Дело о бюловском звере

Юлия Нелидова, 2018

1886 год. Молодой доктор Иван Иноземцев, чудак, готовый ради эксперимента впрыснуть себе любое только что изобретенное средство, до того надоел столичной полиции своими взрывающимися склянками, что его не сегодня завтра объявят бомбистом. От греха подальше коллеги помогают ему устроиться уездным лекарем в глубинке. Только кто же знал, что и в тихой Бюловке кошмаров столько, что хватит на всю Обуховскую больницу: здесь тебе и алмазы на дне озера, и гиена-оборотень, и оживающие дамы с портретов, и полчища укушенных людоедом пациентов, для которых давно нет места на казенных койках. Но если действительность так активно подыгрывает галлюцинациям, может быть, доктор в самом деле изобрел лекарство, без которого медицине дальше не жить?..

Глава IV. Мими

— Иван Несторович, Иван Несторович! Ваня, Ванечка, проснитесь, миленький!

Иноземцев продрал глаза. Нет, не показалось: возле него, склонившись, с покрасневшими от слез глазами, стояла на коленях Ульянушка и вытирала подолом платья его расшибленное лицо. Сам он распростерся на ступеньках, неудобно прильнув плечом к перилам.

Открыть-то глаза он открыл, но поначалу не смог шевельнуть и пальцем. К счастью, оцепенение длилось недолго. Стоило ему согнуть локоть и колено, как боль вернулась и заставила его жалобно застонать.

— Иван Несторович, куда вас занесло? Нет, не отвечайте! Вам, должно быть, так больно! Бедненький вы мой…

Ловкими движениями она ощупала спину, руки, ноги, запустила теплые пальчики в волосы — проверяла, нет ли перелома.

— Ушиб довольно сильный, но не опасный. — Она оттерла струйку крови, которая норовила заползти за шиворот сорочки. — Вы можете приподняться и опереться на меня?

Иноземцев улыбался, наслаждаясь ее участием. Как она его назвала? Он все слышал! Ванечкой она его назвала…

Заметив, как он смотрит, Ульяна нахмурилась и провела несколько раз пальчиком перед глазами — проверяла реакцию.

— Вы можете привстать? Или мне позвать Фомку? Он вас как пушинку поднимет и мигом доставит до спальни.

Иноземцев сморщился и замотал головой. Внезапный приступ тошноты подступил к горлу. Он стиснул зубы и жалобно поглядел на спасительницу. Та поняла, просунула руку под плечи и слегка подтолкнула. Благодарение небу, за день во рту маковой росинки не было, иначе содержимое желудка тотчас оказалось бы на ее платье.

Ближайшим местом, где можно было разместиться, оказалась кухня. После нескольких шагов Иноземцев смог идти сам, Ульяна только слегка поддерживала за локоть. Она отвела его к креслу-качалке, укрыла пледом, зажгла свечу. Теплая нега разлилась по телу.

Он тотчас задремал, наблюдая сквозь сон, как Ульянушка омывает рану на виске теплой водой и смазывает ее маслянистым бальзамом. Она улыбалась, склоняла голову то вправо, то влево, иногда тихо мурлыкала: «Мой гений, мой ангел, мой друг».

Иноземцев клевал носом. Веки отяжелели, перед глазами все смазалось в фосфорический сгусток: дорога, паяльная лампа, веснушчатое лицо француженки, красная обивка, снова дорога, грохот тарантаса…

Не здесь ли ты легкою тенью,

Мой гений, мой ангел, мой друг,

Беседуешь тихо со мною

И тихо летаешь вокруг, —

едва слышно напевала Ульянушка. Все бы ничего, но слова показались Иноземцеву знакомыми. Вдруг совсем некстати восстал образ дамы в лиловой амазонке.

Резко вскочив и отбросив плед, он посмотрел на свою рубашку — ни следа. Схватился за ухо в совершенной уверенности, что полмочки безжалостно отсечено, но и ухо оказалось целым.

