Галинкина любовь

Юлия Монакова

Галинку, талантливую девушку из солнечного Крыма, приглашают в вокальное шоу. Там, в равнодушно-глянцевой столице, живёт её детская любовь.Выпускница актёрского вуза Вика замужем за замечательным человеком, но растит ребёнка от другого. Её мать лежит в психиатрической больнице. А тут ещё появляются призраки прошлого…Александр – знаменитый артист в кризисе среднего возраста. За плечами неудачные браки и несчастливые романы.Каждый из героев проходит проверку на прочность, обретая нового себя.

© Юлия Монакова, 2019

ISBN 978-5-4496-7047-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Юлия МОНАКОВА

Я БУДУ ДЕРЖАТЬ ТЕБЯ ЗА РУКУ

Роман

Все персонажи и события вымышленные, а любые совпадения — просто случайность, за которую автор ответственности не несёт.

ЧАСТЬ 1. СКЕЛЕТЫ В ШКАФУ

Когда начнёт казаться — хуже нет,

Поверь, что есть, и это впереди.

И жизнь прерывиста, как интернет,

И чистый новый лист — поди найди.

Но ты люби. Не подними руки,

Не заслонись от ветра, — это жизнь.

Пронзает окна, стены, этажи…

…Но ты его люби. И удержи.

(Анна Долгарева aka Лемерт)

Александр Белецкий

— Саша, что мне теперь делать, а?! — в голосе бывшей жены явственно слышались истерические нотки. — Где её искать? Куда бежать?!

Александр опустился в кресло, мысленно отдав себе приказ успокоиться, чтобы не запаниковать вслед за ней.

— Так, во-первых — бежать никуда не надо, — сказал он решительно и одновременно умиротворяюще. Уж чем-чем, а голосом своим, как и все актёры, Белецкий умел пользоваться великолепно. Сейчас в его уверенном тоне слышалось примерно следующее: «Не боись, дурёха, я что-нибудь придумаю, всё будет хорошо!»

Анжела коротко всхлипнула напоследок и послушно затихла, приготовившись внимать экс-супругу.

— Во-вторых, давай рассуждать здраво. Ты говоришь, что мобильный она отключила… К кому она могла сорваться среди ночи без звонка? У неё есть парень?

— Нет… Вроде бы, сейчас нет, — поправилась Анжела. — Хотя она не очень-то откровенничала со мной в последнее время. Мы с ней то и дело цапались. Но прошлого её мальчика, Андрюшу, я хорошо знаю, это её одноклассник. Они расстались несколько месяцев назад.

— Ты ему звонила? — быстро спросил Белецкий.

— Звонила, конечно… И подруг всех на уши подняла. Пока ни у кого из них Дашка не объявлялась. Если, конечно, они её не покрывают.

— А у твоей мамы её быть не может?

— Ой, ты знаешь… Я об этом не подумала, — оживилась Анжела. — Сейчас же её наберу… Саш, но мне всё-таки кажется, что она рано или поздно объявится у тебя.

— С чего ты взяла? Мы с ней редко виделись в последние месяцы. Да и вообще, Дашка не склонна делиться со мной своими личными проблемами. Вернее, она вообще ни с кем не склонна этим делиться, — невесело подытожил он. — Кто знает, что у неё на сердце…

— Да она же тебя боготворит! — возразила Анжела с явными нотками ревности. — «Папа такой, папа сякой, папа то, папа сё…» Иной раз уши в трубочку сворачиваются, — обиженно добавила она. — Ты для неё — непререкаемый авторитет во всём. Так что по-любому она прибежит к тебе жаловаться на меня… если, конечно, с ней всё в порядке, — голос её дрогнул.

— Успокойся, Анжел, — подбодрил он, — не сходи с ума раньше времени. Даша уже не маленькая, ей семнадцать лет. Думаю, попсихует чуток и включит мозги. Давай просто подождём.

— Сашка… — она замолчала на несколько секунд, борясь с подступающим к горлу и уже рвущимся наружу плачем. — Если бы ты только слышал, что она мне наговорила! И этот тон, и ненавидящие глаза… Спаси её, пожалуйста. Только ты можешь это сделать! — патетически воскликнула она. — Дашка же вбила себе в голову, что хочет артисткой стать… Представляешь?!

— Ну, с такими-то родителями ей сам бог велел, — рассеянно пошутил Белецкий, однако бывшая жена не оценила юмора.

— Господи, что ты несёшь! Сам же знаешь, что это путь в никуда! Сколько актёрских факультетов в Москве? И на каждый ежегодно пытается поступить около пяти тысяч человек. Пяти тысяч!!! — повторила она внушительно. — Поступает в итоге лишь несколько десятков, а в профессии себя находят и вовсе единицы. Что ей потом — всю оставшуюся жизнь вкалывать в амплуа «овсянка, сэр»?

Анжела знала, о чём говорит — она сама была третьеразрядной актрисой одного из захудалых столичных театров. Московская публика на их спектакли почти не ходила, поэтому жила труппа в основном за счёт гастролей, разъезжая по таким глухим провинциям, от которых брезгливо, по-барски, воротили нос звёзды первого эшелона — ведь тамошние организаторы понятия не имели о том, что такое «райдер».

Гастролировали по городам и сёлам, совсем, казалось, не тронутым цивилизацией. Глядя из окна поезда или автобуса на унылый провинциальный пейзаж, как ксерокопия похожий на предыдущий, Анжела тоскливо вздыхала. Впрочем, в подобных городках труппа получала какую-никакую отдачу: неискушённые местные зрители охотно брали билеты на артистов «с Москвы» и не судили строго, добросовестно хлопая, поднося букеты недорогих цветов и даже пьяненько выкрикивая «браво».

Отыграв спектакль в Доме Культуры очередного Усть-Пердюйска (сколько их было на её памяти — десятки? сотни?..), Анжела одиноко шла в гостиницу и пыталась уснуть, в то время как остальная труппа, собравшись в чьём-нибудь номере, дружно глушила водку. Анжела давно перестала искать утешения в алкоголе, поняв, что это лишь морок, иллюзия забвения; наркотиков же она панически боялась — это и держало её на плаву, не позволяя совершенно потерять человеческий облик. Ворочаясь на неудобной железной кровати с провисшей чуть не до пола панцирной сеткой в убогом и пыльном гостиничном номере, Анжела безутешно плакала об ушедшей молодости, несбывшихся мечтах и несостоявшейся карьере…

В соседнем номере артист их труппы Федька Бурлаков — потасканный герой-любовник с полустёртыми следами былой привлекательности — привычно обхаживал очередную хорошенькую здешнюю простушку. Через стену отчётливо была слышна вся их возня, и Анжела накрывала раскалывающуюся голову подушкой. После дешёвого и невкусного комплексного ужина из местной столовой женщину мучила изжога. Возвращалась с таких гастролей она обычно совершенно разбитой. А теперь ей предлагают добровольно толкнуть на этот путь единственную дочь?!

— Ну, зачем же заранее настраиваться на негатив, — мягко пожурил её Белецкий. — Извини, Анжел, но если у тебя лично не получилось — это ещё не значит, что у Дашки тоже ничего не выйдет.

Анжела, глубоко уязвлённая его замечанием, не нашлась, что ответить.

— А вообще, мне кажется, — продолжил он с внезапным вдохновением, — что Дашка вполне могла бы стать актрисой. Я даже почти уверен в этом.

— Ты спятил? — коротко осведомилась бывшая жена. — Уверен он… да с чего вдруг такая уверенность?

— У неё пытливый взгляд на окружающий мир, наблюдательность, повышенная эмоциональность, — принялся перечислять Александр. — Она чутко реагирует на действительность. К тому же, ни театральным, ни киношным закулисьем её не испугать, она среди этого выросла. Так что, думаю, — резюмировал он, — Дашка как раз прекрасно знает, на что идёт, и отдаёт себе отчёт в совершаемом поступке. Впрочем, чего сейчас-то истерить? Время ещё есть. Она может хорошенько подготовиться к поступлению…

— Ты соображаешь, что несёшь?! — выкрикнула Анжела в отчаянии. — А если она не поступит?

— Ну, не поступит — велика трагедия! Что ты причитаешь, как умная Эльза. Может быть, поймёт, что актёрство — не её призвание. В конце концов, ей же не в армию идти. Успеет ещё окончательно определиться с профессией. Я, кстати, могу пока устроить её куда-нибудь на студию. Пусть подработает немного…

— Кем?! — заполошно вскричала она.

— Да что ж ты кудахчешь, как квочка? Ну, к примеру, ассистентом. Или хоть курьером. Повращается в киношной среде и поймёт, надо ли ей это. Чего ты так боишься? — недоумевающе вопросил он.

— Ох… — вздохнула Анжела. — Просто хочу уберечь её от собственных ошибок. Если бы я знала в своё время… то никогда в жизни не пошла бы в театральный вуз!

— Это твой опыт и твоя жизнь, — прижимая мобильный плечом к уху, Белецкий достал сигареты. — Чтобы сделать какие-то выводы, каждый человек должен ошибиться самостоятельно. Нужно лично набить шишки, понимаешь? — он щёлкнул зажигалкой и затянулся.

— Но ведь своя… родная, кровиночка, — жалобно протянула Анжела. — Хочется уберечь её от этих самых шишек! Ты, наверное, просто не в состоянии понять…

— Почему это? — Александр нахмурился.

— Ну, ты же… — она смутилась. — Ладно, забудь. Меня что-то не в ту степь понесло.

— Понятно. Хотела в очередной раз ткнуть меня носом в то, что Дашка мне не родная? — холодно переспросил Белецкий.

— Ну, прости, — трусливо заюлила Анжела. — Я вовсе не это имела в виду. Ты для неё — самый что ни на есть родной отец, я ляпнула не подумав…

— Ладно, — вздохнул он, чувствуя внезапно навалившуюся усталость и мечтая закончить тяжёлый разговор. — Если она здесь объявится, я сразу же дам знать. Ну и ты держи меня в курсе. Периодически проверяй, не включила ли она телефон. Я тоже буду звонить…

— Спасибо, Саша, — торопливым заискивающим тоном произнесла она. — Пока, до связи.

Он снова глубоко вздохнул. Настроение Анжелка ему всё-таки испортила… Вот же талант у человека — брякнуть какую-нибудь гадость, а потом извиняться.

Без всякой надежды он набрал Дашин номер. «Аппарат вызываемого абонента выключен или находится вне зоны действия сети», — сообщил ему равнодушный автоматический голос. Куда же её понесло, дурынду? Ночь на дворе…

Александр Белецкий и Анжела Климова поженились ещё студентами. Они никогда не были влюблены друг в друга — просто однокурсники и хорошие приятели, не более того. В один и тот же период оба пережили не очень удачные романы: Александр любил девушку, которая не отвечала ему взаимностью, а Анжела встречалась с женатым, который ничего ей не обещал. Думая привязать к себе любовника навеки, Анжела, как все глупые и наивные девчонки, постаралась «залететь». Однако её благоверный, узнав о беременности, устроил скандал, угрожал и требовал немедленно решить проблему. Она металась, ревела, трусила делать аборт, но растить ребёнка без отца тоже боялась. Александру стало жаль дурёху… Отчасти из этого чувства жалости, отчасти назло девице, которая пренебрегла его чувствами, он и предложил однокурснице разумный, как ему тогда казалось, выход из положения — расписаться. Этакий благородный жест: разочаровавшийся в любви юный джентльмен спасает честь опозоренной леди.

То, что их брак — ошибка, стало понятно чуть ли не в загсе. Но отступать было поздно, стыдно, да и некуда. Все были уверены, что Белецкий — отец будущего Анжелкиного ребёнка, и когда Даша родилась, он покорно продолжил играть выдуманную роль. Постепенно он и сам привязался к девочке, полюбил её, искренне считая своей дочерью. О том, что по крови они с ней чужие, не был в курсе никто, даже его мама — она не приняла бы неродную внучку. Тем более, к невестке она симпатии не испытывала и брак сына никогда не одобряла.

Они довольно скоро разошлись с женой, но Александр продолжал регулярно видеться с дочерью, забирая её к себе на выходные или каникулы. Он был для Даши кумиром, центром Вселенной… Возможно, потому, что, в отличие от непутёвой матери, отец стал настоящей суперзвездой отечественного кинематографа, и девочка смотрела на него с гордостью и восхищением.

Он был нереально, сумасшедше талантлив. На его спектакли ломилась публика, а все фильмы с его участием становились дико популярными: уже одно его имя в титрах было, как правило, залогом будущего успеха. К тому же, природа одарила Белецкого ещё и яркой внешностью — такой, что люди оборачивались бы ему вслед, даже не будь он актёром. Помимо красоты, в нём было ещё и то, что принято называть «породой», — стать истинного аристократа, принца голубых кровей, благороднейшего из смертных.

Даше льстила известность родителя — это позволяло ей держаться в школе независимо и чуть свысока не только со сверстниками, но даже с учителями. Все одноклассницы хотели с ней дружить, жадно расспрашивая об отце и бесстыдно набиваясь в гости, чтобы хоть одним глазком взглянуть на знаменитого артиста вживую. Да что там одноклассницы — даже директриса предклимактерического возраста, заливаясь стыдливым девичьим румянцем, нерешительно намекала: мол, что это у тебя, Дашенька, всё мама да мама на родительские собрания ходит, пора и папе как-нибудь выбраться.

