Шкаф. Метафорические рассказы

Юлия Табакарь

«Шкаф» уже звучал в эфире радиостанции «Гомель Плюс» как победитель международного конкурса коротких рассказов. С него и начинается этот сборник, в который вошло 47 историй. Их герои многоплановы: Баба-Яга в роли психотерапевта; хирург, «отрезающий» от души все лишнее; самостоятельная Ева; Адам, застрявший перед телевизором на диване; Бог, которого принимают за фокусника. Скучать не придется!

Нихтер

Старый Нихтер жил посреди пустоты. По утрам к нему приходил почтальон. Звонил в дверной звонок, которого не было, и заходил сказать, что писем все так же нет. Нихтер благодарил, спрашивал о погоде.

— Сегодня дождь, — с готовностью рассказывал почтальон.

— Значит, солнца нет, — отвечал Нихтер. Он поднимал брови, кряхтел, кивал, ведь он был большим специалистом по части того, чего нет. Почтальон задерживался ненадолго. Они были почти друзья.

Нихтер учтиво извинялся:

— Видите ли, у меня по такому случаю даже нечего предложить вам к чаю. Нет ни конфет, ни мармелада, ни пряников. Нет даже молока. Да и чая, в сущности, тоже нет.

Свой талант замечать то, чего нет, Нихтер ощутил в себе еще в детстве. Однажды ему подарили на Новый год огромную армию оловянных солдатиков. Но не они захватили его воображение. Мальчика потрясло, что у солдатиков нет ружей. Это отсутствие стало занимать весь его ум. Бабушка, которая две недели назад чуть не отморозила пальцы на ногах, стоя за дефицитным подарком в очереди, внимательно смотрела на внука. Его беспокойство нарастало. Бабушка все сильнее сводила брови. А потом солдатики куда-то пропали.

Талант Нихтера рос. В конце лета мальчик тонко подмечал, что стали замолкать птицы. Зимой остро ощущал, что нет тепла.

Он учился, кажется, в седьмом классе, когда однажды высокая и тонкая, как молодое дерево, учительница, прошелестела, войдя в класс, и сказала ласковым голосом, что девочки Терезы больше не будет. И тогда все существо Нихтера сосредоточилось на этом. Отсутствие одноклассницы вдруг проявилось, разрослось и стало очевидным. Ее место рядом с ним за партой опустело. Терезы не было. Он не помнил ни цвет ее глаз, ни какой формы были ее пальцы, ни звук ее легкого дыхания, когда она записывала за учителем. Его поразило ее исчезновение, и он вдруг увидел, что это отсутствие очень широко. Не все люди и предметы оставляют после себя такое широкое отсутствие.

Нихтер бесконечно рос. Он был высок, остроплеч и нескладен. Нихтер учился на философском факультете и специализировался на бытии, которого нет. О том, чего нет, он защитил докторскую, и до преклонных лет преподавал студентам, которых тоже почти никогда не было на его лекциях.

Профессора Нихтера считали чудаком. Плавая в море, он непременно отмечал, что нет под ногами дна. Игра в шахматы совершенно ему не давалась. Стоило ему потерять одну фигуру, как она начинала занимать все его внимание. Мысленно он представлял, как сходил бы ею, если бы она еще была. И тогда совершал какую-нибудь глупую ошибку. Он считался плохим игроком в шахматы.

Жена давно ушла. Он часто подмечал, что в супе нет соли, в шкафу — нужных вещей, на деревьях — листьев, в новостях — здравого смысла. Однажды он позволил себе заметить, что у жены нет прически. Она была готова поддерживать беседы об отсутствии и даже кое-как приспособилась к тому, что мира нет, но в тот день почему-то рассердилась не на шутку. Уже пятьдесят лет в шкафу не было ее вещей. Изредка деревянные вешалки, задеваемые его неловкими руками, покачивались в пустоте шкафа.

Нихтер жил один. В последние годы единственным, кто заходил к нему, был почтальон. Однажды почтальон спросил:

— О чем те письма, которых у меня для вас нет?

