Внутренний навигатор

Юлия Важенина, 2022

Юля – военный медик из передового подразделения МЧС России. Разочаровавшаяся в службе и отношениях, она отчаянно ищет смысл жизни. На пике кризиса ей в руки попадает Новый Завет. Писание становится зеркалом внутреннего состояния и раскрывает сердце для встречи с живым Богом. Путь Юли превращается в духовный квест. Пройти его может каждый, кто принял из рук Христа главный ключ – честность с самим собой.

Часть I. Солдат Джейн

Глава 1. На пороге

— Женщина, вам плохо? — немолодой узбек сочувственно разводил руками. Пошатываясь, я стояла на крыльце кирпичного храма, дверь которого не поддавалась. Она не была тяжелой, как во многих старых церквях, но открыть ее не хватало сил.

— Вы правы. Мне очень плохо… — капитулируя в первую очередь перед самой собой, выдохнула я. Это было окончательное поражение жизнью. О том, что меня впервые в мои двадцать семь назвали женщиной, думать не хотелось. Какой же тряпкой я стала. Голова гудела. Веки опухли от слез. Через тонкую щель между ними размытыми темными кругами плыла действительность, пронизанная отчаянной ненавистью к себе. Последняя неожиданно выскочила из того уголка души, где обычно почивала самовлюбленность. Я никогда не была воображалой, но наивно и искренне думала, что мир просто обязан крутиться только вокруг меня. Казалось, этому имелось основание… Теперь все было разрушено. Какая-то огромная часть души агонировала, распадаясь, как раковая опухоль. Засидевшиеся в глубинах подсознания тромбированные сгустки юношеского максимализма двигались все ближе к сердцу, угрожая неминуемой гибелью.

— Да вам к батюшке надо… — непонятно как оказавшийся в православном храме гость из Средней Азии был удручающе прост, рассматривая жалкую внешнюю картину моей внутренней драмы.

— Нет. Ни к какому батюшке мне не надо. Мне бы свечку поставить, — мучительные потуги гордыни защитной реакцией вырывались из груди.

— Свечку успеете. Вот он идет… Отец Лев! К вам тут женщина. — Деваться было некуда. «Женщина» не знала, зачем на самом деле сюда пришла. Разговаривать с религиозными людьми я не умела и не любила. Хотелось поговорить скорее с Богом. Это было как бы последнее желание перед плахой, на которую я сложила свою очень уставшую от жизни голову. Тупая ржавая пила изнутри медленно развальцовывала старые обиды. Нет. Одну большую обиду на Него Самого. На Бога, создавшего этот мир и меня так. Так, а не по-другому. Этот стенающий, не находящий себе место груз, словно хлам хозяина квартиры с синдромом Плюшкина, годами растил между нами топкое болото отчуждения.

«Отец Лев. Лев… Прямо как Лева Ильинцев. Именно он познакомил нас с Пашей. Может, это знак, и надо попробовать… — Через вязкий хлам пробился тоненький лучик света. — Лишь бы сейчас не началось “Пока-а-айся в грр-рехах свои-и-их, дочь мойа-а…” Нет, похоже, он не из этих. Молодой, не больше сорока».

По мере того как священник приближался, лучик надежды шире освещал его путь. Высокий, худой, с темными, мне показалось, по-рокерски собранными в хвост волосами и короткой густой бородой, окаймляющей улыбку. Тогда я впервые увидела улыбку, которая будто являлась анатомической особенностью. Позже узнала, что она умудрялась не сходить с лица, даже когда батюшка был рассержен или расстроен.

— Привет! Что случилось? Несчастная любовь? — отец Лев заговорил так, словно знал меня много лет и вроде совершенно ничего из себя не строил.

— Да. И это тоже… — хрипела я, только что не размахивая руками от этой «вселенской несправедливости». — Но, главное, я потеряла все ориентиры и смысл жизни. Это не только из-за него. Мне кажется, я где-то промахнулась, совершила ошибку, но не понимаю, где… — неожиданно для меня слова пролились, озвучивая истинное положение вещей.

— Тогда читай Евангелие и молись. Матушка! Принеси Новый Завет. — Я уже спустилась с крыльца, и мы стояли на выложенной плиткой тропинке между храмом и, видимо, домом настоятеля. Белесое августовское солнце окутывало теплом раскидистый розовый куст, оплетавший арку храмовой калитки. Я вдыхала его легкий аромат, который, если бы возможно было закодировать буквами и звуками, звучал бы именно так:

— Евангелие… Слышала, но точно не помню, что это. Библию начинала два года назад читать, про сотворение мира. Но, честно, ничего не поняла.

Священник немного опустил глаза и улыбнулся еще шире. Солнце, то и дело затемняемое тонкими облаками, играло зайчиками на серебряном кресте, который висел на его шее как раз на уровне моих опухших глаз.

— Знаешь, я и сам порой многого не понимаю. Но ты читай и молись. И к нам приходи, будем вместе разбираться…

— Даже не знала, что такие батюшки бывают. — В ответ на его простоту во мне зарождались дружеские чувства. — Скажите, а о чем и как молиться?

— А ты читай и поймешь… — молодая женщина невысокого роста с темно-каштановыми волосами подала мне небольшую синюю книгу в жестком переплете. В этой женщине было нечто. Что-то генетически так похожее на меня, но как будто ухоженное, отшлифованное и избавленное от всего лишнего. Это было нечто большее, чем выйти замуж и нарожать кучу детей. Мое же нечто напоминало заросший колючими сорняками пыльный палисадник. И все же оно было.

Сметенная потоком эмоций, я села в черный, уже шесть лет верный «УАЗ-Патриот». Мысль о чтении Нового Завета не пугала. Встреча с людьми, лица которых без лишних слов необъяснимо отражали именно то, что я безуспешно искала всю жизнь, открывала новый (буквально как Завет) путь. Я не знала его, не вкушала и совершенно не понимала. Но между ребер поселилось глубокое теплое ощущение, что этот путь мой и поэтому верный. Заглушив машину, я присела на верхнюю ступеньку крыльца таунхауса. В тяжелой голове возник неожиданно адекватный вопрос: «С чего же началась вся эта жесть в моей жизни?..»

Глава 2. Корни

— Мессер ^[1]! — От вскрика бойца к горлу подскочил пульсирующий ком. Но делать было нечего — раненых не бросишь. Надя молилась, не двинувшись с места. Самолет гудел так низко, что фриц, сидящий за штурвалом, увидел угольки ее глаз. На десятую, может, сотую долю секунды пилоту показалось, что девушка смотрела прямо ему в сердце. Словно вырвала его из груди и кричала:

— Остановись! У тебя же есть близкие люди. Хотел бы, чтобы так поступили с тобой или с ними?

Доля секунды стала для пилота вечностью. Тогда, в ноябре 1941-го, он не стал стрелять и улетел. А уже через три месяца военный фельдшер Надя Вязьмина держалась за притолоку на входе в ЗАГС и теми же круглыми глазами смотрела на дерзкого лейтенанта Виталия Бакулина — моего деда, причитая:

— Ты с ума сошел. Война. Я не пойду.

— Во девки. Такой парень зовет, а она ломается. — Сотрудница ЗАГСа, смущенно улыбаясь, поправила очки: — Я бы вот согласилась…

— А если убьют? — уже не категорично, а скорее растерянно продолжала Вязьмина.

— Не боись, не убьют. Такие не умирают. — Наде показалось, что эти слова в уста женщине вложил сам Бог. После них в девичьем сердце загорелась такая любовь, что не осталось сомнений в ее защищающей силе. В феврале 1942-го они поженились прямо на фронте. В 1944-м бабуля родила Игоря, моего папу. А дедушка, не раз еще форсируя на своем Т-34 Днепр, искусно громил немца.

После победы Бакулины много где послужили. Больше всего папе запомнились годы, проведенные в Сортавале, в одной из танковых частей. Взрослея, он заинтересовался физикой. Эмпирическая наука объясняла многое, происходящее в природе, которую он безмерно любил.

Когда перед дедушкой встал выбор: генеральская должность за Уралом или полковничья в Москве в танковой академии, — он твердо решил: детям, которых давно уже было двое, надо учиться в столице. Бакулины переехали в Москву. Игорь легко поступил в инженерно-физический. Учеба спорилась, на фоне общих интересов появилось много друзей, с которыми папа начал ходить в походы — пешие, лыжные, горные, водные. На одной из троп он встретил свой «рюкзак на ножках» — маму.

Ирочка была отличницей. Маленькая, с огненно-рыжими волосами и неизменными веснушками. Будто солнце горело у нее внутри круглый год, освещая каждую клеточку. Туризмом мама заболела еще в восьмом классе. После похода на Кавказ, где погиб их руководитель. Группа из двадцати восьми школьников поздно поднялась на перевал. Погода портилась, и спускаться было рискованно для уставших ребят. Схватили ^[2] ночевку на высоте. Ветер безжалостно пытался разорвать тяжелые, пропитанные дождевой водой брезентовые палатки. Гром катался по долине, сотрясая вершины и срывая с них камни. Все железо — ледорубы, карабины, кошки ^[3] — спустили вниз по склону на веревке подальше от детей.

Инструкторскую палатку Петрович поставил выше других, приняв, как оказалось, главный удар на себя. Конгломератом электричества шаровая молния, редкая даже в тех местах, ударила в парусящий брезентовый дом. Все произошло быстро. Трое ребят, которые были в одной палатке с руководителем, получили сильные ожоги. Сергей Петрович погиб. Младшим, в числе которых была Ира, не сказали.

— Вы та группа, которая без руководителя осталась? — когда грузинские спасатели поднялись на перевал со своей стороны, стало понятно, что Петровича больше нет…

Непоколебимый авторитет и искренний друг. Мама часто вспоминает, как он говорил порой капризным туристкам: «Эх вы, куклы тряпошные!» — по-доброму, не упрекая, а принимая их немощь. И как же не хотелось быть «куклой тряпошной» после этих слов.

Суровый перевал принял имя своего героя — Сергея Игнатенко. А Ира продолжала топать на маленьких ножках с большим рюкзаком по дорогам России в память о Петровиче. «Идет рюкзак на ножках по солнечной дорожке…» — шутливо напевали те, кто шел вслед за ней. Из раза в раз рюкзак становился объемнее, и разглядеть за ним рыженькую голову хозяйки становилось труднее.

Вот такую веселую и одновременно серьезную, окончившую школу с золотой медалью и поступившую в авиационный институт маму встретил папа. Они дружили, ходили вместе в походы без малого двадцать лет. На какое-то время дороги родителей разошлись, но в 1985-м причудливые серпантины их путей заложили синхронные витки.

Летом 1987-го, погожим июльским деньком на девятом месяце беременности, Ира в ожидании чуда (ей было тогда уже тридцать восемь) разбирала вещи в недавно полученной от кооператива квартире. Неопределенные отношения с Игорем не смущали. «Будь что будет. Главное, скоро родится долгожданный ребенок», — она осознала, что с трудом успевает в последний вагон уходящего поезда материнства, и была благодарна папе вне зависимости от серьезности его намерений.

А серьезность была. Но надо знать папу. К слову сказать, после окончания МИФИ он стал военным физиком в конторе, название которой в нашей семье до сих пор запрещается произносить вслух. К моменту их встречи в 1985-м папа уже носил звание подполковника в своей манере, скромно и скрытно. После полосатой вести последовало краткое «Я рад!» и ничего более. Ни слова.

В тот июльский день он приехал с большим рюкзаком и неожиданными для летнего сезона лыжами. Мама сделала осторожный вывод, что это переезд. Ни слова. Все по умолчанию — как до сих пор любит говорить папа.

Родители, конечно, расписались, но это произошло так же спонтанно и неброско, как многое в их совместной жизни. А я 3 августа 1987 года отправилась в увлекательное путешествие под названием жизнь, весело покрикивая уже тогда низким голоском.

Глава 3. Без царя в голове

— Пап, я устала! — густой ледяной ветер подхватывал слова, разрывая их на куски и смешивая со снежинками, уносил в южном направлении. Но до папы они все-таки долетали.

— Потерпи, Лю! Еще разочек и все, — слегка запыхавшийся, но явно довольный папа в очках-хамелеонах с толстыми линзами был здесь, в Кировске, в своей стихии. — Если задуло, то это, может, и дня на три. А мы всего на неделю приехали, что ж нам время терять?

Тогда в 1991-м подъемника для чайников на горнолыжном комплексе «Айкуайвенчорр» не было. А если и был, то платный — нам не по карману. Первые горнолыжные шаги я делала на одном из пологих выкатов, так называемом «балетном склоне». Буран то стелился поземкой, то вздымался обжигающим ледяным бризом. На горе не было ни души, и только фиолетово-синий комбинезон тащил голубую курточку вверх на стареньком самодельном бугеле. Поднявшись «еще разочек», мы отдышались, снова спустились и с чувством выполненного долга отправились на съемную квартиру. В горнолыжных ботинках маленьким ножкам топалось неудобно. Но желание скорее снять две большие гири настолько грело, что я порхала в них, как в сапогах-скороходах.

— Девочка! Ты такая маленькая, а уже горнолыжница. Сколько ж тебе лет? — у ларька ко мне наклонился веселый мужчина с усами как у казака в одноименном мультике.

— Три с половиной! — голубая курточка гордо выпрямилась. — Мы с папой даже в буран катаемся, — по-детски неидеальная буква «р» умиляла беседу…

Постсоветская разруха не ценила военных, и жили мы небогато. Всю папину зарплату тратили на поездки в горы, походы и встречи с друзьями. Особенно полюбились долгие вечера на поляне в Битцевском лесу, когда веселая компания собиралась у костра и протяжно пела под гитару бардовские песни. Поздний ребенок, я еще тогда привыкла к общению с людьми намного старше меня. Определенно они казались интереснее сверстников.

— Мам, хочу в школу, — как только стукнуло шесть, я тут же заявила о самостоятельности.

— Ну давай попробуем…

Маленькая, худющая, похожая на нарезной батон с торчащими ребрами, облаченная в традиционно белую рубашечку, я отправилась в «джунгли». Так папа назвал школу, когда за свою излишнюю открытость я сразу же пострадала от злых языков одноклассниц и их мамаш. С мальчиками было проще. Отношения строились на общих интересах — побегать на свежем воздухе, играя «в полицейских» или «в пиратов». Такое времяпрепровождение увлекало куда больше томных посиделок с девочками и обсуждений «у чьей куклы платье красивее» или «муж богаче». На правах друга я приобрела у мальчишек авторитет, чем девочки были крайне недовольны. Они не делали явных гадостей, просто бойкотировали пацанку. Молчание джунглей не сильно расстраивало, но на характер повлияло, проращивая во мне образ мышки. Не серой и забитой, но маленькой и способной в любой момент без следа скрыться от злой реальности в собственных мечтах и размышлениях.

— Посадил дед репку… — известные слова Оксана Юрьевна читала за автора. — …Тянет-потянет, вытянуть не может. — К доске на импровизированную сцену один за другим выбегали дети в хенд-мейд костюмах. Сгорбленная бабка в платочке, внучка с косичками-колосками, Жучка с выкроенным из опушки старой дубленки хвостом, кошка с нарисованными черным фломастером на лице усами.

–…Позвала кошка мышку! — Серые лосины на тоненьких ножках, вязаная жилетка, картонные ушки, приклеенные к ободку, — мой выход.

Тогда, будучи мышкой, я поняла, как важно делать вместе. Иногда не хватает совсем немного, чтобы осуществилось задуманное. Быть малой, но решающей силой мне невероятно нравилось.

После второго класса родители решили поменять мое место учебы. В соседнем здании открылась частная начальная школа. Помню, как сложно им было платить за обучение. Но именно оно дало мне возможность душевно окрепнуть и раскрыться. Да так, что к моменту перехода в обычную среднюю школу было уже не закрыть…

С пятого и до окончания учебы я умудрилась поучиться во всех классах от «А» до «Д». Это была крайняя мера, которую применял педсовет для усмирения дикорастущего неуемного диссидентства недавней мышки. Переходный возраст кормил ядреным гормоном не только мою кровь. Компания одноклассников не терпела лицемерия, которое встречалось в джунглях на каждом шагу, и стала живым эпицентром подросткового максимализма школы. Тема бунтарства лейтмотивом звучала на страницах дневника, начатого мной в пятом классе, и переплеталась с многочисленными влюбленностями.

