Я не чёртик!

Юлия Лавряшина, 2021

О чем поет коростель? Не всем по вкусу его странная песня… Как не все родители хотят, чтоб их ребенок дружил с девочкой-инвалидом… А если эта девочка несет в себе солнце и радость? И с ней Валерке интересно, как ни с кем другим? Ведь только Зинка может сказать о себе: «Я супергерой! Я – девочка-коростель…» Что это значит?

© Лавряшина Ю. А., 2021

© «Время», 2021

* * *

В дверцу, за которой скрываются сны, кто-то громко постучал. Не просто постучал — начал колотить изо всех сил обеими руками! А может, и ногами тоже… По крайней мере одной. Надо же стоять на чем-то!

Но за потайной дверцей, где Зинка свернулась клубочком, было до того тепло и дремотно, сон накрыл ее такой приятной тяжестью, что даже веки не поднимались. Как тут проснешься?

Только стук не унимался и наконец изрешетил одеяло сна. Оно легчало-легчало, а потом и вовсе стало невесомым, Зинке даже удалось пошевелиться. А следом и глаза открылись… И в щелку, оставшуюся между портьерой и стеной, она увидела полоску окна, о которое бились струи дождя. Вот кто колотил в ее дверцу!

А потом она заметила… Или почудилось? Не могла же и в самом деле пропорхнуть снежинка? Начало лета на дворе!

«Почему только на дворе? — лениво задумалась Зинка, продолжая щуриться на светлую полоску. — А где-нибудь на улице уже не июнь, что ли? Сентябрь? Или вообще декабрь, раз снег валит? Хорошо бы! Тогда уже новогодние подарки начали бы готовить… Только лета жалко! Нет, оно лучше, чем подарки под елкой».

Одной ногой решительно пнув одеяло, она вскочила, подбежала к окну и сдвинула портьеру: белые хлопья были крупными и медленными, рождественскими. Когда смотришь на такой снег зимой, запрокинув голову, это завораживает, как настоящее волшебство. Все одиннадцать лет своей жизни Зина Руднева проделывала такое и улыбалась снегопаду во весь рот… Если бывало не очень холодно, она даже стягивала шапку, и снежинки замирали на ее темных вьющихся волосах. Хоть ей самой и не удавалось рассмотреть, как они звездочками осыпают ее голову, можно ведь представить!

Но в июне?! Кому сейчас нужен снег?

Одно хорошо — он быстро закончился. Пока Зина умывалась, небо слегка просветлело, и с него на их поселок посыпались уже не снежинки, а чайки! Такие же белые, только крупнее в миллион раз. Правда, когда они огромной стаей метались перед ее окном, то показались совсем не светлыми, а черными. И выглядело это так зловеще — Зинка даже дышать перестала, вцепившись в узкий подоконник.

— Ты посмотри, что творится! Чистый Хичкок!

Мама влетела в Зинкину комнату в распахнутом халате и тоже схватилась за подоконник. Темные спутанные пряди рассыпаны по плечам, глаза сияют так, точно она увидела не крылатый кошмар, а разноцветный фейерверк или что-нибудь еще, такое же веселое. Но Зинку это не удивило: ее мама и выглядела старшеклассницей, и вела себя часто как девчонка. А кого ей было стесняться — они жили втроем…

— Что такое «хичкок»?

Мама скосила на нее карий глаз, округлившийся, как у испуганной лошади:

— Что?! Альфред Хичкок — это один из лучших режиссеров в истории кино.

— Ну ладно, — согласилась Зинка. — Постараюсь запомнить.

— Надо же, чайки, горлопанки, угомонились, — раздался бабушкин голос, низкий и словно треснувший где-то внутри.

Зинка улыбнулась ей через плечо:

— Привет, ба!

Ей нравилось, что бабушка полная, к ней приятно было прижиматься. А мама была легкой и непоседливой, как птичка.

— Вон Катя-коростель наш несется, — говорила она, заметив Зинкину маму из окна кухни. У бабушки там был наблюдательный пункт — вся дорога от КПП просматривалась и площадки в центре поселка были хорошо видны.

Но с утра коростелей не было видно, они же обычно в высокой траве прячутся. Зинка с мамой чудом увидели их в первый же день после переезда в Подмосковье. Сразу после того, как бабушка спросила за завтраком:

— Слышали странный звук ночью? Такой — «дррр-дррр-дррр»…

— Да! — вспомнила Зинка. — Это в проводах?

— Это коростель.

— Кто?!

— Птица такая.

Зинка вытянула шею, пытаясь разглядеть за окном:

— А где он?

Хмыкнув, бабушка подвинула ей вазу с фруктами:

— Коростеля не увидишь. Он как шпион, вечно прячется.

Но им с мамой несказанно повезло: в тот же день они встретили этих пестрых, стремительных птичек, стайкой выскочивших из высокой травы на лугу у Клязьмы. Зинке они показались маленькими двуногими динозаврами — точь-в-точь такие же носились по парку юрского периода.

— Смотри, смотри! — Она вцепилась в мамин локоть. — Велоцирапторы!

Мама ахнула:

— Это же и есть коростели!

Стайка мчалась куда-то, вытянув шеи, а они с мамой расхохотались: почему коростели не летят, а бегут, как страусы?!

— Они и вправду птицы? — протянула Зинка с недоверием. — Но птицы же так противно не кричат!

— И хорошо летают. Похоже, коростель не такой, как все. Но ведь и мы с тобой тоже?

«Разве?» — удивилась Зинка. Раньше она об этом не задумывалась.

Белые чайки с серыми и черными головами уже расхаживали по дороге, ведущей от их дома к главному въезду, где стояла будка КПП, и по мокрой траве незастроенных участков, а некоторые расселись на фонарях — наверное, они служили часовыми. Им ведь тоже есть кого бояться? Может, орлов… Правда, Зинка еще не видела в Подмосковье орлов, но они ведь очень высоко летают — попробуй разгляди…

Бабушка чуть повернула ее голову:

— А вон смотри — скворушки!

Вот скворцов, помеченных брызгами солнца, Зинка давно запомнила. Они часто искали жучков-червячков прямо под ее окном. И сейчас тоже самый крупненький уже нахватал полный клюв, но останавливаться не собирался. Наверное, у него народилось много птенцов, и сразу всех надо было накормить.

А маленький скворушка метался поодаль и быстро окунал голову в травку: «Где мой червячок? Где он?!» Только клювик его оставался пустым. И Зинке стало так жаль невезучего малыша, что в носу защипало.

— Он подождет, если я накопаю ему червяков? — спросила она шепотом, как будто скворец мог услышать ее через стекло.

Но мама не рассмеялась и не удивилась — ее взгляд тоже был устремлен именно на него.

— Вряд ли, — шепнула она в ответ. — Ты спугнешь его. Не переживай, он учится. Молоденький еще. У человека тоже не сразу все получается, но если не позволять ему все сделать самостоятельно, он так и останется неумехой. Ты же не желаешь этому скворушке такого?

— Не желаю, — отозвалась Зинка серьезно.

— А позавтракать желаешь? — так же без усмешки спросила бабушка. — Омлет или каша?

Взвизгнув: «Омлет!» — Зинка первой бросилась в кухню, но мама ловко поймала ее, обхватив за пояс, и приподняла над полом:

— Куда? А морду мыть кто будет?