— Снова галлюцинации. Что же такое происходит? Я сошел с ума… Никаких инъекций уже несколько дней… Или я все же что-то смешивал? Господи, — застонал Иноземцев, — я ведь ничего не помню.

Испуганная Ульяна с секунду стояла в стороне, держа в одной руке бинт, а в другой — темного цвета пузырек, и хлопала ресницами. Затем отставила все в сторону и приблизилась к нему.

— Все возможно, вон вы какую шишку себе набили. — Она легонько надавила ему на плечи. Безвольно поддавшись, Иноземцев сел и нахмурил брови.

— Говорили мне не играть с огнем, — мрачно сказал он. — Теперь я конченый человек, Ульяна Владимировна. Разум играет моим телом, точно кошка с мышью. И вам я оказался мало полезен. Более того, опасен! Вернусь в Петербург, сниму комнату, запрусь и не выйду, пока разум и тело не освободятся от проклятого отравления. Надо будет, и не один месяц просижу. А что? Недурной эксперимент. Если останусь жив, опубликую свои записки. На основе моих наблюдений можно будет развить новую методу лечения помешательств.

Ульяна с печалью в глазах слушала эту речь.

— Что же вы там, в этой проклятой зале, увидели, что говорите такие отчаянные слова?

— Какая разница? Чего только не привидится человеку с воспаленным мозгом, — махнул рукой Иноземцев. — Как сейчас вижу: полоснула мою грудь крест-накрест. Шпагой! От такой раны, будь она настоящей, я скончался бы на месте. Клинок в этом моем видении вошел глубоко, вспорол и легкие, и желудок, печень… Так мне, по крайней мере, показалось. Кровищи было! Но сейчас на мне ни царапины, и рубашка цела. Это очень печально, Ульяна Владимировна, когда иллюзия, порожденная разумом, так похожа на правду.

— Это Мими, — одними губами произнесла она. — Дама была в амазонке и в высоких черных сапогах со шпорами?

— Шпоры, положим, я не разглядел… Что? — Иноземцев подскочил на месте, осененный догадкой. — И вы ее видели?

— Нет, я никогда не видела. Она являлась только дядюшке, остальные же могли слышать, как она бродит по оружейной зале, гремит шпорами, стучит шпагой по латам, подсвечникам…

— Господи! — взмолился Иноземцев и больно ущипнул себя. — Мне опять грезится?

— На сей раз это не сон.

— У вас в доме живет привидение? — Доктор не смог сдержать счастливый улыбки. Подумать только, еще три дня назад он был убежден, что ничего подобного не бывает. — Привидение? Призрак? Какой очаровательный, но избитый сюжет: замок, привидение… Может, и родовое проклятие имеется?

— Сегодня вы лишились ужина, — ответила она своим мыслям, не его вопросу. — Я принесу вам горячего бульона. А потом расскажу о Мими.

Иноземцев подавил волнение, молча повиновался, уселся обратно в кресло, укутался пледом и стал терпеливо ждать.

— Мими, или Эмилия Гонзага, была бы моей прапрабабушкой. — Ульяна села на скамью, сложила изящные ручки на широкой юбке и, дождавшись, когда Иноземцев допьет, начала рассказ. — О да, было бы чем гордиться: мой прапрадед взял в жены дочь мантуанского князя Карла Фердинанда Гонзага-Невер и Сюзанны Лотарингской. Европейские державы рвали на куски испанские владения, герцогство Мантуя было передано Габсбургам, князь одряхлел, а на шее висела единственная дочь. Он решил отдать ее за русского дипломата с немецким именем — Фридриха Бюлова, служившего у царя Петра. Но девушка была влюблена в скромного художника Энцо Морто, который жил в палаццо князя.

Их история заслуживает того, чтобы стать легендой или песней о великой любви. И, увы, не менее великой трагедии.