— Нет, это невозможно. Что она себе позволяет? Совсем без царя в голове… — шипела русичка, выпроваживая меня из кабинета. Показывая средний палец закрывшейся перед носом двери, я думала, что «царь в голове» — это вообще-то неплохо. Но точно им никогда не станет кто-то из людей. Для твердолобых постсоветских педагогов, уставших от нестабильности девяностых, я была отвратительным бельмом на глазу. Только ленивый из них не троллил негодницу.

Пока на летних каникулах преподы переводили дух, я штурмовала наглостью детский лагерь «Спутник». Долго терпевший усатый замполит на третьей смене принял решение перевести оторву из пятого отряда в первый. Старшие обитатели лагеря, считавшие себя хозяевами жизни, моканием головы в унитаз доходчиво объяснили мне «где зимуют раки». И все же я стояла на своем, со временем заслужив уважение даже у них. Старшакам нравилось мое стремление не плыть по течению, а оставаться собой.

Юной анархистке нужно было бороться с системой. Неважно, с какой и зачем. Главное — противостоять. С коллегами по подростковому цеху мы боролись «за правду». Не находя ее за партой, с удовольствием прогуливали уроки. Проводили академические часы на квартире одного из лодырей, чьи предки были на работе. Иногда слонялись по улицам с панасоником, из колонок которого вырывалась все более тяжелая музыка. Это был конец девяностых. Нам было тогда все глубоко пофиг…

— Лю. А ты никогда не задумывалась, в чем смысл жизни? — спросил меня однажды дядя Саша, завсегдатай походной компании родителей. Битцевский лес окутала безветренная тьма, поднимая кудрявый дым костра между подмосковными соснами.

— Задумывалась. Но пока не могу сформулировать.

— Смысл жизни — почувствовать Господа в себе… — Не знаю, был ли верующим дядя Саша, и что конкретно он имел в виду. Но эти слова оставили глубокий след в моей душе. По нескольку раз в год я вспоминала их, каждый раз понимая по-разному, но никогда не понимая до конца.

Глава 4. Рок-юность

— Ирк, а кто это? — шепотом спросила я подругу, через много лет ставшую крестной моей дочери. На улице было темно, только огоньки тлеющих сигарет и чиркающих зажигалок освещали двор старенькой хрущевки. Все чаще свободное от школы время я проводила у бабушки в Мытищах. Как обычно, мы с Ирой и еще несколько ребят сидели на исписанной маркерами деревянной лавочке. Высокий парень в косухе, старше нас на пару лет, стоял, поставив ногу на пенек. Так удобнее было играть на гитаре, которую он принес из темноты.

–…Я хотел бы остаться с тобой. Просто остаться с тобой. Но высокая в небе звезда зовет меня в путь… — трубадур благородно поднял глаза в небо.

— Русак. Джавтаев. Из девятого «В». По нему все Мытищи с ума сходят. Ты чего, не знаешь? — заверещала Ирка. Похоже, я неправильно поставила вопрос. Парень был хорош собой, но меня больше заинтересовали строки, которые он пел.

— А что это за песня? Не знаешь, кто автор?

— Бакулина, ну ты даешь! Это ж группа «Кино», Виктор Цой. Русский рок, в общем.

Это было время без мобильных телефонов, когда стационарные соединялись с розеткой длинными десятиметровыми проводами. Но дворовые ребята могли не звонить и даже не заходить друг за другом. Достаточно было программофонить снизу, ожидая появления абонента на балконе или в окне. Открытый канал связи работал и в обратном направлении.

— Ю-юля-я-я! Домой! — интеллигентная бабушка Бела, мамина мама, порой по часу стояла на балконе, пытаясь загнать гуляку.

Я не могла спросить у Яндекса или загуглить, что это за группа «Кино» и что вообще представляет собой русский рок. Сходить на железнодорожную станцию и по совету немолодого длинноволосого продавца купить в палатке несколько кассет — было единственным способом познания манящей культуры. Так и поступила. Тремя неделями ранее я трудилась упаковщицей в одном из новеньких московских супермаркетов. За десять рабочих смен удалось заработать пятьсот рублей. Не отходя от палатки, вставила кассету с альбомом «Группа крови» в небольшой серебристый плеер, приобретенный здесь же на честно заработанные. Не успев нажать на «плей», я залилась хохотом. Вспомнила нашу с Иркой детскую попытку разжиться деньгами. Мы умудрились целый день успешно и безнаказанно продавать дикую вишню в газетных кульках, наполовину заполненных листьями.

Песни группы «Кино» были не похожи на слащавую попсу и однообразный немузыкальный рэп. В хитросплетении брутальных мотивов и искренних слов была недоступная до конца глубина. Тогда я не знала, что у нее есть свойство с годами открываться все новыми и новыми красками.

Через месяц кассет стало уже десять. Прибавились самые известные альбомы «ДДТ», «Наутилуса» и «Алисы». Через полгода они заполнили половину стола, за которым я, окончательно забив на учебу, уже не занималась уроками. Чтобы выучить песни, я включала плеер и каждое слово записывала в блокнот, то и дело ставя кассету на паузу и перематывая назад. Джинсы получили боевые раны в виде потертостей и дырок, а уже хорошо сформировавшуюся верхнюю часть фигуры украсила недорогая косуха, купленная на Черкизовском рынке.

От компании Русака мы узнали, что в Москве на Старом Арбате есть «стена Цоя». Место, где фанаты группы «Кино» собираются попеть песни и пообщаться «не на сухую».

Близился мой тринадцатый день рождения, а опыт употребления спиртного ограничивался походными посиделками с родителями. Несколько раз мне давали пригубить кружку с разведенным спиртом. Надо было потренироваться. Компанией из пяти человек, среди которых была верная Ирка, мы отправились в находящийся недалеко от наших хрущевок дендрарий лесотехнического института. В кожаном рюкзаке позвякивали три бутылки самой дешевой водки «Жириновский», а в полиэтиленовом пакете на праздник спешили яблочный сок и фанта. Пластиковые стаканчики и закуска отсутствовали. Пузырек передавали по кругу. Вдогонку шли сок и фанта — кому что по душе.

После третьего круга картинка прервалась. Следующим в кадре появилось перепуганное, в больших очках лицо бабушки. Ей юные собутыльники, заботливо взгромоздившие меня на четвертый этаж, смекалисто сообщили, что «Юля отравилась пирожком». Надо же было как-то объяснить полубессознательное состояние и извергающиеся из тельца потоки «Жириновского».

Мудрые родители осознавали бесполезность наказания и дали мне шанс самостоятельно сделать выводы. В дальнейшем алкогольные мероприятия обходились без «отравлений». Ну, разве что пару раз.

Весь следующий год еженедельно с одноклассниками и друзьями из Мытищ я вписывалась на рок-концерты. От сохраняемых билетов стены моей комнаты пестрили калейдоскопом красок и многообразием названий. Голосовые связки, израненные истошным ором, требовали пощады и все чаще отказывались исполнять свою функцию. Их жизнь сильно отравляли незнакомый ранее сигаретный дым и коктейль «Отвертка», все чаще льющийся из алюминиевой банки. Круг знакомств в маргинальной среде стал до неприличия огромным для восьмиклассницы. В нем были и добродушные рокеры с хвостами различной длины, и немытые пестрые панки, без жалости к себе проваливающиеся в метадоновый реквием по мечте. Но из романтического восприятия неформальной жизни девочку с плеером вывели не они. Массивными черными колесами, скользящими в закат, по нему след в след проехалась колонна байкеров.

Глава 5. Четырехтактная страсть

Первые ребята, с которыми мы познакомились в этой тусовке, и мотоциклов-то не имели. Таких в те годы называли скамейкерами. Мы с подругой, одетые в традиционно рваные джинсы и косухи, заходили в метро, когда к нам прицепился бородатый нетрезвый парень лет двадцати. Он был сильно удивлен, что такие «клевые герлы» до сих пор не знают байкеров с «нашего штата ^[4]», и сразу пригласил в гости в близлежащую шестнадцатиэтажку. В прокуренной комнате на втором этаже ежедневно собиралось минимум человек по восемь. Все они много пили и сокрушались, что не могут накопить денег на мотоцикл, либо лишены прав, либо…

Одним из них оказался Олег по кличке Индеец, запасным позывным которого служило говорящее прозвище Поллитра. Он, как и остальные, «копил» на мотоцикл, но был чуть старше и имел в своем застольном арсенале немало жизненных историй. Еще Поллитра был как-то проще и добрее остальных. В общем, ровно через неделю знакомства нас с Индейцем «обвенчали», кропя пивом согласно байкерским традициям. Олег, как я, любил куражиться и выражать эмоции. Помню, как мы бежали к реке по ромашковому полю и пели «Просвистела». Как ездили на рок-фестиваль «Крылья» в Тушино, где он не спускал с плеч мою маленькую тушку.

Однажды мы с Индейцем пришли в гараж к «настоящим» байкерам. Из каждого угла бетонного лабиринта раздавались урчание моторов разного объема и зарубежная рок-музыка. Адепты четырехтактной ^[5] страсти вели себя, как мне показалось, довольно наигранно и не скрывали свою любовь к деньгам. «Скорее надо уходить отсюда…» — так с юности проявлялась моя непреложная способность быстро оценивать ситуацию единственно верным образом. Тогда я не знала, что это похожее на интуицию глубокое чувство исходило от Того, Кто создал меня. Олег наконец все обсудил со словно депортированными из Америки кадрами, и мы собирались валить, как откуда-то из недр гаража появился он. Кожаная, словно из стали, жилетка, кепи натовской расцветки, черная борода и зеленые глаза. Этот «настоящий» мотоциклист был полной противоположностью моему названому мужу.

— Олег, давай в четверг приезжай ко мне на заправку, детально поговорим, — видно, вальяжный красавец был здесь главным.

— Спасибо, Шеф, договорились! — ребята пожали друг другу руки, и мы с Индейцем выдвинулись в сторону автобусной остановки.

— Почему «Шеф»? — как бы невзначай спросила я.

— А он начальник вон той автозаправки, — Поллитра показал на желто-зеленое здание слева. — Я очень надеюсь, что он поможет по своим каналам по дешевке взять хотя бы урал ^[6]. Устал я без лошади, понимаешь?

— Понимаю, — вздохнула я.

В тот вечер Олег крепко напился все в той же прокуренной комнате на втором этаже, и мы разругались. Наутро он уехал домой, на другой конец Москвы, но я не жалела.

— Ма-а-ам… А почему так происходит в жизни? — спросила я, разглядывая из окна кухни пышный клен. — Вот вроде тебе человек нравится очень сильно. Ты уже готова с ним всю жизнь прожить. Но потом — раз, и все сгорело, как не было ничего. И пустота. Почему так?

— Критический срок, — улыбнулась мама, вытирая руки клетчатым полотенцем.

— Это как?

— Ну понимаешь, — она оставила посуду в раковине и села напротив, — сначала, первые полтора месяца, тебе человек интересен просто потому, что он новый. А потом скорлупа отваливается, и он остается таким как есть. Со своими недостатками, которые ты раньше не замечала.

— Хм… Ну да, есть такое, — с умудренным видом я вспоминала детские влюбленности.

— Только когда пройдет время, можно действительно увидеть человека и понять, подходит ли он тебе.

— Согласна. Но что делать, если эмоции зашкаливают? — я смущенно опустила глаза в тарелку.

— Можно им и поддаться, но потом будет больно. Впрочем, и это ничего. Главное — сделать выводы, — это была любимая фраза мамы. Видимо, и она страдала в свое время от постоянных наступаний на грабли.

Через неделю мы с Шефом случайно встретились в компании, собравшейся у парапета одной из станций метро. Его внимание привлекла моя майка с надписью «Bikers association Russia». На нем была точно такая же. Про то, что я как-то была в их гараже с Олегом, он и не вспомнил.

В тот вечер эмоции все-таки зашкалили, и по маминому пророчеству добром это не кончилось. Будь мой напор послабее, у нас бы мог получиться роман. Но я вцепилась в Шефа, пытаясь клещами нескромных вопросов вытащить изнутри загадку, которую хранили зеленые глаза. Этого он хотел меньше всего и, сказав: «Адиоз, бейба!», — уехал прочь.

Ровно год брутальный негодяй то появлялся, пользуясь мной, то исчезал, часто не прощаясь. Тогда я заслушивала до дыр самые душераздирающие песни «Арии», подолгу сидела на подоконнике с сигаретой и выбрасывала чувства в дневник, бумага которого с трудом терпела бесконечное нытье. Друзья и знакомые один за другим переставали со мной общаться. Тогда я впервые увидела, насколько страдающий человек становится не нужен окружающим. Как выдержали заевшую пластинку про несчастную любовь мои родители, можно только удивляться. Впрочем, сразу после единственной маминой попытки привести страдалицу в чувства кожаный рюкзак со значками оперативно собрался, а дверь захлопнулась с наружной стороны. Бежала я, конечно, не от них. Это была попытка скрыться от себя.

Идти, кроме как в прокуренную квартиру на втором этаже, было некуда. Одна из ее постоянных посетительниц, жившая в соседнем подъезде, услышала мою исполненную гиперболами историю и предложила приют на недельку. Ее жилплощадь оказалась гораздо комфортнее. Через пару дней пребывания на новом месте я, стоя перед напольным зеркалом в трусах и майке с надписью «Born to ride», напевала злободневные куплеты «Наутилуса»: «…моя жизнь как вокзал — этот хлам на полу».

Каково же было удивление кривляки, когда открылась дверь и, прервав истеричную самопрезентацию, в комнату вошел папа в оливковом пиджаке с полковничьими погонами. Это был первый и последний раз, когда я видела его в форме, кроме фотографий. Батя по своему обыкновению не сказал ни слова, но его взгляд был тверд настолько, что «хлам на полу» немедленно переехал обратно в рюкзак, и мы так же незамедлительно отправились домой…

По пришествии весны «вселенская тоска» немного отпустила. Взыгравший гормон инициировал в голове очередной безумный план по захвату зеленых глаз: «Быть как он». В целом это означало одно — любить только себя. Но вместо рокового образ вышел вульгарным. Правда, его украшала одна и по сей день неистребимая черта, принятая с молоком матери, — коммуникабельность. Именно она, а не провалившаяся стервозность, стала катализатором нашей с Шефом внезапной дружбы. Френдзона была победой. Она вдохновила его отделить меня от других девушек. Со временем Шеф даже стал давать порулить своим Enduro, а я, узнав маленькие слабости большого дяди, все же частично разгадала тайну зеленых глаз.

Летом между двумя забойными мотофестивалями я окончила школу и поступила в медучилище. Выбор был однозначным. Медицина не сильно меня увлекала, но хотелось получить важную, нужную и универсальную профессию. В четырнадцать лет я уже довольно четко представляла, чего хочу от жизни. Главными аспектами были служба в МЧС и работа в скорой помощи. Тогда я не думала о том, что погоны — это, прежде всего, символ подчинения, и только потом — командования. Не знала и то, что пытающийся сидеть на двух стульях рано или поздно провалится.

Половина первого курса прошла под знаменем байкерской конфедерации. Но с каждым днем эта волчья стая все больше отпускала — я была не ее. Далее путь лежал совсем в другом направлении.

Глава 6. Медик-недоучка и майка МЧС

— Не спешите в ад. Без вас там все равно не начнут… — Мишкин драматический баритон, декламирующий простые жизненные истины, немного убавил мое рвение в столовую училища.

— Здорова, Мих. Ну что, сегодня останемся? — Не то что бы я хотела, чтобы он остался. Как раз наоборот, сокурсник был бы на этой встрече третьим лишним. Но спросить, делая вид, что преследую исключительно дружеские цели, была обязана.

Учиться в медухе было наконец-то интересно. В отличие от школьных лет прогулы не были в моем поведенческом тренде. Даже общеобразовательные предметы, которые мы продолжали изучать на первом курсе, заходили лучше, чем в школе. Группа по-настоящему подружилась со многими преподавателями, самой яркой личностью из которых был историк. Высокий, всегда в черном костюме, с черной бородой и жгуче-черными глазами, он был фанатом своего дела. Суров и требователен настолько, что все его популярные у студентов клички были производными от гестапо. При ближайшем же рассмотрении учитель, как и каждый из нас, был добр и даже раним. Меня зацепили его искренность и редко свойственная мужчинам открытость. После пар мы часто заходили к нему в кабинет поговорить на политические и философские темы. Пара красивых оборотов — один от группы «Сплин», другой из модного журнала — случайно вдохновила меня написать и вложить в тетрадь по обществознанию недетские строки:

И дверь скрипит заманчиво и грубо,

И от волненья горячее кровь и губы.