Обижаться, когда мама говорила так грубовато, Зинке и в голову не приходило — это же в шутку! Озадачивало другое: откуда в ее маленькой и худенькой маме столько сил, чтобы таскать ее под мышкой? Хорошо, что они есть, а то она не справилась бы с тем — случившимся в Ялте…

Промокнув лицо, Зинка опустила полотенце и подпрыгнула от неожиданности:

— Ба! Ты чего подкрадываешься?!

Но тут же прикусила язык, потому что бабушка прижала палец к губам:

— Тс-с-с… Хочешь, после завтрака я почитаю тебе начало сказки? Вечером написала.

Зинка просто ушам своим не поверила: бабушка же никогда и никому не разрешала читать еще не законченное! Говорила, что оно потом может измениться так — ничего не останется из написанного вначале. А тут вдруг… Но кто задает лишние вопросы, когда ему такой подарок делают?

— Еще бы! — Зинка даже полотенцем взмахнула для убедительности.

Но это не спасло ее от омлета и чашки чая с тостом. Пока она жевала («Медленнее! Не давись!»), мама загадочно щурилась на каждый желто-молочный кусочек. Потом не выдержала:

— Кажется, я нашла работу! В больнице есть вакансия терапевта.

Чашка с волнистыми краями замерла у бабушки в руке:

— Врача? Катя, да ты ведь сто лет по специальности не работала…

— Ну ничего, — отозвалась мама храбро. — Постараюсь все вспомнить. Зоя Михайловна, вы же не будете против, если Зинка пока побудет с вами?

— Я не буду против, даже если она будет со мной всю мою оставшуюся жизнь, — произнесла бабушка так строго, словно делала официальное заявление. — И ты тоже, Катя. Разве мы уже не обсудили это?

— Да. Но…

Замолчав, мама вдруг вскочила из-за стола, подбежала к бабушке и крепко обняла ее. Зинка подумала: хорошо, что бабушка успела поставить чашку.

* * *

«Видишь меня? Нет, я не чёртик. И не клякса… И не то слово, которое мальчишка произнес, когда отпрыгнул от меня на лугу:

— Полтергейст!

Хотя, может, я и правда на все это и похож? Я черненький, пушистый и круглый. Чёртики такие? Я их не видел.

А я — птица. Называюсь — коростель. Только я еще очень маленькая птица, птенчик. Поэтому мама зовет меня коротеньким именем Кори. Мне всего пять дней исполнилось. Это уже юбилей?

Моим братьям и сестрам столько же, мы вместе вылупились. Не в смысле — уставились на кого-то, а по-настоящему вылупились из яиц. Внутри я спал. Там было так тепло, тихо и тесно — что еще делать? Не побегаешь! Интересно, что меня разбудило?

Мама сказала:

— Просто время пришло.

Но я сколько ни вертел головой, так и не увидел — какое оно, это время? Откуда оно пришло?

А вот мальчишки пришли — с соседних дач, откуда доносится много разных звуков. Очень громких. Из-за них мама и не расслышала, как мальчишки подошли к нам совсем близко. Мы в это время всей семьей червячков ловили в высокой прохладной траве. Она пахнет очень вкусно… Я просто сидел и дышал, пока моя семья ужинала.

А за лугом прямо в траву садилось солнце. Оно походило на меня — такое же круглое и пушистое. Только не черное, а рыжее. Наша мама тоже немножко рыжеватая и украшена темными пятнышками. Шея у нее длинная, а крылья она умеет распускать веером. Неужели и мы такими красавцами вырастем?!

Сейчас-то я, наверное, немножко страшненький, поэтому тот мальчик испугался, когда меня увидел… А я так и подскочил, когда его огромная бейсболка рядом со мной упала. Может, он голову запрокинул, чтобы на небо посмотреть… Или тоже ловил луговые запахи? Вот его кепка и слетела с головы. И чуть меня не накрыла!

— Полтергейст!

Я не стал спрашивать, что это значит, а сразу кинулся бежать со всех ног. Коростели очень быстро бегают, ты знаешь? Мама нам рассказала, что давным-давно, когда мы еще не вылупились, на земле жили вело… велоцирапторы, вот кто! Такие двуногие динозаврики. И они бегали точно так же, как мы.

— И хотя коростели — птицы, мне кажется, что-то родственное у нас с ними есть, — мама сообщила нам это по секрету. — Если издали увидишь бегущих коростелей, можно подумать, что это маленькие велоцирапторы. Я сама их, конечно, не видела… Мне об этом мама говорила. А ей — моя бабушка…

Мама бегает так же быстро, как все коростели, поэтому она сразу меня перегнала. И начала петлять, показывая, как лучше скрыться от погони. Налево, направо и опять налево… У нее такие ноги, длинные, быстрые! А я, как пушистый черный шарик, за ней качусь…

Ой, у меня перед глазами все так мельтешило и прыгало! Может, и у мамы тоже, поэтому мы с ней самого ужасного сразу и не поняли: мальчишки схватили всех моих братиков и сестренок! Не успели они так быстро рвануть, как я. Это меня страх подкинул и запустил вперед, а остальные птенцы мальчишек не заметили, вот и не испугались.

Мы с мамой бежали-бежали, пока не поняли, что вокруг никого нет. Совсем никого.

— Где вы?! — вскрикнула мама. — Птенчики мои! Вы где?

Но никого, кроме меня, рядом не оказалось…

Ой, как мне стало жалко маму, когда она села на землю, опустив крылья… Клюв у нее раскрылся, но она не издала ни звука. Так ее придавило горем, что даже голос перехватило. Я прижался к ней, чтобы хоть немножко согреть, ведь горе — оно же холодное. Мне самому так зябко стало, что клювик защелкал. У людей зубы стучат, когда они мерзнут, а у нас, птиц, зубов же нет…

Так мы с ней и сидели, пока мальчишки не ушли с луга. Мама взлетела над тем местом, где мы прятались, только не слишком высоко — коростели не очень-то любят летать. Но она успела заметить, что те мальчишки уносят кого-то в кепках. И я догадался кого…

И все же мы с мамой на всякий случай побежали к старому месту, откуда нас спугнули. Только никого там не нашли. И мама меня сразу крыльями обхватила и к себе прижала: я ведь у нее один-единственный остался.

— Мой птенчик…

Ее голос прозвучал так нежно и грустно, что я чуть не заплакал. Только птицы не умеют плакать. Поэтому нам особенно трудно горе пережить — от слез ведь легче становится.

— Зачем они забрали моих братиков и сестренок? — спросил я. — Что они с ними сделают?

У мамы вырвался горький вздох:

— Надеюсь, ничего плохого. Люди просто не понимают… Они принимают птенцов за игрушки, уносят домой, даже кормят и заботятся… какое-то время. А когда птенец подрастает, выпускают на волю. Они не знают, что птица, выросшая в доме, уже не сможет жить в природе. Она не умеет добывать корм, прятаться от хищников…

— И что же с ними будет? — прошептал я.

— Ох, Кори… Надеюсь, они навсегда оставят их у себя. Иначе мои дети погибнут… — Она встрепенулась: — Мы должны уходить! Вдруг они вернутся за тобой?!

И мы опять побежали! Только теперь навстречу солнцу. Точнее, той верхушечке, что от него осталась. Я думаю, у солнышка есть свое гнездо, куда оно медленно укладывается. А потом растекается по гнездышку и спит до утра. Вот только я никак не пойму, кто его гнездо переносит ночью? Встает же солнышко всегда с другой стороны! Загадка.

