел, грязных, искусанных мошкарой. Хотя одна ничего, скуластенькая, на жену-покойницу похожа, только волос светлый. Отмыть бы ее да приодеть. У Ибрагима неожиданно перехватило дух. Нет-нет, не ко времени.

Надсмотрщик над рабами — толстый улан с плетью — лениво препирался с псарем карачи Мангыта:

— Нет товара, откуда ж ему взяться? Будет поход — будет товар.

Ибрагим в последний раз глянул на скуластенькую и поспешил в сторону сапожного ряда. По дороге на сбереженную деньгу купил лепешку с соленым сыром, горячую, прямо из тандыра, маслом политую. Так, жуя, и подошел к сапожному ряду, что напротив конного. Коней здесь, правда, не продавали, лошадьми торговали ногайцы на лугу за стеной, а здесь были седла да упряжь.

Свое седло Ибрагим увидел сразу: настоящее, татарское, гладкой красной кожи, с высокой передней лукой. Вставки у луки из красного дерева с изображениями невиданных зверей — как лошадь, но с двумя горбами на спине. Стремена умно сделаны, хочешь, отпусти на все длину — для спокойной езды, когда и вздремнешь на ходу, а для скорого боя — можно укоротить. И ремешки тонкой работы, хочешь щит пристегни, или суму с пожитками, даже для копья ремешки есть. А уж место для седалища! Гладкое, с правильным изгибом, без шва — одним куском мягкой кожи. Подлинный мастер делал то седло, с великим уважением к седалищу человеческому!

Седло висело над головой торговца с хитрющей слащавой мордой. В жизни Ибрагим к такому торговцу не подошел бы, но это седло… Весь конный ряд изучил Ибрагим, все седла придирчиво посмотрел, пощупал, одно даже на Гривастую свою примерил, а снова сюда возвратился. Вот его седло! Должно быть его!

Торговец, зараза, в этом деле толк знает, речи сладкие говорит, словно медом мажет:

— Тебя, казак, сам Аллах привел к скромному торговцу Мурату! Меня все здесь знают, все мой товар брали, никто никогда не пожаловался. Вижу, что опытный воин сразу лучшее седло увидел, прекрасное седло, достойное верной кобылицы славного казака!..

Снял седло и положил на прилавок, подмигивает, расхваливает. Нет нужды в сладких речах, сам видит Ибрагим, что это за седло, трясущимися руками достает кошель из-за пояса, высыпает серебро на прилавок. Последние деньги, каждую монетку Ибрагим потом соленым заработал. Купец глянул с усмешкой на дырявые сапоги Ибрагима, брезгливо оттопырил нижнюю губу, пересчитал алтыны с тисненым именем Ахмата — хакана всей степной орды и копейки с именем хакана Ивана и всадником с копьем. Качает головой торговец Мурат — мало, указывает на самое простенькое седло внизу прилавка. Ибрагим молча лезет в седельную суму и достает серебряный кувшинчик тонкой работы. Хорош кувшинчик, его Ибрагим добыл на Пахре, когда обоз русской княгини грабил. Великолепной работы сосуд, из самого Хива-града! А Ибрагим как-то нечаянно сел на него — помял. Как они с женой тогда смеялись. Потом выправить мятый бок пытался — не получилось.

Торговец взял кувшинчик, взвесил на руке, достал весы с двумя медными чашками и гирьками, взвесил на них. Снова покачал головой, указал на седло получше, лукаво прищурился. Почуял, что не уйдет этот покупатель просто так.

Вздохнул Ибрагим, полез за пазуху. Главную драгоценность на прилавок положил — золотую монету с профилем греческого деспота. Ту монету он с шеи своего отца снял перед тем, как похоронить. А отец ее от деда получил, дед много о Царев-граде рассказывал, оттуда и привез.

Жадно сверкнули глаза торговца Мурата. Золото! Золотой денарий! Схватил монету, на зуб попробовал, на весах взвесил. Заулыбался, кивнул. Так и быть, забирай седло!

