Жизнь как непрерывная череда чудес и ангелов. Роман, рассказы, повесть

Юлия Добровольская, 2010

Мои рассказы, повести, романы, а так же немногочисленные стихи – это повествования о жизни людей, живущих вдали от большой политики, большой экономики и любого размера криминала – одним словом, о жизни, какой живу я сама и те, кто мне близок, о сложностях и радостях человеческих взаимоотношений. Я не сужу своих героев – не осуждаю и не одобряю – я их наблюдаю. В моей прозе нет ничего об интригах, предательствах, мести, зависти и прочих явлениях, бытующих в среде спящей части человечества. У меня – совсем о других людях. О тех, кто понимает, что нет несчастий и врагов, а есть лишь чудеса и ангелы, что нет предначертанной судьбы, а есть лишь твой выбор, что нет случайностей, а есть лишь путеводные сигналы на Пути, которым идёшь. О тех, чья жизнь – это рост, а не увядание, а смерть – продолжение, а не конец.

Как моя лучшая подруга выдавала меня замуж

Рассказ

Я вернулась в родной город после восемнадцатилетнего отсутствия. Нет, я, конечно, навещала его по разнообразным поводам — и радостным, и печальным, и самым заурядным. И отношения с единственной подругой — Галкой — с которой вместе росли и учились, мы поддерживали независимо от частоты встреч.

Мой город всегда был мне верным прибежищем, незыблемым и несокрушимым островом в бурном океане бытия. То ли потому, что моя жизнь с мужем, военным лётчиком, проходила на чемоданах — мы нигде не жили дольше двух лет. То ли потому, что с этим городом связаны детские воспоминания — а стабильней и надёжней детства не бывает потом уже ничего.

Я прилетела из Хабаровска. Муж — уже бывший — остался там. Сын поступил в Питерское военное училище — на радость папе, на огорчение мне. Ну да что поделаешь — это его жизнь, ему и выбирать.

Меня встретила Галка и привезла к себе.

— Поживёшь пока у нас, — сказала она. — Твою квартиру освободят на следующей неделе, сделаем ремонт, и заживёшь, как заново.

Галка была очень деятельной и энергичной женщиной. Всё у неё спорилось — и в семье, и на работе. Всем она помогала — и словом, и делом, но больше делом.

После смерти моих родителей, попрощавшись со мной в аэропорту — я тогда улетала с похорон папы в Ригу, где мы только-только обосновались — она сдала мою квартиру, а деньги складывала в чулок. Когда настали времена конвертируемых валют, она умело преобразовала деревянные в реальные и несколько раз пускала их в оборот, деля прибыль пополам. В итоге, благодаря её предприимчивости и практичности, я имела теперь и временнýю и материальную возможность на некоторый разбег в новой своей жизни.

* * *

Бездельничать долго мне не захотелось. И вот я уже работаю в нашем родном инъязе, который теперь именуется гордо Лингвистическим Университетом, и где Галка возглавляет кафедру — мою любимую кафедру литературоведения.

В родительской квартире полным ходом идёт ремонт, но у моей дорогой подруги остаётся невыполненным один пункт обязательств по благоустройству моей жизни: удачное замужество.

Мне не нужно удачное, мне нужно счастливое, говорила я.

Это одно и то же, отвечала она, — посмотри на нас с Петром.

Если посмотреть на них, то и вправду эти два понятия оказывались синонимичными.

Галка вышла за Петра на третьем курсе. На четвёртом они родили Инку. Благодаря обилию у новорожденной здравствующих бабушек и дедушек — и даже наличию двух прабабушек — её родители в срок защитили свои дипломы и тут же родили погодками Серёжку и Ваньку. У Инки уже своя семья, а мальчишки учатся — один в инъязе, другой в политехе. При этом Галка и Петр до сих пор целуются на пороге, как Ромео и Джульетта в саду в лунную ночь.

Мой брак тоже не был ни неудачным, ни несчастливым. Мы любили, дружили, растили сына. А потом что-то кончилось. Как у Хемингуэя.