А куда мы бежим, я не смотрел, просто держался за мамой. А она все время вертела головой: проверяла, не потерялся ли я?

Но я не потерялся. Хотя и очень устал так долго бежать. Хорошо еще, мама траву раздвигала, и я проскакивал между стеблями. А то они очень упругие, с ними трудно бороться. Но хоть мама и прокладывала путь, я все равно выдохся. И уснул, как только мама остановилась. Я всегда так засыпаю: играю-играю, а потом — раз! — и уже сплю. А ты по-другому?»

* * *

— А дальше ты еще не сочинила? — скуксилась Зинка.

Ну правда, нельзя же бросать птенчика спящим — мало ли какая беда может с ним приключиться?

— Спокойно. — Бабушка закрыла толстую тетрадь и опустила сверху ладонь, точно запечатала ее. — Я же не изверг, правда? И не позволю, чтобы с маленьким чёртиком что-то случилось.

— Он не чёртик! Ты сама написала!

— И то верно… Прости. Конечно, он не чёртик.

— Маленький, черненький… На тебя похож! — добавила мама, сидевшая в кресле, поджав ноги.

Бабушка расхохоталась, а Зинка захлебнулась возмущением — немножко притворным, она же понимала, что никто не считает ее чёртиком.

— Вон чёртик! — Она указала пальцем на черную тень кота Максика, ушки которого, отпечатавшись на полу, смахивали на острые рожки.

Потом бросилась щекотать маму, а та начала отбиваться. Темные мамины кудряшки, которые передались и Зинке, растрепались, а зубы сверкали, как крылья тех чаек, которые, наверное, все еще бродили под их окнами. До того, как они с мамой переехали к бабушке в Подмосковье, Зинка и не подозревала, что эти ослепительные птицы живут не только на море. Ей-то казалось, они неразлучны с ее родной Ялтой.

— Это другие чайки, речные, — пояснила мама, когда они заметили их над большим прудом, где люди разводили рыбу, а чайки ее таскали.

«Здесь все другое», — подумала тогда Зинка. Но вслух этого говорить не стала, чтобы не портить маме настроение. Все равно им уже не вернуться в Ялту…

В тот день Зине казалось, что ей никогда не привыкнуть к Подмосковью. Здесь было хмуро, холодно и пусто — ни одного друга. Только они втроем в большом доме, где папа их не достанет: бабушка обещала, что на порог его не пустит.

— Знаешь, для твоей бабушки это настоящий подвиг, — сдержанно пояснила мама. — Он ведь ее сын. Единственный. Но ей так стыдно за то, что он сделал… Она встала на нашу сторону. Хотя это нелегко ей далось. Хорошо, что ты скрасила ей эти непростые дни.

«Да что я сделала-то?» — засомневалась Зинка. Просто показала бабушке свои рисунки — портреты любимых героев из аниме, которые вырезала и наклеивала в толстую тетрадь. Там она еще и описывала каждого, продолжая его историю или даже немного подправляя ее. Бабушке было интересно, ведь она очень внимательно слушала и улыбалась. А почему взрослому человеку не заинтересоваться аниме? Это же не глупые мультики для детишек…

Еще Зинка рассказала про бывших одноклассников и показала фотографии в телефоне, а бабушка произнесла странную фразу:

— Из тебя добрые слова сыплются как из рога изобилия!

Потом, подумав, добавила:

— Счастлив будет человек, который окажется с тобой рядом.

И все же этого, наверное, было маловато, чтобы действительно скрасить черные дни. А они, конечно, были черными для бабушки, если даже Зинке становилось нечем дышать при мысли о папе. Без воздуха можно умереть. Этого ей не хотелось.

Правда, если ни о чем не вспоминать, то жить можно! Хоть Подмосковье и не Ялта и Клязьме далеко до Черного моря, зато им с мамой тут спокойно.

Было спокойно…

До того, как прямо за забором взорвался такой яростный басовитый лай, точно в их поселок забрел медведь. Или уссурийский тигр… Кого еще собака может так остервенело гнать прочь?

Но следом раздался вовсе не медвежий, а вполне человеческий, хоть и очень испуганный вопль:

— Уйди!

Зинка быстро оглянулась: возле гаража, пустовавшего после смерти деда, валялись доски, которые мама все собиралась убрать. И одна из них была как раз по руке Зинке — узкая, как палка, и длинная. Схватив ее, Зинка на секунду зажмурилась: «Я — супергерой. Я девочка-коростель. Я очень быстро бегаю!» И бросилась к калитке, больше всего боясь, что уже опоздала и злой пес набросился на того, кто кричал.

Но, выскочив из двора, увидела, что с обратной стороны к их забору прижался спиной худенький светловолосый мальчишка в черной майке. Зинкин взгляд выцепил это за секунду, даже прежде, чем она оценила размеры ротвейлера, свирепо оголившего клыки.

От его рыка у нее дрогнуло сердце. Но не рука! Размахнувшись, Зинка саданула палкой по толстому заду:

— Фу!

Присев от неожиданности, пес посмотрел на нее озадаченно: «А ты откуда взялась?» Но страха в его глазах не было, и Зинка угрожающе взмахнула палкой:

— Еще хочешь? А ну пошел отсюда!

Боковым зрением, которое ее мама называла периферическим, она уловила, что на дороге мельтешит смутная фигура — кто-то бежал к ним от центра поселка.

«Хоть бы хозяин». — Зинка сердито прищурилась:

— Ну? Тебе мало?

И резко ткнула ротвейлера в грудь: пусть знает, что она не боится его. Мама всегда учила ее никому не показывать свой страх, у которого, оказывается, даже есть запах. И чуют его не только собаки, но и некоторые люди, готовые издеваться над слабыми. «А я сильная, как мама. Я — супергерой!» — напомнила себе Зинка и взмахнула палкой.

— Лорд, ко мне! — донесся гневный окрик, и пес резко повернул голову.

— Ага, — усмехнулась Зинка. — Сейчас тебе влетит… А нечего на людей бросаться!

Больше не обращая на них внимания, пес потрусил навстречу хозяину, виновато виляя обрубком хвоста. Хлестнув его по морде свернутой газетой, тот прицепил ротвейлера к поводку и махнул рукой:

— Извините, ребята! Выскочил за калитку.

Отлепившись от забора, мальчишка шагнул к Зинке, смущенно взъерошив ладонью светлые волосы. Кажется, он что-то хотел сказать, но не решился.

— Зверь какой-то! — Зинка отбросила палку в канаву.

Проследив взглядом, мальчик пробормотал:

— Ну это… Спасибо.

Он потоптался на месте и уже сделал шаг, чтобы уйти, но Зинка всплеснула руками:

— Я не поняла! Ты так и уйдешь, что ли? А познакомиться?

Скосив на нее светлый глаз, он спросил с недоверием:

— После такого?

— Чего — такого? — не поняла она.

— Позорища… Тебе не противно с таким трусом общаться?

Зина так и задохнулась от возмущения:

— Никакой ты не трус! Просто он тебя застал врасплох. Любой испугался бы, если б такая зверюга набросилась. Даже взрослый! Я-то за забором была, и мне палка подвернулась. А тебе даже защищаться было нечем.

Уже повернувшись к ней, мальчишка ловил каждое слово, и лицо его светлело.

— Ты… правда так думаешь?