Пару раз он организовывал для Дашиного класса культпоходы в собственный театр; иногда уступал настойчивым приглашениям и устраивал в дочкиной школе что-то вроде творческого вечера. В столовой, служившей также актовым залом, раздвигали в стороны все столы, украшали помещение живыми цветами и воздушными шариками, торопливо создавали импровизированную стенгазету, посвящённую творчеству актёра и украшенную вырезками из журналов. В зале невозможно было протолкнуться — народу набивалось под завязку. Белецкий восседал посреди сцены на директорском стуле, изящно положив ногу на ногу, и терпеливо отвечал на вопросы, которые ему передавали на листочках смущённые и взволнованные зрители. Впрочем, содержание этих записок не блистало разнообразием: через одну следовали признания в любви с номерами телефонов, причём нельзя было с уверенностью утверждать, писала ли это школьница или какая-нибудь учительница начальных классов. Выдержав час-полтора добровольной пытки, Белецкий галантно целовал ручку млеющей директрисе и с облегчением откланивался.

Само собой, у него не было отбоя от женщин. После развода с Анжелой он, уже не скрываясь, завязывал многочисленные романы и романчики с партнёршами по съёмочной площадке или спектаклям. Затем, затосковав по теплу семейного очага, Белецкий снова попытался построить серьёзные отношения — сделал предложение телеведущей Екатерине Вавиловой. Этот союз тоже оказался кратковременным, поскольку они с Катей были совершенно разными людьми. Однако во время скоропостижно скончавшегося брака всё-таки успел вскрыться не слишком приятный факт: оказывается, Александр не мог иметь детей. Вернее, его проблемы требовали длительного и дорогого лечения, лучше всего за границей, без которого вероятность зачать ребёнка сводилась практически к нулю.

Белецкий принял своё бесплодие как данность и со временем даже перестал сожалеть об этом. У него уже была дочь — Дашка, любимая, непосредственная, славная девчонка, и он набил бы морду всякому, кто попытался бы её обидеть. То, что они не родные, в конце концов совершенно стёрлось у него из памяти. Она была его дочерью — и точка. Посторонние люди с лёгкостью находили у них общие черты, несмотря на то, что чисто физического сходства не наблюдалось. Но Даша тоже была красавицей, да и статью походила на Белецкого — такая же тонкая, благородная и изящная, в отличие от обрюзгшей, рано потерявшей форму и не следящей за собой матерью.

Раздался звонок домофона. Александр облегчённо выдохнул и улыбнулся сам себе — вот и блудная дочь заявилась! Поднявшись с кресла, он двинулся в прихожую, ни на секунду не сомневаясь, что это именно Даша. Опережая его, из глубины квартиры выскочил Риф — длинношёрстный колли, красавец, баловень и любимец Александра — улыбаясь во всю пасть и заранее молотя хвостом от нетерпения.

Домработница открыла дверь и впустила в квартиру насупленную, разобиженную на весь мир строптивую девчонку.

— Привет, пап, — шмыгнув носом и пряча взгляд, хмуро проговорила дочь. — Можно, я сегодня у тебя переночую? Фу, Риф, перестань! — засмеялась она, не в силах больше сохранять суровость, в то время как пёс поставил передние лапы Даше на плечи и принялся неистово вылизывать её лицо.

Александр попытался изобразить спокойствие. На самом-то деле больше всего на свете сейчас он хотел отчитать своё непутёвое дитя за сумасбродство — и одновременно обнять, от всей души взлохматить ей волосы и чмокнуть в макушку.

— Ты без звонка, — заметил он. — А если бы я был на съёмках или вообще не в городе? Куда бы ты подалась в два часа ночи?

— Ну, тётя Глаша-то по-любому дома, — махнула рукой Даша, другой рукой почёсывая гриву балдеющего Рифа. — А мобилу я спецом отключила, чтобы не беспокоили… некоторые.

— Некоторые — это мама? — безжалостно уточнил он. — То есть, она не в курсе, где ты болтаешься ночами?

Губы у Даши трогательно задрожали.

— Я не вернусь домой, — отозвалась она, опустив голову и снова шмыгнув носом. — Видеть её не хочу. Я её ненавижу!

— Да-да, я в курсе, ненавидишь и желаешь ей сдохнуть, — подтвердил Белецкий. — Право, Даш, я от тебя такого не ожидал. Детский сад какой-то. Некрасиво и глупо. Тем более, по отношению к собственной матери.

— Настучала уже? — Даша недобро прищурилась. — Я так и знала…

— Она у тебя одна. Других не будет.

— Да лучше бы и этой не было! — выкрикнула она в запале. — Она абсолютно невыносима, даже ты не смог с ней жить, потому что…

— Замолчи! — прикрикнул на неё Белецкий. — Эти проблемы — дело не твоего ума. Какие бы у нас с мамой ни были отношения, мы — твои родители. Мы несём за тебя ответственность, переживаем за тебя…

— Пап, может, хватит лекций? — она досадливо и зябко поёжилась. — Я, вообще-то, дико замёрзла и ноги промочила, по улицам уже несколько часов брожу. Можно, я хоть согреюсь и переоденусь?

Он опомнился. И в самом деле — нашёл время читать нотации… Главное — Дашка жива и здорова.

— Ладно, — он потёр виски, — и в самом деле, не сейчас… Но мы с тобой ещё вернёмся к этому разговору, — добавил он строго, чтобы она не расслаблялась.

— Через полчасика буду готова к тому, чтобы ты вёл среди меня разъяснительную работу, — съязвила она. Он только шикнул:

— Быстро в горячую ванну!!!

Даша тут же повеселела, поняв, что прощена и всё обернулось для неё как нельзя удачнее.

— Так я у тебя поживу? — умильно взглянув на него своими ясными глазами, уточнила она. Белецкий нахмурился.

— Вообще-то, поначалу речь шла всего лишь о ночёвке…

— Ну, не выгонишь же ты родную дочь на улицу в ночь холодную! — она совсем развеселилась. — Пап, я не буду тебе мешать, честно-честно! Да ты приводи сюда кого хочешь и спи с кем хочешь, я же не против.

— Разговорчики! — приструнил он её, несколько ошарашенный.

— Ну, а что? Я же всё понимаю… Буду сидеть у себя в комнате тише воды, ниже травы!

— А как же школа?

— Блин, пап, какая школа! У нас весенние каникулы целую неделю.

Что и говорить — она прекрасно всё рассчитала. Он только усмехнулся её бесцеремонности. Что ж, пусть поживёт пока… Это всяко лучше, чем выставить её вон — Дашка упрямая, к матери сейчас точно не вернётся, с неё станется кочевать по друзьям, чердакам и подвалам.

— Ну, хорошо, — согласился он с притворной строгостью. — Тогда будешь трижды в день выводить Рифа на прогулку — тётя Глаша устаёт от беготни по двору и окрестностям, а ты девица молодая и здоровая, ноги длинные… Должна же и от тебя быть хоть какая-то польза.

— ОК, договорились, — кивнула Даша, впрочем, несколько поскучнев лицом. Она планировала вести у отца праздную, лениво-сытую жизнь, а теперь придётся просыпаться с утра пораньше, чтобы выгуливать собаку.

— Тётя Глаша! — позвал Белецкий. — Осталось у нас что-нибудь от ужина? Разогрей и покорми эту бродяжку, пожалуйста.

— Бедная девочка, — пробормотала домработница, удаляясь на кухню. За ней тотчас же поскакал радостный Риф — неужели снова поесть дадут?..

Услышав, что в ванной щёлкнула дверная задвижка и полилась вода, Белецкий потянулся за телефоном — нужно было немедленно успокоить бывшую жену. И в этот момент он почувствовал, как кольнуло в сердце. А затем ещё и ещё… Он медленно опустился на стул, растирая левую сторону груди, и ощутил, как в висках начинает стучать, а к горлу подкатывает тошнота.

— Тётя Глаша! — окликнул он негромко.

— Что, Санечка? — домработница показалась из кухни, вытирая мокрые руки о фартук.

— У тебя есть какое-нибудь лекарство от сердца?

Заметив его побледневшее лицо, тётя Глаша встревожилась.

— Ох ты боже мой… Сердечко прихватило? Я сейчас, сию минуту…

Она кинулась к своей сумке и зашуршала там, разыскивая нужное.

— Вот, возьми… Это нитроглицерин и валидол, положи обе таблетки под язык… Да что ж это такое, господи?

Сделав так, как сказала домработница, он на мгновение прикрыл глаза, ощущая во рту холодок лекарства. Сердце никогда раньше не беспокоило Белецкого, поэтому данная ситуация удивила и расстроила его не на шутку.

— Не суетись, тётя Глаша… — выговорил он невнятно. — Сейчас всё пройдёт. Ничего страшного.

— Да как же — ничего страшного? — озабоченно отозвалась она. — Ты, чай, не дед столетний, чтобы сердцем маяться! Наверное, из-за дочки переволновался…

Риф подошёл к хозяину, удивлённо потрогал его лапой — что, мол, с тобой происходит? — а затем деликатно положил свою умную узкую морду Александру на колени. Тот рассеянно потрепал пса по лохматой, как у льва, башке. Боль потихоньку отступала.

— Ну вот и всё, — улыбнулся он перепуганной домработнице слегка занемевшими губами. — Будем жить!

Риф недоверчиво смотрел на него янтарными миндалевидными глазами, наклоняя голову то влево, то вправо.

— Ты бы, Санечка, съездил к врачу при случае, — робко посоветовала тётя Глаша. — Кардиограмму бы сделал… Мало ли, что там. Подстраховаться не помешает.

— Отставить панику, — он притворно нахмурился. — Говорю тебе, со мной уже всё хо-ро-шо. Я абсолютно здоров.

Домработница, громко и демонстративно ворча, удалилась обратно на кухню.

Виктория Белкина

— Тось, забудь ты про этот спор… Мне теперь самому смешно вспомнить, — Никита состряпал умоляющую гримасу, которая, как свидетельствовал весь его донжуанский опыт, должна была растопить даже самое каменное женское сердце. Вика поморщилась — партнёр слегка переигрывал — и изобразила в ответ праведную ярость:

— Смешно?!

— Ну… — он замешкался. — Противно!

— Противно?..

— Ну, совестно, — Никита махнул рукой. — Не придирайся ты к словам! Лучше испытай меня, если не веришь.

— Ты что — трактор, чтобы тебя испытывать? Никогда я тебя не прощу, спорщик ты… Бабник! — перевоплотившись в детдомовскую девочку Тосю, Вика старательно-торопливой скороговоркой выпаливала ему в лицо свои застарелые обиды. — Ненавижу тебя, не-на-ви-жу!!!

— Так, стоп, ребята! — Михальченко раздражённо хлопнул в ладоши, прерывая репетицию, и поморщился. — Не то, не так…

Вика с Никитой быстро и недоумённо переглянулись, не понимая, чего ещё хочет от них Мастер.

Уже несколько недель они репетировали пьесу «Девчата», написанную по одноимённой повести Бориса Бедного, а решения спектакля до сих пор не находилось. Михальченко был постоянно недоволен, хотя и сам, похоже, не знал толком, чего он ждёт от своих дипломников. Вот и сегодня — время давно перевалило за полночь, а они ещё ничего не сделали.

— Не надо мне показывать Румянцеву и Рыбникова! — злился Михальченко. — Да, они превосходные артисты, талантливые и самобытные, но создайте же собственных персонажей, не надо пользоваться чужими готовыми наработками!

— Но, Алексей Яковлевич… — нерешительно протянул Никита, ища взглядом поддержки у Вики. — Ведь люди, так или иначе, будут спектакль с фильмом сравнивать. Аналогий не избежать…

— А ты избегай, избегай, мой друг! — Михальченко всплеснул руками. — Неужели же у тебя взгляд настолько замылился, что ничего своего придумать не можешь? Я не спорю, что фильм получился отличным, добрым, всенародно любимым… Но вы ведь читали книгу?

— Читали, — кивнула Вика.

— И какие выводы для себя сделали?

— Ну… книга полнее раскрывает характеры всех персонажей.

— Так-так-так, с этого места поконкретнее! Что ты можешь сказать о Тосе? — требовательно вопросил Михальченко. Вика пожала плечами и начала неуверенно перечислять:

— Тося — не такая уж правильная и наивная, у неё куча недостатков. Она беспардонная, амбициозная, с хитрецой и огромным пробелом в образовании… Как говорит про неё мама Вера: «Сейчас в тебе всё перемешано — и хорошее, и плохое. Натощак даже не разобрать, чего больше».

— Вот именно! — подтвердил Михальченко. — А что ты мне скажешь об Анфисе? — он ткнул пальцем в Лизу Старовойтову, самую красивую девушку на курсе, которой и досталась эта роль.

— Анфиска — не подлая и не стерва, — бойко зачастила студентка. — Да, она избалована своей красотой, но и страдает от неё тоже. По идее, это очень несчастный и толком никем не понятый персонаж. Из-за ошибок прошлого ей даже приходится бросить любимого человека, который хочет на ней жениться.

— А что о своей героине нам расскажет Варечка? — Мастер кивнул в сторону очередной юной актрисы. Та захлопала глазами, застигнутая врасплох, и нерешительно пролепетала.

— Надя, она… ну, некрасивая, неуверенная в себе…

— Совсем как ты сама! — тихо, как бы про себя, но довольно ехидно вставил Никита, за что тут же получил подзатыльник от Вики.

— Можно мне сказать? — «Анфиса» подняла руку. — Мне кажется, Надя тоже не так однозначна. Она обнаруживает в себе стальной стержень, демонстрирует сильный характер… Ведь в финале она всё-таки уходит от старого и нелюбимого Ксан Ксаныча.

— Вот видите! — удовлетворённо обведя взглядом группу своих подопечных, подытожил Михальченко. — Каждый герой — это личность. Индивидуальный характер! Так какого же лешего вы все прицепились к киношным образам? У вас что, нет собственных эмоций и интонаций для роли?! Вы не соотносите с персонажами лично себя, играете по чужим лекалам, и от этого ни герои вам ближе не стали, ни вы им.