Я стала замечать, как загорался порой взгляд моего мужа в компании новой женщины, не испытывая при этом ни малейших уколов ревности. Потом он изменил мне и рассказал об этом. А я поймала себя на мысли, что мне стало легко и свободно. Что, оказывается, мне надоело дружить с мужчиной, с которым нас давно не связывает ничего, кроме штампа в паспорте и общих забот о сыне, кстати, закончившихся с его отъездом на учёбу в Питер, надоело кочевать, надоело преподавать английский и французский таким же кочующим, как и их училка, детям.

Мы развелись, и я уехала домой.

Да, ещё оказалось, что домом для меня всегда оставался мой родной любимый город, а не бесконечная череда комнат и комнатушек в чужих городах и посёлках.

* * *

— Так, — сказала Галка в один из первых вечеров после моего возвращения, когда, отужинав, мы расселись поудобней, и Пётр предложил нам выкурить по ароматной самокрутке из отборного голландского табака.

— Так, — сказала она, — Пётр, ты должен в самое ближайшее время составить список всех возможных кандидатов в мужья нашей Мусе из числа твоих знакомых. А если получится, то и незнакомых. — Она с удовольствием вдохнула невозможно ароматный дым.

— Требования. — После некоторой паузы продолжила Галка. — Возраст от тридцати пяти до пятидесяти, красивый, умный, богатый, щедрый, сексапильный… Разумеется, свободный.

— М-да… Скромный образ. — Сказал Пётр. — Генератор идей ты наш неиссякаемый…

— Между прочим, ни одной невыполнимой идеи я ещё не сгенерировала. — Гордо провозгласила его жена.

— Надо отдать тебе должное. — Отдал ей должное муж.

* * *

В течение ближайшего месяца у Галки с Петром то и дело возникали поводы для небольших семейных вечеринок.

Но ни вдовец Лев Семёныч, замдиректора ювелирного магазина, давний приятель Петра, ни Юрий, коллега Галки по переводческому цеху, ни Виктор Петрович, сосед по дачному кооперативу, ни ещё два претендента не высекли из моей неблагодарной души ни подобия искры.

— А без искры нельзя, — сказал Пётр, когда мы проводили последнего гостя и, растянувшись в шезлонгах, млели на осеннем закатном солнышке, вдыхая запах перекопанных на зиму грядок.

— Искра, искра… — Передразнила его Галка. — Не пятнадцать лет, небось. Ладно, думай дальше. У меня в следующее воскресенье юбилей, так будь любезен, сделай мне подарок, найди мужа моей любимой подруге.

— Она и моя любимая подруга, между прочим. — Обиделся Пётр.

— В который раз я должна вам повторять, что не хочу замуж! — Сказала я. — Я уже давно превратилась в пустыню: сухую и голую.

— Ну, насчёт голой ты поосторожней, — сказала Галка, — тут живые мужчины, между прочим.

— Да, — сказал Пётр, — ещё какие живые!

Мы засмеялись. Нам было хорошо втроём. Никаких комплексов: у них двоих по поводу неприличности безоблачного семейного счастья, а у меня — по поводу неполноценности собственной жизни.

* * *

В субботу накануне Галкиного сорокалетия мы пошли"делать шоппинг". После завтрака Пётр вручил жене конверт с несколькими бумажками цвета еловой хвои и сказал:

— За долголетнюю безупречную службу. — И поцеловал её так, что я вдруг тоже захотела замуж.

— А это тебе. — Сказал он, прокашлявшись, и протянул мне такой же конверт. — Могу я посорить деньгами, когда они есть? — Он потупил взор.

— Конечно, дорогой. — Сказала его жена проморгавшись.

— Ладно, девочки, погуляйте, и ни в чём себе не отказывайте, — сказал Пётр. — Жду на ужин.

В моём конверте тоже оказался зелёный листочек.

Мы отправились в новый торговый центр с решимостью выполнить наказ Петра по полной программе.