— Ну конечно! Я бы вообще скончалась от страха, если б он так напрыгнул…

— Он меня из-за Розочки невзлюбил, — вздохнул мальчишка. — Почему-то не ладит с ней, хотя она девочка.

— Твоя сестра? — попыталась угадать Зинка.

Он улыбнулся, и серые глаза его засветились:

— Не совсем. Хочешь, познакомлю? Меня, кстати, Валерой зовут.

— А меня Зинкой!

Свое имя она произносила с удовольствием. Ни у кого такого не было! В ялтинской школе уж точно, и Зинка надеялась, что и в этой не будет. Конечно, она и без того ото всех отличалась… Но хотелось быть особенной и в чем-то хорошем.

— Пошли? Будешь с Розочкой знакомиться?

Чуть забежав вперед, Валерка начал пятиться, разглядывая ее. А Зинка пыталась выковырять занозу из ладони — палка оказалась необтесанной.

— А вы тут как — на лето? Или насовсем?

— Насовсем, — она постаралась произнести это уверенно, чтобы и самой не сомневаться.

Он вдруг остановился:

— А ты чего хромаешь? Это Лорд тебя?!

Вытянув наконец крошечную щепочку, Зинка с облегчением перевела дух:

— А? Не, это у меня… Давно… Ну как давно? Короче, ничего особенного!

— А… больно?

— Ну да, — призналась Зинка. — Бывает. Особенно, когда очень долго хожу. Или в футбол поиграю.

Его эта фраза так и пригвоздила к месту.

— Ты?! Играешь в футбол?!

— А что такого? Я же не в сборной России играю.

— Но… ты же…

— Хромая? Я в курсе. Ну и что?

Несколько секунд Валерка разглядывал ее молча. Потом сильно мотнул головой, точно прогоняя наваждение:

— Ничего. Знаешь, ты классная!

И пристроился рядом. Может, ему просто не хотелось видеть, как она припадает на левую ногу, но Зинка запрещала себе так плохо думать о людях.

— А ты совсем не испугалась Лорда?

— Я не боюсь собак. — Зинке вспомнилась Герда, которую пришлось оставить маминым друзьям в Ялте, и у нее заныло сердце. — Я их люблю. У меня была далматинка… Но маме неудобно было сразу и ее к бабушке тащить. Тем более у нее кот — Макс… Ему могло не понравиться, что на его территорию собаку притащили…

— Это уж сто процентов!

— И потом — вдруг мы еще и сами не прижились бы?

— А вы прижились?

— Еще как! Бабушка у меня просто супер! — Зинка улыбнулась, представив ее. — И на собаку она согласилась бы, только Герда уже привыкла у маминых друзей… И они прямо плачут, просят не забирать ее… Мама говорит: нельзя их обижать, они же нас выручили. Но мы себе снова заведем! Может, снова далматинку… Как думаешь, маленького щеночка Макс примет?

Пропустив ее последние слова, Валерка угрюмо пробормотал:

— Везет тебе. А я никак не могу тут прижиться.

— Вы тоже недавно переехали? — обрадовалась Зина.

— Полгода.

— Уже полгода?! И ты до сих пор…

— Я в Москве родился, — перебил он. — И мама тоже. Мы — коренные москвичи, понимаешь? Нам эта деревенская жизнь на фиг не нужна! Одно название — коттеджный поселок… В этом Просторе одна малышня, даже поболтать не с кем. Хорошо хоть, ты появилась! А еще школа здесь…

— Ужасная? — Зинке захотелось заскулить: ей ведь тоже в сентябре придется тащиться в эту школу!

— Обыкновенная. Средняя школа… — Он усмехнулся: — Этим все сказано. А в Москве я в лицее учился. От Вышки.

— От какой вышки? В бассейне, что ли? Спортивная школа?

— Ты вообще?! От Высшей школы экономики. Не слышала про такую?

Казаться умнее, чем она есть, Зинка никогда не пыталась. А смысл? Рано или поздно это ведь вскроется!

— Не, не слышала.

— Ну ты даешь… Это же очень крутой вуз. Я туда поступать собирался.

— Передумал?

С досадой цокнув языком, Валерка одним рывком оторвал голову тимофеевке и скомкал ее в пальцах.

— Да кто меня теперь примет туда? Из какой-то поганой деревни…

— Да ладно тебе! — возмутилась Зинка. — Никакая она не поганая! Тут же такая красота… Я тоже по Ялте скучаю, но не ослепла же от этого.

Остановившись, он язвительно прищурился:

— Русское раздолье, да? Левитан? Ты прям как мой папа.

— А что с твоим папой? — поинтересовалась она осторожно.

Валерка швырнул растерзанную травинку на землю:

— Крыша у него поехала. Ему взбрело в голову, что он должен стать художником! В сорок лет бросил свой бизнес. Не совсем, конечно, часть производства сюда перевел. Купил здесь дом и перетащил нас в эту глушь.

— Как Гоген…

— Что?

— Поль Гоген, — уточнила Зинка. — Знаешь такого знаменитого художника? Он тоже бросил хорошую работу, в банке, кажется… А, нет! Он брокером был на бирже. Ну, в общем, какой-то ерундой занимался. А потом все это бросил. Жена с детьми сама от него ушла, потому что денег не стало.

Вздохнув, Валерка с опаской заметил:

— Как бы и моя не ушла.

— А Гоген уехал на Таити. Он там штук восемьдесят картин написал. Теперь они миллионы стоят!

— Так это теперь…

— Ну да. Мама говорит: слава пришла к нему после смерти.

— И кому она нужна после смерти?

Зинка кивнула:

— Никому. Но Гоген за славой и не гнался, ему просто в кайф было рисовать… Может, и твоему папе тоже?

— Класс! Он кайфует, а мы из-за него страдать должны.

— А ты прям сильно страдаешь?

— А ты как думаешь?! — внезапно разозлился он так, что щеки покрылись красными пятнами.

И пошел дальше слишком быстро, сердито размахивая руками. Зинке пришлось стиснуть зубы, чтобы поспеть за ним.

Спохватился Валерка, когда они миновали еще пару домов.

— Ой, извини! — Он смущенно посмотрел на ее ногу. — Я забыл.

— И хорошо, что забыл, — радостно отозвалась Зинка. — И не надо тебе об этом помнить все время. Не будешь?

Помолчав, он усмехнулся как-то вбок:

— Легко! Я уже забыл про это.

* * *

От Валеркиного «кубика» их дом отделяло метров сто. И как это они раньше не увиделись? Наверное, потому, что забор его окружал высоченный, из-за него и захочешь — ничего не разглядишь.

Зинке немедленно захотелось забраться на плоскую крышу, растянуться там, как на морском берегу, и смотреть в небо долго-долго… Почему-то она не сомневалась, что ей удастся воспарить и над этой крышей; и над маленьким селом Светлое на берегу реки, внутри которого построили их Простор; и надо всем Подмосковьем, пока не ставшим ей родным. Облака поделятся с ней белыми крыльями, чтобы она превратилась в чайку и унеслась к своему любимому теплому морю.

«А вдруг однажды я уже не смогу найти наш дом на Шеломеевской?!» — испугалась Зинка. Почему такого не может быть? Раньше она не сомневалась, что проживет в Ялте всю жизнь и будет дышать ароматом пушистых магнолий, сдобренным морским ветром. А вот ведь как получилось…

Валерка гостеприимно распахнул калитку:

— Прошу!