Моя запретная, ударная любовь

Закралась, словно сатана в чету богов.

И неизбежен омут глаз твоих жестоких,

В коктейлях третьей мировой его истоки.

И дверь скрипит волнующе и строго,

И за окном в туманной пелене

Теряется домой дорога…

И в этот роковой, но нежный час

Я признаю — я без ума от вас.

На следующий день мы со схоластом уже целовались за той самой скрипучей, вечно открывающейся дверью. Чувственные мероприятия начали проводиться с неким постоянством. Вскоре все училище обсуждало их мельчайшие подробности, до которых на самом деле не дошло. А потом просто сошло на нет.

Летом после первого курса скорый поезд «Москва-Мурманск» уносил меня с родителями в очередной (кажется, четвертый из водных) поход. Неожиданно рано по возрасту, но вовремя по внутреннему состоянию в тамбуре одного из вагонов со мной случилось нечто. Кучевой дым «ароматного» «Союз-Аполлона» пропитывал насквозь маленькое дребезжащее помещение. Заспанные, обутые в шлепанцы люди разных полов и возрастов сменяли друг друга на задымленном посту. Несколько раз вместе со мной на неблагословляемый Минздравом пикет заступал светловолосый улыбчивый парень. На спине его синей майки было написано «МЧС России». Заветные буквы смотрелись солидно и звучали гордо. «Наверно, эти ребята могут много интересного рассказать за рюмкой чая», — подумала я и решила ввязаться в бой:

— Простите, а вы правда в МЧС работаете? — моя смущенно-восхищенная улыбка была не кокетливой, а скорее разведывательной.

— Есть такое дело. Мы с ребятами в отпуске. На Кольский в поход идем, по Хибинам. И ты, я смотрю, из турья, — парень разглядывал мою видавшую виды штормовку. — Куда путь держишь?

— Тоже на Кольский, только на воду. На Имандру. А в Хибинах я часто зимой бываю на горнолыжке. Юля! — по-мужски технично я подала парню руку.

— Андрей. Будем знакомы. Очень приятно. Ух… вот это рукопожатие!

— Честно говоря, я учусь в медицинском. Училище, не институте… — нотка досады пронзила экспрессивную реплику, — и мечтаю после окончания пойти в вашу структуру, — колеса стучали в такт разгоряченному сердцу.

— Почему бы и нет. Такие люди нам нужны, — Андрей, словно чуть засомневавшись, продолжил: — А почему в институт не пошла?

— Ты знаешь, — будто мы были знакомы не менее ста лет, доверительно развела руками я, — медицинский институт и профессия врача — это как восхождение на Эверест. Нужно этому жизнь посвятить либо вовсе не ввязываться. К тому же у меня нет желания сидеть в больничных стенах. Хочу, чтобы в жизни были еще горы, небо, море, — я мечтательно посмотрела в окно, прокручивающее пленку бесконечных карельских кадров. — Чтобы картинка перед глазами все время менялась, понимаешь. Лучше буду хорошим фельдшером, чем плохим врачом. На хорошего врача у меня усидчивости не хватит, — сообщила я, растерявшись от собственной честности.

— Интересно рассуждаешь, — улыбнулся парень, прикуривая новую сигарету.

Вечерних посиделок за рюмкой чая не вышло. Утром ребята выходили в Апатитах. Мы же ехали дальше, до станции Имандра. Незадачливо поглядывая на то, как парни таскали пухлые рюкзаки в тамбур, я нацарапала карандашом на клочке фольгированной бумаги свой номер телефона.

— Если вам в МЧС понадобятся люди, звони, — опуская неприятную юридическую составляющую своего несовершеннолетия и, соответственно, недееспособности к оперативной работе, я протянула Андрею скрученный в трубочку серебристый свиток.

— Договорились. Ну счастливо, сестренка… — что-то оборвалось тогда внутри меня и изменилось навсегда. Не хотелось больше ни байкерских пивных вечеринок, ни весенних студенческих посиделок на Пушкинской площади с перелитым в бутылку от колы портвейном «777», в народе известным как «Три топора», ни поцелуев за скрипучей дверью кабинета истории. Захотелось туда, где все падает, тонет, горит. Туда, где нужны сила воли, смекалка и истинный профессионализм. Туда, где плохо. Захотелось туда, чтобы из плохо постараться сделать хорошо.

Там, в узком, черном от копоти тамбуре, ставшим для меня боевым постом, Тот, Кто сотворил меня, не гнушаясь прокуренными и проматеренными остатками воздуха, огнем начертал в моем сердце желание служить. Я тогда, конечно, не знала, что Ему…

Поход выдался славным, в основном из-за прекрасной, слаженной, хоть и довольно разношерстной команды. Врожденная любовь к северу выросла, окрепла и начала выплескиваться наружу. Во второй декаде убегающего из-под ног августа я думала только об одном: как бы снова увидеть серо-зелено-фиолетовые краски Хибинской тундры. О том, чтобы познакомиться с местными спасателями, я и мечтать не могла. Но 25 августа в утреннем полумраке московской квартиры раздался телефонный звонок.

— Привет, медсестра, — веселый, очень знакомый мужской голос, подобно глиссирующему катеру, рассекал остатки сна.

— Андрюха! Как же я рада тебя слышать. Как поход?

— Спасибо, отлично. Но пришлось слегка местным помочь. Сейчас сезон в разгаре, сама знаешь: турики ломаются, грибники теряются, рыбаки тонут. Я это, что звоню. Идея возникла безумная — любишь такие?

— Не то слово. Ты обратился по адресу, — сердце бешено застучало, а слух был готов немедленно принять и передать мозгу заведомо одобренную к исполнению авантюру.

— Хочу кировчанам помочь, им сейчас люди нужны. У меня еще десять дней отпуска, а севера много не бывает. Вернулся в Москву и понял, что хочу обратно. Выезжаю сегодня ночью. Присоединяйся. — О, как мне были знакомы эти чувства.

Мне было шестнадцать, хотя выглядела старше. Родители поняли и даже одобрили мою поездку, невзирая на то, что приходилось пропустить первую неделю второго курса. Впрочем, их неодобрение не остановило бы меня, и они это прекрасно знали.

Глава 7. Волонтер

— Редко, друзья, нам встречаться приходится… — на вокзале в Апатитах нас ждал высокий, темноволосый, с густыми усами мужчина лет сорока в комбинезоне МЧС. Приветственно напев известные строки, он пожал Андрею руку.

— Здравия желаю, Александр Михайлович! — мой спутник расправил плечи, выражая не наигранное почтение к этому в прямом смысле большому человеку.

— Привет, дружище! — Ребята обнялись. — Здравствуйте, юная леди, — человек-гора наклонился ко мне, видимо, желая получше разглядеть. Слишком уж была мала по сравнению с ним. Над нагрудным карманом синего с ярко-оранжевыми вставками комбинезона располагалась вышитая бирка «Череватый А.М.».

— Какая у вас многообещающая фамилия: похоже, нас ждут приключения! — Спасатель рассмеялся. Если бы мы только знали, сколько совместных испытаний у нас впереди. И как Тот, Кто сотворил нас, будет сводить и соединять, а потом раскидывать и разделять наши пути с этим удивительным человеком.

С детства любимый мной город Кировск, в котором базировалась служба, прятался у подножия Хибинских гор по соседству с Апатитами и не имел железнодорожного вокзала. Путь до городской базы занял минут двадцать, за которые мы неожиданно узнали, что у Череватого сегодня день рождения. Была среда, день смены на контрольно-спасательном посту с труднопроизносимым названием Куэльпорр, куда нас с Андреем взяли на «поддежуривание» и помощь местным. После сбора вещей и снаряжения мы в составе группы на буханке ^[7] выдвинулись в Хибины. По каменистой дороге автомобиль заполз на перевал, через который петлял путь на приют. Михалыч, в юности служивший в ВДВ, достал из потрепанного РД ^[8] кожаный рюмочный чехол и бутылку водки с говорящим названием «Спецназ».

— Есть такая традиция, — снова наклонившись ко мне в подпрыгивающем внедорожнике, пояснял Михалыч, — каждый раз, проезжая здесь, останавливаться и поминать погибших. Вроде несложный перевал. Но в отсутствие видимости становится роковыми. Особенно если люди идут неподготовленные, но с амбициями.

Уазик, дернувшись, затормозил, и мы вышли, обдуваемые северным ветром. На самой высокой точке широкого перевала возвышался деревянный крест, укрепленный дюжиной валунов. Саша открыл бутылку, и несколько капель упали на землю. Он сначала опустил глаза, а потом воздел их к небу и, прерывая вздохом тишину, которую не решался нарушить в тот момент даже ветер, разлил «Спецназ» по серебряным рюмкам. Молча выпив, поехали дальше.

Теперь путь лежал вниз и постепенно входил в зону леса. Камни сменились кустарниками, а кустарники становились все выше, наконец превратившись в елки. Впереди за нехитрым заборчиком показался пост. Несколько деревянных домиков с печным отоплением еще со времен туристской молодости родителей стояли в самом сердце Хибин на берегу реки Кунийок. В одном располагалась смена спасателей из двух человек, заступавших на неделю. Три других служили приютом для многочисленных тургрупп, непременно проходящих через узловую точку. В те годы там не было мобильной связи, а электричество, подключаемое на несколько вечерних часов, работало от дизеля, который требовал экономии.

На Куэльпорр заступали Михалыч и немногословный спасатель Виталик. Но в связи с днем рождения база наполнилась спасателями и друзьями Череватого. Из поздравлений, звучащих с разных концов длиннющего, установленного во дворе стола, стало понятно, что Александр Михайлович не просто спасатель, а заместитель начальника по поисково-спасательной работе. Вскоре по кругу пошла гитара. С первыми же аккордами в сердце поселилось знакомое с детства, насквозь пропитывающее чувство единства.

Ребята и атмосфера, в которой они не только работали, но и по-северному размеренно жили, поразили меня настолько, что я была готова ради них на все. Проблема заключалась в том, что в свои шестнадцать, о которых до сих пор никто не подозревал, мало что могла.

Утром, пока друзья спали, вышла во двор. Свежий воздух придавал горам, взявшим приют в кольцо, хрустальный объем и глубину. Вокруг стояла необыкновенная тишина. На мгновение показалось, что я нахожусь в вечности и невесомости. Будто главной составляющей меня была душа, а тело служило ее временным домом. Тогда я не знала, как много хотел сказать мне Тот, Кто сотворил и дух, и плоть.

Вдохновленная, я вернулась в домик, чтобы умыться. Водопровода на Куэльпорре, ясное дело, не было, и вода из потертой раковины сливалась в большое, когда-то белое ведро. Пришла пора его освобождать, и, надев рабочие перчатки, я понесла помойную ношу на улицу. Руки буквально чесались привести сосуд в порядок. Понимая, что импульс, минуя мозг, исходил прямо от сердца, решилась. В ход пошли «Пемолюкс» и несколько губок. Первым добровольный жест обнаружил потягивающийся Михалыч. Маленький, но полезный подвиг стал первой вехой моего вливания в коллектив.

Ребята показали снаряжение, технику и научили пользоваться радиосвязью. После обеда, приготовленного совместными усилиями за анекдотами, я привела в состояние боевой готовности местную аптечку. На следующий день мы с Михалычем и Андрюхой отправились на перевал Северный Чорргор — на профилактический патрулирующий выход. Меня надо было, так сказать, посмотреть в деле. Четвертым участником по собственной инициативе стал Нордик — пес-лайка, сопровождавший тройку всю дорогу.

Так прошла неделя. Мы то ходили в горы, то улучшали быт быстро ставшей родной базы. Регистрировали и инструктировали бесконечный поток тургрупп. Я оказывала мелкую, но необходимую медицинскую помощь. По вечерам ребята пели под гитару, рассказывали смешные и грустные непридуманные истории. Когда пришла пора уезжать, мы с Андреем чуть не плакали.

— Приезжайте на Новый год. Ваша работа здесь ой как пригодится… — Саша с плохо скрываемой грустью посадил нас в поезд. Уже в ноябре, не дождавшись срока и несмотря на межсезонье, мы снова помчались в Хибины. Точно не помню, что Андрюха тогда не поделил с ребятами, но думаю, истинной причиной была мужская гордыня обеих сторон. На изнанку ее вывернул банальный сорокаградусный катализатор. В Кировском отряде мой напарник больше не был желанным гостем. Но его деятельность в системе МЧС и наше общение на этом не закончились. Упорно и радостно я продолжала примерно раз в два месяца приезжать на неделю-две «на службу». Так я называла цветной клубок многочисленных заполярных интересов. У Сашки на складе было много списанной формы разных образцов. Огромные размеры удалось перешить в сносные для нештатного спасателя оперативные наряды.

Между волонтерскими поездками я продолжала увлекательную учебу. На удивление, руководство училища отпускало в «командировки» без проблем. Преподаватели уважали мое рвение к спасательной деятельности и помогали догонять программу, которая становилась все серьезнее. Больше всего меня поражали анатомия и физиология. Как же в человеке все мудро устроено. Артерии, нуждающиеся в особой защите, прячутся под костями. Но если уж случается кровопотеря, недостающий кислород мозг получает за счет учащения сердечных сокращений. Гормоны приводят в тонус уставшие сосуды, чтобы сохранить давление. Эти удивительные компенсаторные механизмы выступают средствами аварийного обеспечения организма и часто спасают жизнь, включаясь в нужное время. Еще тогда мне представилось, что человек действительно сотворен каким-то высшим, неземным разумом. «Круто. Очень круто придумано. Жаль, непонятно, Кем именно…» — думала я, уставившись в толстый учебник. Остальное время в ожидании нового вояжа в Хибины занимали тренировки в спортзале и рукопашный бой. Очень хотелось ориентироваться во всех вопросах наравне с ребятами. Поэтому порой отношения московской девчонки с северными волками складывались не так просто, как могло показаться на первый взгляд.

Глава 8. В дровнике

— У-у-ум-м-м… — бросив на мерзлую землю огромный колун, я выла от усталости и душевной боли. — Господи! Ну почему я такая маленькая, слабенькая? Почему я вообще женщина?

Смешной, но искренний вопрос, на который в действительности не мог ответить никто, кроме Того, Кто меня создал, заставил обратиться к Первоисточнику. Была ли это молитва? Ну если только совсем неосознанная.

В январе на Кольском полуострове полярная ночь — долгий период, когда солнце, не успевая толком взойти, несколько часов пятится вдоль горизонта и, не прорвавшись в зенит, снова заползает за край темного неба. Нижняя часть окна дежурного домика покоилась в сугробе. На верхней располагался уличный термометр и показывал — 37. Замерший без движения воздух подсобного помещения для хранения дров был холоднее уличного. Десятки безуспешных попыток расколотить не самую большую чурку привели к давно просящейся наружу истерике. Казалось, если не получается что-то делать наравне с мужиками, то мне не место в спасательной службе. Признаться себе в очевидной слабости представлялось страшнее смерти. Слезы текли по щекам, но несмотря на удушающую несправедливость, я чувствовала неким, еле ощутимым шестым чувством, что вот-вот все встанет на свои места.

— Ну что, горемыка, наколола? — не спеша открывая скрипучую дверь, как медведь за непослушным медвежонком, на пороге появился Михалыч. Захотелось разрыдаться еще сильнее, но пока полумрак хибары скрывал слезы, я только тяжело дышала, сидя на окаменелой земле.

— Не обижайся на них. У нас здесь без юмора никак, понимаешь. А ты единственная девочка, да еще и москвичка. Лучший объект для насмешек.

Моя уже нескрываемая истерика сменилась нарастающим гневом:

— Так это они… специально что ли? — от последней ноты драматичной реплики верхний ярус дров слегка завибрировал. Оказывается, парни из дежурной смены послали бойкую мадемуазель за дровами, чтобы посмеяться над результатом.