Все понуро молчали, а Мастер, войдя по вкус, продолжал их безжалостно распекать:

— У нас с вами получается очень правильный учебный спектакль, — он выделил презрительной интонацией слово «правильный». — Всё сделано в соответствии с заветами наших великих мастеров. Вы не наигрываете, не рвёте глотку, создаёте вроде бы выпуклые образы… Но ни один из вас не выбивается из общего ансамбля. Всё верно, понимаете, а жизни-то нет! Как-то без огонька.

— Ну… это же всего лишь дипломный спектакль, — робко посмел возразить кто-то из толпы. Михальченко переменился в лице.

— Всего лишь?! Так вы считаете, что постановку выпускного курса нельзя судить по законам полноценного спектакля? Это, по-вашему, «недоспектакль», требующий снисходительного отношения? — он с горечью покачал головой. — Цель показа — предъявить ваши таланты на суд режиссёров и театров. А я-то думал, что вы у меня готовые артисты! Оказывается, заблуждался…

Он расстроенно махнул рукой и замолчал. Студенты почувствовали неловкость.

Когда Алексей Яковлевич решил ставить «Девчат», все очень удивились. Во ВГИКе традиционно напирали на старую добрую классику, особенно на Чехова. «Три сестры» одного выпуска удручающе наслаивались в памяти на других, выведенных на театральные подмостки парой лет ранее. Одни и те же интонации, одни и те же заезженные приёмчики… Ну, ладно, если не русская классика, то хотя бы советская, недоумевали коллеги. «Зойкина квартира», к примеру, или «Утиная охота». Почему Михальченко выбрал повесть Бориса Бедного, известную только благодаря знаменитой экранизации? Кому вообще была интересна эта старомодная история — сейчас?

Мастер же доказывал, что многие проблемы, поднятые Бедным, остаются актуальными и по сей день. И… в конце концов, сколько можно палить из крупных орудий? Почему не сделать постановку просто о человеческих отношениях, о дружбе и любви?

Ни для кого не было секретом, что спектакль он ставил специально «под Вику Белкину». Его любимица, настоящая звезда курса, она уже успела засветиться в паре художественных фильмов, поэтому роль Тоси Кислицыной досталась ей без колебаний. Тем более, Вика была такая же маленькая, худенькая и энергичная, как её героиня. Несмотря на то, что по паспорту Белкина была старше большинства однокурсников (поступила во ВГИК почти в двадцать один год), выглядела она благодаря своей комплекции совсем девчонкой.

Красавчик Никита Берестов — вторая знаменитость их курса — получил роль Ильи Ковригина. Имя и физиономия Берестова были знакомы многим. С младых ногтей он снимался в «Ералаше» и успел примелькаться на экране, а потом — ещё до поступления в институт — сыграл в историческом фильме о дворцовых переворотах. Блестяще исполнив роль самого юного коронованного императора России — Петра II — и поразив даже строгих критиков, Никита тут же обзавёлся целой армией поклонниц. Однако сам Берестов был совершенно не похож на своего киношного персонажа. Никакой загадочной отрешённости во взгляде, никакой романтической тоски — он то и дело травил похабные анекдоты и сам же заливался хохотом. Девушки висли на нём пачками, и было видно, что он привык к этому. В таланте отказать ему было нельзя, но он не делал ничегошеньки для того, чтобы как-то это развить. Всё по жизни давалось ему легко. Он был везунчиком и знал это. Тусовки на родительской даче в Подмосковье, пьянки с друзьями, травка и девочки интересовали его куда больше, чем учёба во ВГИКе. Он и выезжал-то все эти годы только за счёт своего сумасшедшего везения и недюжинного обаяния.

— Не обижайтесь, Алексей Яковлевич, — несмело произнесла Лиза Старовойтова, выражая всеобщее мнение. — Мы понимаем, что делаем самый настоящий, «взрослый», серьёзный спектакль. Просто… ничего пока не получается, вот и нервничаем. Да и устали все…

— Да, да, устали! — с готовностью загудели остальные. — Час ночи, пора бы уже и по домам, а? У нас ещё несколько месяцев впереди, успеем!

Михальченко обречённо снял очки и потёр покрасневшую переносицу.

— Что ж… Я вас не держу, — сухо сказал он. — Время действительно позднее. Дома хорошенько подумайте над своими ролями. Завтра продолжим…

Все с облегчением похватали свои вещи и моментально испарились, боясь, как бы Мастер не передумал. Вике было очень неудобно перед Алексеем Яковлевичем — она же видела, как у него болит сердце за будущий спектакль, как он волнуется и переживает. Но она и сама жутко устала… Стараясь не встречаться с Михальченко стыдливым взглядом, Вика торопливо покинула учебный театр.

— Белкина, подвезти тебя? — окликнул её Никита, когда она выскочила из дверей института. — Поздно уже, метро закрылось.

— Надо же, какой заботливый, — усмехнулась Вика. — Это ты в роль Ильи вживаешься? Хочешь произвести на Тосю хорошее впечатление?

Вообще-то Никита не был склонен к сантиментам и раньше не баловал Вику подобными предложениями. Их отношения можно было назвать, скорее, саркастически-язвительными: они постоянно подкалывали друг друга, подшучивали и старались словесно поддеть. Откровенно говоря, Вика в глубине души считала Никиту довольно поверхностным, пустым мальчишкой и балаболом. Поэтому тот факт, что он специально поджидал Вику, несказанно её удивил.

— Да ладно, не бойся, я не собираюсь тебя насиловать, — улыбнулся он. — Просто реально беспокоюсь, как ты до дома доберёшься. Что ж тебя муж не встречает?

— Муж на хозяйстве остался, — пожала плечами Вика. — У нас же семеро по лавкам, ты забыл?

На самом деле, конечно, она иронизировала. У них с Даней был только один ребёнок — сын Ванечка, которому недавно исполнилось два года: ласковый, общительный и весёлый малыш, умеющий сразу же располагать к себе людей и беззастенчиво пользующийся этим в своих целях.

— Ну так что, поехали? — пропустив шутку мимо ушей, продолжал уговаривать Никита. Вика вглянула на него с удивлением: надо же, какой настойчивый… Неужто и правда переживает?

— Спасибо, Никитос, но не стоит ради меня пилить на другой конец Москвы. Я остановлю какого-нибудь частника. Подвези вон лучше… Варечку, — Вика кивнула в сторону однокурсницы, показавшуюся из дверей ВГИКа. — Она умрёт от счастья.

Никита покосился на тихонькую, серенькую, неуклюжую Варю. Та пересеклась с ним взглядом и вспыхнула. Никита еле заметно поморщился — то, что девушка влюблена в него с самого поступления, не было секретом ни для него самого, ни для всего курса. Впрочем, Варечка не предоставила ему шанса подбросить её домой — неловко сгорбившись, она заспешила в сторону метро, всем своим видом демонстрируя, что не хочет никому становиться обузой, мешать и навязываться.

— Эх, упустил своё счастье, дамский угодник! — шутливо посетовала Вика, а затем попросила:

— Лучше помоги-ка мне тачку поймать. Заодно и подстрахуешь, чтобы водитель нормальный попался…

— Ну, как знаешь, — он пожал плечами.

Частника они остановили довольно быстро. Никита демонстративно записал номер машины и строгим голосом велел Вике позвонить, как только она доедет до дома. Звонить она, разумеется, не собиралась, но на водителя это должно было произвести устрашающее впечатление, дабы он воздержался от всяческих вольностей.

Впрочем, предосторожности оказались напрасными. Водитель узнал Вику и страшно обрадовался, что ему выпала честь отвезти домой самую настоящую актрису. С ней это случалось нечасто, но иногда такие «узнавания» были очень вовремя и играли ей на руку. Так и теперь — воодушевлённый паренёк даже отказался брать деньги за дорогу, только робко попросил разрешения сделать с ней селфи на свой мобильник.

Когда она добралась домой, было уже два часа ночи. Разумеется, Данила встретил её в некотором раздражении.

— Позвонить ты, само собой, не додумалась, — упрекнул он жену, открывая дверь. — Как и проверить список пропущенных вызовов…

— Ой! — она стукнула себя по лбу. — Данечка, прости, пожалуйста! Пока репетировали, я отключила звук у телефона, а потом и вовсе забыла про него…

— Ну конечно. Что тебе такая мелочь, как волнующийся муж, — ворчливо отозвался он. — Я тут места себе не нахожу… И самое главное — даже заехать за тобой не могу, Ваньку не на кого оставить!

— Ну прости, прости, милый, — она прижалась к нему, обняла и поцеловала в щёку. — Я просто безумно устала и плохо соображала от этого. Ванечка спит?

— Спит, конечно. Десятый сон видит…

— А ты сам во сколько домой вернулся?

— В половине одиннадцатого. Тоже сегодня вернулся позже, чем рассчитывал. Няню тут же отпустил, пришлось заплатить ей сверхурочные… Как раз застал момент, когда она Ваньку спать укладывала, — Данила не сдержался и широко улыбнулся.

— А что такое? — заинтересовалась Вика, стаскивая с ног сапоги.

— Да он меня увидел, с кровати соскочил — и бегом ко мне, кричит: «Папа, я хочу тебя обнимить!» А Наталья Ивановна ему говорит — нельзя, мол, детям ночью по квартире бегать, в тёмном углу может баба Яга прятаться…

— Идиотка, — в сердцах выдохнула Вика. — Только запугиваний Ване и не хватало!

— Запугаешь его! — Даня уже с трудом сдерживал смех. — Он ей тут же в ответ храбрым голосом: «А папа взянет веник и бабу Ягу побьёт!»

Вика улыбнулась.

— Да уж, бабой Ягой его не проймёшь… Зато недавно увидел в книжке портрет Гоголя и говорит мне: «Ой, какой дядя стлашный!»

Данила рассмеялся, а затем, бросив потеплевший взгляд на Вику, спохватился:

— Малыш, ты же голодная, наверное?

— Ужасно, — созналась Вика. — Слона готова сожрать!

— Ну, ты пока умывайся-переодевайся, а я тебе пельмени сварю, хочешь? — предложил он.

— Спасибо, Данечка. Было бы здорово! — выдохнула она с признательностью.

На кухне, устроившись в уголке за столом и согревшись, Вика почувствовала, что её неумолимо клонит в сон. Данила колдовал над бульоном для пельменей, бросая туда то лавровый лист, то несколько горошин чёрного перца, то какие-то пахучие грузинские приправы.

— Ты прямо как твой дедушка, — засыпающим голосом пробормотала разомлевшая Вика. Покойный дед Данилы, Анатолий Иванович, был поваром, но даже выйдя на пенсию, продолжал баловать домашних всевозможными кулинарными изысками: Вика до сих пор не могла забыть вкус его необыкновенных блинов, томлёных в сметане, а также лапшевника, курника, ватрушек с малиной…

Ей посчастливилось пересечься с легендарным дедулей лишь однажды, когда она приезжала к Дане на его малую родину, в Ялту. Это было четыре года назад. Она только-только поступила во ВГИК, и их отношения с Данилой находились в самом зачатке. Тогда же Вика впервые в жизни увидела море. А ещё в то необыкновенное лето с ней случилось такое, что воспоминания до сих пор заставляли её щёки краснеть…

Вика сердито встряхнула волосами, отгоняя будоражащие картинки из прошлого. Однако подсознание уже услужливо подсунуло ей образ: чёрные шелковистые волосы, небрежно падающие на высокий ровный лоб; пронзительные синие глаза, глубокие, как море, в еле заметных лучиках улыбчивых морщинок; рот и губы идеальной формы, прямой красивый нос… «Чёрт бы тебя побрал, Белецкий!» — выругалась Вика мысленно, чувствуя, как всю её опалило жаром. Реакция на мысли об Александре была чисто физиологической, и она не могла этого не понимать. У неё давно уже не осталось чувств к нему — всё перегорело. Однако при воспоминаниях о тех ночах, что они провели вместе, Вику словно начинало кружить в водовороте гормональной бури. Ей больше никогда и ни с кем не было так хорошо, как с ним… И так плохо.

В то злополучное лето Александр Белецкий приехал в Ялту на съёмки исторического фильма «Печаль минувших дней». Вика и Данила подружились со съёмочной группой и весело проводили время все вместе, актёрской тусовкой, но, к своему ужасу и стыду, Вика поняла, что отчаянно влюбилась в красавца-артиста с первого взгляда. И это при том, что она приехала в Крым в качестве Даниной официальной девушки, пользовалась его гостеприимством, жила в его доме и ела его хлеб!!! Она долго боролась с этими непрошенными чувствами, морально лупцуя саму себя по физиономии, и старалась ничем не выдать вспыхнувшей страсти. Впрочем, Белецкий и в самом деле ничего не замечал — ему не было до Вики особого дела, в тот период он крутил роман со своей партнёршей по фильму, роковой красоткой Марией Золотовой.

Да, не сразу Вике удалось его соблазнить. Это случилось много месяцев спустя, уже в Москве. Жёлтые СМИ тогда долго перемывали косточки всем героям этой истории: скандал, скандал! Прямо во время светской вечеринки начинающая актрисулька бросила своего бойфренда, Данилу Стрельникова, и сбежала с сердцеедом Белецким!..

Впрочем, с Александром они вместе долго не продержались. Это была любовь-отчаяние, любовь-боль. Иногда Вика думала, что лучше бы им с Белецким никогда не встречаться… но тут же одёргивала себя: всё в этой жизни посылается нам для чего-то. «You live you learn, you love you learn, you cry you learn, you lose you learn, you bleed you learn, you scream you learn», — пела Аланис Мориссетт. Живёшь — и учишься, любишь — и учишься, плачешь, теряешь, истекаешь кровью и кричишь — и всё время чему-то учишься… Что ж, Вика — актриса. Благодаря Белецкому она теперь знает, как играть любовь. Во всех её, даже самых отвратительных, проявлениях.