Хотя как «распахнул»… Потянул с усилием — очень уж она тяжелая, из массивного дерева. А сам забор из красивых, слегка поблескивающих кирпичей. Но Зинке нравились каменные, грубовато слепленные, как у них в Крыму. Они с мамой уже решили, что, если разбогатеют, заменят бабушкин профнастил такой оградой. Бабушка была не против. Только когда это будет! Мама вон до сих пор не может работу найти…

На белых мраморных ступенях Зинка поскользнулась, но Валерка успел схватить ее под локоть.

— Дождь ночью был, — объяснил он виновато.

— А утром даже снежинки летели! — вспомнила Зинка. — Никогда не видела снега в июне! Мы уже в море купаемся в это время.

Он неопределенно вздохнул:

— Ну…

И открыл перед ней дверь.

«Что-то я забоялась», — обнаружила Зинка, оказавшись в просторном светлом холле с колоннами. Возле окон, завешенных голубоватыми вуалями, стояли изящные диванчики с гнутыми ножками, а между ними в большой кадке росла пальма. Ей Зинка улыбнулась как старой знакомой — таких в Ялте полно!

«Ой, надо нам тоже хоть в кадке завести!» — и почему это раньше в голову не пришло?

Она обвела взглядом все стены, отыскивая картины Валеркиного папы, но ни одной не увидела.

«Странно, — подумала Зинка. — И не скажешь, что здесь художник живет».

Неожиданно ей стало жаль этого взрослого человека, которого она еще в глаза не видела. Никто не любит его картины? А вдруг они действительно… Ну так себе… А он ради таланта, которого на самом деле и нет, и жене, и сыну жизнь сломал. Ах да, еще и Розочке… Кто она такая?

Наверх вела широкая, как в кино, лестница, по которой можно спускаться только в бальном платье. У Зинки такого отродясь не было! Да и красиво сойти с такой шикарной лестницы у нее вряд ли получилось бы.

Но вместо дамы с веером со второго этажа кубарем скатилась… собака!

— А вот и Розочка! — воскликнул Валерка.

Золотистый ретривер с разбегу вонзил голову между Зинкиных колен. Хорошо, она джинсы надела — нежарко ведь на улице…

Валерка так и охнул:

— Тебе не больно?

— Нисколечко. — Зинка мужественно перетерпела и присела, разом став ниже собаки. Ее руки сами обвились вокруг мягкой шеи, а глаза зажмурились. — Розочка, — прошептала она, зарываясь в золотистые пряди.

А собака глубоко вздохнула в ответ. Зинка не сомневалась: это значит, что ей тоже хорошо.

— Пошли ко мне в комнату, — предложил Валерка, потом вдруг смутился: — Только это… на втором этаже…

— И что? — Зинка выпрямилась. — Слушай, хватит обращаться со мной как с больной. Ты же слово дал! Я по лестницам спокойно хожу. Моя комната здесь тоже на втором этаже… Хотя бабушкин дом не такой здоровенный, конечно.

Он обрадовался:

— Тогда пойдем!

— Эй, вы куда собрались?!

Веселый голос ветром пронесся по лестнице и накрыл их прозрачной сетью — не убежишь! Зинка задрала голову и сразу подумала: «Это его мама». У высокой, стройной женщины, стоявшей на площадке, были такие же, как у Валерки, короткие и почти белые волосы, слегка встрепанные надо лбом, точно она зачесала их мокрой пятерней. И глаза у нее были как у него, большие и серые, с легкой примесью голубизны.

Женщина легко сбежала по ступенькам — ноги в светлых брюках мелькали так быстро, что Зинка испугалась: «Не упадет?» А следом струхнула еще больше: «Как здороваются в таких домах? Может, надо сделать реверанс какой-нибудь?»

Но правильно делать реверанс она не умела и только кивнула:

— Здрасте…

— Это моя мама, — сказал Валерка ей в затылок. — Валерия Андреевна. Мам, это Зина. Она меня от Лорда спасла.

— От этой зверюги? Он на тебя напал?! — Ее ладони облепили лицо сына, повертели голову, взгляд стремительно скользнул по всему телу.

Валерка смущенно высвободился:

— Да я цел! Зинка его палкой отогнала.

Светящийся взгляд метнулся к Зинкиному лицу:

— Ого! А ты смелая девочка. И хорошенькая какая!

И она уверенно, точно имела на это право, сжала Зинкины щеки, чтобы разглядеть ее получше. Вышло это совсем не обидно, хотя так обычно обращаются с детсадовцами, и, если бы кто другой попытался вести себя с ней подобным образом, Зинка наверняка вырвалась бы. Но у Валерии Андреевны были такие теплые руки, светлое, круглое лицо и мягкие губы, улыбавшиеся искренне и ласково, что девочка замерла в ее ладонях. И пробормотала:

— А вы такая красивая…

Валеркина мама беззвучно рассмеялась — легко, как ветерок, — и разжала руки.

— И дом у вас очень красивый! Я таких в жизни не видела, — добавила Зинка, скользя взглядом по сверкающему потолку, усеянному крошечными светильниками, по едва различимым, пастельным узорам стен, по светлой штриховке пола.

— А ты умеешь порадовать, — заметила Валерия Андреевна, наблюдая за ней. — Не только от собак людей спасаешь, да? Кто же ты такая?

— Я Зинка, — напомнила девочка.

— Зинка-спасительница…

— Просто я не боюсь собак.

— Я тоже. Но к Лорду не полезла бы. Разве что ради Валерки! Но тебе он же не сын.

Зинка фыркнула:

— Точно не сын!

— Мам, Зинка тоже в пятый класс перешла, — сообщил Валера, стягивая кроссовки, наступая носками на пятки.

Зинка и сама обычно делала так же. Но в таком сверкающем доме, белом, как ландыш, и пахнущем похоже, это казалось невозможным… Поэтому она наклонилась и развязала шнурки — так аккуратно, как в жизни не делала. Носки, которые она не выбирала, когда отправлялась гулять, схватила первые попавшиеся, оказались полосатыми. Смешными. И чересчур яркими на светло-сером мраморе. Но Валерия Андреевна уже надорвала пакетик и вытащила светленькие, совсем новые тапочки.

— Держи! Это теперь твои. Ты же будешь еще приходить к нам, правда?

У Зинки прояснилось в душе:

— Спасибо! Я… Да!

— А Розочке ты понравилась! Она не всех принимает с первого раза. Хотите какао? А себе я кофе сварю.

Отказаться Зинка не успела, потому что Валерка уже выпалил:

— Обожаю какао!

— Я знаю… Пойдемте в столовую. — Валерия Андреевна мягко подтолкнула сына, а Зинка с удивлением подумала: «В столовую? А дома нельзя попить? Зачем тогда разувались?»

Но оказалось, что столовой в этом доме называют большую комнату, половину которой занимала белоснежная кухня. Во второй половине стоял у окна овальный и тоже белый обеденный стол с золотистыми завитушками, а в другом углу — черный кожаный диван.

— Посидите пока, — махнула рукой Валерия Андреевна. — В шахматы играешь? Валерка, тащи. И Машу позови.

Зинка заметила, как он весь скривился, но не решилась спросить — кто такая Маша? Может, еще одна собака, раз в этой семье всем дают человеческие имена? «Сейчас сама увижу», — решила она, наблюдая, как Валерия Андреевна насыпает в большие черные бокалы порошок растворимого какао.