Галка первым делом купила себе любимые мужем"Фиджи", а я себе — любимые мною"Клима". Мы тут же отправили по капле за оба ушка и присели в баре остудить восторг бокалом чёрного пива.

Потом Галка путём мучительного отбора приобрела комплект дорогого нижнего белья, оправдав эту трату тем, что в человеке всё должно быть прекрасно.

Выпив по чашечке кофе, мы совершили ещё одно серьёзное приобретение под тем же девизом, но уже в отделе бижутерии.

— Всё, — сказала Галка, — остальное на потом. Будут в жизни хмурые дни, когда захочется праздника.

В продовольственном отделе мы купили несколько банок, баночек и бутылок с разными деликатесами к завтрашнему столу и вышли на улицу.

Возвращаться решили пешком, но на полпути были застигнуты дождём, о вероятности которого нас никто не предупредил.

— Давай заскочим к братцу, переждём. — Предложила Галка.

— Это к Вовульке? — Вспомнила я Галкиного брата.

— К нему.

И мы заспешили в знакомый дом.

Нам открыл дверь высокий молодой мужчина в стильных очках.

— Привет, Малыш. Приютишь нас? — Галка отряхивала дождевые капли со своей причёски и с моего пиджака. — Вовуль, помнишь мою подругу, Мусю?

— Не очень, — честно признался он.

Когда я покидала город после института, отправляясь в длительное кочевье за своим мужем, Вовульке было что-то около девяти — он был поздним ребёнком Галкиных родителей — не мудрено, что он не помнил и не узнавал меня.

— Мария. — Я протянула ему руку.

— Владимир. — Он сжал мою ладонь.

Его рука была большой, тёплой и крепкой.

— Дай-ка нам горячего чайку, — сказала Галка, — не ровён час, простынем накануне торжества. Как мы пахнем?

— Вполне изысканно, — сказал Володя. — Запах дождя, приправленный французским шиком.

— Он у нас романтик и поэт, — сказала сестра про брата, который отправился на кухню готовить нам чай. — При этом учёный-физик. Уже одну диссертацию защитил. Вторую пишет.

Володя поставил на стол початую бутылку коньяка.

— По мензурочке, для профилактики, — сказал он.

Мы выпили.

— А я вспоминаю Вас. — Володя смотрел на меня из кресла напротив. — Вы были очень красивой. То есть… — спохватился он — Вы и сейчас красивая, но я помню, тогда я выделял Вас среди всех окружавших меня женщин.

— В детстве это бывает почти с каждым мальчиком. — Мудро заметила я.

Я была в смятении и ничего не могла с собой поделать. Но главное, я не понимала, в чём причина. Давление поднялось? Или упало? Или простуда начинается?

А он всё смотрел на меня — пристально, но мягко. Его светло-карие глаза за стёклами очков казались осколками тёплого янтаря.

Галка достала из сумочки духи, пакет с бельём и коробочку с бижутерией.

— Смотри, что я себе купила, Вовуль.

— Класс, — сказал Володя, скосив глаза на коробки и пакет, и снова поднял их на меня. — Вот Петру радости-то будет стаскивать всё это с тебя!

Галка засмеялась. Она любовалась на свои покупки, всё ещё не замечая того, что происходило у неё под носом, и чего не заметить было уже невозможно.

Я сосредоточенно пила чай, подливала и снова пила.

Галка встала, глянула в окно на сумеречное небо и сказала:

— Что там у нас с дождём? Кажется, кончился. — И вышла из комнаты.

Володя поднялся, обошёл моё кресло и провёл тыльной стороной пальцев по моей щеке.

— Вы не уйдёте? Ведь правда? — Сказал он.

Я мотнула головой.

Он прикоснулся к волосам и снова сел напротив.

В комнате стало как на вершине Джомолунгмы: не хватало воздуха и захватывало дух от высоты и опасности.

Вернулась Галка и стала собирать свои покупки.