— Совсем засыпаешь? — сочувственно спросил Данила, увидев, что она низко опустила голову. Вика подняла на него виноватые глаза и еле заметно кивнула. Ей было невыносимо стыдно, словно муж застал её за чем-то непристойным. Но ведь она по-настоящему любила Данилу и была верна ему…

— Уже почти готово, — сообщил муж. — С чем ты будешь есть? Со сметаной?

— Да, пожалуйста… — отозвалась она еле слышно, всё ещё не в силах стряхнуть наваждение.

Муж бухнул перед ней на стол благоухающую глубокую миску пельменей с бульоном, способную утолить голод роты солдат. Вика не выдержала и засмеялась:

— Зачем столько?

— Ну, ты же сказала, что готова сожрать целого слона, — невозмутимо отозвался он и, наклонившись, поцеловал её в макушку. — Ладно, ты ужинай, приятного аппетита, потом сложишь всё в посудомойку. А я пошёл в душ.

Спустя полчаса Данила, выйдя из ванной комнаты, заглянул на кухню и обнаружил там следующую картину: положив голову на скрещенные руки возле миски с давно остывшими пельменями, Вика крепко и безмятежно спала.

Галина Тесленко

Прослушивание в «Останкино» Галинка запомнила весьма смутно, словно это всё происходило не с ней, а с кем-то посторонним

Ей вообще до последнего не верилось, что она, наконец, в Москве. Она никогда прежде не бывала в столице, несмотря на то, что с этим городом было связано множество наивных и романтических мечтаний. Сколько бессонных ночей она провела, думая о том, как однажды приедет-таки сюда!..

Однако, получив в феврале официальный конверт от главного телеканала страны с приглашением на кастинг, Галинка так растерялась, что даже забыла обрадоваться. А обрадоваться, пожалуй, стоило — её отобрали из тысяч других участников… её зовут на музыкальное шоу «Голос России»!

Вернее, начиналось всё, конечно же, не с этого.

Перед самым Новым годом Галинка услышала по телевизору объявление о кастинге на следующий сезон проекта и зачем-то заполнила анкету на их сайте, не веря в успех ни секунды. Она с детства любила петь — особенно хорошо удавались ей украинские народные песни, которые частенько распевала мама. Но Галинка понимала, что едва ли в шоу подобного уровня берут людей с улицы, и предполагала, что там всё давно уже схвачено: попадают в проект только свои, по блату или за большие деньги. Однако, благоразумно рассудив, что ничего не потеряет, Галинка всё же отправила небольшой рассказ о себе, присовокупив лучшую фотографию и аудиофайл с записью её пения.

Получив пригласительное письмо от руководства телешоу, Галинка не сразу осмелилась поверить в то, что ей улыбнулась удача. Приехать на прослушивание нужно было уже через неделю, поэтому она спешно кинулась покупать билет. Пришлось лететь самолётом: если раньше по маршруту «Симферополь — Москва» ещё ходили поезда через территорию Украины, то после присоединения Крыма к России стала возможна только сложная многоходовка — со сменой автобусов и поездов, переправой на пароме в Керчи и прочими неудобствами. Говорили, что можно приобрести некий «единый билет», но что это такое, никто из её знакомых толком не знал, а рисковать Галинка не хотела.

Мать наблюдала за её лихорадочными собрами с явным осуждением. Но в последний год отношения у них и так разладились. Галинке осознавала это с горечью, потому что прежде они с мамой были лучшими подружками, самыми родными, дорогими и близкими друг другу людьми. Тётя Ксана, как к ней обращались все соседи от мала до велика, души в Галинке не чаяла, называя дочку исключительно ласкательными прозвищами: Галюсей, кыцюней, донечкой и сонечком. Девочка была её отрадой, поздним и единственным ребёнком. Муж ушёл, когда малышке не было и года — вот мать и вложила всю свою нежность в обожаемую кровиночку…

Теперь же тётя Ксана держалась с дочерью холодно и отстранённо — как бы банально и смешно это ни звучало, они не сошлись на политической почве. Мать категорически не одобряла того, что Крым стал территорией России; дочка же страшно радовалась этому обстоятельству и одной из первых получила российский паспорт. Вот так в одной семье сошлись две крайности — люди с диаметрально противоположными взглядами.

Когда Галинка пинками и затычками загоняла в дорожную сумку свои нехитрые пожитки, безжалостно вываливающиеся наружу, мать всё же разомкнула полоску поджатых губ и сухо осведомилась:

— Колы повернешся?

Она всегда разговаривала с дочерью по-украински, несмотря на то, что прекрасно знала русский язык. Это было принципиально. Галинка училась русскому самостоятельно — во дворе с подружками, в детском саду и в школе, слушая пластинки и бегая в кино… Они с матерью без проблем понимали друг друга — каждая разговаривала на том языке, на котором ей было комфортнее. Теперь же, на почве геополитических разногласий, «ридна мова» матери стала носить подчёркнуто демонстративный характер.

— Если не пройду кастинг, то сразу же назад, — отозвалась Галинка. — А если меня выберут, то останусь до тех пор, пока из проекта не вылечу!

— А як же инстытут?

— Академку возьму, — легко отмахнулась она. — Подумаешь, делов-то!

По лицу тёти Ксаны было видно, что она категорически не одобряет эту затею. Но спорить с непокорной дочерью она не собиралась — лишь снова оскорблённо поджала губы. Галинка заметила эту гримасу и украдкой вздохнула: мама, мамочка… ну почему же мы с тобой не можем понять друг друга? Зачем ссориться из-за этой дурацкой политики?

Галинка обожала мать, и ничто — даже споры на тему «Крым ваш — Крым наш» — не могло поколебать эту любовь. Но как же обидно, как больно и тяжело теперь ей было от непонимания! Раньше тётя Ксана поддерживала её во всём безоговорочно. А теперь дочь даже не могла толком объяснить, что ей неинтересна учёба в институте. Она совершила ошибку, поступив туда, и, пока не стало поздно, нужно было попробовать найти себя в чём-то ином.

Но сначала… сначала нужно было поехать в Москву. Галинка боялась признаться в этом даже самой себе, но так отчаянно жаждала этой поездки ещё и потому, что где-то там, в равнодушно-глянцевой столице, жила её первая и (чего лукавить!) единственная любовь…

В то далёкое лето Галинка отдыхала в Артеке — получила путёвку от администрации за своё активное участие в городской самодеятельности. Она уже тогда пела на праздничных концертах, и всем ялтинцам была знакома эта миловидная черноглазая девчушка в веночке с лентами, от горшка два вершка, исполняющая украинские песни так чисто и трогательно, что на глаза невольно наворачивались слёзы умиления.

В лагере маленькой Галинке не понравилось. Ей только что исполнилось восемь лет, она попала в самый младший отряд, и, поскольку никогда прежде не уезжала из родного дома и не разлучалась с мамой так надолго, Артек показался ей тюрьмой. Всё то, чему радовались остальные дети — прекрасная южная природа, чистейшее прозрачное море, ракушки причудливых форм, вкуснейшие фрукты — было для неё, коренной крымчанки, знакомо и привычно с младенчества. На неё не производили впечатления ни величественные скалы, вздымающиеся из воды, как диковинные исполины (ребят смешило, что скалу Шаляпина Галинка называла исключительно «Шаляпкой», как все местные), ни вековые кедры, сосны и кипарисы на территории лагеря, ни живописнейшие пляжи.

Больше всего удручало купание по свистку — в огороженный крохотный пятачок моря детей запускали на десять-пятнадцать минут. Галинка, выросшая на побережье и чувствующая себя в воде и под водой, как рыба, не получала от подобного купания ни капли удовольствия.

Единственное, что несколько примиряло её с действительностью — это лагерные дискотеки, или «массовки», как они здесь назывались. Дети повторяли определённый набор движений за своими вожатыми, разучивая новые танцы, и это было куда интереснее, чем просто дрыгаться под музыку кто во что горазд. Галинке нравилось синхронно танцевать вместе с остальными: она была не только музыкальной, но и пластичной от природы, и потому выгодно выделялась в толпе.

Иногда на массовки тайком пробиралась местная гурзуфская шпана, знающая каждую лазейку и дыру в лагерном заборе. Пришельцев легко было отличить от артековцев: последние были в форменных синих шортах и белых рубашках. Чужаки не лезли в тусовку — они скромно приплясывали в стороне, неумело пытаясь повторять движения, и поглядывали на артековцев, как на небожителей, блюдя почтительную дистанцию. Те же смотрели на местных, как на деревенских идиотов, — свысока и с оттенком жалости, постигая детской душой свою исключительную избранность. Одна лишь Галинка завидовала пришельцам — они-то, в отличие от неё, были свободны…

Девочка жила от воскресенья до воскресенья — в ожидании родительского дня. И дело было даже не в том, что мама привозила ей всякой вкуснятины из дома — в конце концов, кормили в лагере тоже неплохо. Просто она ужасно скучала по матери… У большинства детей из её отряда родители жили далеко и не приезжали вообще ни разу. После визита родительницы Галинкины акции в глазах остальных ребят тут же взлетали — она великодушно угощала подружек вафлями, пряниками и зефиром.

А однажды в Артеке отключили воду, и родительский день был перенесён на вторник. Мама не могла знать об этом. Приехав на маршрутке из Ялты и уткнувшись носом в закрытые ворота, тётя Ксана, ничтоже сумняшеся, полезла прямо через лагерное ограждение.

Галинка глазам своим не поверила, когда во время тихого часа увидела в окно мать, нагруженную кошёлками и шествующую по дорожке в тени кипарисов. Ещё в больший шок она пришла, когда узнала о способе проникновения на территорию лагеря. Чтобы её неспортивная и полноватая мама карабкалась через забор?!

— Що ж тепер — назад йихаты? — рассудительно заметила тётя Ксана в ответ на Галинкин немой вопрос, а затем крепко, от души, обняла дочку. В этом была она вся: и её характер, и принципы. Девочки — соседки по комнате — смотрели на них с плохо скрываемой завистью.

— Ну, пойдём, посидим где-нибудь на территории… — Галинке неловко было обсуждать свои домашние дела на глазах у посторонних. К тому же, ей не терпелось разворошить материнские кошёлки.

Лагерные правила были для Галинкиной мамы нипочём — если она решала, что дочурка должна непременно откушать копчёной курочки, то везла ей эту самую курицу и плевать хотела на то, что подобная еда в Артеке была строго запрещена. Это тоже характеризовало её весьма показательно — она не зависела ни от каких официальных предписаний и поступала только так, как сама считала нужным.

— Йиж, йиж зараз, мое сонечко, — подбадривала тётя Ксана, поглаживая Галинку по голове, пока та терзала зубами смуглое копчёное крылышко.

Доев курицу, девочка с удовольствием принялась за мороженое — мама привезла его в термосе, чтобы оно не растаяло. А ещё были персики и холодная газировка — подружки в отряде обзавидуются!..

Но Галинка недолго чувствовала себя триумфаторшей. В тот же день, сразу после полдника, с ней случился, как выразилась бы современная молодёжь, эпик фейл — то есть, сокрушительный провал.

На полдник давали её любимые булочки с повидлом. Галинка обожала их с малышового возраста: день, когда в детсадовской или школьной столовой появлялись эти самые булки, был для неё праздником. Но она так объелась во время встречи с матерью, что для заветной булочки в желудке совершенно не осталось места. Забирать еду из столовки было запрещено. Галинка долго боролась с собой, и в итоге, давясь, всё-таки запихала в себя ароматную сладкую сдобу.

Ей моментально стало нехорошо, и она поняла, что булочка была лишней. Выйдя на улицу, Галинка осознала, что дурнота не проходит, а наоборот усиливается. В ту же секунду она рухнула на колени, и её начало рвать прямо на землю.

— Тесленко блюёт!!! — радостно загоготали пацаны из её отряда. Девочки же сморщили носы и брезгливо затянули:

— Фу-у-у, гадость…

Галинка готова была провалиться от стыда. Лицо её покраснело, из глаз сами собой брызнули слёзы. Как было бы хорошо, если бы в эту секунду её поразила молния, чтобы не слышать больше насмешек и оскорблений…

Девочку всё ещё мутило и продолжало выворачивать наизнанку, когда атмосфера вокруг неё вдруг изменилась.

— А ну-ка, прекратили ржать! — раздался рядом суровый голос. Хохот и подколки моментально стихли. Через секунду Галинка почувствовала, как кто-то осторожно поддерживает её голову во время рвотных спазмов.

— Ну, вот и всё. Легче тебе? — услышала она сочувствующий вопрос. Но только подняв глаза на неизвестного спасителя, она, наконец, узнала его — это был Данила, её ялтинский сосед.

Он, конечно, казался ей ужасно взрослым — в то лето ему как раз стукнуло шестнадцать. Галинка не водила дружбы с такими большими мальчишками — точнее, это мальчишки не удостаивали своим вниманием подобных ей малолеток. Но их дома были совсем рядом, и мама частенько болтала о каких-то житейских мелочах с Даниными родителями и дедушкой.

Поймав её страдающий взгляд, Данила тоже узнал девчонку.

— Чем же ты траванулась, соседка? — вздохнул он понимающе. — Фрукты немытые ела? Или овощи? Хотя откуда ты могла их взять…

— Я… не отравилась… — выдавила из себя Галинка еле слышно. — Просто переела…

— Ладно, пойдём, — он протянул руку, помогая ей подняться. — Тебе нужно умыться хорошенько.