Завернутого в пеленки Энцо нашли у ограды дворца, когда княгиня Сюзанна носила под сердцем будущую Мими. Детство и юность найденыш и красавица княжна провели вместе. Вместе проказничали, вместе штудировали греческий и латынь, вместе учились держать кисточку. Когда обоим минуло пятнадцать, синьор Карл Фердинанд решил, что негоже принцессе прозябать в обществе безродного. Скрасил детство дочери, и довольно на этом. Юношу отправили в мастерскую именитого скульптора. Но, подобно шекспировским героям, влюбленные не прекращали встреч.

Нельзя и представить их отчаяние, когда спустя год, накануне битвы с австрийцами, князь отдал руку дочери чужестранцу. В день, когда в Мантую со своим войском вошел Виктор Амадей Второй, Эмилия выехала с супругом в восточные ворота, в Россию, а князь Гонзага — в северные, он направлялся в Венецию.

Юный Энцо тем временем сражался с австрийскими солдатами в рядах добровольцев. Единственным, чего искал несчастный влюбленный, была смерть. Но со дня появления на свет, невзирая на прозвище, которое дали ему горничные князя — Морто, иначе говоря, мертвый, — смерть обходила его стороной. Сколько раз Энцо тонул, горел, падал с высокой мансарды — и ни разу ни единой царапины. Ангел смерти хранит его, говорили мантуанцы.

Вот и на этот раз его не задели ни пуля, ни штык. А при сдаче города один из австрийских капитанов отпустил его. Энцо долго шел пешком по той дороге, где накануне пронеслась карета, увезшая его прекрасную Мими. Шел день, два, неделю, месяц. Он исхудал, одежда его превратилась в лохмотья, но он продолжал идти в надежде, что отыщет эту проклятую Россию.

Тем временем Мими, став супругой Фридриха Бюлова, приняла вместе с мужем православную веру: Фридрих назвался Федором, а Эмилия — Ксенией. На чужбине она впала в такую глубокую тоску, что вскоре потеряла дар речи. Бюлов не знал, как быть. Отстроил для супруги усадьбу в итальянском стиле, разбил ступенчатые сады. Прислуживали ей исключительно итальянки, итальянские музыканты играли для нее на лютнях. Он сделал все, чтобы она чувствовала себя как на родине. Но красавица чахла на глазах и вскоре слегла.

В один из чудесных сентябрьских вечеров Мими сидела на террасе, закутавшись в шаль. Вдруг прибежала одна из ее прислужниц и, запыхавшись, выпалила:

— Там у ворот сторожа задержали странника в лохмотьях. Он мантуанец!

Эмилия побледнела и поднялась. Шаль скатилась с ее плеч на спинку кресла.

— Энцо! — впервые за два года произнесла она и бросилась за девушкой к воротам.

Но калитка была уже заперта, а стражники преспокойно играли в кости.

— Отворите замок! — гневно прокричала она по-русски. Отставные солдаты, служившие у дипломата, разом обернулись. Ого, заговорила барыня!

— Да там бродяга, каких каждый день ходит немало, — отозвался один.

— Отворите! — повторила Эмилия.

Пришлось повиноваться: барыня была настроена решительно.

Когда калитка распахнулась, взорам предстал сидящий у ворот монах, небритый, с взлохмаченными черными волосами чуть не до лопаток. С радостными воплями барыня бросилась ему на грудь. Рыдая, она успела помянуть добрую половину католических святых (приняв православную веру, Мими продолжала носить под сорочкой четырехконечное распятие).

На шум слетелась челядь, следом подоспел и сам хозяин. Глаза его расширились от удивления — он никогда не видел, чтобы его супруга была столь счастлива. Лицо ее светилось, она смеялась и плакала, обнимая чужеземца.

Бюлов немедленно дал себе слово, что кем бы этот оборванец ни был, хоть чертом лысым, он станет самым почетным гостем в его доме.