— Зина, а что с ногой? — вдруг спросила та. — Я заметила, ты прихрамываешь. Это не Лорд тебя? А то твоим родителям стоит разобраться с его хозяином…

— Не. — Зинка сидела на самом краешке дивана, не решаясь устроиться поудобнее. Она не знала точно, как принято сидеть в таких домах. — Это у меня… травма была. Врачи сказали, что теперь так и буду хромать всю жизнь. Ничего не поделаешь!

Звон ложечки внезапно оборвался. Между диваном и столом было метров пять, не меньше, но Зинка всей кожей ощутила, что взгляд Валерии Андреевны стал другим. К этому было не привыкать: все взрослые начинали жалеть ее, стоило им узнать о болезни. От этого Зинке не становилось легче, но и злости она не испытывала. Ну вот такие они — взрослые! Почему-то им кажется, что ребенок, который чем-то отличается от других, так и ждет жалости.

«Но разве не все мы отличаемся друг от друга? — написала однажды Зинкина бабушка в одном рассказе. — Даже близнецы и то не бывают абсолютно одинаковы. Почему же лишь некоторые отличия считаются вытесняющими человека из числа “нормальных”? И жалость вызывает хромота, а не веснушки? Горб, а не кудри? Они ведь такие же приметы нашей исключительности…»

Эти слова Зинка запомнила на всю жизнь. Впрочем, она и раньше думала так же, только не формулировала так ясно, как бабушка.

— Родовая травма? — уточнила Валерия Андреевна.

Зинка охотно кивнула. Именно так она и отвечала тем, кто решался спросить. А горькую, как отрава, правду хранила в себе и не делилась ни с кем. Только в их семье знали обо всем, и этого было достаточно.

— Диагноз ты вряд ли помнишь, — проговорила Валерия Андреевна, глядя в пространство. Потом нашла взглядом Зинку: — Но это лечится? Операция возможна?

— Нет. Я ж говорю: так и буду хромать…

Зинка не позволяла себе печалиться, рассказывая об этом. Что толку расстраиваться каждый раз? Но Валеркина мама поежилась, и лицо ее приняло такое жалобное выражение, словно это ей предстояло припадать на одну ногу всю оставшуюся жизнь.

— Да ничего страшного, — попыталась утешить ее Зинка. — Я уже привыкла. Даже забываю иногда, что у меня короткая ножка! — и улыбнулась во весь рот, чтобы Валерия Андреевна тоже перестала бояться за нее.

«Надо же, хорошая какая, — подумала Зинка растроганно. — Только увидела меня, а переживает, как за родную».

— Наверное, тебе не стоит гонять с Валеркой, — протягивая сладко пахнущий бокал, заметила Валерия Андреевна. — Он-то не соображает еще, начнет тебя таскать за собой…

— Ой, да я и сама везде таскаюсь! Дома не сижу, — заверила Зинка и с наслаждением сделала большой глоток.

Валерка ворвался в столовую с шахматной доской под мышкой, залпом выпил свое какао и вывалил фигуры на диван.

— Играй белыми, — решил он великодушно.

И Зинка не стала отказываться. Не так уж здорово она играет, чтобы не принять такой подарок. Папа учил ее, но когда это было…

Расставлять фигуры пришлось одной рукой, из второй Зинка не выпускала бокал. Хотелось смаковать какао, отпивая маленькими глоточками. Это ж не холодная вода, которой с жары выпиваешь на одном вдохе целый стакан!

Хищно ухмыльнувшись, Валерка процедил:

— Ты пей, пей. А я пока разгромлю твою белую гвардию.

«Это мы еще посмотрим». — Зинка сделала большой глоток и первый ход.

— А Маша где?

Он оглянулся на маму:

— А? Да она не хочет какао. Не любит же! Ты забываешь каждый раз.

— Я могла бы налить ей сока, — проговорила Валерия Андреевна задумчиво. — Или сделать чаю…

— Ничего она не хочет. — Валерка склонился над доской и сосредоточенно засопел.

А его мама повторила:

— Ничего не хочет. Как обычно.

* * *

Конечно же, Зинка проиграла. Ну еще бы! Этот пацан в лицее учился, в какую-то Вышку собирался поступать, куда ей… Хорошо хоть, Валерка не смотрит на нее, как на букашку, — она замечала такие взгляды у ребят одной ялтинской частной школы. А он хоть и умный, но вполне себе нормальный пацан…

Ее даже развеселило, что Валерка принялся утешать:

— Знаешь, бывает так — партия не складывается. Но это ничего не значит!

— Ой, ну ты что! — Зина расхохоталась, и он тоже с облегчением улыбнулся. — Я вообще нисколько не расстроилась. Подумаешь — шахматы! Футбол я больше люблю.

Он снова удивился, услышав про футбол, и даже не сумел этого скрыть. Только смутился: не обидел? Но Зинка не обижалась. Разве сама она не поразилась бы тому, что девочка, у которой одна нога короче другой, обожает гонять мяч по полю?

«Надо всегда ставить себя на место другого человека и пытаться увидеть ситуацию его глазами, — учила ее мама. — Тогда, возможно, тебе станут понятнее его мысли».

Сама она тоже старалась так делать, только с Зинкиным папой это правило не сработало. Ни одной из них не удавалось предугадывать его мысли. И смотреть его глазами тоже не хотелось. Зинке уж точно… Ей нравилось видеть мир собственными глазами: так он был ярким, разноцветным, добрым. В нем не на кого было обижаться, а уж на Валерку тем более. Подумаешь, не смог скрыть удивления!

— Надо Розочку вывести, — пробормотал он, пытаясь соскользнуть с футбольной темы. — Пойдешь со мной?

— Нет, здесь останусь! — фыркнула Зинка.

— Там уже потеплело. Бросай куртку у нас, в майке не замерзнешь, — распорядился Валерка. — Завтра вообще жара будет…

Зинка снова нацепила куртку на плечики и вернула в большой светлый шкаф. «А у нас все просто на крючках висит…»

— Где ты ее выгуливаешь?

Валерия Андреевна уже поднялась наверх, пока шло шахматное сражение, и, наверное, не слышала, что они собираются гулять. Было неловко уйти, не попрощавшись, но не кричать же на весь дом! И потом все равно придется вернуться за курткой…

Потоптавшись на пороге, Зинка вздохнула и вышла следом за Валерой, которого Розочка уже тянула к ограде. Зинка торопилась за ними изо всех сил, а то Валера еще решит, что она будет тормозить их.

За калиткой собака присела, и Зинка успела догнать их.

— Надо увести ее за территорию, — пробормотал Валерка, поглядывая по сторонам. — У нас тут гадить запрещено. Но Розочке попробуй объясни!

Зина встрепенулась:

— Тогда побежали!

— Нет, — отрезал он. — Собаку надо приучить ходить рядом, а не таскать хозяина за собой.

«Как только что?» — Зинка прикусила губу, чтобы этот вопрос не вырвался. И благодарно улыбнулась Валерке: ясно же — он для нее это делает. А Розочка даже понять не может, с чего это вдруг все изменилось?

Они миновали детский городок в центре поселка, соседствовавший с огороженной спортивной площадкой. И крытый мангал, на котором взрослые по субботам жарили шашлыки. А потом и КПП со шлагбаумом… Из маленького окошка кирпичной будки как всегда выглянула улыбающаяся дежурная, которую все звали просто Наташей:

— Вы одни гулять? Не потеряетесь?

