Секрет Сибирского Старца

Юлия Ефимова, 2023

Недалеко от сибирского города Томск в бывшем пионерском лагере, сейчас служившим турбазой для отдыха, случилось несчастье. На летних интеллектуальных играх между университетами утонул студент.Однако никто не верит в то, что молодой человек решился искупаться в Черном озере монаха, ведь всем известно: именно сейчас древняя легенда начала оживать. Что это: мистика времен или чей-то злой умысел?

Глава 4. Полина

— Ну, Васильевна, ты, конечно, тот еще водитель, — произнес в образовавшейся после столкновения гробовой тишине Вовка и тяжело вздохнул: — Ну что, примем на веру, что это была прекрасная лань, и поедем дальше или все же пойдем посмотрим, кого убили? — спросил он у замерших Полины и Герасима.

— По-по-почему сразу убили, — заикаясь спросила Поля, пытаясь оторвать руки от руля. — М-может, все еще обойдется.

— Оптимистка ты, Васильевна, — усмехнулся Вовка и открыл дверь машины. В свете фар никого не было видно, видимо тело отбросило в кусты. — Пошли, Герасим, проверим.

— Никуда я не пойду! — неуверенно, но громко и почти истерично ответил Гера. — Я же говорил, этот лес проклятый. Ты меня уверял, что это неправда. Вам что, мало доказательств?! Разворачивайтесь, Полина Васильевна, надо уезжать. Вовка, я беру свои обещания обратно, я не смогу никого здесь спасти.

— Герасим, возьми себя в руки, — велела Поля, увидев истерику студента и устыдившись своего недавнего поведения. Она выдохнула, чтобы немного унять сердцебиение, и вышла из машины вслед за увязавшимся с ними родственником.

Все в этом парне было странным: и поведение, и внешность. Копна пшеничных волос, голубые глаза и широкие плечи — это были, по ее мнению, атрибуты русского богатыря из сказки, но парень словно не знал об этом и постоянно улыбался всем вокруг, будто бы хотел понравиться. На вид он был ровесником Полины, но при этом называл себя как-то по-детски Вовкой и надо всем старался шутить.

В свете фар Полина видела, как он подошел к кустам и что-то там рассматривал, но ей было до тошноты страшно туда идти. Полина боялась узнать о непоправимом, о том, что она стала причиной смерти какого-то человека, и тогда все, ее жизнь остановится, подведется черта, после которой ее, Полины Мохнорукой, такой, как сейчас, уже не будет. Потому что смерть непоправима.

И опять это ощущение конечности, оно словно преследовало ее в последнее время, накрывая ужасом, как покрывалом.

Наверное, самое страшное ощущение — это понимание конечности и даже не важно, чего именно, ощущение конца бьет по человеческому мозгу сильнее всего. Потому что мозг, защищая человека от страха и депрессии, запрещает размышлять в этом направлении. Даже если и разрешает иногда, то так, поверхностно, в духе игры, не давая заходить в полном понимании так далеко. И вот когда вместе с обстоятельствами в жизнь приходит вязкий привкус конца, он накрывает человека, словно лавиной. Все, это точка, изменить ничего нельзя. Именно это страшное понимание сейчас оттягивала Полина, словно смаковала минуты, где еще была надежда, что все обойдется, что все еще можно изменить.

— Васильевна, ты везунчик, ну или он везунчик. Однозначно кто-то из вас имеет собственного ангела на небесах, — крикнул из кустов Вовка и, выглянув, опять неуместно улыбнулся.

Но Полине вместо обычного желания треснуть его по голове захотелось кинуться к парню на шею и расцеловать. В его голосе звучало главное — надежда, то, с чем Полина до этого так тяжело прощалась.

— Он жив? — осторожно спросила Поля, медленно подходя к кустам, словно дав время Вовке ей все рассказать до того, как она увидит размах трагедии. — Это олень?

— Жив и даже в сознании, только почему-то молчит. Может, у него того, сотрясение мозга. С оленем ты перегнула, мало ли что у человека случилось, — крикнул он Поле и уже тише обратился к кому-то в кустах: — Мужчина, вы как?

— Там труп, — вместо ответа послышался голос, и Полина его узнала.

— Сильвестр Васильевич! — крикнула она удивленно и тоже заглянула в кусты. Там на земле вполне целый, по крайней мере внешне, сидел преподаватель по кличке Пират и бредил.

— Ты его знаешь? — удивился Вовка.

— Это мой коллега, он тоже, вернее, он главный от института в лагере, ну то есть в группе, — ответила Поля.

— Вот умеешь ты объяснить, — похвалил ее молодой человек. — Ладно, давай смотреть масштаб бедствия.