— Ну что, двинем? — Она глянула на меня. Потом на брата. — Вов, я оставлю тебе сумку с банками и бутылками, завтра принесёшь. Мусь, а ты посиди, если хочешь.

Скорей всего, она сделала вид, что ничего не заметила.

Хлопнула дверь в прихожей. Володя вернулся в гостиную. Он был… я забыла замену слащавому слову"красивый". Широкие ссутуленные плечи и узкие бёдра, высокий лысеющий лоб и тёмные от отросшей к вечеру щетины подбородок и щёки, из-за ворота трикотажной футболки выбиваются волосы, руки тоже покрыты густой тёмной порослью. Да, мужественный… У него была утончённо-мужественная внешность.

Он подошёл ко мне, я поднялась навстречу. Он снова коснулся моего лица. Я тронула его приоткрытые губы — они были сухие и горячие, как в лихорадке. Он снял очки и поцеловал меня.

В одиннадцать раздался звонок.

Володя поднял трубку и сказал после паузы:

— Не волнуйся. — Снова пауза. — Она не может. До завтра. — Он повернулся ко мне. — Ведь ты не можешь сейчас говорить с моей сестрой?

— Нет. — Сказала я, и мы снова вцепились друг в друга.

Его двадцать семь и мои сорок были на равных. И мы оба были одинаково голодны. И одинаково страстны и неистово нежны.

* * *

Когда мы появились на пороге Галкиного дома, вопросов нам не задавали, поинтересовались только, где сумка с банками и бутылками.

Она осталась там, где вчера её оставила Галка — на расстоянии трёх троллейбусных остановок.

У двери своей квартиры Володя так сжал мою ладонь, что хрустнули чьи-то пальцы, а ключ в его руке исполнял пляску святого Витта и не желал попадать в скважину.

Мы вернулись через полтора часа, едва не оставив сумку на прежнем месте.

* * *

Я сидела на кухне и что-то вяло резала или чистила. Галка летала вокруг, гремя, шурша и журча разными предметами.

— Не будь дурой, — говорила она, — не уподобляйся серости.

— Но пятнадцать лет… — Возражала я.

— Тринадцать. — Поправляла она. — К тому же, на лбу у вас не написано. А догадаться никто не сумеет даже под расстрелом. И вообще — кому какое дело!?

В закрытую дверь кто-то заскрёбся.

— Да! Войдите! — Галка была деловита и возбуждена.

Появился Пётр с двумя высокими стаканами.

— Девочки, маленький аперитив.

Галка взяла стаканы и захлопнула дверь.

— За любовь. — Сказала она и мы отпили.

Это был джин с тоником. Довольно крепко, но меня сразу отпустило.

— А на Востоке считают, что любовь начинается после свадьбы, — сказала я, — и расцветает только к концу жизни.

— Ну, мы не на Востоке, к счастью, поэтому давай наслаждаться расцветающей любовью, пока способны что-либо ощущать. — Сказала Галка и вылетела по какому-то делу.

Тут же в кухню вошёл Володя. Мы прижались друг к другу, словно нас вот-вот собирались разлучить навеки.

Вернулась хозяйка.

— Тихо, тихо, ребята! Сейчас перегорит вся бытовая техника и полопается посуда!

Володя вышел.

— А если он захочет детей? — Ныла я.

— Захочет — родишь, — просто сказала Галка. — Если ты забыла, как это делается, я напомню.

— В сорок-то лет? — Сказала я.

— Так! — сурово глянула она на меня. — Мы с тобой ровесники?

— Ровесники. — Ответила я.

— Ну вот! А мне сегодня — двадцать пять! И баста про свои сорок!

Мы выпили за двадцать пять, и мне стало ещё немного легче.

Снова появился Пётр.

— Можно? — Спросил он.

— Только быстро и по делу, — сказала его жена.

— Что делать с Африкановым?

Это был очередной кандидат на мои руку и сердце.

— С Африкановым… — Задумалась Галка. — Пожалуй, приглашу Любку, соседку с пятого этажа, от неё муж недавно ушёл.

* * *