Она встала, и Данила стряхнул своими большими горячими ладонями с её худеньких поцарапанных коленок комья земли. Взрослый пацан из старшего отряда сделал это на глазах у всех!!! Окружающие почтительно замерли. Никто не решался больше ни насмехаться, ни кривить физиономию в Галинкину сторону — за пару мгновений она возвысилась от всеобщего пугала до персоны, которой можно было только позавидовать.

Данила отвёл девочку к умывальнику и самолично, набирая в пригоршни холодной воды, вымыл ей лицо, а затем заставил прополоскать рот. Озабоченно приложив ладонь к её лбу, он задумчиво протянул:

— Температуры, вроде, нет… Значит, ты уверена, что это не отравление? А живот не болит? Может, проводить тебя в медпункт?

— Нет-нет, — замотала головой она. — Ничего не болит, и не тошнит больше. Правда… — и она осмелилась поднять на него робкие благодарные глаза.

— Ну, тогда возвращайся в отряд, пока тебя не потеряли, — он ласково и ободряюще улыбнулся ей в ответ. — Если кто-то будет тебя обижать, — добавил он деловито, — сразу говори мне. Я им всем бошки поотрываю!

Больше всего на свете Галинка боялась разболеться перед кастингом. Она как-то упустила из виду разницу климатических условий Крыма и Москвы: мартовская столица встретила девушку нулевой температурой, и она дрожала в своей короткой курточке на пронзительном ветру, стоя в очереди на прослушивание. А очередь была не просто большой — она была огромной, и тянулась извивающейся змеёй от концертного зала «Останкино» едва ли не на километр.

Галинка заметила эту жуткую очередь сразу же, едва сошла на трамвайной остановке, и настроение у неё сразу испортилось. Не то чтобы она тешила себя иллюзиями относительно собственной исключительности — Галинка понимала, что письмо с приглашением пришло не только ей. Но всё же она впервые всерьёз задумалась о масштабе той авантюры, в которую ввязалась.

Вздохнув, Галинка поволокла свою дорожную сумку в конец очереди. Было тяжеловато, и она сто раз пожалела о том, что не купила нормальный чемодан на колёсиках.

— Девушка, вам помочь? — услышала она приветливый голос и уже открыла была рот, чтобы немедленно послать непрошенного помощника, но собеседник продолжил:

— Вы ведь на кастинг, да?

Она сразу расслабилась — это был кто-то из «своих».

— Давайте вашу сумку, — радушно предложил парнишка. Поколебавшись, Галинка всё-таки позволила ему забрать у неё ношу. Тот подхватил сумку одной рукой, а другой протянул Галинке вкусно пахнущий пакет:

— Угощайтесь, пожалуйста! Я специально за горячими пирожками бегал. А стоять ещё долго, мы тут с пяти утра торчим…

— С пяти утра? — ахнула Галинка. — Что, очередь совсем-совсем не движется?

— Движется помаленьку, — он пожал плечами. — Да вы берите, берите пирожки, они свежие!

Галинка перекусила в самолёте, но с тех пор прошло уже довольно много времени, и она почувствовала, как буркнуло у неё в животе. С благодарностью сунув нос в пакет, она выбрала себе круглый румяный пирожок и с наслаждением впилась в него зубами.

— Ммм, как вкушно! — промычала она. — А вы мештный или приежжий?

— Из Ташкента, — парень махнул рукой. — Да я не сам прослушиваться иду, просто девушку свою сопровождаю… А за вас, что же, никто поболеть не приехал? Вы откуда?

Галинка вздохнула.

— Мы из Ялты. Но если вы сейчас начнёте пытать меня на предмет «чей Крым», я…

— Да ладно, успокойтесь, — он удивлённо и даже несколько испуганно покосился на неё. — Это ваши политические проблемы, при чём к ним Узбекистан?

— Ой ли? — покачала головой Галинка. — А как же европейские санкции и падение курса рубля? Я слышала, многие ваши гастарбайтеры вынуждены вернуться из Москвы домой из-за смехотворных зарплат. Так что вам присоединение Крыма тоже должно стоять костью в горле.

— Вообще-то, у нас в стране не все гастарбайтеры… — уклончиво ответил он самым миролюбивым тоном и поспешил сменить тему. Галинка, впрочем, уже пожалела, что наехала на него. На самом деле, она изрядно устала от бесконечных споров о политике — и в жизни, и в интернете, вот и кидалась на собеседников первой почём зря, заранее ожидя подвоха и постоянно находясь в нервном напряжении. Но, боже милостивый, если даже люди внутри одной-единственной семьи не могли договориться между собой, чего можно было ожидать от посторонних?!

— Простите меня, — тихо и виновата произнесла она, чувствуя себя чудовищем. — Забудьте весь тот вздор, что я болтала.

— Пису — пис! — отшутился парень.

Пристроившись в хвосте очереди, Галинка уныло прикинула, что прослушивание, похоже, растянется на целый день. И почему она не догадалась взять с собой книгу или хотя бы журнал?! Но гораздо сложнее было выносить холод. Чтобы хоть немного согреться, Галинка принялась прыгать с одной ноги на другую, однако тут же набрала полурастаявшего снега в правый ботинок, на котором чуть-чуть отошла подошва. «Вот только простудиться мне ещё не хватало…» — подумала она сердито. Галинка берегла голос перед прослушиванием, и её несказанно удивляли другие участники кастинга, которые бурно общались между собой, спорили, кричали и хохотали, не заботясь о том, что могут сорвать голос ещё до того, как зайдут внутрь.

Заветная цель, тем не менее, потихоньку приближалась — к обеду до входа осталось всего метров двадцать. Охрана возле дверей концертного зала начала проявлять строгость и бдительность:

— Группа поддержки и все, кто не участвует в кастинге — отойдите в сторону! Вам туда нельзя. Остаются только вокалисты, разбиваются по парам, готовят паспорта и приглашения…

Чем ближе была цель, тем больший мандраж овладевал всеми приглашёнными. У кого-то действительно пропал голос, кто-то заходился в истеричном кашле, кого-то тошнило, у кого-то ногу свело… У Галинки с этим всё было в порядке, но уже непосредственно перед крыльцом она с ужасом осознала, что ужасно хочет, что называется, «по-маленькому». Ничего, похожего на туалет, поблизости не наблюдалось. Выходить из очереди ей было боязно — а ну как в её отсутствие ближайшие соседи зайдут внутрь, и ей снова придётся занимать в конце? Пришлось терпеть из последних сил.

В дверях охранники сдерживали толпу, не давая ей тут же лететь на третий этаж, где проходило прослушивание. Внутрь запускали группами по пятьдесят человек, предварительно тщательно изучив документы.

— Девушка, — пожурил её один из членов охраны, — ну что ж вы с баулом-то… Это же телевидение, а не зал ожидания на вокзале. Мы обязаны проверять все подозрительные сумки.

— Между прочим, я прямо с самолёта сюда явилась, — огрызнулась Галинка. — Но если вам моя сумка кажется подозрительной, можете проверить, мне скрывать нечего.

Однако он только скептически посмотрел на её посиневшие губы и тоненькую курточку, а затем с досадой махнул рукой:

— Ладно уж, проходите…

Наконец-то Галинка вместе с остальными сорока девятью участниками прорвалась в холл концертного зала. Однако и тут пришлось терпеть — их попросили дождаться, пока сверху не спустится предыдущая группа «кастингуемых». Вожделенный туалет, как ей доходчиво объяснили, находился за очередным кордоном охраны, и попасть туда можно было только после того, как пройдёшь прослушивание. Галинка с ужасом поняла, что ещё пара минут — и ей уже не нужен будет никакой кастинг. Она поискала охранника с наиболее добрым лицом и кинулась к нему.

— Пожалуйста, можно мне в туалет?

— Вот сначала пройдёте кастинг на третьем этаже, а потом уж идите куда хотите, на все четыре стороны, — флегматично отозвался он. Галинка сделала жалобные, как у котика из «Шрека», глаза:

— Да вы что, как я петь-то буду в таком состоянии?! Ещё чуть-чуть — и описаюсь… — добавила она доверительно.

Смерив Галинку взглядом, этот охранник тоже смягчился. Выражение его лица сделалось не отчуждённо-деловым, а нормальным — участливо-человеческим.

— Ладно, давайте в залог ваш паспорт и приглашение, — быстро сказал он. — И чтобы живо у меня!

Выйдя через пять минут из заветной комнаты с табличкой «WC» и чувствуя себя на седьмом небе, Галинка вдруг осознала, что совершенно успокоилась и больше не боится. Словно все её волнения исчерпались желанием посетить туалет. Теперь она была совершенно расслабленна и абсолютно уверена в себе.

Забрав у доброго охранника паспорт с приглашением и сердечно поблагодарив, девушка вместе с остальными участниками поднялась на третий этаж. Именно там, за закрытыми дверями одной из аудиторий, и происходило таинство…

Александр Белецкий

Утром, за завтраком, Александр украдкой разглядывал лицо дочери, которая была полностью поглощена своим айфоном. Он пытался понять, чем Даша живёт, чем дышит, о чём мечтает. Стыдно признаться, но он и в самом деле не слишком-то хорошо знал её. Вернее — не очень понимал в последние годы. В её возрасте, помнится, он был совсем, совсем другим…

— Скажи, — начал он осторожно, — твоё желание стать актрисой действительно искреннее? Или это просто ради того, чтобы насолить матери?

— Абсолютно искренне хочу насолить матери, — кивнула Даша, не отрываясь от айфона. Белецкий рассердился:

— Послушай, ну я ведь не шутки с тобой шучу! Речь идёт о твоём будущем. До поступления осталось три месяца, ты хоть как-то готовишься? Может быть, есть какие-то дни открытых дверей для студентов…

Даша, наконец, подняла на него взгляд.

— Во ВГИКе нет и не было никакого дня открытых дверей, — отчеканила она ровным голосом. — Ещё вопросы?

— Значит, ты решила поступать именно во ВГИК… А почему?

— Потому что не хочу растрачивать силы и нервы на другие театральные вузы, — Даша передёрнула плечами и быстрым движением откинула со лба упавший локон. — Меня интересует кинематограф. Я не собираюсь, упаси боже, играть в театре, как маменька.

— Почему это «упаси боже»? — он приподнял одну бровь. — Я тоже играю в театре и не вижу в этом ничего зазорного.

— Ты — это другое, — Даша махнула рукой. — Ты и так звезда. Но ты стал знаменитым именно благодаря кино. Теперь зрители в ваш театр ходят только ради того, чтобы на тебя посмотреть, а вовсе не потому, что у вас там такие уж гениальные постановки.

— Спасибо, доченька! — притворно обиделся Александр. Она вскинула на него виноватые глаза и рассмеялась:

— Пап, ну не бери близко к сердцу… Я и в самом деле считаю, что театр — это замшелость и скукотища. Вот в кино гораздо больше возможностей, там реальная жизнь, там движуха!

— Ну хорошо, — сдался Белецкий. — Допустим, ты планируешь поступать во ВГИК. Ты хотя бы узнавала — может, там есть подготовительные актёрские курсы? Было бы неплохо позаниматься с тамошними педагогами. Я оплачу, сколько бы это ни стоило.

— Есть какие-то курсы профориентации, — Даша снова небрежно повела плечом. — Но я на них, кажется, уже опоздала.

— Кажется! — передразнил Белецкий, всерьёз расстраиваясь из-за её легкомыслия. — Ты вообще думала, как собираешься поступать абсолютно без подготовки?

— Пап, не ссы, — примирительно отозвалась Даша, и не успел он сделать ей замечание, как дочь поспешно добавила:

— Я же у тебя суперталантливая!

— И суперскромная… — буркнул он, пряча улыбку.

— Ну да, — ничуть не смущаясь, кивнула она. — Все ВГИКовские преподы влюбятся в мой дар и завопят хором: «К нам! К нам!!!»

— В экспрессии тебе точно не откажешь, — он усмехнулся и отхлебнул кофе. — А знаешь ли ты, дорогая, что средний конкурс в любой театральный институт — это двести человек на место?

— Знаю, знаю, — отмахнулась Даша. — Но к чему нагнетать? Это ведь стабильная цифра, и полвека назад было точно так же. Да что тут рассуждать! Даже в 1919 году, когда ВГИК только-только открылся, из восьмисот человек поступило всего лишь сорок.

— Скажите на милость, какие познания, — покачал головой Белецкий.

— Не смейся! Я вчера гуглила историю ВГИКа. Между прочим, он стал первой в мире государственной киношколой. И предпочтение тогда отдавалось не столько таланту, сколько нужному внешнему типажу. Актёров в то время называли «кинонатурщиками»… Правда, смешно, пап?

— Обхохочешься, — вздохнул он.

Тем временем Даша деловито поднесла свой айфон к тарелке, на которой лежали румяные оладушки, политые мёдом, и сфотографировала их, а затем быстро-быстро забегала пальчиками по клавиатуре на дисплее.

— Что ты делаешь? — озадаченно спросил Белецкий.

— Да вот, запостила фотку в инстаграм… — отозвалась она. — Мир должен знать, что я ем!

— Господи, и ты туда же, — он неодобрительно покачал головой. — А я-то думал, что всеобщая истерия тебя не затронула.

— Пап, ну не все же такие отсталые, как ты, — фыркнула она. — Между прочим, с твоим звёздным статусом просто неприлично не иметь ни единого аккаунта в соцсетях!

— Ой, уволь, — он расхохотался. — Сегодня я зарегистрируюсь в инстаграме, а дальше что? Придётся купить палку для селфи?

— Между прочим, — наставительно заметила дочь, — палка для селфи — гениальное изобретение. Когда просто фоткаешь сам себя, без всяких палок, лицо получается вытянутым, и вообще все пропорции искажаются… Этакая здоровенная размытая рожа на весь снимок. А с палкой можно делать вполне приличные фотографии — на фоне достопримечательностей, к примеру…

— Это ты намекаешь, чтобы я на день рождения тебе палку для селфи подарил? — засмеялся Белецкий.