— Там труп, там труп, я видел, деда убили, он хотел что-то сказать, и его убили, — повторял бессвязно мужчина.

Вовка тем временем ощупал Сильвестра Васильевича и недоуменно хмыкнул:

— Что ж, ушиб ребер, синяк будет на всю бочину, а так, Васильевна, ты в рубашке родилась или, как я уже говорил, он. Тут уж и не поймешь, кому больше повезло. Хотя… — Вовка почесал затылок и добавил: — Возможно, ты ему башку сдвинула.

— Ну это ведь мелочи, — постаралась закрепиться на радостной ноте Поля.

— Это для кого как, — вздохнул Вовка. — Некоторые с рождения так живут, а кому-то и некомфортно будет.

— Вы не понимаете, надо полицию вызывать, — прервал их спор потерпевший и встал на ноги. Было видно, что голова у него идет кругом, но он, схватившись за бок, где был ушиб, все же сделал несколько шагов на дорогу к машине.

— А может, ну ее, полицию, — предложил Вовка, обращаясь к мужчине. — Вы живы, девушка не виновата, вы выскочили на дорогу, как бешеный, я свидетель. Да и Гера подтвердит.

— Да при чем здесь ваша Полина Васильевна! — истошно закричал мужчина, видимо, собрав все силы. — Там в деревне, в двухстах метрах труп деда, его убили при мне!

— Какого деда? — было видно, что Вовка наконец понял, что все серьезно, и перестал ерничать.

— Того деда, что Влада вчера нашел? — спросила Поля, тоже поняв, в чем дело.

— Да, — кивнул Сильвестр и, охнув, опять схватился за бок. — Надо вызывать полицию.

— А вы почему сразу не вызвали? — недоумевая спросил Вовка. — И как это при вас убили, а вас почему-то пожалели? — допытывался парень, уже не улыбаясь.

Было видно, что Сильвестр замялся с ответом.

— У меня не было с собой телефона, — ответил он, — а почему меня не тронули, не знаю.

— Надо ехать на турбазу и оттуда звонить, — сказала Полина, глядя на свой телефон, который показывал «нет сети».

Когда с охами и ахами пострадавшего погрузили в машину, Вовка подошел к Полине и тихо сказал:

— Слышь, Васильевна, а ты этого хорошо знаешь?

— Ну как… — растерялась Поля. — Год работаем в одном коллективе, но близко не сталкивались, разные кафедры. А что? — тут же уточнила она.

— А то, что когда он говорил, что у него не было телефона, то автоматически потрогал карман. Сто процентов, что телефон там. Отсюда вопрос: зачем врет? — сказал Вовка, взглянув почему-то в небо.

— Да мало ли зачем люди врут, — сказала Полина, пристально посмотрев на молодого человека. — Вот ты точно врешь. На человека из глуши ты не похож, а ведешь себя странно.

— Принимается, — согласился Вовка и, сев на пассажирское сиденье, поинтересовался у Герасима: — Гера, ты все еще в панике или уже в истерике?

Но Герасим не ответил, а молча смотрел на Сильвестра Васильевича. Он не узнавал взрослого, серьезного и авторитетного человека, который непрерывно гладил свою бороду и, словно бред, повторял одни и те же слова:

— Деда убили, при мне убили… Я видел его мертвые глаза…

20 октября 1825 года

Крым

Георгиевский монастырь

(Балаклава)

— Какой же воздух в Крыму вкусный! — сказал Пашка и вдохнул своими огромными мужицкими ноздрями. — Вот, казалось бы, — продолжил он рассуждать, — Таганрох недалеко от Крыму, а все одно не то. Здесь можно одним воздухом наесться, никакой еды не надобно.

Александру нравился этот парень. Он был не просто справным конюхом, личным кучером любимого скакуна Марса, но и добрым и чистым человеком. А еще при этом носил знаковое для Александра имя Павел.

Еще мальчонкой Александр одарил его своей милостью, когда однажды тот без стеснения подошел к императору на охоте, протиснувшись между ног достопочтенных господ, и смело сказал: «Зря вы, Ваше Превосходительство, так затянули удила, это же животина умная, она вас еще более слушаться будет, коли вы с ней ласково». «Ты кто?» — спросил тогда мальчонку Александр. «Пашка я, конюха тутошного сын», — представился парень. Когда его отец прибежал и упал в ноги к императору, моля пожалеть глупое дитя, государь уже сделал все выводы и определил мальчонку на свою конюшню в помощники конюхам, обязал при этом обучить его мастерству кучера, да и грамоте в придачу. Тот оказался не глуп и к двадцати годам уже ухаживал за любимым скакуном государя. Пашка знал, что иногда, когда император бывал в хорошем настроении, ему позволялось делиться своими мыслями, которые одолевали его постоянно.