Зинка крикнула через плечо:

— Мы не одни, мы с Розочкой!

А Валерка добавил:

— На Учу!

— Чему ты ее научишь? — не поняла Зинка.

А он вытаращил серые глаза и расхохотался:

— Да не научу! А на речку Учу.

— Речка же Клязьмой называется…

— Это другая. Уча в нее впадает, как раз рядом с нами. Вон там! — Валерка махнул рукой куда-то в сторону. — Но Уча хоть и приток, но ничем не хуже Клязьмы. А местами даже шире. Намного!

Подумав, он добавил:

— Хотя Клязьма тоже хорошая.

За шлагбаумом Валерка отстегнул поводок, и Розочка встряхнулась всем телом, как лошадь, сбросившая седло. Она бежала впереди, но часто оглядывалась на ребят и улыбалась.

— Она знает дорогу к Уче?

Но Валерка ответил вопросом на вопрос:

— Как думаешь, реке бывает обидно, когда другую расхваливают?

— Почему? — не поняла Зинка. — Тебе разве обидно, если кого-то хвалят?

— Ну… да, — признался он и усмехнулся, припомнив что-то.

Она скорчила гримасу:

— Но это же не значит, что у тебя похвалу отобрали! Тот пацан… или девчонка… сами по себе. Они вообще другие! И хвалят их за то, чего у тебя все равно нет. А тебя похвалят за то, чего нет у них.

— А вот если вы оба… Ну, допустим, спортсмены! И боретесь за первое место. Тебе не будет обидно, что не ты победишь?

— Не знаю. Хорошо, что мне ни с кем не придется бороться за первое место!

— Хорошо?! — Он даже остановился. — Ты реально видишь в этом что-то хорошее?

Зинка вспомнила:

— Я освобождена от физкультуры. Говорят, здесь зимой приходится лыжи в школу таскать… Мне не надо будет!

— Ты чокнутая. — Он покачал головой, глядя на нее так завороженно, что Зинка смутилась.

— Далеко еще до реки?

— Да какая там река! Что Уча, что Клязьма — одно название. Так себе ручейки… Обе не стоят Москвы-реки.

Спорить Зинка не стала, даже усмехнуться себе не позволила. Она ведь и сама только-только начала влюбляться в Подмосковье… Но для нее-то этот край стал спасением, а для Валерки — ссылкой. Чего ж удивляться, что он так сопротивляется и запрещает себе полюбить его?

Метнувшись к чужому забору, Розочка, мечтательно улыбаясь, присела в тени фиолетовой сирени.

— У нее были щенки? — спросила Зинка, разглядывая собаку. Как можно понять — молодая она или старая?

Валерка брезгливо передернулся:

— Нет. Она еще ни с кем…

И замялся, не зная, как продолжить. Но Зинка и без слов поняла.

— Значит, молодая? Здорово! Еще долго с тобой будет.

Они улыбнулись разом и заторопились за Розочкой вниз по улочке, закованной в кирпичные и деревянные ограды. Вдоль них расплющенными кляксами стелился колючий можжевельник, прореженный невысокими туями, которые Зинка сначала приняла за кипарисы и обрадовалась.

«А вдруг я больше никогда их не увижу?» — подумала она сразу обо всем: о кипарисах, о море, о Ялте и школьных друзьях.

Они с мамой сбежали, ни с кем не попрощавшись. Зинка потом часто представляла, как Томка с Лилькой пришли утром в школу, а ее парта пуста. Что сказала им Варвара Дмитриевна? С ней-то мама потом созвонилась, и Зинку перевели на дистанционное обучение, чтобы она доучилась последний месяц.

— Грязюка здесь какая, — поморщился Валерка, вернув ее к реальности. — Деревня…

— А я в детстве мечтала поесть слякоть.

— Чего?!

— Слякоть. Она мне казалась такой вкусной.

Остановившись, он уставился на Зинку исподлобья:

— Врешь! Никто не хочет попробовать слякоть.

— А я хотела… Но ты не бойся, я не стала пробовать. Мечта не сбылась!

Валерка фыркнул:

— Ты смешная… Знаешь, кажется я до тебя не видел ни одной девчонки, которая не боялась бы показаться смешной. Все прямо из кожи вон лезут, чтобы выглядеть крутыми! Взрослыми.

— Нам еще всю жизнь взрослыми быть, — напомнила она, едва удерживаясь от того, чтобы, как маленького, взять его за руку. — Представляешь, как надоест? А ничего уже не поделаешь…

* * *

На половине дороги Валерка серьезно спросил:

— Ты покойников не боишься?

— Не знаю, — удивилась Зинка. — Я с ними не общалась. А что?

— Нам мимо кладбища идти.

— А! — Она рассмеялась: — Там же они не бродят, чего бояться? Лежат себе.

— А ночью не струсишь?

Она задумалась:

— Ночью, может, и струшу… Я никогда ночью не выходила из дома. Только один раз…

«Нет! — испугалась она. — Незачем ему это знать».

Но Валерка спросил:

— Когда?

Не уловил того, как она оборвала себя. А Зинка надеялась, что не спросит, ведь ей не хотелось врать ему. Она и не стала. Просто ответила совсем коротко:

— Когда мы уезжали из Крыма.

И этого оказалось достаточно! Может, Валерка был не таким уж любопытным? Или все-таки почувствовал, как не хочется ей вспоминать ту ночь?

— А в Крыму растут сосны? — спросил он вместо этого. — Мы обычно отдыхаем в Испании, у нас там апартаменты. И перед окном растет итальянская сосна. Они не такие, как наши. Папа говорит — разлапистые. По ним удобнее лазить.

— Что такое апартаменты?

Мальчик покосился на нее с недоверием:

— Ты никогда не жила в апартаментах? Ну это как бы квартира в отеле. Там своя кухня, кабинет, спальни, ванная, само собой.

— Мы же не такие богатые, как вы, — без сожаления заметила Зинка. — И потом: зачем нам Испания, когда мы в Ялте жили? Лучше нашего города все равно нет.

— Ну не знаю, — отозвался он туманно. — Я люблю Испанию.

— Ты же Москву любишь!

— А любить то и другое нельзя, что ли?

— Можно. — Зинка улыбнулась. — И Подмосковье полюбишь.

Валерка презрительно фыркнул:

— С чего это?

— Так у тебя же здесь теперь друг есть! Я.

На ходу повернув голову, он посмотрел на нее с недоумением. И вдруг рассмеялся!

«Он здесь приживется, — с облегчением подумала Зинка. — Все будет хорошо!»

Они уже поравнялись с черной оградой кладбища, где были похоронены жители села Светлое. Зинкин взгляд скользил по деревянным крестам, голубым металлическим памятникам, слегка проржавевшим на углах, мраморным плитам. Ей понравилось, что люди и после смерти сохраняли свои семьи: вон Голубятниковых человек шесть в одной оградке, а через несколько шагов еще «поселение» их родственников, а потом еще… Другие фамилии тоже повторялись, но Зинке понравились Голубятниковы. Николай, Евдокия, Аркадий, Клавдия… Ей представилось, какими они были светлыми людьми, стремившимися к небу. И, как настоящие голуби, держались дружной стайкой, поэтому даже смерть не смогла разлучить их…

— Наши предки, — неожиданно сказал Валерка и храбро взялся за кладбищенскую ограду.

