Крест Иоанна Кронштадтского

Юлия Алейникова, 2016

С особняком на углу Малой Никитской и Вспольного переулка москвичи давно связывают мрачные легенды. Ничего удивительного, что здесь являются привидения и оживают тени прошлого, ведь в этом тихом уголке старой Москвы жил сам Лаврентий Берия, всесильный и безжалостный палач, державший в трепете всю страну. Но легенды легендами, а журналистка Маша Семизерова действительно пропадает у дома Берии. Не исключено, что она попала в чужую эпоху по ошибке, и теперь остается только отыскать спасительный крест святого Иоанна Кронштадтского, который помогает всем, кто запутался в собственной судьбе и в блужданиях во времени…

Глава 1

— Ты глянь, Михалыч, опять заклинило. Дай-ка топор, подковырну, — обернулся к товарищу крупный краснолицый детина неопределенных лет, в валенках с галошами и заляпанном мятом халате поверх телогрейки. — Ты гляди, как ее за два дня заколдобило, надо бы мастера вызвать, пущай поправит, а то скоро вообще в погреб не попадем.

Мясник Семен Степанович с грохотом откинул старую, обитую войлоком и дерматином дверь ледника. Потянуло холодом, запахом плесени и гнили.

— Еле сдюжил. Держи топор, — Семен Степанович протянул сторожу топор и, щелкнув выключателем, полез в ледник за тушами. До открытия магазина был еще час, надо было вытащить и порубить хотя бы две туши, а то эта тумба, Варвара, опять разорется, что он ничего не делает и что его гнать пора, а покидать такое теплое и сытое местечко Семену Степановичу категорически не хотелось.

Пригнув голову, чтобы не стукнуться о низкую притолоку, он спустился в слабо освещенный подвал, потянулся к ближайшей туше, и уже кряхтя и тихо матерясь по привычке, собрался снять ее с крюка, когда какая-то странность привлекла его внимание. Слева на полу растеклась темная густая лужа и по неровностям пола тонким бликующим ручейком добралась почти до его галош.

— От елки, это еще что? — Семен Степанович, пригнувшись, осмотрел лужу, потом пролез между свиными и телячьими тушами и не спеша поднял голову. — Мать честная! — закрестился он размашисто, испуганно хлопая глазами. — Михалыч! — заорал он заполошным, не подходящим такому крупному и солидному мужику голосом. — Милицию зови, бабу тут убили!

— Итак, это вы нашли тело? — потирая желтоватые впалые щеки, спросил милиционер, видно, главный в бригаде — остальные бегали по подвалу, по магазину, по двору, а этот сидел у заведующей в кабинете. Горшки с цветами с подоконника сгреб и по-хозяйски окно открыл на двор. Да и то сказать — жара такая, ежели б не в ледник ходить, так и валенки не нужны, да нельзя без них, ревматизм замучил.

— Как вы его нашли, рассказывайте, — кивнул милиционер, а может, и следователь, Семену Степановичу, и тот, заикаясь и дергая полы замусоленного халата, начал:

— Пришел я сегодня пораньше, чтоб мясо нарубить, Михалыч, сторож наш, мне открыл. Он завсегда на посту, всегда сам открывает, — потея от страха и от неуверенности, говорил Семен Степанович. — Надел телогрейку, халат и пошел, а там дверь в подвал опять заколдобило. Распухла, значит, она от сырости, дергал я, дергал, потом уж топором подковырнул.

— А что, дверь в подвал у вас на замок не закрывается? — поднял голову от бумаг следователь.

— Не-а, а зачем? Магазин закрыт, Михалыч всегда на месте, чего ее запирать? Да она и так заколдобила, без топора не откроешь, — занервничал Семен Степанович, ощущая в вопросах следователя не вполне ясную угрозу.

— Про топор я уже слышал. Откуда он, кстати? Чей? — глядя исподлобья на мясника, спросил капитан Кочергин.

Мясник ему не нравился. Впрочем, ему вообще никто не нравился. И в силу характера, и в силу здоровья.

С детства Павла Евграфовича отличала удивительная черта — он, как никто другой, умел оценивать людей при первой же встрече, с первого взгляда. Как? А бог его знает. По мелочам, наверное, по незначительным черточкам. И различал он в людях только плохое. Другое не умел. Вот, например, оценить при встрече, какой у человека характер, или темперамент, или происхождение — он не мог, а сказать, что тот подлец и враль — это пожалуйста. Или, например, объяснить, зачем майор Порошкин врет, что у него жена пельмени готовит «пальчики оближешь» и, вообще, хозяйка первостатейная, он не мог, а что Порошкин — подлая душа и стукач, видел невооруженным глазом, причем разглядел это в первый же день, когда Порошкин у них в отделе появился. И так всю жизнь.

Из-за этой вот самой черты и друзей у капитана было мало, и холостым он живет. Хотя по молодости был женат на хорошенькой хохотушке Леночке Воробьёвой из соседнего двора. Влюбился страшно, свадьбу сыграли, родители его им угол в комнате отгородили, и вроде сперва все хорошо шло, но как-то не сложилось. Как, почему? Поди разберись! Кочергин вздохнул, еще раз потер щеки и, отогнав воспоминания, взглянул на небритого неопрятного мясника, мнущегося перед ним в своих валенках.