Эмилия бросилась супругу в ноги.

— О мой господин, — заговорила она на родном языке, ибо на русском от волнения не могла связать и двух слов, — этот человек — мой молочный брат. Мы жили неразлучно, пока война не развела нас. Он поклялся найти меня, и вот он здесь.

Как и пообещал мой прапрадед, Энцо Морто был принят как дорогой гость.

Юный художник полностью завоевал доверие хозяина. Бюлов, которому стукнуло полвека, искренне привязался к нему и вскоре уже называл его не иначе как «дитя мое» и «сын мой». Вечерами они беседовали, днем выезжали в охотничьи угодья пострелять зайца. Уже нельзя было сказать, кому больше радости доставлял Морто — хозяину или вновь обретенной молочной сестре.

Однако Эмилия вела себя крайне осторожно. Она сократила встречи с возлюбленным до одного-двух раз в день и, когда выпадала минутка, просила Энцо не предпринимать ничего ради свиданий с ней, а продолжать любезничать с хозяином и писать его портреты. Все они висят ныне под завесой. И сейчас вы узнаете почему.

Энцо ломал руки, изнемогая от тоски по любимой, которая вроде здесь, в нескольких шагах, но припасть губами к тонкой шейке, заключить в объятия невозможно. Какая страшная пытка!

— Терпи, рано или поздно по долгу службы он уедет из поместья, — твердила Мими.

Но Бюлов, как назло, продолжал сидеть дома. Служебный долг никуда его не призывал.

Никогда ранее Эмилия не испытывала столь острой ненависти к супругу. Ждать, когда он наконец пожелает оставить влюбленных наедине, становилось невыносимым.

Пришлось пойти на хитрость.

Время от времени их соседи устраивали званые обеды и балы. В один из апрельских дней (минуло более полугода) предстояла прогулка на вошедший тогда в моду английский манер — верхом.

Эмилия и Энцо заранее условились, что он притворится больным и останется в постели, а Мими вернется через час-другой, поскольку подвернет ногу.

Увы, провести дипломата оказалось не так просто. Эмилия подвернула ногу, но отправить ее назад одну Бюлов не решился и пересадил в карету хозяйки. Пришлось бедняжке Мими до вечера кататься в обществе двух болтуний — госпожи Войновской, которая боялась ездить верхом и предпочитала комфорт экипажа, и ее компаньонки Марии Елисеевой. Эмилия была готова разрыдаться — план провалился.

Молодая итальянка выглядела такой подавленной, что госпожа Войновская не удержалась от вопроса.

— На вас лица нет, душенька. Что-то стряслось?

— Невыносимо ноет лодыжка, — нашлась Мими; но рука театрально легла на живот. — Этой ночью я так дурно спала, что предстоящий ужин кажется мне страшнее Судного дня.

— Бедняжка! — воскликнула хозяйка, растолковав жест юной соседки так, как той было надобно. Она постучала в окошко кареты: — Эй, Митюша! Вези-ка нас домой.

— О, мой супруг будет беспокоиться!..

— Я возьму вашего супруга на себя, — тоном, не терпящим возражений, произнесла почтенная дама. — Разве можно в вашем положении трястись в экипаже по лесным дорогам? Неужто вы Федору Иоанновичу ничего не сказали?

— Нет, — кротко ответила Мими, в голове которой мигом созрел спасительный план взамен того, что провалился.

— Бедное дитя! Скажите ему поскорее, он так страстно желает стать отцом. Сейчас вам подготовят мягкую постель, и вы спокойно отоспитесь. А к вечернему торжеству будете чувствовать себя прекрасно.

Оставшись одна в предоставленной ей комнате, Эмилия кинулась к окну, оглядела стену, отметила, что выступы на ней довольно широкие, можно дотянуться и до плюща, по которому легко будет спуститься. Когда въезжали во двор, Мими зорко оглядывалась, ища крышу конюшни.