— Ну-у-у… Подари мне лучше путёвку в Европу. К примеру, в Париж на уик-энд, — не моргнув глазом, попросила она. — Вот тогда мне и палка тоже пригодится. Буду фотографировать себя на фоне Эйфелевой башни!

— Путёвку я тебе куплю, если ты благополучно поступишь, — отозвался он невозмутимо. — А пока что поощрять тебя не за что.

Даша, не обидевшись, невозмутимо хмыкнула и принялась с аппетитом уплетать оладьи.

— Так значит, у тебя есть инстаграм, — подытожил Белецкий. — И что, ты тоже публикуешь там миллионы своих селфи?

— Конечно, — кивнула Даша с иронией. — Каждый мой шаг становится достоянием общественности. Готовлюсь к карьере будущей кинозвезды смолоду!

— Какой кошмар, — фыркнул он. — И эти самые… губы уточкой… тоже делаешь?

— Дакфейс, — поправила его дочь. Он не понял.

— Что ты сказала?

— Правильно эта мода называется «дакфейс». Утиное лицо, короче, — она фыркнула. — Нет, подобными глупостями я не занимаюсь.

— Уф, прямо от сердца отлегло, — он улыбнулся. Даша тоже развеселилась:

— Представляешь, пап, через много-много лет наши потомки будут вести такие диалоги: «Вот, посмотрите, дети, — это инстаграм вашей покойной прабабушки! — А почему у неё так странно выпячены губы? — Люди в те годы были дебилами и думали, что это красиво!»

Белецкий от души расхохотался.

— Хотя, скорее всего, будет наоборот, — погрустнела Даша. — Все эти дакфейсы совершенно вытеснят со временем нормальные фотографии…

— Не думаю, — возразил отец. — Эта мода ведь не сейчас началась. Просто в настоящее время она на пике популярности. Но ведь так позировала ещё сама легендарная Мэрилин Монро — складывала губы, словно в поцелуе.

— Да? — Даша несказанно удивилась. — А я-то думала, что это подражание Анджелине Джоли — девчонки выпячивают губы, чтоб они казались полнее…

— Но есть ещё и другая теория происхождения твоего «дакфейса», — он подмигнул. — Говорят, что впервые губы уточкой начали делать проститутки, работающие в борделях Европы.

— Зачем?

— Таким образом дамы демонстрировали, что в их пакет обслуживания входит оральный секс.

— И-и-и!!! — Дашка завизжала от восторга, а затем принялась хохотать, а вслед за ней — и Белецкий.

— Скажу всем своим подружкам, которые так позируют… Пусть знают, на кого равняются! — отсмеявшись, сообщила дочь, а затем взглянула на него с обожанием:

— Пап, и почему ты такой умный? Всё-то ты знаешь…

— Это не ум. Это опыт, — улыбнулся он, и Даша немедленно его поддела:

— Что, у тебя такой большой опыт по части европейских проституток?

Отец открыл было рот, чтобы сделать ей строгое внушение, но не выдержал и фыркнул.

— Ах да, — хлопнув себя по лбу, якобы вспомнила Даша, — ты же у нас больше по части американских актрис…

Белецкий снова засмеялся, но, не желая развивать эту тему, махнул рукой и молча пошёл в свою комнату переодеваться — пора было ехать на съёмки.

В настоящее время он был занят в фильме об эпохе брежневского застоя. По сюжету, его герой — простой советский учитель, примерный семьянин — влюбился в американскую журналистку, которая приехала в СССР по профессиональным делам. Роль журналистки играла настоящая американка по имени Кэролайн Робертс. Поскольку это был её первый визит в Россию, все эмоции актрисы от пребывания на чужбине в фильме выглядели абсолютно искренними. Да и чувство, вспыхнувшее у её героини к русскому мужчине, похоже, тоже грозило вылиться в настоящее… Она не скрывала своей симпатии к партнёру по съёмочной площадке и так откровенно пожирала Белецкого глазами, что тот терялся, несмотря на весь свой богатый опыт. Кэролайн, в общем-то, нравилась ему — но ему нравились почти все симпатичные женщины. Однако это не означало, что каждую из них он мечтал затащить в постель. Американке было тридцать пять лет, но выглядела она моложе: вне съёмок носила простые джинсы и футболки, совершенно не красилась и убирала свои волнистые каштановые волосы в конский хвост на затылке. В средствах массовой информации уже вовсю обмусоливали их роман, но журналисты неслись впереди паровоза — пока что между Александром и Кэрри, как он дружески её называл, был лишь лёгкий, будоражащий кровь флирт.

Когда он вышел из своей комнаты, Даша валялась в гостиной на диване и лениво перелистывала страницы глянцевого журнала.

— О, смотри, твоя бывшая! — оживилась она внезапно.

— Которая из? — невозмутимо уточнил Белецкий.

— Да Белкина же, — Даша ткнула пальцем в фотографию. — С ребёнком. Хорошенький мальчик у неё. На тебя, кстати, похож… — добавила она невинно.

Он отобрал у неё журнал и уставился на фото Вики с сыном.

— И ничуточки не похож!

— Да одно лицо! — убеждённо сказала Даша. — Смотри, волосы такие же тёмные, и глаза… Я ни у кого в жизни больше не видела таких синих глаз. Слушай, пап, — она воодушевилась, — а это точно не твой ребёнок?

— Прекрати молоть ерунду! — рассердился он.

— Почему сразу ерунду? Вы с ней когда расстались, года три назад? А что, вполне подходит по возрасту…

— Послушай, — сказал Белецкий, нервничая, — это не может быть мой ребёнок, потому что…

Он осёкся. Даша не знала о его бесплодии — это вызвало бы ненужные вопросы о природе её собственного появления на свет.

— Потому что — что? — её глаза сверкнули диким любопытством.

— Ничего, — он раздражённо отмахнулся. — Просто забудь эти глупости.

— Ой, темнишь, батя, — протянула Даша насмешливо. — А что, было бы прикольно, если бы это оказался мой брат. Так скучно быть единственным ребёнком в семье… Ладно, ладно, не сердись! — воскликнула она, увидев, что он продолжает сурово хмуриться. — Ой, пап, ты такой красивый, давай с тобой селфи забацаем!

— Не подлизывайся, — буркнул он, уже оттаяв. Даша вскочила с дивана, подбежала к отцу, обняла его одной рукой и, отведя другую руку с айфоном как можно дальше в сторону, сделала снимок.

— Тоже в инстаграм выложишь? — вздохнул он.

— А как же… — отозвалась Даша, уже колдуя с фильтрами. — Пусть завидуют! Все мои одноклассницы в тебя влюблены, дуры. Столько лайков будет, никому и не снилось! Эксклюзив — звезда в кругу семьи!

И вдруг, так же внезапно, как оживилась, дочка помрачнела.

— А вообще, если честно, пап… Все эти инстаграмы, фейсбуки, твиттеры — такая лажа! Суррогат настоящей жизни и реального общения… Показуха, кругом сплошная показуха. Обязательно отметить друзей в соцсетях, зачекиниться где только возможно — смотрите, все смотрите, какой активной и насыщенной жизнью я живу! «Вася Пупкин был счастлив с Марусей Хрюкиной на фестивале в Гадюкино», «Пётр Иванов испёк пирожок с Иваном Петровым». Всё как на ладони, этакая ярмарка тщеславия. Кто с кем был. Кто с кем ел. Кто с кем спал…

— А ещё упрекаешь меня в том, что я не завожу аккаунтов в соцсетях, — усмехнулся он, внимательно взглянув на неё. — Ты же и сама всё прекрасно понимаешь!

— Понимаю, — Даша вздохнула. — Знаешь, грустно иногда бывает. Особенно когда вижу парочки где-нибудь в кафе: сидят друг напротив друга за столиком, оба уткнулись в свои телефоны, в глаза не смотрят, зато наверняка строчат статусы в фейсбуке о том, как они прекрасно и романтично проводят время на свидании… А мои одноклассницы!!! — лицо её перекосило возмущением. — Постят в инстаграм листик салата с хэштегом «правильное питание», а потом, собрав урожай лайков, нажираются бургерами в «МакДональдсе». Или встанут на ролики, сфотографируются, не забыв подписать про здоровое тело и здоровый дух, а затем закидывают эти ролики куда-нибудь в кладовку и до следующего года о них даже не вспоминают. Лишь бы побольше откликов собрать!

— Жажда дружеского внимания, — пожал плечами он.

— Да не дружеское оно! — психанула Даша. — Ни разу не дружеское! В соцсетях абсолютное большинство занято тем, что меряется пиписьками — прости, не смогла подобрать другой эпитет. Врут, приукрашивают и огламуривают собственную жизнь. Раньше, к примеру, на дни рождения собирали близких людей и радовались их компании и подаркам. Теперь же кичатся количеством виртуальных открыток: ах, у меня три тысячи уведомлений о поздравлениях от моих френдов!!! Причём большую часть этих френдов никто даже в глаза ни разу не видел… Видимость отношений. Даже женские журналы, которые раньше печатали советы в духе «Как понравиться мужчине на первом свидании», теперь публикуют статьи «Какие фото лучше всего помещать в соцсетях, чтобы собрать как можно больше лайков от мужчин».

— В страшном же мире живёте вы, представители современной молодёжи, — полушутя-полусерьёзно посетовал Белецкий.

— Ох, папа… — вздохнула она, — ты даже представить себе не можешь.

В машине Александр, наконец, смог расслабиться — больше не нужно было держать лицо. Водитель никогда не задавал лишних вопросов и вообще не открывал рот, если его об этом не просили.

Белецкого по-прежнему не оставляло странное чувство, которое возникло сразу после того, как Дашка заподозрила его в отцовстве Викиного ребёнка. Не то чтобы он сам так думал — он упрямо не допускал этой возможности. Но… чёрт возьми, пацан и правда был на него похож! Особенно на его детские фотографии.

И всё-таки, это казалось ему практически невероятным. Чтобы Вика исхитрилась так долго скрывать сей факт от общественности?.. Как писала Людмила Улицкая, театральный мир — это поганая помойка, «где частная жизнь всегда выворачивалась наизнанку, публиковалась любая незначительная деталь, а уж кто кого любил — не любил, кто с кем случайно пересекался на гастрольных простынях провинциальных гостиниц и от кого какая актриска сделала аборт — мгновенно распространялось».

Он достал смартфон. Ни инстаграма, ни твиттера, ни даже фейсбука у него там не водилось, однако поисковая система работала исправно. Он забил в гугле «виктория белкина сын» и принялся изучать список полученных ссылок. Информации было не слишком много, да и не совсем та, в которой он нуждался. Он с досадой поморщился и, сдавшись, набрал номер Каринэ.

— Вау, какие люди, — ответила она на звонок мурлыкающим голосом. — Что же тебе от меня понадобилось на этот раз, Саша?

— Во-первых, здравствуй, — отозвался он. — А во-вторых… Что значит «на этот раз»? Я так часто тебя беспокою?

— Не так часто, как мне хотелось бы, — засмеялась она. — Ладно, что там у тебя стряслось? Выкладывай.

Каринэ Сарксисян была главным редактором издания «Глянец» о светской жизни знаменитостей. С Белецким она познакомилась после того, как написала о нём скандальную статью. Их отношения были весьма странными. То ли горячая симпатия, то ли яростная взаимная неприязнь, и всё это перемежалось торопливым сексом в каких-нибудь экстремальных условиях — к примеру, в его гримёрной после спектакля или в её кабинете, прямо на редакционном столе. Но, несмотря на кажущуюся странность, это продолжалось уже несколько лет. Недороман? Полудружба? Они оба затруднялись с определением, но всё-таки по инерции поддерживали эту связь.

— Видишь ли, Карин, — начал Белецкий, не зная толком, как сформулировать свою просьбу. — Мне нужно узнать кое-какую информацию, но в интернете почему-то не могу её найти. Вот я и подумал, что у вас, журналистов, должна быть какая-нибудь секретная база данных о знаменитостях. Разве не так?

— Ох, интригуешь! — протянула она заинтересованно. — И на кого же мне будет нужно нарыть компромат?

— Это ребёнок. Зовут Иван. Сын Виктории Белкиной и Данилы Стрельникова… — он постарался придать интонации независимое выражение, но голос всё же чуть дрогнул. Каринэ, заслышав эту слабину, напряглась, как охотничья собака, почуявшая дичь.

— Белкина и Стрельников — а-а-а, это же наши знаменитые неразлучники, Белка и Стрелка! — она фыркнула.

— Мне нужно узнать день его рождения. Точную дату, понимаешь? — волнуясь, сказал Белецкий. — Я нигде не могу её найти. Пишут только, что ребёнок родился два года назад.

— Так-так-так… Неужели есть подозрения, что этот самый Ваня — твой сын? — прямо спросила Саркисян.

Александр нахмурился. Ох, пожалуй, зря он впутал её в эту историю. Теперь сплетен и пересудов не оберёшься…

— Я этого не говорил, — сказал он холодно.

— Ну хорошо… я пробью по своим каналам, — с лёгкостью согласилась она, сама заинтересовавшись этим делом, и добавила игриво:

— А что мне за это будет?

— А чего ты хочешь? — подхватил он её озорной тон.

— Ко мне сестра скоро приедет из Еревана. Сможешь устроить нам контрамарки на твой спектакль? Хочу поводить её по московским театрам… и не разориться при этом.

— Сделаю, — пообещал он, удивившись незначительности просьбы.

— Позвони мне завтра с утра… Или нет. Давай, я лучше сама тебе позвоню, когда мне станет что-то известно! Пока не знаю точно, насколько это затянется.

— Договорились, — отозвался Белецкий, чувствуя непрошенное волнение. — Спасибо тебе.