Александр I удивился бы, узнай он, что Пашка прекрасно видел, что императору порой нравились его рассуждения, его мирские мысли, и старался порадовать иной раз государя заготовленными историями. Иногда, целый день холя и лелея Марса, он прикидывал, что бы еще такого сказать государю, чтобы тот улыбнулся. Если быть до конца откровенным, то Пашка считал себя приближенным к Александру, потому как состоять при любимом скакуне — это же почти как при самом императоре. Когда он поделился по глупости этой мыслью с Иваном, что следил за лошадьми в упряжках, тот высмеял Пашку, сказав, что заезжал в Париж император на Эклипсе, значит, он и есть любимый скакун, а Марс так, просто хороший конь, и не более. Очень тогда обиделся Пашка на Ивана за такие слова и еще шибче стал начищать и без того красавца Марса. Когда ему велели собираться с царем в Таганрог, то все грустные мысли сразу вылетели из головы, потому как лучшего подтверждения, что Марс — любимый скакун, придумать было сложно.

И вот сейчас, когда император приказал приструнить коней, видимо, чтобы насладиться красотой природы, Пашка решил развлечь государя, как и раньше. Он внимательно следил за выражением лица императора: если хоть один уголок губ призывно поднимался вверх, замолчать Пашку мог заставить только обед или сон.

Эти размышления отвлекали Александра от глобального, позволяя насладиться чем-то совсем простым. Например, таким, как сейчас, как сказал конюх, вкусным воздухом Крыма.

— Я-то в Балаклаве и не был ни разу, — продолжал Пашка, видя, что государь не против его откровений.

Сейчас император ехал в открытой карете, а Пашка трусил рядом на Марсе, давая государю полюбоваться жеребцом.

Александр любил брать с собой своего скакуна и пересаживаться иногда на него, чтобы вновь почувствовать скорость и прыть, хотя, чего врать, он хотел почувствовать себя молодым. Тем сильным мужчиной, по которому вздыхали все дамы.

Но за весь путь от Таганрога до Балаклавы Александр так и не сел на Марса. Мысли, воспоминания просто окружили его, как умирающего. Такого не было даже тогда, когда горела Москва и Наполеон хозяйничал там, а сейчас вдруг накатило и не просто не отпускало, а затягивало в свой омут.

— Место, куда мы направляемся, не простое, Божье место, — вдруг сказал Александр Пашке, чем очень напугал его. Обычно все их общение сводилось к обсуждению здоровья и настроения Марса.

Когда же Пашка разглагольствовал, император просто молчал, позволяя ему развлекать его своими неловкими рассуждениями, но чтобы сам государь вступил с ним в разговор — такого не было ни разу. Поэтому двадцатилетний Пашка, сын конюха, ставший по воле Божьей, заботе Богородицы и милости государя кучером императора и слугой любимого скакуна Александра I — Марса, замолчал и стал слушать с открытым ртом, боясь пропустить хоть слово.

Император подал знак остановиться и подошел к краю отвесной скалы, взглянув в бушующее осеннее море. Он был так величественен и прекрасен в своем белом мундире, что Пашке захотелось опуститься перед ним на колени. Государь смотрел вдаль с мыса Фиолент, и казалось, что он знает что-то большее, чем положено простому человеку.

Пашка встал поодаль, по привычке начав гладить Марса. Вдруг император оглянулся, нашел глазами Пашку и жестом позвал к себе.

— Видишь скалу? — сказал он ему, и молодой кучер закивал головой, как Марс при поклоне. — Очень давно здесь проплывали греческие мореплаватели. Их судно едва не разбилось о мыс Фиолент, но моряки взмолились святому Георгию Победоносцу, и буря, словно подчинившись какому-то приказу, тут же утихла. Подплыв ближе, в полном штиле они увидели на этой скале икону святого Георгия. Моряки поняли, что это знак Небес, и в благодарность установили на скале крест, а на береговом склоне они основали обитель с пещерной церковью во имя святого Георгия Победоносца, — император указал в другую сторону, и Пашка увидел чудо.

На отвесной скале, словно паря над морем, стоял Георгиевский монастырь. Пашка не был уверен, что именно тому причиной — красота этих стен, заходящее солнце или вкусный воздух Крыма, но голова у него закружилась и показалось, что нечто яркое, божественное наклонилось над сводами монастыря, осветив его своей благостью.

В ужасе взглянув на императора, молодой кучер понял, что тот видел то же самое.