Ибрагим деловито сгреб серебро с прилавка обратно в мошну, потянулся было за кувшином, но Мурат не отдал. Аллахом клянется, что седло дороже стоит, чем одна золотая монета. Врет, конечно, ну и шайтан с ним. Ибрагим молча взгромоздил покупку на спину Гривастой, взял за повод и пошел в сторону ворот. Перед городецкой мечетью остановился, опустился на колени, поклонился. Прошептал молитву. Встал, отряхнул колени и пошел в калашный ряд к урусам, покупать муку. Одним седлом сыт не будешь.

Тем же вечером Ибрагим добыл и халат, и сапоги. У кабатчика, что старьем потихоньку торгует, на старое седло сменял. Халат был хорош, чистой шерсти в мелкую полоску, только спереди весь в заскорузлой крови и дыра большая на животе. То не беда, кровь застирать можно, а дыру зашить и поясом прикрыть. Купленные сапоги Ибрагиму были сильно велики, ну и что с того? В носки можно сена засунуть, зато крепкие и без дыр.

1456 год. Речные разбойники

Время летело стремительно, за летом промелькнула осень, и словно куда-то торопясь, пришла ранняя зима. Она выдалась почти без заморозков, но с обильными снегопадами. Татары потянулись с луговых станов в села и деревни на зимовку, погнали скотину в стойла. Вот и улан Исса велел собирать стадо и сворачивать юрты. Давно пора, а то, признаться, холодно было уже ночевать под арбой, зяб Ибрагим, особенно под утро.

Помимо дома у карачи Хасана Уссейнова был в селе большой сарай, деревянный, крытый соломой, с двумя очагами. Там холостые казаки ночевали на грубо сколоченных нарах. Забот у Ибрагима в селе было немного: поутру задать корм лошадям да почистить стойла. Днем ездили за дровами в ближайшую рощу и за водой на родник. Иногда за сеном на луга, там еще много осталось в копнах.

Самой неприятной работой было чистить овины, и когда приходила очередь Ибрагима, у него с утра портилось настроение. А когда работы не было, казаки ходили на охоту, рыбачили, вечерами каждый развлекался, как умел. Ибрагим пробовал шить седла со старых шкур по образу купленного на базаре, получалось не очень.

Раз в неделю улан Исса собирал казаков на своем дворе. Он с братьями жил на окраине — в своих юртах. Приезжали верхом, при оружии. Исса придирчиво осматривал казацкие саадаки, проверял наличие стрел в колчанах, вот и весь смотр. «Будет ли поход?» — с надеждой спрашивали казаки. Исса отвечал уклончиво, мол, скажет Касим идти в поход, пойдут, а пока ждите…

Одним морозным утром Ибрагим с Халимом отправились на Оку. От морозов родник промерз, так что воду теперь брали на реке. Нетрудная работа: приехать, вырубить полынью да наполнить две большие бочки на санях и еще льда накидать в запас. Халим привычно бурчал, что такая работа для сабанчи, а не для воина, Ибрагим не обращал на него внимания. Когда собрались возвращаться в село, Ибрагим заметил на реке что-то странное. Не разберешь, зверь или человек. Если человек, зачем ползет?

Позвал Халима, подошли, посмотрели.

Человек! Только замерз едва ли не до смерти и побит шибко. Одет, как правоверный, но не казак. Босой, без шапки, голова обмотана оторванной полой зипуна. И бормочет что-то словно в бреду. Пригляделся Ибрагим, лицо-то знакомое, хоть и в запекшейся крови вымазано. Э, да это Мурат, тот самый торговец, что ему седло продал. Вот так встреча!

Долго не думали, решили с собой купчину взять, не замерзать же правоверному. В селе у очага отогрелся купец Мурат. И сразу начал плакать:

— Вез в Городец товары к базарному дню, а вчера вечером напали на обоз разбойники. В черных шапках все, злые, свистят. Прямо с высокого берега и навалились, людей побили, товар с санями и лошадями забрали. Меня дубиной сильно ударили, упал, мертвым притворился. Хорошо, что не добили, но шапку взяли и сапоги стянули.