— Кто? — не поняла Зинка.

Он мотнул головой:

— Вот они. Я же тоже Голубятников.

— Да ладно?!

— А что такого?

Уставившись на него, она несколько секунд осваивалась с тем, что глубокая старина, оказывается, не такая уж и глубокая… До сих пор Зинке не встречались люди, для которых история и жизнь были так плотно переплетены.

— Понятно, почему твоего папу сюда тянуло. А чего тогда мама не хотела сюда переезжать? Для вас же это как… родовое гнездо, да?

— Так это же папина родня. А у мамы все сплошь москвичи. Не знаю, с какого века. Ей страшно было в деревню ехать.

— Ну, Простор — это же не совсем деревня. Коттеджный поселок.

Валерка кивнул:

— Все равно из развлечений одна природа…

— Так это же здорово! — воскликнула Зинка.

Неожиданно Валерка спросил:

— А ты почему так странно разговариваешь?

— Как? — не поняла Зинка.

— Нараспев как-то…

Никогда она этого не замечала за собой. Ей всегда казалось, что разговаривает она нормально, как все… Но, может, это в Ялте?

И точно привет с родного берега вдруг мелькнуло под ногами…

— Ой, смотри!

Она легко наклонилась и выпрямилась. На ее ладони лежал белый камешек с небольшой дыркой. Зинка улыбалась ему, как старому знакомому:

— У нас такие называют «куриный бог».

— У нас? — повторил Валерка с недоумением. — Ты же сказала, что насовсем переехала. Значит, теперь «у нас» — это здесь.

Она кивнула, почувствовав, как сдавило сердце.

— Я еще не привыкла, — призналась она. — Давай так: и для тебя, и для меня «у нас» — это здесь. Возьмешь камень?

— Это мне? — удивился Валерка и, повертев камень, солидно произнес: — Хорошая вещь. А почему — куриный бог?

— Он оберегает животных и дома от злых сил, — вспомнилось Зинке.

Валерка фыркнул:

— Я не животное и не дом!

— Но у тебя есть животное и дом, — нашлась она.

— Логично, — заметил он, подумав. — Значит, это для Розочки?

— Чтобы с ней ничего не случилось…

Он испуганно оборвал:

— С ней и так ничего не случится!

— Конечно! Она же с тобой.

Улыбнувшись, Валерка отвел глаза:

— Теперь — с нами.

Река Уча струилась под невысоким обрывчиком, поросшим семейками берез. Плакучие ветви, как длинные волосы, свисали до самой травы, и в другое время Зинке непременно захотелось бы примерить их, чтобы зеленые пряди сплелись с ее черными кудряшками… Но девочка бросилась к высоченной, крепкой сосне:

— Смотри какая!

И прижала ладони к сухой, шершавой коре, нагретой солнцем. В такие мгновения ей казалось, что это не чешуйки шуршат, а дерево что-то шепчет, только слушать его надо пальцами.

— И я рада познакомиться, — шепнула она в ответ. — Я буду часто к тебе приходить! Можно на тебя забраться?

Сосна не возражала — ладони девочки впитали ласковую вибрацию. Вот только нижние ветки ее хоть и росли невысоко над землей, но Зинке до них было не дотянуться.

— Ты собралась на нее залезть?! — ужаснулся Валерка. — Ну ты безбашенная… А если навернешься?

— Не-не, у меня получится, — заверила Зинка. — Я дома… То есть в Крыму постоянно по деревьям лазила.

Нахмурившись, он проворчал:

— Детство какое-то…

— А мы кто? В двадцать лет мне уже не захочется на сосну лезть! Надо ловить момент… Только меня подсадить надо. Поможешь? А ты выше меня — если подпрыгнешь, то зацепишься за нижнюю ветку. И ногами по стволу… Знаешь как?

Валерка пожал плечами:

— Видел…

— У тебя получится! Ты же качаешься, да? Вон у тебя плечи какие…

И она с уважением потрогала его бицепс: с такими не рождаются.

— Есть маленько, — смутился он. — Ладно, давай попробуем.

До верхушки сосны они не добрались, ветки там были совсем тонкие. Но и с середины все было отлично видно. Особенно Розочку, взвывавшую под деревом.

Валера прикрикнул:

— Да тихо ты! Мертвого разбудишь.

— Вот уж не надо, — пробормотала Зинка.

Какими хорошими Голубятниковы ни были, но раз уж умерли, пусть себе в могилах лежат. Будить их незачем.

И Розочка, видно, согласилась с этим — выть перестала. Но поднявшись на задние лапы, поскребла кору. Зинка задумалась: дереву стало больно или ему показалось, что его легонько почесали? Это же приятно!

От Розочки ее мысли перескочили к загадочной Маше, которая так и не показалась, пока они были в доме. Кто она вообще?

— Как бы сестра, — неохотно пояснил Валерка.

— Что значит — как бы?!

— У нас папа общий. А мамы разные.

— А ее мама где? Тоже с вами живет?

Валерка так дернулся, что ухватился за ветку, чтобы не свалиться:

— Еще не хватало!

— А как же… без мамы?

Он процедил сквозь зубы:

— Машка такая противная, что даже мать от нее отказалась. Нам подкинула.

Такого злого взгляда Зинка у него еще не замечала… Ей даже захотелось зажмуриться, но было страшновато свалиться с дерева.

— Она тебя намного старше?

— Прям! Младше почти на год.

У Зинки совсем все перепуталось в мыслях: она уже решила, что Валерия Андреевна — вторая жена его отца, а Маша — дочь от первого брака. Но если она младше… Как это вообще может быть?!

— Ну спроси уже, — буркнул он и, оторвав двойную хвоинку, уколол свою руку. — Давай я сразу объясню, и ты больше никогда об этом не заговаривай!

— Давай, — с готовностью согласилась Зинка. — А ты о моей ноге.

— Когда мама ждала меня… Ну то есть была беременной…

— Да я поняла!

— Так вот, — Валерка вздохнул, — папа как раз встретил эту Лидию. Он к ней не уходил, и мама вообще была — ни сном ни духом! Короче, осенью я родился, а весной — Машка.

Зинке захотелось зажмуриться: иногда это помогало найти нужные слова. Как оправдать его отца, чтобы сам Валерка в это поверил? Она искала единственную верную фразу и не могла найти. Только пробормотала:

— Взрослые часто творят что хотят. А нам потом расхлебывать…

Валерка угрюмо кивнул:

— Мы о Машке целых девять лет даже не подозревали! А потом ее мать замуж собралась за иностранца какого-то… Поняла, видно, что мой папа никогда не уйдет от нас.

У Зинки от жалости защемило сердце:

— А Машку иностранец не захотел брать?

— На фига она ему? Ты еще не знаешь, какая она вредная! А эта Лидия папе пригрозила, что, если он Машку не возьмет, она ее в детдом сдаст. Но папу это особо не расстроило… А мама вступилась. Зачем, спрашивается?! Чужого ребенка ей жалко стало, а меня нет. Теперь мне эту дуру терпеть приходится. Раньше хоть в разных школах учились, она же наш лицей не потянула. Куда ей с одним граммом мозга… А здесь нас еще и в один класс отдали! Прикинь, никуда от нее не деться — и дома, и в школе рядом.

Конец ознакомительного фрагмента.