— Тихо ты. Давай научу. Не надо стесняться, если чего-то не умеешь, всегда лучше спроси. — С трудом верилось, что с моими физическими данными этому возможно было научиться, но предложение манило. Саша снял сверху небольшую узенькую чурку. — Вот с чего начинать надо. И потом, зачем ты колун взяла, не пойму. Вот же топор есть, — порывшись на полке с замасленными инструментами, наставник взял в свои большие руки топор средних размеров. — Целься в середину. Бить надо спиной, как в рукопашном бою. Когда будешь бить, представь, что рассекаешь бревно до самого конца. Вот так, — дерево с треском раскололось. — Теперь берешь половинку и бьешь точно так же. Пробуй.

Вздохнув, я двумя руками подняла топор вверх. Одноразовые рабочие перчатки не грели и неприятно прилипали к вспотевшим ладоням.

— Удар! — будто мы били по объектам противника, скомандовал Череватый. И о чудо! Оно раскололось. — Сложно?

— Нет, — уже с азартом заявила я, выбирая узенький пенек. — Давай теперь целое попробую.

— Удар! — Словно острый скальпель в белую кожу, топор вошел в чурку и рассек ее. Несмотря на пронзительный холод, дровник наполнялся банным запахом сухого дерева.

— Получается, Сашка! — Пританцовывая, я отправилась за новым бревном.

— Вот. А теперь имей в виду, что большое полено тебе не расколоть. Да и не нужно. Пусть ребятишки занимаются. Еще штук семь маленьких расколоти. На ночь хватит.

— Спасибо тебе… — я на мгновенье смущенно потупила взгляд, разглядывая нижний ярус аккуратно сложенных бревен. Михалыч похлопал меня по плечу и, не отводя глаз, закрыл дверь. «Эх ты, кукла тряпошная!» — вдруг перекликнулись слова, соединившие две зеркальные души наставников.

Неожиданно перед внутренним взором предстали кадры и ощущения. Кировск. Девяносто первый год. Поземка бурана. Приятная усталость в ногах. Ларек с заветными вкусняшками. «Ты такая маленькая, а уже горнолыжница…» Веселый мужчина с густыми черными усами, как у казака.

— О, Господи… — я вспомнила лицо мужчины. Без сомнения, это был Череватый. Он жил в том самом доме на Олимпийской, где мы снимали квартиру. Неожиданное обстоятельство было сигналом свыше, но не поддавалось пониманию. И тогда, и сейчас, словно тонкими изумрудными мазками северного сияния, его глаза светились глубокой любовью к своему делу. Что-то служило ему стержнем. Стеблем, не увядающим даже от дыхания Арктики, внутри у него цвело добро. Добро, которое Михалыч дарил встречающимся на пути людям.

— Я не принадлежу себе. Могут в любой момент отправить куда угодно… — от этих слов веяло необъяснимой, но истинной свободой. Я мечтала перенять и взрастить в себе жертвенную и в то же время независимую харизму моего сэнсэя. Но по-юношески высокий уровень гормонов в крови и простой человеческий эгоизм занимали почти все место в сердце. Ненамеренно, но уверенно пользуясь Сашкиной добротой, я вырастила на буйной голове кондовую корону. Развязное поведение усугубляло неистребимое в мужском коллективе употребление алкоголя. К тому же за этот год мы ни разу не были на полноценных спасательных работах. Словно я была не готова к ним. В один из дней, завершающих недельные наезды в Мурманскую область, Череватый привез меня на вокзал и, хмуря брови, низким басом прорычал:

— Ты не тот человек. Я сделал все, что мог. Все. Пока…

Глава 9. Налысо

Всю ночь я сидела на полу в тамбуре трясущегося вагона и курила. Желание служить в МЧС было такой сильной мотивацией, что познакомившись полгода назад с довольно спортивной жизнью северян, я сразу бросила курить. А теперь сидела в камуфляжных штанах прямо на обросшем пеплом полу и прикуривала новую сигарету от докуренной до фильтра старой.

Той ночью я обдумала эту ситуацию и по прибытии в Москву начала работать над собой. Спортзал, рукопашка, устремленная к планке круглой отличницы учеба на втором курсе. Незаметно приблизилось лето, и сердце рвалось в Хибины, но строптивую там не ждали. Чтобы куда-то направить неуемную энергию, с помощью Мишки я устроилась на полторы ставки санитаркой в кремлевскую больницу. До обеда мыла тридцать палат травматологического отделения, меняла белье, выносила утки и судна. После обеда с рвением приступала к сестринской работе — перевязки, уколы, капельницы. Удалось многому научиться и кое-что заработать. Но все же это было не мое.

В редкие минуты отдыха из окна комнаты медсестер я смотрела на раскидистую елку и питала к ней негативные чувства, потому что она была не северная. Богатые шишками ветки не могли заменить устрашающе тощие кисти полярных елей. В один из дней я поняла, что должна во что бы то ни стало вернуться. Это нужно было мне, а не Кировскому отряду. Следовало признать свои уже осознанные ошибки и попросить у Михалыча прощения.

Из травматологии я уволилась, как и планировала, к первому сентября, благодарная за то, что удалось набить руку. Приходя вечером с тренировок уставшая, я кидала спортивную сумку на пол и долго крутила в руках кнопочную моторолу, не решаясь набрать несложный номер. Так прошла вся осень и начало декабря. Нужен был повод.

— Александр Михайлович, здравия желаю! С Днем спасателя! Прости, пожалуйста, за отвратительное поведение! Очень скучаю по северу и по всем вам, — с каждым вырывающимся из груди словом мне становилось легче. Как будто я один за другим выбрасывала из рюкзака образцы ненужного, тянущего вниз хлама.

— О! Юльчик! Спасибо. И тебя с праздником. Все нормально, даже не переживай. У нас тут соревнования по фрирайду намечаются. Нужен медик, который уверенно стоит на лыжах. Так что давай, бери билет, остальное с меня, — Саша говорил так, словно давно ждал этого звонка.

— Ура! — подобно Шурику, обнимающему удивленную Зину на последних кадрах фильма «Иван Васильевич меняет профессию», я укрылась тихим счастьем.

В прошедший период изгнания я спасалась рок-музыкой и разными фильмами. Однажды в видеопрокате на обложке одной из кассет увидела девушку в камуфляже, с которой нас различала разве что прическа — актриса была лысой. Фильм назывался «Солдат Джейн». После просмотра я твердо решила, что если вернусь на север, то как главная героиня побреюсь налысо, как бы принося жертву службе, которой мечтала посвятить жизнь.

На тех соревнованиях, о которых говорил Михалыч, парень на доске пропахал склон у самого финиша и, как это часто бывает у сноубордистов, сломал руку. Вся спортивная элита Хибин смотрела на мою сине-оранжевую фигурку, быстро и технично прилетевшую с исходной позиции на место происшествия. Осмотр, обезболивание, иммобилизация, транспортировка. После нехитрых, но нужных фрирайдеру мероприятий кировчане остались довольны. На вечерних посиделках у одного из спасателей я обратила внимание на словно ожидавшую меня машинку для стрижки волос.

— Илюха, сделай доброе дело — побрей меня налысо.

— Ты с ума сошла! Хочешь совсем попрощаться с женственностью?

— Побрей, а то придется самой. Я так решила. — Спорить было бесполезно, и машинка зажужжала, роняя на пол чуть вьющиеся каштановые пряди.

— Вылитая Солдат Джейн, ну просто одно лицо, — верещали подвыпившие спасатели. Это был комплимент еще и потому, что главную роль в том фильме играла Деми Мур.

Наутро, гарцуя на буранах по застругам родного перевала, мы мчались на базу за новыми приключениями. Я снова была в своей стихии, но, похоже, в новом качестве.

Глава 10. Тактическое свидание

Хотелось все время идти вперед, не останавливаясь на достигнутом в профессиональной подготовке. Следуя примеру отслужившего в ВДВ наставника, решила прыгнуть с парашютом. Благо, в семнадцать лет это уже разрешалось.

Ранним февральским утром, облаченная в любимый камуфляж, села на электричку до Серпухова. На аэродроме Дракино прошла недолгий практический инструктаж и, не успев испугаться, оказалась на борту зеленого, вползающего ввысь Ан-2. Светозвуковая сигнализация крякнула команду «Приготовиться», и только тогда, затянутая в подвесную систему парашюта Д-6, я осознала, что сейчас придется сделать шаг в небо. Момент ожидания оказался намного волнительнее самого воздушно-десантного па. И все же по команде «Пошел» я шагнула в бездну.

Прыгали в облака, и земли не было видно. Через несколько секунд, проведенных в молоке невесомости, я почувствовала долгожданный рывок сработавшей системы. Словно Кто-то схватил меня сзади за плечи сильной рукой, говоря: «Подожди. Ты мне еще здесь пригодишься». Раскрывшийся белый купол одуванчиком украсил выглядывающее из облаков небо. И тишина. Ни с чем не сравнимая, не нуждающаяся в нарушении тишина. В небе все было так очевидно, что звуки и не требовались.

Не скажу, что я заболела прыжками, но в Дракино стала частым гостем. Однажды после безуспешного ожидания погоды один из инструкторов предложил в следующую субботу поехать на другой аэродром, где организовывалось новое парашютное звено. Им нужен был прыгающий медик. Я с радостью согласилась, и мы стали работать в Пахомово. В новоиспеченной парашютной команде, как всегда, оказалась единственной девочкой, и двое молодых романтиков проявляли ко мне больше чем дружеский интерес. До сих пор не пойму, чем их привлекла лысая, одержимая службой Солдат Джейн. Внимание ребят оказалось приятно, но невзаимно. Слишком они были заурядны и юны.

Гораздо больше мне нравился комендант аэродрома. Лет сорока, но полностью седой, с немного косящим правым глазом, он выходил курить из своего вагончика и с интересом разглядывал как мы, расстелив столы ^[9] на полевой траве, укладывали круглые парашюты. Как-то разговорились, и выяснилось, что он служил наемником в Средней Африке в качестве санитара. Там и получил ранение в глаз.

— Заходи после ужина в гости, красавица. Покажу тебе фотки из Никарагуа, — шепнул мне Василий по дороге в столовую аэродрома, лежавшую через березовую рощу. Я удивленно улыбнулась, но промолчала. Руководителю звена явно бы не понравился такой расклад. Обычно после ужина он собирал команду на лавочке между вагончиками и устраивал разбор полетов. Анатолич хотел сделать из нас «крылатых» спортсменов, невзирая на то, что многим парашютистам нравились тусовка и простая романтика неба, а вовсе не спорт.

— Вопросы есть? Если нет, давайте сегодня без посиделок, завтра работать.

Ребята расползлись по балкам, а я в смятении не покидала лавку. Хотелось принять запретный плод и попасть «в гости» к Васе. Свежевыкрашенная в голубой цвет бытовка коменданта была окружена густыми кустами отцветшей сирени, но и через них было видно, как включился неяркий свет в маленьком окне, подтверждая приглашение.

— Юлька, чего сидишь? Иди отдыхай, — Анатолич строго смотрел то на меня, то на голубой вагончик, без сомнения подозревая о плане моих коварных действий.

— Спокойной ночи, Сергей Анатольевич, — нехотя я покинула лавку. Негативный настрой наставника не остужал мой пыл, а только разогревал. Нужно было подождать. Ровно через пятнадцать минут, сливаясь камуфляжным костюмом с темно-зеленой сенью бытовок, я вышла. Надежнее было заходить с тыла, то есть пройти вагончики один за другим сзади, выйти у голубого и быстро занять его. Как разведчик, шаг за шагом, я пробиралась и уже коснулась пахнувшей свежей краской стены, как что-то впереди заскрипело, и в свете единственного фонаря появился Анатолич. Он не видел меня, но явно чувствовал присутствие. Словно по команде «ложись», диверсантка припала к земле. Ветки кустов предательски затрещали. Я не столько боялась быть взятой с поличным, сколько хотела одержать победу в тактической схватке.

Озираясь по сторонам, командир звена выдвинулся в сторону моего вагончика и открыл дверь. Не найдя пропажу на штатном месте, он вынул из-за пазухи телефон. «О нет, сейчас будет мне звонить». Быстрым движением, не доставая моторолу из кармана, я нащупала выступающую кнопку off. Успела. Голос оператора сообщил инструктору, что абонент недоступен. Анатолич выругался, плюнул на землю и с грохотом закрыл изнутри дверь своего балка. Выждав еще немного, я пулей просвистела прямо с земли до заветной голубой бытовки.

— Добрый вечер. Прошу прощения за опоздание. Ужин давно кончился, но мне не терпится посмотреть ваш боевой альбом…

Так прошли июнь и июль. На большее я и не подписывалась, потому что в августе наступал сезон поисковых работ, и надо было спешить в Хибины. Там мои практические навыки по медицине стали пригождаться все чаще, а полевые повадки без труда вписывали в любой, традиционно мужской, коллектив.

Вскоре после моего приезда в Кировск группа, возглавляемая Череватым, рванула на водолазные работы на озеро Гирвас, недалеко от финской границы. Зеркальная гладь водоема манила и пугала одновременно. Тогда я не решилась попросить ребят погрузиться с ними. Местность представлялась настолько нехоженной, что непонятно было, как вообще здесь оказались искомые рыбаки. Позже я узнала, что эта каста подобно охотникам и грибникам, способна проникать даже в несуществующие на карте точки.

Тела двух мужчин и остатки деревянной лодки были найдены на третий день метрах в пятидесяти от противоположного берега. Любители рыбной ловли, вероятнее всего, попали в шторм на озере, и лодка перевернулась. Спасатели молча погрузили в буханку два тяжелых трупных мешка. Жаль, но водолазные работы часто заканчивались именно так. И это был успех. В противном случае объекты поисков навсегда оставались пропавшими без вести.

Глава 11. ПСР ^[10] на Умбе

Вернувшись в Кировск, мы с Михалычем перебирали снарягу, ожидая отправки на Куэльпорр, когда прозвучал сигнал:

— Череватый, зайдите к оперативному. — Мы переглянулись: тревожный голос из матюгальника не предвещал ничего хорошего.

— Так, Юльчик, собирайся как на Гирвас, сейчас поедем на Умбу. Там порог есть — Падун, двухкаскадный, перепад десять метров, категория сложности — четыре. Эти идиоты, — запыхавшийся Саша схватился одной рукой за рюкзак, другой за голову, — решили пройти без просмотра. В группе трое взрослых и семь детей. Четыре байдарки. Три перевернулись. Две девочки, семи и одиннадцати лет, без сознания, но вроде дышат.

— Ого. Надо спешить. Далеко это? — мы с Михалычем на бегу загружали оперативную газель.

— Час до Умбозера, потом на моторе пойдем до Падуна. Дальше придется обносить ^[11], иначе никак. Это еще часа три, не меньше. Потом снова по воде подойдем к ним.

— Михалыч, а если сразу обнести с западной стороны, их ведь туда прибило? — подключился к обсуждению Саня Хохол, закидывая в газель потертый рюкзак.

— Да. Но мы там не пройдем с лодкой, там обрыв.

— Может, на веревках тогда лодку спустим, так быстрее будет? — предложил новенький спасатель Юра, запрыгивая в салон оперативки.

— Юрец, с ума не сходи. Не будет это быстрее. Мало того, придется тогда еще в лодку горку ^[12] брать, а мы и так перегружены. Юлек, док в отпуске, ты вместо него едешь?

— А куда деваться? — Работы намечались серьезные: опыта оказания реанимационной помощи детям у меня не было. Думать, что там, как и на озере Гирвас, помощь уже не понадобится, не хотелось.

Было около пяти часов вечера, когда водитель газели помог нам выгрузиться под мостом через Умбу. Надули лодку, собрали мотор, загрузились. Полярный день и не думал смеркаться. Мы осторожно двинулись вниз по течению. Юрка с Хохлом, то и дело сменявшие друг друга на руле, продолжали спорить. Михалыч достал карту.

— Даже на карте Падун обозначен не как порог, а как водопад. Куда их, дурачков, понесло? Слов нет — одни маты. Юльчик, — Саша старался сдержать эмоции именно на этой фразе, — а ты трупные мешки из оперативки достала?

— Н-нет, а надо было? Мы вроде за живыми идем? — убеждая саму себя, протянула я.

— Хорошо бы, да вряд ли. Ладно, не будем пороть горячку, — Череватый снова погрузился в карту.