Виктория Белкина

С каждым днём с Ванечкой становилось всё интереснее: он много и забавно болтал, и Вика смеялась до слёз над его перлами. При любой возможности она старалась сама проводить время с сыном, не сваливая эти заботы на няню. Ей не скучно было гулять с Ванечкой, кормить его и купать — потому что они всё время безостановочно разговаривали.

Вот и сейчас, пока они брели от детской площадки по направлению к дому, Ваня деловито рассуждал об отличиях человека от животного:

— У лисички хвостик. У маленьких деток нет хвостика, только пампелс. Ваня уже большой, у Вани нет пампелса, только попа!

Вика важно кивала, стараясь не заржать:

— Ну конечно, ты у меня уже совсем-совсем большой.

Сынишка, конечно, не был ангелом во плоти — время от времени он любил и похулиганить. Иногда его одолевала жажда провести какой-нибудь необычный эксперимент — к примеру, остановиться посреди улицы и резко и пронзительно завизжать без всякой видимой причины.

— Ваня, что ты делаешь?! — в ужасе спрашивала Вика, а он доходчиво объяснял ей:

— Я олю!

Впрочем, долго сердиться на Ванечку было невозможно: едва Вика принималась отчитывать его за какой-нибудь проступок, он сразу делал беспомощно-обиженные глаза, нижняя губёнка начинала дрожать, и сын укоризненно выговаривал сквозь слёзы:

— Не надо лугаться!

Загулявшись, они уже слегка опаздывали — Ване пора было обедать и укладываться на дневной сон. Сын упорно не признавался, что устал, однако, когда до их дома оставались считанные метры, остановился и захныкал, лепеча, как младенец:

— Мама… на тюки… хочу на тюки…

— Ну вот, такой большой мальчик — и на ручки захотел? — улыбнулась Вика, подхватывая его.

В свои два года с хвостиком Ванечка выговаривал практически все буквы, кроме «р», но в минуты сильной усталости или сонливости начинал смешно коверкать слова — как делал, будучи ещё совсем крошечным. «На ручки» у него превращалось в «на тюки», «выпить молока» — в» пити каля», «смеётся» — в «финётся», а «Снегурочка» — в «Фигулочку». Данила даже частенько поддразнивал его, торжественно изрекая что-то вроде:

— Пока мама финялась, Ванечка не слезал с папиных тюк!

Вика послушно взяла ребёнка «на тюки» и зашагала к подъезду. Голова Ванечки тяжелела и клонилась на её плечо — он засыпал буквально на ходу. Вика прибавила шагу. Если он сейчас уснёт, его сложно будет раздеть дома, не разбудив. А если разбудить — малыш ещё больше раскапризничается…

Она была уже почти у дверей подъезда и одной рукой нашаривала в кармане ключ от домофона. В это время со скамейки ей навстречу поднялся какой-то незнакомый рыжеволосый парень и радостно сказал:

— Вика, привет!

Она недовольно взглянула на чужака. Любые светские разговоры были сейчас не к месту и не вовремя. К тому же, его лицо по-прежнему ни о чём ей не говорило: Вика готова была поклясться, что видит этого рыжего первый раз в жизни.

— А разве мы знакомы? — холодно осведомилась она.

— Пока нет… Но давно пора было познакомиться, — он широко улыбнулся ей в ответ.

— Послушайте, мне сейчас не до этих дурацких загадок, — раздражённо сказала она, продолжая рыться в кармане в поисках ключей. — У меня ребёнок засыпает.

— Так давай, помогу донести до квартиры! — радушно предложил рыжий. Вика опешила от такой бесцеремонности, но взглядом немедленно облила непрошенного помощника презрением с ног до головы.

— Спасибо, обойдусь, — отозвалась она коротко, делая попытки обогнуть нахального парня и проникнуть в дом. Ей уже стало немного не по себе — а вдруг это какой-нибудь маньяк? Страшно с таким в подъезд заходить… Непонятно же, что у него на уме.

— Да не бойся ты меня! — парень продолжал излучать добродушие и приветливость.

— Мы с вами, кажется, ещё не переходили на «ты», — пробормотала она в замешательстве, прикидывая, что лучше — зайти-таки внутрь подъезда или рвануть отсюда прочь, куда-нибудь поближе к людям?

— Вик, да я же твой брат! — выпалил незнакомец, продолжая сиять самой искренней улыбкой от уха до уха.

— С ума сошли? У меня нет никакого брата, — Вика окончательно уверилась в том, что парень — либо маньяк, либо псих.

— Ну, понятно, что ты обо мне ничего не знаешь… мы же не общались, — подтвердил он покладисто и выкрикнул уже ей в спину:

— Я из Самары только сегодня приехал! Меня Женя зовут. Я — сын Владислава Борисова, твоего отца. Вот и получается, что ты мне — единокровная сестра, так?

Вика медленно обернулась.

— Ну вот, дошло, наконец! — обрадовался рыжий. — А я тебя уже целый час здесь поджидаю. Ну, на улице, наверное, неудобно общаться? Предлагаю подняться к тебе, и я всё-всё расскажу. А ребёнка давай сюда, мне не трудно..

В каком-то замешательстве Вика послушно позволила ему взять задремавшего Ванечку на руки, приложила ключ к домофону и открыла дверь. В голове и сердце у неё сейчас творилось что-то невразумительное — едва ли она могла бы даже приблизительно описать словами то, о чём думает и что чувствует.

Вику вырастила бабушка. Отец ушёл от матери к другой женщине, когда дочке было всего три года. Мама страшно переживала: поначалу целыми днями плакала, а затем впала в затяжную депрессию, которая постепенно переросла в хроническую шизофрению. После очередной попытки самоубийства её положили в самарскую психиатрическую больницу. Вике было тогда шесть лет. Отец же исправно присылал алименты вплоть до её совершеннолетия, однако ни разу не изъявил желания повидаться с дочерью. Конечно, до Вики периодически доходили какие-то слухи о нём и его новой семье. Говорили, что у него появились другие дети — так что, очевидно, Вика просто стала ему не нужна. Она привыкла жить без мыслей о нём и, пожалуй, действительно не испытывала потребности в родительской ласке — добрая любящая бабушка заменяла ей и мать, и отца.

После бабушкиной смерти Вика поняла, что не осталось абсолютно ничего, что связывало бы её с родным городом. Самарскую квартиру она планировала продать в самое ближайшее время, и тогда уж точно ничто больше не манило бы её в город на Волге. Она давно прикипела к столице — поступила во ВГИК, обосновалась здесь, полюбила этот суматошный, шумный и прекрасный город… В Москве была семья, а также друзья, учёба и работа.

И вот сейчас, когда давно забытая часть прошлого внезапно ворвалась в её новую жизнь, Вика совершенно растерялась.

Они поднялись в лифте на пятый этаж, и Вика, от волнения не сразу попадая ключом в замочную скважину, дрожащими руками открыла дверь.

— Заходи… заходите, — неуверенно произнесла она, обращаясь к рыжему, которого пока даже в мыслях не могла назвать и принять своим братом.

— Я сейчас его раздену и уложу, — сказала она, забирая спящего Ванечку у парня и изо всех сил стараясь не встречаться с ним взглядом. — А ты пока проходи на кухню… Располагайся. Я скоро.

— А можно мне сначала в ванную? — не моргнув глазом, весело поинтересовался Женя. — Руки помыть… ну, и вообще, в туалет сходить, то-сё.

Похоже, в мире не было ни одной вещи, которая могла бы его смутить или заставить чувствовать себя неловко.

— Да, конечно, — отозвалась она ровным голосом. — Делай, что хочешь.

Ванечка разоспался до того, что, пока Вика осторожно стаскивала с него ботиночки, куртку и шапку, разматывала шарф и стягивала варежки, он даже не пошевельнулся. Уложив его в кроватку, Вика чуть-чуть постояла в дверях комнаты, собираясь с духом, а затем решительно зашагала в сторону кухни.

Женя уже по-хозяйски сидел за столом, пил чай и закусывал хлебом с копчёной колбасой. Поймав её ошеломлённый взгляд, брат несколько смущённо пояснил:

— Ты не думай, я не шарился по вашему холодильнику… У меня бутерброды ещё из поезда остались. Я же к тебе прямо с вокзала приехал, — он кивнул на валяющийся у его ног объёмный рюкзак.

— Да ничего, — она передёрнула плечами. — Вот ещё возьми, если хочешь… — она открыла дверцу холодильника и выложила на стол сыр и масло.

— Я только чайник вскипятил, — пояснил он. — Плеснуть тебе кипяточку?

— Да, пожалуйста… — Вика осторожно присела на краешек стула.

Грея руки о чашку, она исподтишка разглядывала своего незванного братца. Ему нельзя было отказать в обаянии — открытое славное лицо, всегда готовое к улыбке, весёлые серые глаза и огненная шевелюра должны были моментально располагать к нему людей. Но всё-таки Вика не могла окончательно расслабиться.

— Послушай… не обижайся и всё такое, но… ты не мог бы показать мне свои документы? — поколебавшись, попросила она. Женя спохватился и замахал руками:

— Ну конечно! О чём разговор! Представляю, сколько тебя незнакомцев ежедневно атакует, доверяй — но проверяй! — с этими словами он нагнулся к своему рюкзаку и вытащил оттуда паспорт.

— Да нет, никто меня не атакует, — усмехнулась Вика. — Я же не вот прям знаменитость. У моего мужа гораздо больше поклонников…

— В общем, всё равно звёздная семейка, — весело подытожил Женя.

Вика полистала странички его паспорта. Евгений Владиславович Борисов, место рождения и прописка — город Самара. Что ж, очевидно, этот рыжий говорил правду — он и в самом деле её брат. Она вернула ему паспорт и поинтересовалась:

— Как же ты меня разыскал?

— Да соседка твоя адрес дала, — охотно пояснил он, — Клавдия Михайловна. Мировая старушка…

— Да… — Вика кивнула. — Они с бабушкой очень дружили. А сейчас она за квартирой приглядывает, потенциальных покупателей туда водит.

— Ты что, свою квартиру продавать собралась? — удивился Женя. — Вот так — все концы обрубаешь? Всё-таки, Самара — твоя малая Родина…

— К чему мне квартира, если я там не бываю? — Вика пожала плечами. — Только за коммунальные услуги платить. Мой дом теперь — Москва. А в Самаре у меня никого не осталось.

Женя смущённо крякнул. Вика улыбнулась его наивности:

— Только не говори мне, что ожидал, будто я в порыве сентиментальности тут же сольюсь в радостном экстазе с внезапно появившимся родственничками! Или ты именно ради этого приехал?

— Нет, — брат тоже улыбнулся. — Я работу найти хочу. Вообще-то ты права, в Самаре ловить нечего… развернуться негде! Тем более, сейчас кризис, цены растут, рубль падает… А здесь, в Москве, я слышал, таких специалистов, как я, с руками отрывают.

— А ты кто? — с интересом спросила Вика.

— Программист, — отозвался он с гордостью. — Между прочим, я перед приездом закинул резюме в несколько компаний, мною уже заинтересовались, завтра начинаю ходить по собеседованиям!

— Поздравляю, — откликнулась она. — Значит, ты решил насовсем сюда перебраться?

— Ну да, — он радостно кивнул.

— А меня зачем разыскал? Просто из любопытства или по какому-то конкретному делу?

— Ну, как… сестра всё-таки, — забормотал он сконфуженно. — Ведь не чужие люди… А ни разу друг друга даже не видели.

— Не по моей вине, заметь.

— Я знаю… я понимаю, Вик, что ты на отца сильно обижена. Но… ты поверь, он совсем-совсем не плохой! — горячо заговорил Женя. — Просто так сложились обстоятельства… Он и сам раскаивается, правда!

— Раскаивается? — она зло прищурилась. — В чём же, интересно знать? В том, что по его вине моя мать почти двадцать лет находится в дурдоме? В том, что он ни разу даже не предпринял попытки повидаться со мной, отделываясь алиментами? Или в том, что несколько лет назад дал интервью журналу «Глянец» на тему, какая я сука?

«Викуля никогда не скрывала того, что я ей не нужен и не интересен, — говорилось в том злосчастном интервью, каждую строчку которого Вика до сих пор помнила наизусть. — Её вообще не интересовало ничего, кроме карьеры артистки. Она даже не позволила мне приехать на похороны моей бывшей тёщи… Пока бабушка была жива, Вика не навещала её, не заботилась… Бабушка умерла в её отсутствие. Забытая, больная, одинокая, несчастная женщина… Вика же явилась на похороны и буквально в считанные дни сдала освободившуюся квартиру».

Разумеется, Вика понимала, что журналисты могли по-своему исказить слова её отца, преподнеся их в наиболее скандальном ракурсе и вырвав из контекста. Ведь, по сути, почти всё сказанное отцом было правдой. Она и в самом деле много лет грезила карьерой артистки и поехала поступать в Москву, прекрасно зная, что бабушка стара и нуждается в заботе. Бабушка действительно умерла одна, а Вика успела лишь на похороны. Отца она и вправду отказалась приглашать на похороны и поминки. Но… чёрт возьми, всё было так — и совсем, совсем не так! Она руководствовалась совершенно иными мотивами, чем теми, что предписывал ей этот желтушный журнал.

— Ну, ты же понимаешь, Вик, что всё, о чем говорят наши СМИ, надо мысленно делить на десять, — пожал плечами Женя. — Отец, к слову, тоже был далеко не в восторге от получившегося интервью. Ну и потом… кто старое помянет — тому глаз вон. У меня же ещё младшая сестра есть… у нас с тобой есть сестра, — поправился он. — И она тоже хотела бы когда-нибудь с тобой познакомиться и подружиться.

