Гарторикс. Перенос

Юлия Идлис, 2022

2241 год. Жизнь человечества выстроена вокруг феномена Переноса: после получения «номера», загадочного биохимического кода, тело человека умирает, а сознание переносится в звероподобное тело на планете Гарторикс. Кому и когда придет номер – неизвестно; отказаться от него – нельзя, можно лишь передать другому. На Гарториксе человеческие сознания могут менять тела и жить вечно – и за билетами в бессмертие идет настоящая охота: в телешоу, где можно выиграть «номер», вся планета выбирает победителей в прямом эфире, могущественный Департамент защиты сознания заменил все спецслужбы мира, преступные картели промышляют продажей номеров на чёрном рынке… Вот только так ли хороша жизнь на Гарториксе?

Моему мужу Диме и моей подруге Олесе — первым читателям этой книги, без которых я не смогла бы ее дописать, а также моим родителям: отцу, научившему меня любить науку, и маме, которая просто всегда в меня верила.

© Идлис Ю.Б.

© ООО «Издательство АСТ»

Пролог

These dreams are not mine^[1].

Мне приходится повторять это про себя всякий раз, как я закрываю глаза. Иногда я слышу это даже во сне — или говорю. И тогда кто-то вдруг произносит эти слова вслух, пробираясь между розоватых теплых стволов, уходящих к небу.

Белое солнце уже скрылось, но красное еще висит над лесом, бросая длинные багровые тени поперек тропы. В короткий час между дневной жарой и ночным холодом его отсветы ложатся на всё вокруг, и мир кажется залитым теплой живой кровью.

Сквозь гладкую кору хондров проступают узловатые жилы, по которым течет густой алый сок. Если положить ладонь на ствол, можно почувствовать, как жилы пульсируют — доверчиво и беззащитно, как ямочка в середине груди между ребрами, куда помещаются только два моих пальца, средний и безымянный. Но у меня нет рук, чтобы это почувствовать.

Я втягиваю воздух; в голову ударяет резкий запах свежей смолы и перьев. Тропа уходит направо, я сворачиваю налево, петляю, чтобы не потерять след. Деревья здесь растут гуще. Сквозь кроны едва пробиваются последние лучи красного солнца, ничего уже толком не освещая. Но я всё равно нахожу то, что ищу. В багровых сумерках глубокие царапины на хондровых стволах кажутся рваными ранами; алая смола запекается по краям, не давая дереву истечь соком.

Я знаю, что́ означают эти царапины, хотя вижу их впервые: на закате сюда приходят пастись глоки.

Острые боковые перья вспарывают кору. Мощные синеватые клювы раскрываются, ловя густые теплые капли. Но смола хондра быстро затвердевает, и глокам приходится переходить к новому дереву. Несмотря на размеры — взрослый глок больше и выше меня раза в полтора, — двигаются они бесшумно и быстро. Выследить их можно только по кровавому следу, который они оставляют на хондровых стволах.

Судя по обилию царапин на разной высоте, я иду по следу самца с птенцами. Едва оперившихся глоков выводят пастись самцы — подальше от гнезда, чтобы самка могла набраться сил в безопасности. Боковые перья взрослого самца достигают метра в длину и легко разрезают даже кость; трехгранный клюв пробивает ствол дерева насквозь. Но каждый птенец — это два-три толла нежного мяса и целый мешок разноцветных шелковистых перьев, из которых плетут одеяла, чтобы согреться ночью.

Впереди за деревьями чуть слышен клекот: птенцы еще совсем маленькие и не приучены пить бесшумно, как взрослые. Это значит, самец настороже. Его надо заметить первым, иначе охота закончится быстро и не в мою пользу.