— Просто, чтоб ты знала, — поправляя курс, пояснил Хохол, — есть у нас в МЧС такая примета. Если возьмешь с собой трупный мешок, точно он не пригодится. А ежели забудешь — как пить дать, зажмурится кто-нибудь. Ладно, не дрейфь, — смягчился Хохол, глядя на мои огромные, полные негодования глаза, — это не мы решаем. Все в Божьих руках.

— Тогда какой толк от того, что мы туда идем? — пробурчала я.

— Работа такая. Делай, что должен, и будь что будет, — своей непреложной мудростью рассудил нас Михалыч. Далее шли молча до входа в порог, где пристали к восточному берегу, готовясь к обносу.

Тащить пришлось чуть меньше километра. Не сказать чтобы большая дистанция, но с грузом ее пришлось проходить короткими перебежками. Особенно тяжелым оказался громоздкий мотор. Как пророчески заметил Михалыч, провозились часа три.

На западный берег мы выдвинулись уже изрядно вымотанные. Он был гораздо круче восточного и окаймлял заводь, усмиряющую бурный поток. Она напоминала ту, в которой оказались мы с родителями пять лет назад, сплавляясь в Карелии по Ууксе. Тогда один из острых камней сильно пропорол левый баллон нашего тримарана. Все остались живы и здоровы, но горюшка хапнули.

Подходя ближе, мы увидели высыпавших на берег подростков. Они размахивали руками:

— Сюда! Сюда плывите!

Как только пришвартовались, Михалыч сразу отправил меня наверх с аптечкой. Открывшаяся картина была страшна и трогательна. Я подошла ближе. Тела двух девочек с признаками биологической смерти лежали друг от друга метрах в трех. Двое парней делали им непрямой массаж сердца и даже искусственную вентиляцию, после которой из легких вырывались наружу хрипы разных калибров. Видимо, их и приняли за дыхание звонившие. Еще по паре ребят стояли рядом с реаниматорами, готовясь на смену.

— Здравствуйте… — грустно улыбнулась я и начала внимательно осматривать тела. Двое бородатых мужчин и сильно заплаканная женщина смотрели на меня с надеждой. На скалистый берег уже поднялись Юра и Михалыч. После увиденного их глаза безнадежно потухли. Пауза затянулась.

— Вы все это время проводили реанимацию? Почти восемь часов, правильно? — начала я издалека.

— Да, мы качали их не переставая, а они вот так хрипели.

— Вижу, вы неплохо подготовлены. А воду из легких выливали?

— Да. Обеих переворачивали через колено, как нас дядя Андрей учил, — ребята посмотрели на одного из бородатых мужчин.

— Вы молодцы. Все делали правильно. Но порадовать вас нечем: девочки погибли, — мой голос дрожал, а руки тряслись. Бояться было уже нечего, и это был не страх, а боль и пронизывающее чувство сострадания. Подумать только: группа до последнего верила, что девочки живы, и, изнемогая от усталости, пыталась им помочь.

Две девушки в мокрых штормовках зарыдали на разные голоса. Один из качавших сделал последнее движение и, не отрывая рук, посмотрел в лицо умершей подруге. По его щекам потекли слезы. Парень медленно отполз в сторону, роняя их на каменистую землю. Второй парень продолжал качать ту девочку, которая, судя по всему, была младшей. Бородатый мужчина в камуфляже, по-видимому, дядя Андрей, подошел сзади к парню, положил руку на плечо:

— Витя, хватит.

— Нет! Этого не может быть. Она дышала. Вера. Вера! Проснись! — парень бил ладошками по окоченевшему личику, пока Михалыч одним движением не сгреб его в охапку. Прижав мальчика, Саша молча гладил его по голове. Осознав наконец, что произошло, женщина завыла и начала кататься по земле. Другой бородатый мужчина в очках, тяжело дыша и всплескивая руками, безуспешно пытался ее поднять. Вскоре она подскочила и ринулась поочередно обнимать уже укрытые Юркой какими-то куртками тела.

— Верочка! Я люблю тебя! Аленушка! Прости нас, дураков!

Череватый, не выпуская мальчика из рук, подошел к Андрею и начал негромко выяснять все обстоятельства происшествия.

— А каски-то хоть на ком-то из вас были? — со стороны берега подошел Хохол и, тяжело вздыхая, спросил у одного из ребят, который был на вид лет семнадцати.

— Да. На всех были. Но из воды мы их достали уже без касок. То ли ремни плохо затянули, то ли просто сорвало.

— Вы вообще откуда?

— Из Сергиева Посада. Из детского дома. Сергей Алексеевич… — подросток посмотрел на уже снявшего очки мужчину, продолжавшего попытки совладать с женщиной. — Наш директор. Ирина Юрьевна… — мальчик, с трудом сдерживая слезы, посмотрел на стенающую женщину. — Мама Алены и Веры и его жена.

— Твою дивизию… — хмуря брови, Хохол посмотрел на Михалыча. — Ну неужели нельзя было порог посмотреть?

— Тс-с-с… — Череватый поднес палец к губам, указывая на то, что сейчас не время выяснять отношения. — Юльчик! Займись ими! — продолжил наш командир, указывая на безутешных родителей.

Если бы ни его добрый приказ (бывают же такие), я не совладала бы с этой неминуемой драмой. Но все же минут через десять, дав пострадавшим нарыдаться, я с трудом отвела их чуть в сторону от страшной поляны и сделала каждому по уколу. Мне хотелось хоть как-то поддержать родителей, но слов не было. Ни одного. Решила просто молчать и быть рядом, пока спасатели связывались с полицией и грузили тела в лодку. Ирина то безучастно смотрела на происходящее, то вдруг начинала выть, глядя в небо. Мужчина сидел на пеньке, уронив голову на руки, и тихо подвывал жене в унисон. Несмотря на позднее, но светлое по-полярному время, с восточного берега подошел катамаран, и группе предложили помощь в эвакуации. Андрей, взявший временно командование на себя, взвесив все за и против, согласился.

Страшная история быстро облетела весь Кольский полуостров, и в ближайшем населенном пункте ниже по течению нас ждали сотрудники разных органов и журналисты. Первые полчаса до Капустного шли молча. Из-под банки ^[13], на которой я сидела, выглядывали маленькие белые кроссовки младшей девочки. Урок на счет трупных мешков был усвоен на всю жизнь. Серая дымка окутывала спокойную в этом течении, часто переходящую в плесы Умбу.

— Что-то совсем взгрустнулось, товарищи! — Хохол с намеком посмотрел на рюкзак Михалыча. Череватый одобрительно кивнул, доставая кожаный чехол с рюмками и плоскую назовскую ^[14] флягу.

— Помянем, — выпили, не чокаясь, и снова замолчали.

— А ведь могли бы жить и жить. Замуж выйти, детей родить, — тихо, как бы размышляя вслух, пробурчал Хохол.

— А каково родителям? Сами по глупости дочерей на смерть привели. Обеих сразу. Не хотел бы я оказаться на их месте, — так же размышляя вслух, поежился Юра.

— Может, еще по одной? — стараясь разрядить обстановку, грустно подняла брови я.

— Предложение, подкупающее своей новизной, — Михалыч подмигнул и снова достал аварийный запас.

Это были тяжелые ПСРы. Мы с Череватым вспоминали о них при каждой встрече, то разбирая ошибки и возможные варианты развития, то просто тихо поднимая третий тост. Конец лета после Умбы выдался на редкость спокойным, давая нам насладиться. В Москву я вернулась уже не той, что была. Многое переосмыслила, но служить в МЧС хотела все больше. Осенью и зимой кропотливо занималась учебой, понимая, что недоученные мною темы могут кому-то стоить жизни.

Глава 12. Третий сын. Лавина

— Сашка! Красота-то какая… — восхищалась я полярной елью в длинной белой шубе. Ранней весной Михалыч взял две недели отпуска и повел меня в зимний поход по Хибинам. Учил выживанию, ориентированию, разным спецназовским штучкам. В этой небольшой экспедиции он много рассказывал о своей юности, о родителях — ссыльных казаках, о службе в Пскове. Как после армии работал машинистом электровоза и между сменами бегал с ружьем по горам. Как встретил свою Марину и вырастил двух сыновей.

— Знаешь, Юльчик. А ведь ты — мой третий сын, — сказал Михалыч в один из вечеров у разведенного с одной спички костра.

— Буду стараться быть достойной, папка. — Улыбаясь друг другу, мы немного помолчали, а потом затянули:

Прикорнуло солнце над хребтом горбатым.

Прикорнуло в полночь над Кировабадом.

А с рассветом снова на незримых тропах

Меж землей и небом нам качаться в стропах…

Потом было еще несколько зимних поисковых. Помню, как после вторых я дрожала под горячим душем на базе ровно час и не могла отогреться, а перед глазами стояли пять пар красных точек, сопровождавших нас по утопающей в снегу тайге до самого города. Были это волки, росомахи, медведи или просто глюки — сейчас сложно сказать.

После недолгого пребывания в Москве и сдачи зачетов по узким специальностям я вернулась на Куэльпорр. Снова подтянул Саша. На сборах по горнолыжной подготовке с питерцами нужен был инструктор. Неделя выдалась славная. Ребята оказались способными, а апрельская погода радовала солнышком. Оставшиеся от десяти запланированных три дня Череватый решил посвятить лавинной подготовке.

— Конец марта и апрель в Хибинах — самая лавиноопасная пора. Днем солнце во всю греет, а ночью подмораживает и порой довольно сильно. Смотрите, что со снегом происходит… — Михалыч подцепил лавинной лопатой небольшой мерзлый пласт и стал осматривать его с торца. Неоднородная структура была видна невооруженным глазом.

Обсудив теорию, группа перешла к практике. Тренировались поиску с помощью приборов, осваивали зондирование. К базе на обед подошли часам к двум, когда старший смены на Куэльпорре выбежал из домика.

— Лавина в Расстрельном. Четыре сноубордиста решили по пухляку покататься. Ваши земляки, кстати, — коротко посмотрев на жителей культурной столицы, спасатель продолжал докладывать Михалычу: — В 13:30 поднялись на гребень. Первый зачем-то траверс начал. Вот и подрезали. Один руку сломал. Доехал до самого низу, ни разу не уйдя под поток. Он и вызвал. Троих искать надо. Отряд по тревоге подняли. Твою группу шеф тоже сказал отправлять.

— Принял, понял. Ну что, ребятишки, вот вам и лавинная подготовка! — слегка посмеиваясь, развел руками Михалыч.

На место мы прибыли на трех снегоходах как раз к заходу солнца. Техники и личного состава в зону ЧС нагнали прилично. За полосатой оградительной лентой, многократно превышая оцепление по высоте, виднелся уже затвердевший конус выноса.

— Ни х.. себе! — кто-то из питерцев не смог сдержать эмоции. Подняв глаза на склон, в набегающих сумерках еще можно было различить исполинские масштабы предстоящей работы. Все эти несчитанные кубометры нам предстояло не только заколоть зондами и перелопатить, но и просеять при необходимости. Делать это нужно было быстро, ведь погребенные под снегом еще могли быть живы.

Всю ночь, то потея, то замерзая, отряд, разделившись на группы, старался отбить у лавины горе-экстремалов. Уколами зондов мы словно пытали ее, как огромного кита, требуя вернуть нам ребят, и желательно живыми.

С рассветом подтянулась подмога из Питера, Мурманска, Мончегорска и Кандалакши. Спасатели, лавинщики, кинологи и много добровольцев из местных спортсменов. Настало время отдыха нашей группы. Выдвинулись в отряд на шесть часов, из которых не проспали ни минуты. Впервые я ощутила, что можно устать настолько, что невозможно уснуть. Вторым врагом сна, конечно, был коктейль эмоций.

К 18:00 мы снова выдвинулись на поиски. От зондов на руках появились мозоли, а плечи неприятно гудели, утопая в молочной кислоте. Мы приняли на душу и пытались заснуть после очередной смены. Но перед глазами, привыкшими вглядываться в снежную массу, стояла белая пелена. Так прошли три дня. На утро четвертого я, понимая, что без допинга нам не выстоять, с рюкзаком отправилась в ближайший магазин за энергетиками.

— Лавинщики последние забрали. Это сейчас после водки самый востребованный в городе товар.

— Тогда «Колу», пожалуйста. Мы ж с вами на Кольском, — устало шутила я.

Добавив в кока-колу изрядное количество кофе и приняв микстуру, мы продолжили работы. Солнце грело все сильнее. Голова подкруживалась.

— Есть! — мурманский спасатель Володя поднял руку вверх. К нему ринулась группа с лопатами и мы с доктором. Сноубордист был упокоен под тремя метрами снега. Его насквозь отмороженное тело было закручено винтом. Похоже, он недолго мучился. К вечеру поочередно нашли еще двоих. Примерно по такому же сценарию. Репортеры с пушистыми микрофонами, вооруженная полиция. Усталость, ставшая состоянием души. Все как всегда.

— Мы похоронное бюро — мы спасотряд! — чеканя согласные, в один голос хрипели мы с ребятами под гитару на вечерних посиделках. Белая пелена и два десятка красных роз, принесенных кем-то на место, где нашли девушку-сноубордистку, не спешили покидать внутренний взор группы, словно он был у нас один на всех.

В Москву я снова вернулась немного другой, повзрослевшей. Физическое развитие догоняло моральное. Совершеннолетие явилось веским основанием сесть за руль. Кировчане давно дали несколько плодотворных уроков вождения, и автошкола не понадобилась. За пару дней до получения прав с помощью одного из друзей байкерской тусовки я пригнала во двор старую белую «Ниву-21213» мохнатого года выпуска. А через неделю уже мчалась на ней по трассе со скоростью сто двадцать километров в час. Мишка и его друг из гаража научили простейшим лайфхакам автомеханики. Поменять катушку зажигания, свечи или коммутатор для меня стало вполне рутинной манипуляцией. Лето свалилось с неба внезапной жарой. Впереди были выпускные экзамены.

Глава 13. Реанимация

— Тьфу на тебя! Ты кто такая? — тяжело дыша, пожилая женщина, из гортани которой я извлекла интубационную трубку, сплюнула мне в лицо скопившуюся во рту слизь.

— Ой, да что же вы! — чуть не плакала я от обиды на неожиданную оплеуху. — Я медсестра. Вы в реанимации. Вам вырезали желчный пузырь.

— Хоть это радует, давно меня мучал, скотина, — шепеляво сетовала больная. — А ты, тварь, че уставилась? Пошла вон, шмакодявка! — Я еле увернулась от брошенного вдогонку недобрым словам лотка, который недолго простоял на прикроватной тумбочке.

Так началась моя работа в отделении реанимации госпиталя той службы, название которой папа запрещал произносить вслух, но все же помог устроиться. Ни для кого из новых коллег не было секретом, что эта работа для меня временная, пока не доучусь еще год (уже в другом училище) до фельдшера. В тот период на скорую помощь не брали медсестер, и пришлось идти работать в стационар. В первый же день, отмывая шприцы в комнате дезинфекции, я невзлюбила эти стены за то, что они закрывали небо и несли в себе непрекращающийся негатив.

— А что ты хотела, деточка? — театрально разводя руками в курилке, поучала меня опытная медсестра с отечными ногами. — Это тебе не терапия, твою мать!

— Теть Оль, мне и не нужна никакая терапия. Я хотела…

— Сталинград? Оторванные руки-ноги и людей спасать? Ну шла бы тогда в Склиф или на скорую что ли. Здесь рутина. Очень ответственная рутина, понимаешь?

— Понимаю, — вздохнула я, затянувшись тоненькой сигаретой с ментолом. Каждый, кто курил, а к этой категории относилось 100 % персонала, мог использовать вредную привычку как повод ненадолго отлынить от работы. И вот я снова закурила.

Контингент, который обслуживал госпиталь, составляли в основном высокие отставные чины, каждый из которых требовал к себе исключительного отношения. За любую допущенную оплошность можно было утонуть в угрозах и жалобах, в то время как руководство твердило — клиент всегда прав. Так я постепенно, но сильно разочаровалась в долгожданной профессии. Не хотелось быть работником сферы услуг. А просто делать людям добро хотелось уже не так, как раньше. В один из дней, когда я сидела в курилке, закинув усталые ноги на скамейку, перед глазами поплыли люди, делавшие мне когда-то больно: две Маши из начальной школы, учительница русского, Шеф и другие бесцеремонные байкеры, некоторые невзлюбившие меня спасатели из Кировска. Вспомнилась и женщина, плевавшая мне в лицо, и толстые, угрожающие жалобой послеоперационные генералы. Вишенкой на торте неприятия был начальник отделения. «А почему я вообще должна работать для людей? Они же и в грош меня не ставят. В то же время нельзя бездельничать. А другая деятельность, вроде бизнеса, в принципе не интересна…»

Тогда я решила, что буду работать для себя. Буду помогать людям только для того, чтобы самоутвердиться и доказать, на что я способна. Корона, снятая с буйной головы заботливой рукой Михалыча, нарисовалась вновь. Ее фальшивый блеск подпитывали не полученные знания и опыт, а простой человеческий эгоизм.