Сумерки окутали двор, куда выходило окно. В доме сейчас только слуги, празднество назначено на девять, и в ее распоряжении два с лишним часа, чтобы встретиться с Энцо и вернуться к ужину. Волнение и страх будоражили кровь, азарт придавал силы. Мими была итальянкой, а итальянки недаром слывут самыми бесстрашными из женщин. Ее далекая родственница Джулия сумела вырваться из рук похитителей и среди ночи обнаженной верхом вернулась во дворец отца. Воодушевленная таким примером, Мими легко скользнула вниз по стене, прошмыгнула в конюшню и оседлала кобылицу хозяйки. Удивленным слугам она бросила на ходу, что выспалась и намерена вернуться к остальным гостям.

Энцо весь день проторчал в оружейной зале, где влюбленные условились встретиться. Когда явилась Эмилия, запыхавшаяся, но столь прекрасная в темно-лиловой амазонке, в маленькой, украшенной пером треуголке — прическа не выдержала бешеной скачки, и смоляные локоны рассыпались по спине, — Энцо подхватил ее на руки и стал кружить.

Их счастье длилось несколько минут. Едва Энцо успел сорвать сорочку, а Эмилия треуголку, как грянул выстрел. Оба вздрогнули и обернулись. В дверях стоял Бюлов с двумя двуствольными пистолетами — видно, выследил супругу и основательно подготовился. Об измене он если не знал, то догадывался.

— Я так и знал! Черт подери, так и знал! — Его голос срывался. — Мими! Эмилия! Ты предала меня!.. И ты, Энцо, ты вполз в мой дом, точно змий!

Грянул еще один выстрел. Бюлов отбросил один пистолет и вытянул другой.

— О мадонна! Прошу, убери оружие, — взмолилась Эмилия, пытаясь вырваться из крепких рук любовника и заслонить его собой.

Но оскорбленный муж был настроен решительно. Прогремел третий выстрел. Энцо взвился, оттолкнул возлюбленную и бросился грудью на Бюлова.

Четвертый выстрел уложил итальянца наповал.

Мими с криками и слезами кинулась к убитому, но перевернуть тело не успела — Бюлов схватил ее за волосы и поволок к лестнице.

Слуги видели, как хозяин швырнул окровавленную хозяйку на крыльцо. Эмилия была еще жива. С переломанными ребрами, вывернутым плечом и разбитым лицом, она все же пыталась подняться. Тогда Бюлов стянул ей волосы на затылке и рывком заставил встать. Долго он говорил о своих растоптанных чувствах, о желании иметь супругу, а не холодное молчаливое чучело, о детях, которые могли у них родиться. Затем оба, шатаясь, добрели до фонтана, где Федор Иоаннович утопил неверную — мою несостоявшуюся прапрабабушку.

Три дня он провел, распластавшись на полу спальни, — лечь на ложе, которое делил с Мими, он не решился. Три дня тело Эмилии плавало в фонтане напротив крыльца. Только на четвертый день Бюлов нашел в себе силы и похоронил жену. События той злосчастной ночи дошли до Преображенского приказа и Тайной канцелярии, но Бюлов был в большом почете у царя, и дело не стали предавать огласке. Тем более что убитых было не двое, как предполагалось, а одна — жена, понесшая справедливое наказание за измену. Энцо нашли повесившимся в лесу.

— Немыслимо! — не удержался Иноземцев.

— Но это еще не все, — печально улыбнулась Ульяна. — Пять лет спустя дипломат взял в жены юную сиротку, владелицу земель, соседствующих с его землями. Вторая жена подарила ему двоих сыновей. Младшего, моего прадеда Германа, успели спасти — отправили в столицу к родственникам прапрабабки. Со старшим же приключилось несчастье.