Нихтер только пожал плечами. Если бы на все вопросы было так легко дать ответ… Всем своим существом, всем своим сознанием он всю жизнь обвивался вокруг этого густого невидимого чего-то, чего у него не было. И чего ему не хватало.

Однажды ему приснился сон. Во сне он был ребенком. Он сидел на полу с игрушками, и в комнату вошла она. Эта женщина. Где он мог ее видеть? Знакомое лицо, теплые руки. Она дала ему солдатика с ружьем. И исчезла. А он водил пухлыми ручками по воздуху, пытаясь ухватить то, что поймать невозможно. Аромат, мимолетное ощущение, короткий взгляд. Губы учились произносить «ма-ма». Но его голос никто не слышал. Этого мира уже не было. Никто не взял маленького Нихтера на руки, чтобы подтвердить, что он существует.

Нихтер был из тех детей, которых не обнимали. Бабушка варила ему правильную кашу, одевала в тщательно отглаженную одежду, стригла и причесывала гладко волосы. В этой причесанности и гладкости бытия не было объятий. Спрашивать о родителях было нельзя. У них не было ни имен, ни лиц. Они отсутствовали целиком. Так же, как темной ночью полностью отсутствует свет. Ты знаешь, что во вселенной солнце продолжает светить, но вынужден принимать темноту. Из этой темноты во сне смутные образы родителей иногда приходили к нему, будто заглядывали через замочную скважину. Так было и в этот раз.

Проснулся он от грохота за окном. Начиналась гроза. Старик сделал себе чай и пошел в кабинет, чтобы продолжить писать десятую главу монографии «Бытие, которого нет». Но что-то не давало ему покоя, мысли его блуждали по квартире. И вдруг он вспомнил про кожаный чемодан, который он никогда не открывал. Чемодан просто появился, как мысленный слайд, и завис.

Нихтер решился. Он тяжело поднялся со стула и дошел до кладовки. Чемодан десятки лет пролежал в самом углу. Он засох и скукожился, словно старый забытый сухарь. Все, что осталось от бабушки. Прикосновение к чемодану обдавало холодком. Скованные артритом руки распечатывали его секреты. Внутри на клетчатой потертой подкладке лежало незнакомое платье в горох, пара старомодных туфель с невысокими каблуками, шкатулка с серебряными серьгами, кулоном и тремя старыми монетами. В кармашке сбоку хранился небольшой сверток. Неторопливо Нихтер достал его и долго разворачивал бумагу. Наконец с изумлением он увидел внутри черно-белую фотографию, с которой на него смотрели они. Молодые родители. Он и не знал, что у него глаза, как у отца, а улыбка, как у матери. На обороте почти выцвели, но все же угадывались их имена и даты жизни. Ему было двадцать шесть, ей двадцать один. Расстреляны такого-то числа. Одна дата смерти, написанная бабушкиной рукой. Он прочел их (а значит и его) настоящую фамилию, которую нельзя произносить. Как так вышло, что они остались молодыми, а он уже так стар? Их просто стерли, как карандашную надпись ластиком с бумаги. Нихтер смотрел на фото, жадно впитывая изображения, словно долго пролежавшая на берегу рыба воду.

На самом дне чемодана, в самом уголке, лежал притаившийся солдатик с ружьем. Нихтер взял его в руки и содрогнулся, поняв, что в ружье этом, должно быть, не хватает двух патронов.

Голова закружилась. Мир был проявлен. Нихтер так и сидел много часов с фотографией в руках перед чемоданом, нарушившим оболочку пустоты. И просто дышал. Через открытые окна в квартиру ворвался свежий воздух, какой бывает только после грозы.

Внезапно он вздрогнул от пронзительного звука. Звонили в дверной звонок, которого никогда раньше не было. Нихтер открыл дверь, там стоял почтальон с отверткой в руках.

— Я тут подумал, — сказал он. — Хорошо ведь, когда звонок есть. Может, и письма когда-то будут.

Нихтер улыбнулся своей мягкой улыбкой. И вдруг немного неловко спросил:

— Хотите чаю?