Глава 14. Приозерская сходка спасателей

В Хибины я не могла попасть около полугода. Работа в реанимации, учеба, подработка на горнолыжном курорте в Дмитрове и недавно купленный старенький паджерик не отпускали.

Приближалось лето, и я шла домой, хлопая закрывающимися после ночного дежурства глазами. Вспоминала события прошлого года. Как я мчалась на ниве на север через четырехсоткилометровые перегоны карельской тайги по убитой дороге, на которую выбегали лисы и лоси. Как, пересекая полярный круг, пылила по песку, словно это был не север, а дикий запад, а стайка голубых стрекоз сопровождала меня почти до зеленоборского моста. Озеро Гирвас. Река Умба…

— Юльчик, привет! — телефонный звонок окончательно вскипятил воспоминания. Звонил Михалыч. — В августе в Приозерске планируются международные соревнования спасателей. Мы выезжаем туда первого июля, будем ставить дистанции. Хочу предложить тебе поработать секретарем в составе судейства на водолазке. Заодно с медобеспечением поможешь. Там много докторов будет, пообщаешься. Ну а если в Хибины хочешь, можешь и без меня приехать.

— Сашка! Куда ж я без тебя. В конце июля у меня отпуск. Конечно, приеду к вам в Приозерск. Кстати, где это? — Мы дружно рассмеялись.

Мероприятие намечалось масштабное. Съезжались спасатели со всей России от Калининграда до Владивостока и иностранные коллеги — казахи, белорусы, поляки и даже немцы. На открытии выступал Министр МЧС. Спасателям предстояло показать свои навыки на трех дистанциях: техногенка ^[15], ПСР в природной среде, ПСР на акватории. Последнюю представляли мы с Михалычем на этапе «Подводные аварийно-спасательные работы».

Наша судейская группа из десяти представителей разных отрядов получилась очень дружной. На водной дистанции были и другие этапы, с судьями которых мы так же душевно взаимодействовали. Когда я только приехала из Москвы на уставшем от дорог Ленинградской области паджерике и вышла обнять Михалыча, из-за кустов послышался добрый низкий голос:

— А меня? — Я вопросительно посмотрела на Череватого, а нам навстречу выскочил абсолютно лысый улыбающийся мужчина в куртке с авторитетной надписью «Центроспас».

— Юля! — представилась я, и мы по-братски обнялись.

— Это которая Солдат Джейн? Наслышан! Гоблин, — лысый с нескрываемым интересом протянул мне руку. Я от души рассмеялась — насколько точно подходило ему это прозвище. Так завязалась дружба, которую мы с Го бережно храним по сей день.

Еще одним из судей был Дима Ситко. Представитель единственного отряда МЧС, имевшего статус спецподразделения. Его сотрудники носили погоны и вместе с Центроспасом принимали участие в самых сложных операциях. Взрывы на Каширке и Гурьянова, Норд-Ост, Беслан. Как-то мы разговорились, и Дима рассказал, что Центр «Авангард» находится недалеко от моего дома.

Сложно поверить, но ровно через месяц с огромной папкой документов в руках я сидела в приемной командира Авангарда. Позади остались законченное училище, Приозерск с новыми друзьями и вернувшее мне трудовую книжку отделение реанимации.

Глава 15. Присяга

— Я, Бакулина Юлия Игоревна, торжественно присягаю на верность своему Отечеству — Российской Федерации, — сжимая в маленьких ручках АК-74 и гордо подняв голову, я наконец рисовала картину, холст и краски для которой готовила четыре года волонтерства на севере. Боевой автомат оказался тяжелее, чем я думала. — Клянусь… строго выполнять требования воинских уставов, приказы командиров и начальников… — и понимала, что повиновение будет самой трудной задачей. — Клянусь достойно исполнять воинский долг, мужественно защищать свободу, независимость… народ и Отечество. — Черные высокие берцы, новенький камуфляж и абсолютно чистые погоны. Я и не заметила, как стала солдатом не по прозвищу, а по предназначению.

С этого момента, как говорил Михалыч, я уже «не принадлежала себе». Но непреложное шестое чувство ликовало. На службу в Центр «Авангард» я попала стремительно, вовсе не имея такой цели. После окончания училища планировала устроиться на московскую скорую. Думала заработать на квартиру в Кировске и окончательно переехать. В итоге на «03» я вышла на подработку. Зарплату военных тогда едва ли можно было назвать «денежным довольствием» ^[16], ибо довольствоваться ее объемом было непросто.

— Товарищ полковник, разрешите обратиться? — осваивая армейскую выучку, я появилась в открытой двери кабинета своего нового начальника.

— Да, Юль, проходи. Поздравляю с принятием присяги! — Иваныч улыбнулся, и его загнутые книзу усы на мгновение выпрямились.

— Спасибо. Это важно для меня. Только вот не пойму, простите за глупость, один момент. Почему присягу принимают, а не дают? Это же вроде как клятва. Типа Гиппократа. — В прошлом полевой хирург, Иваныч сразу понял, о чем я.

— Да, с одной стороны, присяга — это клятва, которую ты даешь, а с другой — ответственность, которую принимаешь. Второе актуальней, поэтому правильно «принимать» присягу, а не «давать».

— Хм, как интересно. Спасибо. Это расставляет точки над «i». — После слов начальника на сердце потеплело. Осенним утром мне доверили частичку ответственности за мир.

На следующий же день я заступила в наряд дежурной по медико-спасательному управлению. Нехитрые обязанности не напрягали. Меняясь с дежурства, отдыхала, а на следующий день заступала на смену 6-й подстанции скорой помощи. Так прошли первые три месяца новой жизни.

Глава 16. Гриф-6

Подработка на скорой учила главной составляющей работы фельдшера — диагностике неотложных состояний. Такого живого и доходчивого опыта я едва ли могла набраться в другом месте. На 6-ю подстанцию меня взяли внешним совместителем только потому, что мы отрабатывали здесь преддипломную практику и были знакомы с заведующим. Александр Юрьевич отличался неслыханной выдержкой и никогда не повышал на сотрудников голос, добиваясь исполнения своих требований аргументами и авторитетом грамотного руководителя.

Команда на 6-й была теплее армейского коллектива, и в ней я отдыхала душой. Без юмора и дружественной атмосферы на скорой работать вряд ли у кого бы получилось. Интенсивность была неподъемная. За двадцать четыре часа мы могли делать по восемнадцать, а то и по двадцать вызовов. Ночи оказались гораздо загруженнее, чем я себе представляла. Но помня о том, что «Солдат Джейн работает качественно, потому что она способна на все», удавалось вывозить практически двухставочный график службы в МЧС и работы на «03».

Однажды ночью на врачебной бригаде мы приехали к пожилому мужчине на вызов с поводом «аритмия». Дверь открыла на удивление спокойная дочь.

— Кажется, он не дышит. — Мы ускорили шаг.

На старом диване лежал действительно бездыханный мужчина. Я накинула на конечности электроды. Монитор Альтона зеленью протянул двенадцать прямых линий.

— Давно не дышит?

— Еще две минуты назад разговаривал, — дочь смотрела мне прямо в глаза с тихой надеждой.

— Допустим. — Мы с доктором переглянулись и, взявшись за края простыни, стащили деда на пол. Пока крестообразно возложенными руками я пружинила грудину больного, Анна, опытный специалист, достала из поясной сумки ларингоскоп ^[17] и эндотрахеальную трубку № 8 ^[18]. С первого же раза пластиковая помощница из аварийного запаса врача зашла в трахею. Надо было идти за ремнабором и дефибриллятором — благо, первый этаж.

— Не спеши, — Аня почувствовала мое внутреннее рвение к двери. Доверяя ей, я продолжила возвратно-поступательные движения. Катетер также не подвел нас и, подобно трубке, как родненький, зашел в спадающуюся вену, насыщая организм дедушки адреналином. Я не чувствовала усталости, только немного затекла спина — надо было держать ее прямее. После второго кубика заветного гормона зеленые линии на мониторе задергались.

— Ань, фибрилляция. Давай стрельнем.

— Не спеши, — доктор усталыми, но спокойными глазами разглядывала салатовые изгибы кривой самописца.

Я продолжила качать и невольно вспомнила про дочь. Она стояла лицом к стене, молча и не двигаясь. Доктор болюсом ввела третий кубик, и ее глаза заиграли бризом радости.

— Смотри… — тихо сказала она, указывая на монитор. Чудо, но зеленые линии исполняли танец синусового ритма с частотой 68 ударов в минуту, не сбиваясь, словно Кто-то нашептывал им этот такт. — А ты говоришь, стрелять.

Оторвав почти сроднившиеся с грудиной мужчины руки, я встряхнула ладони. Усталость догоняла. Дочь так и стояла у стены не двигаясь, но в свете лампы были видны уголки ее губ, вспорхнувшие в благодарной улыбке. Только потом, когда за неимением свободных девяток ^[19] мы приняли решение самостоятельно госпитализировать больного и выносили его из комнаты на носилках, я обратила внимание на маленький деревянный крест. Он выступал над поверхностью обоев ровно в том месте, где все это время стояла тихая женщина. Сомнений не осталось — она молилась…

Такие вызовы были редкостью. Впрочем, инфаркты, инсульты, травмы и передозы, встречавшиеся гораздо чаще, тоже не становились «рутиной», как в отделении реанимации.

— Гриф-6 слышит Центр хорошо, — сжимая в ухоженных ручках радиогарнитуру, диспетчер участвовала в проверке связи, когда к утру мы вернулись на подстанцию.

Глава 17. Водолазы

На дежурстве в Авангарде можно было весь день провозиться с какой-то плановой работой типа осмотра солдат или выпуска водителей на линию. Однажды ночью, которая здесь по сравнению со скорой была чистой халявой, позвонил оперативный и объявил выезд на ДТП. Загрузившись в точно такую же, как в Кировске, аварийно-спасательную газель, группа выдвинулась на МКАД. Выезд оказался бестолковым. Когда мы прибыли на место, мужчину, заботливо вырезанного из искореженной девятки Центроспасом, уже забирала 38-я подстанция московской скорой.

— А ты как думала, красавица? — мой озадаченный вид привлек внимание старшего группы — молодого подполковника с дерзким взглядом. — Ты бы лучше вон, на скорую шла работать — там медики нужнее, а здесь будешь всю жизнь солдатам попы зеленкой мазать. — Газель, уже следовавшая в ППД, подпрыгнула от мужского гогота.

— Вообще-то я работаю на скорой… — не могла опустить я столь правдивый факт.

— Серьезно? А что ж ты тогда в армии забыла? — машина уже подъехала к части, а старший все не унимался.

— Я хочу ездить на ЧСки ^[20] и в командировки. Это интересно, и, думаю, я там пригожусь. — Выпрыгнув из оперативки, я натянула на плечи огромную медицинскую укладку и уже собиралась идти в сторону санчасти.

— Га-га-га! — вояки снова рассмеялись. — Конечно, пригодишься! Можешь прямо сейчас к нам в располагу подняться, зачем ЧС-то ждать? Га-га-га! — круглолицый капитан в погонах с голубыми просветами натянул в моей душе запретную струну.

— Что, товарищ капитан? Повторите еще раз, я не расслышала.

— Утю-тю-тю-тю! Га-га-га! — круглолицего моя реакция заводила еще больше.

— Знаете, мужчины, я здесь недавно, и, надеюсь, мне удастся сложить лучшее мнение об офицерах, ибо вы, простите, никуда не годитесь. — Стряхивая падающий на солдатские погоны снег, я твердым шагом направилась в подразделение.

— Юль. Юля! — на полдороге меня догнал старший смены. — У тебя сумка тяжелая, давай помогу.

— Спасибо, товарищ подполковник. Справлюсь. Я сюда не сопли жевать пришла, — мой тон явно не был дружеским.

— Тьфу! Тоже мне, Солдат Джейн! — чертыхаясь, офицер наконец отстал. «Странно, откуда он только знает мою кликуху», — подумала я, шаря ключом в замке медуправления…

— Товарищ полковник! Фельдшер группы прапорщик Бакулина для медицинского обеспечения сборов прибыла. — Заканчивался февраль, и Иваныч направил меня, недавно получившую положенные по уровню образования две звезды прапорщика, на рублевское водохранилище. Нужно было подменить коллегу на сборах по водолазной подготовке.

— Здравствуй, Юль! — Начальник инженерной службы, курирующий водолазный отдел, был старшим в группе. — Алексей Николаич! Покажи даме, где она может расположиться.

Каково же было мое удивление, когда из кунга ^[21] передвижного баракомплекса высунулась физиономия подполковника с того ночного выезда.

— А, Солдат Джейн… Ну здравствуй! — Дерзкий подал мне руку и жестом пригласил в салон.

— Здравия желаю, — стараясь не показывать эмоции, ответила я.

— Ты на нас не обижайся, ребята мы горячие…

— Все в порядке, — я вспомнила, как плакала в дровнике.

— Индивидуальным кабинетом не могу порадовать, будешь спать здесь, с нами. Уступлю нижнюю полку.

— Да нет, спасибо, сверху обзор лучше, — я попыталась улыбнуться.

— Здесь же за столом будешь давление мерить по утрам. В курсе вообще о медобеспечении водолазов? — Стоило мне раскрыть рот, чтобы нескромно поведать Дерзкому, насколько я «в курсе», как хлесткая дверь кунга открылась, и на ступеньках появилась долговязая фигура Димы Ситко. Он служил в водолазном отделе.

— Джейн! Рад видеть. Ты уже прапорщик. Эх, дикорастущая! — Мы обнялись, от чего взгляд подполковника заметался из стороны в сторону. — Леш, знакомься. Это Юля, она же Солдат Джейн. Мы вместе судили водолазку в Приозерске.

— Знакомы. Насчет Приозерска не знал. А насчет того, что она Солдат Джейн, только догадывался: уж больно похожа, — он кивнул на мою гладкую прическу.

Ребята дружно рассмеялись. В тот день мы плодотворно поработали и дружно посидели вечером. На утро я первый раз погрузилась под лед. Водохранилище казалось хрустальным в свете подводного фонаря. Было совсем нестрашно, ведь меня сопровождал Леша, оставив на поверхности свою дерзость. Вечером начальник инженерной службы разлил спирт.

— Пробовала чистенький? Хотя что я говорю — ты медик, больше нас знаешь. — Мы выпили, отмечая мое первое подледное погружение. — У нас давно таких докторов не было. Так держать!

— Спасибо. Приятно и интересно с вами. Всегда буду рада поехать в такой команде — хоть на край света, — не скрывала я свою радость.

И не прогадала. Алексей долго исполнял обязанности начальника водолазного отдела и планировал меня на медобеспечение всей их деятельности. Встал вопрос о моей переподготовке по водолазной медицине. Надо было ехать в Питер, но места были только на следующий год. С отделом мы отработали еще двое сборов и совместный с пиротехниками выезд в Волгоград. На дне Волги местные дайверы нашли авиабомбу времен Сталинградской битвы. На этот довольно необычный для Авангарда выезд старшим поехал заместитель командира полковник Черемисов. Он слегка сомневался, стоит ли брать в командировку девчонку. Но с первого же дня нам с Михаилом Станиславовичем удалось крепко сработаться и понимать друг друга с полуслова.

Глава 18. Неотступная

Утром 08.08.2008, вскоре после возвращения с очередных сборов, я заступала в наряд по санчасти. На разводе ^[22] личного состава оперативный дежурный довел информацию:

— На территорию Южной Осетии вошли грузинские войска и частично разрушили ее столицу, город Цхинвал. Россия, защищая местных жителей, большинство из которых имеет российское гражданство, ввела в регион войска Министерства обороны. Центр «Авангард» находится в готовности к вылету во Владикавказ, куда сейчас стекаются беженцы. Наша задача пока уточняется. Полковник Черемисов формирует списки техники и личного состава. В них попадаете все вы, как заступающая смена, — оперативный по-хозяйски окинул взглядом строй. — Пожалуй, кроме вас, мадам.