До сих пор никто не может понять, с чего все началось. Сначала странным образом повели себя слуги Бюлова. Ходили три дня белее скатерти, а наутро четвертого не являлись к своим обязанностям — их находили на скотном дворе в полоумном состоянии, с окровавленными устами и руками. Эпидемия переметнулась на соседние деревни и обернулась самым настоящим бедствием — люди сходили с ума и набрасывались на животных и друг на друга, а потом умирали. Вообразите: кругом одни каннибалы. Ни замки крепкие не спасали, ни оружие.

Когда неведомая болезнь унесла младшего сына Бюлова, супруга его тронулась умом. Вжалась в угол огромной постели, стиснула руками уши и сидела, раскачиваясь и подвывая. Ее пытались привести в чувство, но несчастная могла только истошно рыдать. Так она промаялась целую неделю, пока не впала в беспамятство. А в минуту просветления рассудка поведала о лиловой тени, которая являлась к ней каждую ночь и клялась отнять сыновей, а супруга умертвить самой страшной смертью. Стоило ей признаться в этом, как она закрыла глаза и испустила дух.

На похоронах открылось, что могила первой жены хозяина разрыта. Ни гроба, ни тела Эмилии не обнаружили — ни единой щепки, ни косточки.

Теперь все вокруг только и говорили о восставшей из ада итальянской принцессе. Бюлов поспешил отправить Германа с двумя няньками в Петербург, но сам перед отъездом решил собрать ценные вещи. Он расстелил на столе полотняную простыню и без разбора стал вытряхивать содержимое ларцов. Камердинер был с ним.

Мощный вихрь ударил в застекленную раму и с силой распахнул ее. Лиловая тень взвилась в воздухе. Слуга, крестясь, шарахнулся и забился в дальний угол. Пред ним во весь рост стояла Мими — стояла спиной: мокрые черные пряди свисали до бедер, по амазонке и сапогам с золотыми шпорами стекала вода.

— Точно такой я ее и видел, — в страхе прошептал Иноземцев.

— Бюлов с ларцом в руках замер. — Ульяна понизила голос до драматического шепота. Да, рассказчицей она была хоть куда — Иноземцев едва дышал, слушая ее. — В следующую минуту ларец выпал, глухо ударившись об пол, а Мими, точно разъяренная кошка, набросилась на супруга, повалила и стала рвать зубами. Камердинер и пальцем пошевелить не мог. Он стоял на коленях и видел, как она бросила полуобглоданное тело Бюлова. Тот некоторое время еще стонал и шевелился. И, вся в крови, выскочила в окно.

— Страшно подумать, зачем я ей понадобился, этой вашей Мими, — прошептал доктор.

— Вот так Эмилия Гонзага отомстила своему жестокому супругу. Отомстила и исчезла. В округе воцарился покой. Люди долго не хотели возвращаться сюда, и покинутые дома пустовали не один год. Но чудесным образом история забылась. Крестьяне вернулись, сменились поколения, и сегодня вряд ли кто-то вспомнит о том, что произошло в тот зловещий день в усадьбе моего предка.

Помнил лишь камердинер.

Он оправился от пережитого потрясения, воссоединился с моим прадедом и оберегал его от посягательств Лиловой Тени до последнего издыхания. Он понял, что итальянская супруга Бюлова, погибшая не своей смертью, восстала из могилы и стала упырем, кровопийцей, живым мертвецом, питающимся плотью человеческой. Он изучил все методы борьбы с нежитью и благополучно охранял — при помощи чесночных цветков, осиновых веток и серебра — моего прадеда, а после его сыновей Аристарха и Франца, пока те служили императору.

Франц, мой дед, презрел предостережения верного слуги и, едва моему папеньке стукнул год, погиб от родового проклятия — был найден задушенным. А дядюшка бежал сначала в Англию, потом в Ашантию и затерялся среди красных мундиров. Что случилось с моими родителями, вы, верно, знаете от Саввича. Вот не знаю, ожидать ли, когда Мими придет и за мной.

Конец ознакомительного фрагмента.