Послали за Иссой, приехал десятник, послушал бедолагу и велел казакам собираться. Купчину наскоро одели и обули, взяли с собой.

Следы обоза нашлись быстро, благо ночью и утром не снежило, так по ним и до деревни добрались. Недалеко от берега мещерская деревушка в десяток землянок. Все ясно улану Иссе — местные шалят, за разбой взялись. За что их надо примерно наказать.

Торопиться не стали, Исса послал двух разведчиков посмотреть, нет ли засады. Казаки вернулись быстро, доложили:

— Вроде тихо, в деревне только бабы да дети, мужей не видно. Есть свежий след от саней, ведет в чащу. Значит, поехали прятать награбленное.

Кивнул Исса, велел дозорным показывать дорогу.

Не осторожничают разбойники, даже охрану не выставили. Грузят кули да мешки с саней в амбар, стоящий на столбах посреди большой поляны. Подивился Ибрагим: мудро придумано, в такой амбар ни зверь крупный не заберется, ни мышь мелкая. И талые воды не подмочат.

Разом налетели татары, мещеряки даже не успели за копья схватиться. Визжат только, разбегаются по сторонам да валятся один за другим под ударами татарских сабель. Вожак только и попытался сопротивляться, вскочил на сани и давай дубиной размахивать. Хотел Халим его из лука поразить, да Исса остановил, велел достать арканы. Свистнули веревки с петлями, повалился в снег вожак, от злобы зубами скрежещет.

Слез купчина с коня, подбежал к саням, начал щупать мешки да кули. Потом в амбар поднялся, там смотреть стал. Высунулся из дверной щели, улыбается, едва не плача: весь товар тут, целый. Не успели разбойники растащить.

Исса кивнул своим бойцам:

— Добро, теперь займемся деревней.

Мещерскую деревню окружили по всем загонным правилам. Перекрыли дорогу, на тропках встали парами. Никто не ушел! Собрали баб да стариков у деревянного идола со страшной мордой. По землянкам порыскали, по амбарам, только брать там нечего, разве что меда немного нашли да шкурки куньи.

Исса придирчиво рассмотрел мещеряков, выбрал девок помоложе, да баб покрепче. Велел их крепко вязать. И уцелевших мужиков тоже забрали. Притихли мужики, смотрят испуганно. Купец Мурат к одному подскочил и давай его плеткой охаживать — узнал на нем свою шапку и сапоги. Смеются татары, по делу разбойнику наказание.

Дал команду Исса, обоз двинулся в обратную дорогу. Пленные теперь станут сабанчи, дрова будут пилить и навоз вычищать. А самых строптивых на базаре в Городце продадут. Крепкие невольники нынче в большой цене!

Вечером собрались у Иссы в юрте. Улыбается улан Исса, доволен. Щедро расплатился купец Мурат, половину всего товара татарам отдал. Сам купец с кислым лицом у очага сидит, жалко товара. Но половина лучше, чем совсем ничего. Исса велел позвать в юрту Ибрагима и Халима, говорит:

— Поступи по совести, купец! Отблагодари своих спасителей отдельно. Этот тебя нашел, а вместе они тебя не бросили.

Благодарный и многоречивый Мурат подарил Ибрагиму большой кусок шерстяной ткани. Но улан Исса смотрит выжидающе, смеется:

— Ай, недорого ценишь свою жизнь, купец. Всего-то в отрез материи?

Мнется купец, но вот в глаза Ибрагиму глянул. А ведь действительно, жизнью своей он ему обязан. Не нашел бы его Ибрагим на реке, совсем замерз бы. Так и сдох бы без упокоения, и не видать ему в загробном мире райских садов. Полез Мурат за пазуху, долго там рылся и, наконец, вытащил монету с ликом римского деспота. Ту самую.

Счастлив Ибрагим, вернулся к нему отцовский подарок. Аллах справедлив! Мысленно поклялся Ибрагим, что больше не расстанется с этой монетой.

Только Халил не рад: вроде бы, вместе купчину спасли, а ему только шерстяной отрез достался, и тот меньше, чем Ибрагиму! Какой же ты везучий, шайтан одноглазый!