— Разрешите уточнить почему? — я нахмурила брови, нарушая дисциплину строя не столько внешне, сколько внутренне.

— Хм. Нечего вам там делать. Пусть мужики воюют. А тебе еще рожать, товарищ прапорщик. Уточни у начмеда, кого вы подаете вместо тебя, и доложи мне.

— Есть, — процедила я сквозь зубы, уже имея другой план действий.

— Сергей Николаевич! — Какое счастье, что за начальника остался именно он. — Разрешите обратиться? — ударной волной негодования я открыла настежь дверь кабинета заместителя.

— Что, на войну собралась? — усмехнулся доктор, копошась в своей укладке.

— Как вы догадались? — я выдохнула и опустила плечи.

— Насквозь тебя вижу. Ладно, — Николаич оторвался от сумки и присел на стул. — Это нормальное и правильное желание. Кроме тебя что-то никто не заявился, поэтому мне придется.

— А как же… — я была готова выпрыгнуть из ботинок и лететь в Цхинвал на собственных крыльях, обгоняя транспортные самолеты.

— Спокойно. Ты оперативного на разводе внимательно слушала? — Сергей жестом указал на соседний стул.

— Допустим, — его настрой мне нравился.

— Сколько человек вылетает?

— Пятьдесят.

— А сколько медиков на такую группу полагается?

— Минимум двое.

— Ну я и подал нас двоих. Черемисов сейчас за командира, он тебя не вычеркнет.

— Уф, — я выдохнула. — Дай Бог. Пойду проверю аварийный контейнер и свою укладку.

В эти сутки мы не вылетели. Было слишком опасно. В регионе шла зачистка. Но мне было искренне непонятно, почему мы не могли вылететь во Владикавказ и стоять в Алагире в готовности войти в республику, параллельно занимаясь беженцами. Именно эту задачу выполнял Центроспас, о чем сообщил Гоблин в смс-сообщении. Сдав смену, я в растерянности набрала номер Леши.

— Здравствуй, Юленька. Рад тебя слышать, — его ласковый голос не первый раз что-то рвал внутри. Когда я его слышала, не хотелось быть Солдатом Джейн. После наших первых сборов я даже стала немного отращивать волосы.

— Здравствуй, Леш. Сразу к делу: ты в списках?

— Пока да, но там все меняется по сто раз в день. А ты чего, тоже собралась лететь? С ума сошла. Там же война…

— Я как-то уже говорила, что пришла в этот центр не для того, чтобы жевать сопли.

— Помню-помню, — Алексей усмехнулся. — Ладно, завтра поговорю со Станиславовичем. Он сейчас в министерстве на совещании.

— Лех, завтра может быть поздно, — я нервничала, намекая на желание немедленного результата.

— Не спеши. У авиации бортов свободных нет. Сегодня точно не улетим. Ориентируйся на завтра.

— Спасибо большое.

На следующий день также ничего не произошло. Черемисов в части не появлялся, борта не было. Народ находился в готовности. Меня из списков вычеркнули. Я сидела в частном автосервисе в ближайших от КПП гаражах, боясь пропустить вылет. Августовский вечер коралловым закатом пятился к концу, предлагая поехать домой ни с чем.

— МЧС России направляет во Владикавказ самолет Ил-76 со специалистами Центра «Авангард». Среди них пиротехники, альпинисты, медики. Вылет запланирован на 5:00 по московскому времени… — голос диктора Первого канала звучал как приговор.

— Как направляет? Уже? А я? — синей молнией я подскочила с кожаного дивана, потешая механиков.

— Удачи, Солдат Джейн! — кричали они вслед лавине, обрушившейся с лестницы в джип.

Часы показывали 22:15. Со словами «Господи, помоги!» я, выезжая на трассу, набрала известный еще с поездки в Волгоград номер Черемисова.

— Товарищ полковник. Простите за беспокойство в столь поздний час… — дрожание голоса выдавало волнение, явно не идущее на пользу ситуации.

— Добрый вечер, Юль. Чем помочь?

— Михаил Станиславович. У меня есть опыт работы в реанимации и на скорой помощи. В горах ориентироваться умею, к полевым условиям привычна. Никаких проблем, удерживающих меня в Москве, не имею. Разрешите лететь в Осетию? Пожалуйста! — последнее слово вылетело щенком, жалобно смотрящим на хозяина — вершителя его судьбы, обнажило плохо скрываемые эмоции.

— Я, как исполняющий обязанности командира, совершенно не против. Как раз сейчас правлю списки. Ты здесь несколько раз была записана и вычеркнута, — начальник засмеялся. — Только стоит поторопиться…

— Я уже паркуюсь около части.

— Вот как? Давай. В 23:00 построение, потом выезд на аэродром в Раменское. Без опозданий.

— Есть! — сердце облегченно потеплело. Молниеносно прокрутила наш разговор. Похоже, я знала, что полечу, уже в тот момент, когда говорила в темноту дороги «Господи, помоги».

Глава 19. Цхинвал

Огромный транспортный самолет, невзирая на то, что в него заехал санитарный уазик и камаз с имуществом полевого лагеря, легко оторвал от земли тяжелое шасси. Мы с водолазами, которых Черемисов внес в списки почти в полном составе, всю дорогу травили анекдоты.

— Парни, надо поспать, — настаивала я, поправляя кожаную кобуру, бережно хранившую табельный ПМ ^[23]. — Нам работать еще.

— На том свете отоспимся. Ха-ха-ха! — вместе рассмеялись мы, но все же затихли, пока алюминиевая птица, махнув стреловидным высокопланом, не нашла свой короткий приют на военном аэродроме в Беслане.

Пока мы летели, Центроспас на плечах 58-й армии врывался в Цхинвал. Нам же предстоял 90-километровый путь на запад до Алагира. Проделав его, отряд встал в сводную колонну с разными подразделениями МО и МЧС, всего почти двести единиц техники. Теперь мы двигались гораздо медленнее, серпантином пробираясь вверх по скалам на юг, в сторону Цхинвала. Перед Рокским тоннелем длинная цепочка техники остановилась. Мы пересекали госграницу. По внутренней связи Черемисов приказал всем надеть бронежилеты и проверить оружие. Водитель камаза, имевший немалый опыт вылетов в Чечню, расцепил боковые липучки броника и повесил его на стекло своего окна. Это позволило ему закрыться, не обременяя себя лишней тяжестью. Мы с Лешей, снова вместе сидевшие в кабине, переглянулись и натянули броники на себя, помогая друг другу.

Далее дорога лежала вниз, вдоль реки Рокдон. Солнце жарило нас в металлических сковородках техники, а броня неприятным грузом давила на плечи. Вход в Цхинвал предваряло грузинское село Тамарашени. Оно было практически полностью разрушено. Повсюду вперемешку валялись камни и обгорелые доски, с трудом напоминавшие недавние стены домов. Развороченная земля дымилась. Село, ставшее призраком за несколько дней, патрулировали бородатые мужчины в камуфляже разных расцветок, вкрадчиво поглядывая на нас через раскаленное лобовое стекло.

— Гриш, я надеюсь, это не грузины? — по-детски спросила я у бывалого водителя.

— Нет, конечно. Это местные. Ополченцы. Шантрапа, посмотри на них, — обнадеживающе подмигнул он одним глазом, не отводя другой от дороги.

— В любом случае хорошо, что мы в синей форме. Может, это даст им понять, что мы приехали помогать, а не воевать…

Когда колонна выбралась из Тамарашени, я обратила внимание на проходящую над рекой перебитую трубу. Очевидно, она предназначалась для питания столицы водой. Когда удалось подъехать ближе, стало видно, что трубы две. Обе были разорваны, и из них крест-накрест в реку низвергалась вода, лишая город живительного питания.

Конечной точкой маршрута была цхинвальская больница, на территории которой уже разместился дружественный Центроспас с полевым госпиталем. В подвалах лечебницы до сих пор находились лежачие больные, эвакуированные сюда из отделений прямо с кроватями. Больница, чудом выстоявшая под минометным огнем, за эти пять дней выполнила около сотни экстренных операций.

Выставив оцепление, мы принялись за лагерь. Черемисов побежал в штаб, располагавшийся здесь же, в бьющемся, несмотря на кровопотери, сердце Цхинвала. Николаич сразу же убыл с группой саперов на срочный выезд. Как мы и предполагали, главной задачей Центра было разминирование. После ужина командир отряда провел совещание.

— Коллеги, российским войскам удалось отогнать грузин за Гори. Но продолжают работать снайперы. Одна из них, по разведданным, украинская биатлонистка, лупит вон с тех сопок, — Станиславович показал на восток, — прямо по лагерю. Прошу и приказываю всем быть предельно осторожными. На ночь наряд — три человека с вооружением, днем — так же. В 6:00 завтрак. В 6:30 развод на работы. Вся республика усеяна боеприпасами, поэтому нас тут очень ждали. Работать будут в основном две-три группы по пять человек. Доктора — с группами. Вопрос о вашей работе в госпитале Центроспаса пока решается. Понадобитесь — сразу к ним…

Первую ночь я никак не могла сомкнуть глаз. В пахнущем резиной модуле расположилось двадцать человек. Снятые берцы этой толпы вносили в казарменное амбре кисловатые нотки. Бронежилеты и форму по негласной договоренности никто не снимал — мало ли что могло ждать ночью. Я долго ворочалась, раскрывая и снова застегивая спальник, пока Леша, почему-то даже здесь оказавшийся рядом, не прижал меня к себе.

— Спи уже, — прошептал он. Сил сопротивляться и строить из себя недотрогу не осталось. Объятия подполковника не были дерзкими и сочились теплом прямо сквозь листы брони. Не убирая руку, я провалилась в недолгий, но глубокий сон.

Глава 20. Свойство войны

На следующий день мы с Николаичем разъехались с группами. Я оказалась в той, где старшим был Дима Ситко — не только водолаз, но и профессиональный сапер. Алексей попал в эту же группу автоматчиком. Нам было поручено снятие вооружения с трех подбитых танков. Один из них разорвало на куски детонацией боекомплекта. Башня танка пушкой воткнулась в крыльцо Министерства юстиции республики и торчала из здания, как гвоздь с широкой шляпкой. Две других бронемашины наполовину обгорели и могли рвануть в любой момент. Перекресток, который мы тут же назвали «площадью трех танков», был усыпан отстрелянными гильзами разного калибра, бесформенными кусками алюминия и прочим металлическим мусором. Работа предстояла внушительная. Саперы просеивали останки техники, бережно снимая и укладывая смертоносные брикеты ВВ ^[24] в ящики с песком. Медику и автоматчику по инструкции следовало находиться на удалении, но мы не продержались ни минуты и ринулись на помощь ребятам. Под чутким Диминым руководством управились до темноты. Благо, не пришлось работать под пулями.

Вечером я без сил упала на каремат. Разворачивать спальник не хотелось, впрочем как и надевать бронежилет, снятый перед полевой баней.

— Солдат Джейн… — надувная дверь резинового дома приоткрылась, и из темноты послышался распевный голос нашего лучшего альпиниста по кличке Старый, — иди поздоровайся. — Я с трудом поднялась и вышла.

— Гоблинька! — увидев доброго друга, я забыла усталость. — Рассказывай: как живы-здоровы? Чем госпиталь занимается?

Втроем мы направились в соседний лагерь. Там встретили еще нескольких спасателей, с которыми были знакомы с приозерских соревнований. По рюмкам наскоро разлился импровизированный бейлиз — напиток из кофе и сгущенки на спирте, которым спасался Северо-Кавказский отряд МЧС эту тяжелую неделю. У каждого была своя история прошедшего дня, и все они сплетались в единую сеть общего дела — нашу гуманитарную операцию на этой земле.

— Товарищ прапорщик, не пора ли вам в расположение? — на пороге М-10 ^[25] появился дерзкий на сей раз подполковник.

— Пора, конечно. Но не под вашим конвоем. Ребята, до завтра, — помахав удивленной компании, я выскочила через задний вход палатки.

— Юль… — Алексей догонял. — Стой. Подожди, — его рука легла на плечо и была такой же теплой, как ночью. Я резко развернулась, и она плетью слетела вниз. Ночное небо пахло надвигающимся дождем.

— Доволен? Я иду домой. Но не из-за тебя. Просто так решила, — несколько первых капель упали прямо на лицо.

— Правильное решение. Дождь начинается, пойдем в модуль.

— С каких пор ты решил, что я буду делать то, что ты говоришь? У тебя, если не ошибаюсь, есть жена? — Алексей опустил глаза и тяжело вздохнул. — Вот ее и строй. А у меня свой путь. — Если бы надувная дверь могла хлопать, она бы непременно клацнула перед лицом подполковника, перебудив уставших ребят.

Укутываясь в кокон спальника, я спешила укрыться от боли и дикого желания плакать. Война, хоть и утихающая, явно не подходила для таких эмоций. Но у нее было одно великое свойство. Она не позволяла никому скрыться под маской. Здесь каждый, хотел он этого или нет, был собой. Под шквальным огнем дождя, бьющего в резиновую крышу, мне осталось только признать глубокие чувства к этому несвободному человеку.

Утром наша группа уехала в Тбет — село близ Цхинвала, где шли первые бои. С возвышенности, на которой оно частично располагалось, просматривался весь город. Дубовую рощу, занявшую вторую половину холма, заполонили обезображенные тела грузинских бойцов. Южное солнце распалило рощу, и смрад, который она источала, выворачивал душу. В силу профессии я стойко переносила такие вещи, но один из контрактников не выдержал.

— Думаю, смех здесь неуместен, — с укоризной посмотрела я на хохочущего над сержантом круглолицего майора. — Когда человек видит такое, его душа сострадает и выворачивается наружу. А тело вторит ей, опустошая желудок. Это нормальная реакция.

— Вы бы лучше скорее обследованием территории занялись, а то мы все сейчас блевать начнем. — Ситко, повязав на нос бандану, пошел галсами между дубов, неся перед собой по верхней кромке травы знамя металлодетектора. Я осматривала погибших. На всех без исключения был залитый кровью натовский камуфляж. Тело одного из бойцов в прямом смысле разорвало пополам. Лицо другого представляло собой черное месиво с открытым ртом. Вероятно, боец кричал от боли, когда Тот, Кто сотворил его, принял решение о передислокации солдата в Свои обители. С шеи последнего свисал жетон с фамилией на английском языке. Ниже был номер, группа крови и надпись ortodox. Найдя несколько минометных мин и кучу патронов, мы наконец покинули «рощу смерти».

После обеда Черемисов поднял отряд по готовности, и мы в полном составе уехали в Гори на обеспечение переговоров. Пересекая границу, по приказу проверили оружие. Внутренняя уверенность, что все пройдет даже без санитарных потерь ^[26], не покидала меня. Жгуты, бинты и шприц-тюбики с буторфанолом, переполнявшие мою разгрузку, только подкрепляли решимость. Резиновые перчатки по скоропомощной привычке надела заблаговременно. Переговоры прошли мирно. Только одна шальная пуля по касательной задела буханку, когда мы отъезжали. Круглолицый майор в голубых погонах хотел ввязаться в бой, но Черемисов, к счастью сидящий с нами в санитарке, тремя русскими словами объяснил, что этого делать не стоит.

На обратном пути, проезжая окраину города, мы стали свидетелями неожиданной картины. Вплотную к дому с полностью выбитыми стеклами подъехал Т-72 ^[27]. Экипаж танка сунулся в оконный проем и тут же на руках вытащил из него пожилую стонущую женщину.

— Товарищ полковник, разрешите осмотреть. — Не дождавшись ответа, я почти на ходу выпрыгнула из санитарки. Бабушка оказалась лежачей больной с давним переломом шейки бедра и свежих травм не имела. Но мы все же уложили ее на носилки, чтобы доставить в госпиталь. Танк с грохотом продолжил патрулирование улицы, а в соседнем проеме появилась еще одна немолодая женщина. Я подала ей руку, помогая выбраться. Черные уставшие глаза смотрели на меня сквозь слезы словно от имени всего аланского народа.