Осторожно обхожу прогалину, на которой пасутся птенцы. Глоки не чувствуют запахов, но отлично слышат малейшие шорохи. Клекот раздается совсем близко, прямо за толстым стволом справа от меня. Запах теплых перьев заполняет меня целиком, заслоняя весь остальной мир. Я делаю шаг вперед — и чувствую, как мое плечо скребет по стволу: шшш-шш-ш…

Тело разворачивается само — так резко, что я с трудом удерживаю равновесие. Взрослый самец стоит прямо передо мной, склонив голову набок и подняв длинные боковые перья со стальным отливом. Клекота больше не слышно: птенцы наверняка уже сгрудились под деревом, топорща перья и раскрывая острые трехгранные клювы. Убежать они еще не могут, так что самец будет атаковать.

Fuck.

Боковые перья со свистом разрезают воздух. Я едва успеваю отскочить, натыкаюсь спиной на дерево, падаю, откатываюсь в сторону — мощная когтистая лапа вспарывает землю, рассекая корни. Вскакиваю, путаясь в конечностях; перья самца мелькают прямо перед моими глазами. Отшатываюсь — и опять натыкаюсь на дерево за спиной. Самец не случайно привел свой выводок на эту прогалину: он знает здесь каждый кустик.

Взрослый глок с головы до лап покрыт густыми жесткими перьями, скользкими и упругими, как хорошая броня. Единственное его слабое место — голое, в сизых кожистых складках горло. Чтобы метнуть легкое костяное копье в просвет между пурпурным воротником из перьев и тяжелым бронебойным клювом, нужно одно мгновение — но у меня нет ни копья, ни мгновения.

Тошнотворный свист боковых перьев раздается прямо над ухом — едва успеваю сползти по стволу вниз. В тот же миг над моей головой с сухим треском лопается кора хондра, и густая багровая жижа заливает мне глаза.

Я перестаю видеть почти сразу.

Без зрения и копья против взрослого разъяренного самца у меня практически нет шансов. Мы оба это знаем. Птенцы, пока маленькие, пьют сок хондрового дерева, а вот взрослые особи уже всеядны. Свою добычу они убивают ударом клюва, раскалывая череп, как скорлупу яйца.

Я всё еще не слышу, что́ глок делает, но могу попытаться представить. От того, насколько точно я угадаю, что́ происходит сейчас в его маленькой костяной голове, зависит моя жизнь.

В оглушительной багровой тишине, до краев наполненной удушающим запахом перьев, есть только биение моего сердца: один, два, три. Пожалуй, хватит.

Бросаюсь влево. Чувствую, как острая грань клюва скользит по черепу, разрезая мне кожу. Глухой удар — трехгранный клюв входит глубоко в ствол дерева, там, где только что была моя голова. У меня появилось мгновение.

Рывком поднимаю голову — и смыкаю челюсти на складчатом кожистом горле.

Самец дергается всем телом, но я не разжимаю зубов, только уворачиваюсь от когтистых лап, которыми он молотит перед собой. Мой рот наполняется горячей сладковатой кровью, уши — отчаянным хриплым клекотом. Когти глока все-таки пропарывают мне ногу, но он уже слаб, кожистое горло дрожит под моими зубами. Наконец, я слышу хруст — и его тело разом обмякает, становясь неподъемным. Я теряю равновесие, и мы валимся на землю.

Глок не шевелится. Я осторожно разжимаю челюсти. Трусь мордой о перья, счищаю застывшую смолу, разлепляю веки. Начинаю видеть.

На перепаханной земле передо мной лежит туша роскошного пурпурно-сизого самца. Радужные глаза раскрыты и устремлены туда, где под деревом сбились в дрожащую кучу три едва оперившихся птенца.

Я выпрямляюсь. Открываю пасть. Длинным раздвоенным языком пробую воздух между нами; он сладкий на вкус — такой же, как кровь только что убитого самца.

Припадая на раненую ногу, делаю шаг вперед.

Старший птенец заслоняет собой младших, поднимает боковые перья — но они еще тонкие и шелковистые, как и всё детское оперенье.

Острое счастье охватывает меня. Мой враг повержен. Всё, что у него было, теперь мое. Сейчас я выпью его кровь и уничтожу его потомство.

Но эти сны — не мои. Там, на Земле, мы же не были убийцами. Ни один из нас. Или были?

Примечания

1

Это не мои сны (англ.).