— Извини, Жень… — она решительно прервала его, подняв ладонь. — По-моему, для одного дня слишком много новой информации. Overload — так у вас, компьютерщиков, кажется, говорят?.. Тут тебе и брат, и папа, а теперь ещё и сестра, оказывается… Индийское кино!

— Я всё понимаю, Вик, — сказал он спокойно и серьёзно. — Я же тебя не тороплю. Просто надеюсь… что, коль скоро я буду жить в Москве, мы могли бы чаще встречаться, чтобы получше узнать друг друга!

Вика совершенно не была расположена встречаться с ним чаще и получше узнавать. Но выпроваживать парня в открытую у неё не хватило решимости.

— Да, кстати, а где ты собираешься жить? — спросила она, как бы намекая на то, что пора и честь знать.

— Ой, вот об этом я и хотел с тобой побеседовать! — оживился Женя. Вика мысленно закатила глаза: «Ну вот, начинается… Так я и думала. Сейчас этот бедный родственничек попросится пожить у нас недельку-другую… и в итоге застрянет насовсем».

Однако Женя заговорил о другом.

— Не сдаёт ли у тебя кто-то из друзей квартиру или хоть комнату? Я просто в Москве никого ещё не знаю, а с риелтором — слишком дорого выйдет… Я очень ответственный и аккуратный, правда! — заверил он простодушно и искренне. Вика невольно улыбнулась.

— Знаешь, Жень, в тебе есть что-то симпатичное. Поэтому, пожалуй, я помогу тебе на первое время. У меня есть свободная квартира… Я тебя туда пущу. Но только на пару месяцев, потому что потом планирую её продать.

— Как? — вытаращил глаза Женя. — У тебя и в Москве своя хата? Ну ты крута, однако!

— Сама в шоке, — Вика засмеялась. — На самом деле, досталась она мне и правда невероятным образом…

Когда четыре года назад Вика приехала в Москву поступать, у неё тоже не было здесь ни друзей, ни знакомых. Она сняла комнату у бывшей балерины Большого театра, интеллигентной чопорной старухи, которая не признавала халатов, даже дома одеваясь в элегантные брючные костюмы и туфли на каблуках, регулярно делала маникюр и красила волосы. Ещё она лихо курила через мундштук — и это было дьявольски красиво. В старухе вообще была какая-то чертовщинка, и ей легко можно было простить любую странность, даже если бы она носила шляпки с вуалью или обмахивалась веером из павлиньих перьев. Вика подозревала, что Ариадна Васильевна не смывает косметику даже на ночь — во всяком случае, сонно сталкиваясь с ней в темноте в дверях уборной, она заставала престарелую танцовщицу при полном макияже. Если Ариадна Васильевна с утра заставала девушку дома, то нередко предлагала выпить с ней кофе и перекинуться парой слов светской беседы. Ни детей, ни внуков у балерины не имелось, а мужа своего она похоронила много лет назад. Может быть, из-за постоянного одиночества она так привязалась к своей постоялице… За совместными утренними кофепитиями Вика и узнала постепенно хозяйкину биографию.

В балетную студию маленькую Ариадну определили в четыре года. Это была мечта её матери, неудавшейся танцовщицы. Когда девочка повзрослела, то успешно поступила в хореографическое училище — при конкуренции в тридцать пять человек на место! Поступила не потому, что мечтала о карьере балерины, — просто не хотела огорчать мамочку, у которой были большие амбиции и слабое, больное сердце. Балет же юная Ариадна возненавидела.

— Я не понимала, за что мне вся эта боль, этот ужас… — рассказывала старуха, втягивая дым через свой мундштук. — Ноги в синяках и кровавых мозолях, всё тело постоянно болит, вечно хочется есть, педагоги кричат и даже бьют… Мне училище казалось адом. Да это и был ад, — она невесело усмехнулась. — Во время растяжек приходилось терпеть такую боль, что мы все визжали, кусались и царапались. Впрочем, слёзы в балетных училищах никого не трогают, к ним привыкли. Не можешь — пошла вон. «Вон» — самое страшное, что только могло со мной случиться, я боялась этого как огня, ведь мама не перенесла бы моей неудачи… Смешно и грустно, но ведь она так и не увидела меня на сцене. Умерла за пару недель до моего дебютного спектакля. Сначала я думала, что теперь с чистой совестью брошу балет, но… оказалось, что было уже поздно. Меня засосало по самую маковку. Я не представляла себе другой жизни.

В конце первого курса Вике привалила неслыханная удача: её пригласили на главную роль в фильме «Балет». В том, что её утвердили, была немалая заслуга Ариадны Васильевны — старуха помогла Вике основательно подготовиться к кастингу, посвятив в основные секреты балетной профессии. В общем, старая балерина и юная актриса были закадычными приятельницами.

Но, тем не менее, для Вики стал настоящим шоком тот факт, что Ариадна Васильевна отписала ей свою квартиру в завещании. Когда спустя неделю после похорон ей позвонил адвокат и сообщил об унаследованной «двушке», Вика лишилась дара речи и подумала, что это чей-то глупый розыгрыш. Первое время она даже ждала, что вот-вот заявятся настоящие наследники, связанные с покойной балериной кровными узами. Однако никто не появился…

У Вики с Данилой не было собственного угла в Москве — они снимали двухкомнатную квартиру. Поэтому подвернувшееся наследство было им очень кстати: Вика планировала продать самарскую однушку и квартиру Ариадны Васильевны, а на вырученные деньги купить в столице просторное хорошее жильё. Однако пока не минуло шести месяцев со дня смерти балерины, Вика не могла вступить в права наследования. Квартира Ариадны Васильевны пустовала и ждала своего часа.

Именно туда она и планировала временно поселить своего самарского братца.

— Ух ты! — глаза у Жени загорелись. — Викуль, спасибо тебе огромное… Ты меня так выручила! Разумеется, это только на первое время… А потом я начну нормально зарабатывать и сниму себе жильё.

Вика написала на вырванном из записной книжке листочке адрес и принесла ему ключи.

— Извини, провожать тебя не стану… Мне ребёнка сейчас не с кем оставить, а вечером репетиция. Вообще, ты уже большой мальчик, так что сам доберёшься. Если что-то понадобится — звони.

— Ну конечно! — возликовал он, загребая связку ключей в ладонь. — Я понимаю, что уже утомил тебя, поэтому сию же секунду испаряюсь! — было видно, что ему не терпится осмотреть своё новое жилище.

— Жень, только одна просьба, — окликнула она его уже на пороге. — Не устраивай там сборищ и не превращай квартиру в притон.

— Само собой, — отозвался он совершенно счастливым тоном. — Я твой вечный должник!

Репетиция предсказуемо умотала Вику вконец. Она и думать забыла о свалившемся на её голову младшем братце — и без того было полно забот. Вика вообще не знала, как дотянет до получения диплома: её аккумуляторы были почти полностью разряжены. Она ужасно уставала, постоянно не высыпаясь и раздражаясь по пустякам. На репетициях Вика злилась на себя — если не могла схватить и передать характер своей героини; на партнёров — если они тупили или наигрывали; на Мастера — за то, что он требовал «сыграть то, не знаю что»…

Её ужасно бесила однокурсница Наташа Синицына, исполняющая роль Кати. По сюжету, эта героиня всё время взвизгивала, когда хохотала. Наташа же в своём рвении не просто взвизгивала — она визжала, как недорезанный поросёнок. Спустя полчаса после начала репетиции у Вики страшно разболелась голова, но сделать замечание Наташе она не рискнула — Мастер не выражал недовольства по этому поводу и, значит, был согласен с трактовкой роли.

— Наука, она, конечно, движется… — бормотал Олег Кравцов в образе Ксан Ксаныча. — Может, ещё доживём до такого дня, когда откроют мастерские для ремонта человеков. Надоел тебе, скажем, твой родной нос — забежал в такую мастерскую, сменил нос и пошёл себе дальше с новым носом: хочешь — прямой, хочешь — с горбинкой!..

Наташа-«Катя» опять заходилась в поросячьем визге, и Вика снова морщилась и закатывала глаза.

Впрочем, по ходу действия родилось несколько свежих идей. Во-первых, Михальченко предложил Вике с Никитой играть так, словно Тося Кислицына была изначально влюблена в Илью Ковригина, ещё до знаменитого спора на шапку, а его она длительное время только раздражала. Вика изо всех сил старалась, изображая глупую восторженную девчонку: когда она шла рядом с Никитой, то мельтешила вокруг него, преданно заглядывала в глаза, точно верный пёс — хозяину, суетливо и нелепо размахивала руками и постоянно хихикала невпопад. Ну, а во-вторых, с инициативой неожиданно выступила Варечка — ей захотелось сыграть свою героиню, Надю, тоже тайно влюблённой в Илью. Мастер поначалу было отмахнулся — мол, ни к чему нам эта Санта-Барбара, но затем заинтересовался идеей. Ведь по сюжету повести Надежда всерьёз завидовала Тоське. Почему бы поконкретнее не обозначить причину её зависти? Тогда и её финальный уход от Ксан Ксаныча становился более понятен — Наде хотелось любви, такой же красивой, как у Тоси, и к такому же человеку, как Илья.

— Ты зачем это придумала, Варвара? — поддел её неугомонный Никита. — Уже не можешь сдерживать своих реальных чувств ко мне и потому решила воплотить их на сцене?

Стеснительная безответная Варечка покраснела чуть ли не до слёз, а Никита тут же получил традиционного тычка от Вики.

— Замолчи, — прошипела она ему одними губами. — Что ты над ней всё время издеваешься! Ей и так нелегко. Угораздило же втюриться в такого обалдуя, как ты…

— Чего ж тут удивительного, — отозвался Никита, в отличие от Вики даже не пытаясь понизить голос и насмешливо глядя на Варечку. — В меня все влюбляются. Только ты, Белкина, удивительно равнодушна к моим чарам.

— А тебя это заводит, да? — усмехнулась она. — Непременно хочешь и меня записать в свой фан-клуб?

— Ну что ты, я об этом даже не мечтаю, — отмахнулся он со смехом. — Хотя… надо бы поспорить с кем-нибудь на шапку, что через неделю будешь бегать за мной, как собачонка! — произнёс он с интонациями Ильи. Вика снова ткнула его в бок.

— Но-но, закатай губу обратно!

— Слушай, я после репетиций весь в синяках домой прихожу, — пожаловался Никита. — Ты меня постоянно лупцуешь. Бьёшь — значит, любишь!

На этот раз закончили в одиннадцать часов вечера — можно сказать, детское время. Обрадованная Вика заспешила домой, мечтая о горячей ванне и о том, что хоть сегодня, быть может, ей удасться пораньше лечь и выспаться.

Приезд брата из Самары совершенно вылетел у неё из головы, поэтому мужу она так ничего и не сказала.

Галина Тесленко

Когда Галинка набрала подрагивающими пальцами заветный номер, было всего лишь восемь часов утра. Данила ответил не сразу. Она, зажмурившись, считала гудки: три… четыре… пять… После восьмого он, наконец, отозвался.

— Слушаю!

От звука знакомого голоса, хрипловатого спросонья, у неё привычно всполошилось сердце.

— Даня, здравствуй, — проговорила она неуверенно. — Это… Это я.

— Кто «я»? — он не очень-то хорошо соображал в такую рань.

— Ну, я… Галинка, — ответила она, робея, что сейчас получит от него втык за беспокойство. Однако он неожиданно обрадовался.

— О, какие люди! Вот уж не думал, не гадал… Или что-то случилось? С мамой всё хорошо? Как вы там все?

— С мамой… да, всё в порядке. Дома тоже всё хорошо. Дань, я сейчас не в Ялте, а в Москве, — выпалила она одним духом.

— Ого! Какими судьбами? Надолго?

— Пока не знаю… Мы могли бы встретиться в городе? — робко произнесла она, предполагая, что он сейчас же пошлёт её куда подальше. И в самом деле — свалилась, как снег на голову, и ждёт, что женатый занятой человек, популярный артист, бросит все свои дела и помчится на встречу с малолетней подружкой.

— Ммм… — он задумался. — А который час?.. Сегодня до двенадцати у меня свободное время, когда тебе удобно и где?

— Мне всё равно, — торопливо заверила она. — Я приеду, куда и во сколько скажешь!

— Да ты где сейчас находишься?

— На Казанском вокзале.

— А что ты там делаешь? — удивился он. — Из Крыма теперь поезда на Казанский приходят?

— Лучше я тебе при встрече всё объясню, — отозвалась Галинка уклончиво.

— Ну хорошо. Тогда давай, чтобы в толпе не потеряться, встретимся у главного входа Московского универмага. Знаешь, где это? На площади трёх вокзалов, прямо напротив Ярославского.

— Найду, Даня. Я не дурочка.

— Ну и хорошо, — слышно было по голосу, как он улыбнулся. — Тогда до встречи, соседка!

Она была влюблена в него с того самого артековского лета.

Да и как можно было не влюбиться в такого?! Ей завидовали все лагерные подруги. Для них, малолеток, парни из старшего отряда были совсем большими и недосягаемыми — они зажимали в укромных уголках девчонок-ровесниц с уже округлившимися формами, покуривали тайком от вожатых, играли на гитаре у вечернего костра и пели взрослые песни, а кое-кто договаривался с ребятами из гурзуфской шпаны, и те контрабандой проносили для них в лагерь дешёвый портвейн…

У Галинки сердце проваливалось в живот, когда она встречалась с Данилой на какой-нибудь залитой солнцем лагерной дорожке. Высокий, широкоплечий, с сияющей улыбкой на загорелом лице, он весело подмигивал ей и говорил какую-нибудь ерунду вроде: «Ну, как дела, соседка? Никто тебя не обижает?», а она млела и таяла.

Конец ознакомительного фрагмента.