— Спасыбо… — прошептала женщина сухими губами, не выпуская моей ладони. Ребята видели меня со спины и, очевидно, не поняли, что дальше мы стояли молча и беззвучно плакали. Слова были излишни. Две женщины разных национальностей и возрастов. Два разных пути, слившиеся в эти минуты единой скорбью.

Глава 21. Шаг до убежища

О том, что город недостаточно обследован относительно пострадавших, Черемисов доложил старшему группировки. Нам было приказано за несколько следующих дней проверить все дома и квартиры на предмет не охваченных медицинской помощью людей. В Цхинвале не осталось ни одного жилого помещения, куда бы мы не зашли с вопросами о здоровье хозяев. Подворные обходы напоминали работу скорой. Только ехать нужно было не по вызову, а по приказу, и осматривать не одного больного, а последовательно всех желающих в квартирах и на улицах. Попутно нам удалось составить план для саперов: на многих участках свободно валялись неразорвавшиеся боеприпасы, к которым люди боялись подходить.

Вечером одного из дней Ногинский Центр привез гуманитарную помощь, на разгрузку которой мы направились в полном составе. Старшим был назначен Алексей. Я старалась держаться подальше, чтобы не разжигать в себе неуместные эмоции. В гуманитарке было около двух сотен блоков сигарет разных марок. Грузчикам, с заблаговременного разрешения Черемисова, посчастливилось взять по одному. Мне достались с ментолом. Когда сортировка коробок была окончена, тут же вскрыла пачку и с наслаждением закурила. Страшно захотелось побыть одной, и я побрела в сторону КПП. Покидать территорию без наряда категорически запрещалось. Не оставалось ничего другого, кроме как прислониться к смолистому стволу огромной ели недалеко от шлагбаума.

Не слышала, как он подошел. Теплая рука снова легла на плечо. Адреналин, прыснувший в кровь сотнями иголочек, вспарывал тело, не щадя душу. Не двигалась. Он тоже. Но в стремительно спустившейся, как это всегда происходит в горах, тьме мы слышали тяжелое дыхание друг друга. Второй рукой медленно, словно спрашивая разрешения, он притянул меня к себе. Оба по-прежнему молчали…

Утром пришлось остаться в лагере — у троих офицеров приключилось отравление. По моим предположениям, всему виной были сливы, росшие повсеместно. Из-за хронического недоедания участники операции поглощали их в больших количествах, запивая игристыми домашними винами и чачей. Без такого ритуала не представлялось возможности покинуть почти ни один осетинский двор. Особо ретивые аборигены хватались за автоматы с криками типа: «Ти щто мэня нэ уважаещ?» Делать было нечего — приходилось пить.

Три жертвы нехитрых аланских традиций лежали под капельницами, когда совсем рядом с лагерем послышались взрывы. В воздухе запахло не то порохом, не то гарью. Звуки стремительно приближались. В сторону бивака, рассеиваясь по территории, прилетали крупные осколки снарядов. Один из них пробил крышу палатки, служившей столовой. Если бы на том месте кто-то стоял, он бы точно остался без головы. Испуганный повар прибежал к нам в модуль, на время ставший мини-лазаретом:

— Там это, в новостях говорят, что в Цхинвале обстреливают лагеря МЧС.

— Твою дивизию! Парни, давайте потихоньку в убежище, — двое офицеров отреагировали незамедлительно. Впрыгнув в сланцы, они прихватили необходимые их сосудам пакеты с раствором Рингера и ринулись в бомбоубежище. Лагерь стоял в непосредственной близости от него благодаря тактической дальновидности Черемисова. Третий парень пытался надеть берцы, но успел натянуть только один, когда очередной осколок упал возле входа в модуль, только что не преграждая нам путь. Наскоро хватив попавшиеся на глаза броники и несколько касок, я вытолкнула одноберцового наружу. Вчетвером мы просидели в убежище минут десять. Грозовой фронт раскаленных кусков железа локализовался, и до нашей территории они больше не долетали. Удостоверившись в этом, осмотрела лагерь — больше никто не пострадал. Со стороны штаба, облаченный в броню, быстрым шагом шел Черемисов.

— Это склады горят с боеприпасами. Поедешь?

— Конечно, поеду, — забыв про дристунов, сидящих в убежище с капельницами наперевес, обрадовалась я. — То есть нас не обстреливают?

— Нет, слава Богу. Давай в уазик.

Склад находился метрах в двухстах от КПП. Кто его поджег, было загадкой. Один из местных пожарных надышался угарным газом. Я достала из укладки баллон с драгоценным кислородом и открыла вентиль ровно на три минуты. Уколола ацизол в мышцу, а аскорбинку с глюкозой — в вену. Других пострадавших не было. Доставив тушилу ^[28] в полевой госпиталь, вернулась к своим. Они давно покинули бомбоубежище и снова лежали на раскладушках, предоставленных гуманитарной помощью.

Глава 22. Ушивали небо звездное калаши

С ребятами провозились трое суток. Пришлось подключить антибиотики. Николаич грешным делом задумался, не дизентерия ли это, но обошлось. Работ по разминированию хватало, и когда офицеры пошли на поправку, я снова уехала с группой.

Минометная мина, вспахав огород одного из домов на окраине Цхинвала, погрузилась на два метра в землю. Об этом сигнализировали миноискатель и нора, которая в любой момент могла стать воронкой. Предстояло много копать, и команда была усиленной. Мы с охранником группы попеременно помогали ребятам. Во время очередного перекура сидели на лавочке в тени. Вдруг со стороны центра города послышались автоматные очереди. Одна за другой они застрачивали пространство гулкими оверлоками.

— Давай посчитаем. Я думаю, палят метров двести от нас, — Серега, прошедший вторую Чечню, был спокоен и весел, но с предохранителя свой АКСУ снял. Тем временем очереди приближались.

— Не, Серый, ближе. Метров сто. — Оверлок стрекотом окружил участок, и автоматчик легким движением потянул меня за собой, приседая за лавку.

— Такое впечатление, что стреляют по соседнему дому. — Знойный воздух наполнился порохом, теперь я отличала его от запаха гари. Серега уже нажал на кнопку передатчика на своей рации, чтобы вызвать подмогу, как из дома выскочил радостный хозяин с АК-47 в руках и с криком:

— Ур-р-ра! Независимость! — пустил очередь в небо.

— Уф. Слава Богу, — мы с Серым радостно переглянулись. В этот же момент все рации единым хором зашелестели голосом Черемисова.

— Мажор-707, Мажор-707. Россия признала независимость Южной Осетии. Продолжайте выполнять вверенные вам работы с соблюдением всех требований и мер безопасности. Как приняли? — Один за другим пошли доклады, отвечающие на циркулярное оповещение ^[29]. Когда мина наконец погрузилась в ящик с песком, хозяин, ясное дело, позвал нас за стол. Его радость мы разделили довольно спокойно. Непреложное шестое чувство взывало набрать номер Леши.

— У тебя все в порядке?

— Конечно. У нас есть для тебя сюрприз. Если освободились, возвращайтесь в лагерь через Советскую улицу.

Когда мы подъехали к назначенному месту на покачивающемся уазике, я буквально не поверила своим глазам. На обочине стояли Гоблин, Старый, Леша и… Юрий Шевчук. Я помотала головой: «Не, не может быть». Завидев нашу буханку, компания оживилась. Фиксируя взглядом своего давнего кумира, я, оглушенная, вышла из машины.

— Знакомься, ЮЮ, — торжественно произнес Гоблин. — Это Юля, медик из Авангарда. Она же Солдат Джейн. Твоя большая поклонница.

— Юля, прекрасно. А я Юлианыч, можно ЮЮ. — Сердце вибрировало в груди со скоростью не меньше двухсот ударов в минуту. Каких-то пять-шесть лет назад я ничего не хотела так сильно, как поблагодарить лично этого человека за его добрые и живительные песни. А теперь он сам подает мне руку в разрушенном Цхинвале, благодаря за то, что я здесь. Не сводя глаз с рок-гиганта и не закрывая рот, я пожала его руку.

— Ох. Вот так рукопожатие. Я вот сюда вас приехал поддержать новыми стихами. Если хочешь послушать, приходи вечером к госпиталю. — Голова с открытым ртом послушно закивала, а Гоблин с Лехой залились хохотом.

— Ну хоть что-нибудь скажи, Юль, — по-отечески приобнял меня Старый.

— Спасибо…

Как же я была счастлива. Неужели, когда отпускаешь ситуацию и проходит время, она решается сама собой? Словно Кто-то, Кто отвечает за все в этом мире, просто открывает кран и события текут, иногда вопреки руслу обстоятельств. Мне было сложно поверить, но это было именно так.

Вечером мы в том же составе отправились к Центроспасу. Госпиталь и их лагерь были уже свернуты. Усталая темень ложилась на горы, а город и не думал следовать ее примеру. Он был наполнен звуком гудящих машин, радостными криками и непрерывными автоматными очередями. Когда мгла окончательно окутала Цхинвал, ликующие аланы стали стрелять трассерами ^[30].

— Ушивали небо звездное калаши… — задумчиво улыбаясь, ЮЮ читал стихи, еще не остывшие от рождения.

На следующее утро стало ясно, что оперативная работа здесь окончена. Впереди — социальные и строительные работы. К первому сентября нам поручили привести в порядок все школы города: вставить стекла и покрасить стены. Тогда я сделала важный вывод: если из зоны ЧС выводят Центроспас, дальше начнется тягомотина.

Авангард задержали в республике еще почти на месяц, состоявший сплошь из хозяйственных работ. Впрочем, и заявки по боеприпасам иногда поступали. Чтобы не пугать население, мы выезжали на специальный полигон недалеко от миротворческой базы и там подрывали собранное. Еще появилась задача по патрулированию Военно-Грузинской дороги. Однажды мы дежурили на перекрестке под селением Дзау.

— Россия выводит свои войска с территории Грузии и Южной Осетии… — сообщил безразличный женский голос из приемника в то время, как мимо нас, сотрясая побитый асфальт, на юг неслась колонна бронетехники. Хозяин приемника Старый насчитал двадцать единиц. Мы дружно рассмеялись. Расслабляться не стоило.

День вывода не заставил себя долго ждать. Нас отправляли в Москву в два этапа. Я оказалась в числе тех, кто уезжал позже. Спустя полтора жарких во всех смыслах месяца колонна пересекла Рокский тоннель в обратном направлении. Личный состав отряда светился от счастья. Оставив частичку себя и приняв на этой земле безнадежные чувства к Леше, я едва ли могла разделить с ребятами радость возвращения домой.

Недалеко от аэродрома колонна остановилась в похожем на кладбище месте. Все памятники были выполнены в едином стиле и красно-коричневом цвете. На гранитных воротах такого же терракотового цвета, увенчанных крестом, светилась надпись: «Город ангелов». Мозг не мог переварить эту информацию без лишней порции кислорода, и легкие рефлекторно произвели глубокий вдох.

— Это некрополь погибших в Беслане в 2004-м, — Старый почувствовал трепет моего сердца.

— Ты был там? — тихо спросила я, зная, что был.

— Да. Это была самая страшная и тяжелая операция в моей жизни…

Глава 23. Сорок километров в час

Авангард встретил нас распростертыми объятиями. Офицерские жены и дети бежали обнимать мужчин прямо в строй. Те гордо расправляли плечи и прижимались к родным.

— Хорошо отработали… — слышалось со всех сторон. Я же, с трудом улыбаясь, меньше всего хотела, чтобы кто-то знал, как мне сейчас плохо.

Как и всегда, я вернулась из командировки не той, что была раньше. Хотелось обратно. Не в Осетию, а в те дни, когда мы были так нужны ей и друг другу. Не хватало Леши. За полтора месяца слишком привыкла, что он рядом. И наконец, после участия в гуманитарной операции круг моих знакомств сильно расширился, а авторитет подрос так, что Солдат Джейн внутренне повысила себя сразу до титула королевы МЧС. Это была банальная защитная реакция на боль бесперспективных отношений. Но тогда никто не смог бы мне это объяснить.

Еще одной реакцией на стресс проснулась старая привычка — заливать тоску. В один из дней я решила провести анестезию прямо в наряде. Когда пришла пора идти в казарму на вечерний осмотр солдат, с трудом стояла на ногах. Зайдя в расположение синяя не только по форме, но и по содержанию, устроила там настоящее представление. Выглядело это скорее глупо, нежели смешно. Но мне было все равно.

После этой выходки начальник намекнул, что так быть не должно, и предложил разобраться «на личном фронте». Когда вечером Леша позвонил в дверь, я вытолкала его на лестницу и попросила ради работы сохранить исключительно дружеские отношения.

— Как же я люблю тебя… — не обращая внимания на мое настоятельное предложение, прошептал он. Я хмурилась и курила в изрезанное морозными узорами приоткрытое окно. Серо-зелеными, как хибинская тундра, глазами он пытался растопить их и меня.

— За что?.. — цепляясь за последние пяди убегающей из-под ног земли, риторически спросила я.

— За то, что ты такая.

— Ну какая? — словно пьяная, не унималась я.

— Честная.

Он еще немного посмотрел на оконные узоры позднего ноября и молча ушел. Непреложное шестое чувство знало: это еще не конец.

— Юль, поехали на рыбалку. Чисто по-дружески, — через неделю на дежурстве Алексей непринужденно заглянул в санчасть.

— Э-э-э… Ну раз по-дружески, давай.

Рыбалка была ночная, и поехали мы на нее вдвоем. Впрочем Леша вел себя на удивление сдержанно. Мы поднимали из воды сеть и поочередно складывали в лодку стерлядок и лещей. Почти в самом конце полотнище сети заметно потяжелело. Приподняв его, мы ахнули: в клетках запутался огромный сонный толстолобик. Алексей быстро притянул его к себе и плюхнул в лодку. Включили фонарики, чтобы рассмотреть добычу: рыба была настолько огромной, что походила на дельфина.

— Мне его жалко, — рядом с Лешей я против своей воли расцветала женщиной.

— Понимаю. Мне тоже. Но это рыбалка. Я за ним сюда шел, — подполковник пожал плечами и приобнял меня. — Знаешь, я загадал кое-что. Когда сюда ехали, думал: поймаем — скажу, не поймаем — значит не надо.

— Как интересно, — я начала иронизировать, зная штучки дерзкого ловеласа. — И что же это?

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Самолет немецкой фирмы «Мессершмитт», на котором летали фашистские захватчики (здесь и далее примечания автора).

2

Турист. жарг., вынужденно приняли.

3

Металлические приспособления для горного туризма. Предназначены для передвижения по льду, слежавшемуся снегу и скалам.

4

Жарг., микрорайона.

5

Большинство мотоциклов имеет четырехтактный двигатель внутреннего сгорания.

6

Марка мотоцикла.

7

Автомоб. жарг., микроавтобус марки «УАЗ».

8

Ранец десантный.

9

Брезентовые полотна, которые стелят на землю перед укладкой парашюта для его защиты от грязи.

10

Поисково-спасательные работы.

11

Проф. жарг., в водном туризме способ преодоления водного порога путем переноса суден, снаряжения и вещей по суше.

12

Проф. жарг., комплект для проведения ПСР с использованием веревок.

13

Лавочки на судне.

14

НАЗ — носимый аварийный запас.

15

Проф. жарг., аварийно-спасательные работы при ЧС техногенного характера.

16

Вид материального обеспечения военнослужащих. Так в армии называют зарплату.

17

Медицинский прибор для осмотра гортани.

18

Пластиковая трубка, которая вводится в трахею для обеспечения проходимости дыхательных путей. № 8 — размер.

19

Мед. жарг., специализированных бригад анестезиологии и реанимации.

20

ЧС — чрезвычайная ситуация.

21

Проф. жарг., закрытый кузов-фургон военных и грузовых автомобилей, где может разместиться личный состав.

22

Воен., построение личного состава, на котором распределяют задачи.

23

Пистолет Макарова.

24

Взрывчатое вещество.

25

Армейская палатка на десять человек.

26

Потери бывают санитарные и безвозвратные. Санитарные — потери личного состава вооруженных сил во время войны за счет пораженных и больных, поступивших в медпункты и лечебные учреждения на срок более суток.

27

Российский танк.

28

Проф. жарг., пожарный.

29

Сигнал, адресованный всем абонентам конкретной радиосети. Передается через специальный позывной. В данном случае — «Мажор-707».

30

Воен. жарг., трассирующие боеприпасы к огнестрельному оружию.