Мясник был мелким жуликом, ленивым, пьющим, но на убийство не способным. Впрочем, как и сторож, «герой Гражданской войны». Куйбышев ему, видите ли, лично отрез на портянки подарил. Продрых, пьяная морда, все на свете, а Кочергину выясняй теперь, откуда в подвале труп взялся.

— Так откуда топор?

— Так это магазинный… Мы им дрова зимой колем, чтобы печку в подсобке топить. Холодно зимой-то, — нервничая еще больше, пояснил Семен Степанович. Не иначе, судорожно соображал, припомнят ему предвоенную ревизию или нет.

— Та-ак. Открыли, значит, дверь, — все так же потирая желтые худые щеки, бесцветным голосом продолжил следователь. — Дальше.

— Дальше? — озабоченно переспросил Семен Степанович, как завороженный рассматривая планку следовательских наград на груди. — А дальше я тушу свиную снять хотел с крюка, смотрю, лужа какая-то подозрительная. Заглянул туды, а там баба на крюке вместо туши висит, и живот распоротый. — Тут Семен Степанович не удержался и снова размашисто перекрестился, как тогда в подвале.

Зрелище было просто жуткое, Семена Степановича до сих пор передергивало, несмотря на многолетний опыт работы. До войны он еще и на бойне подвизался, но чтоб человека вот так вот, не-ет, такого изуверства он еще не видал. Они даже тяпнули с Михалычем по чуть-чуть, пока милицию ждали, да еще и молоденькому милиционеру плеснули, который на их вопли с проспекта примчался. Его, бедолагу, едва не вывернуло, когда он в подвал сунулся, до сих пор бледный на улице обретается.

Женщина та совсем голая висела, молодая еще, красивая, наверное, а крюк у самой шеи из-под ключицы торчал, и живот был распорот, а оттуда все потроха наружу. Жуть, одним словом.

— Вы, — следователь пошуршал листочками на столе и по слогам закончил: — Феопрепия Михайловича Ваничкина давно знаете?

— Кого, простите? — озадачился Семен Степанович, даже на минутку бояться перестал.

— Сторожа вашего, — пояснил следователь недовольно, зыркая на Семена Степановича сердитым взглядом.

— Ах, Михалыча? Да уж, почитай, четыре года, как в магазин устроился в сорок седьмом, так и знаю.

— И что сказать можете?

— Да что ж тут скажешь? Человек хороший, положительный, а что пьет, говорят, так то в выходной или там по праздникам, как все, — солидно проговорил Семен Степанович, стараясь не дышать на следователя вчерашним перегаром и страшно жалея, что с утра побриться поленился, посчитал, и так сойдет, а теперь, пожалуй, и его за неблагонадежного выпивоху примут.

— Так, ладно. Еще что-нибудь сказать имеете? — хмуро глядя на Семена Степановича, спросил следователь.

— Никак нет, — коротко по-военному ответил тот и поспешно стал пятиться к выходу. А потом, замешкавшись в дверях и взглянув в желтушное лицо следователя, зачем-то брякнул: — Вам бы настой одуванчика попить, свекрови покойнице помогало. — И он шмыгнул за дверь, не дожидаясь ответа удивленного следователя…

— Вот, товарищ капитан, опознали! — Входя в залитый жарким летним солнцем кабинет, громогласно доложил лейтенант Алексеев, рослый, румяный, улыбчивый, совершенно неподходящий для работы в МУРе.

— Чего ты разорался, — проворчал замученный летним зноем капитан Кочергин с желтым лицом и впалыми щеками, — кого там у тебя опознали?

— Так женщину эту, что мы позавчера с крюка в гастрономе сняли, точнее, девушку! Опознали ее, сестра с матерью опознали! — не теряя оптимизма, доложил Алексеев. — Вот протокол. Артемьева Лидия Александровна, 1934 года рождения. Пропала четыре дня назад. Ушла днем из дома и не вернулась. Выпускница. Только-только школу закончила, точнее заканчивала, — тускнея на глазах, договорил Алексеев. — Павел Евграфович, кто ж ее так, а? Девчонка совсем.

— Кто? — вздыхая, эхом повторил за Алексеевым капитан. — Вот и мне интересно знать кто. Сторож — гадина пьяная — все проспал. У него под носом труп в подвале на крючок подвесили, а он проспал.

— Но ведь, Павел Евграфович, это не мог сделать посторонний. Ведь про подвал, мимо магазина проходя, не догадаешься, — присаживаясь на обитый клеенкой казенный стул, озабоченно проговорил лейтенант.

— Да в том-то все и дело. В подвале этом раньше бомбоубежище было, потом склад, сколько там за это время людей перебывало? И вход черный — вот он, в двух шагах от двери в подвал, — достал из-под бумаг план магазина капитан Кочергин Павел Евграфович, — а сторож в подсобке на другом конце магазина спал, мало что пьяный, так еще и глухой на одно ухо. Ему, видите ли, хороший слух не нужен, чай, не в филармониях работает, — зло передразнил сторожа Кочергин. — Хотя, конечно, тот, кто туда лез, был уверен, что все гладко пройдет. И, поверь мне, Коля, это был не работник магазина. К тому же экспертиза показала, что девушку сперва пытали, а потом уже едва живую в магазине на крюке подвесили и внутренности вскрыли.

— Что ж это за изверг такой, а, Павел Евграфович? — тоскливым голосом спросил лейтенант, а у самого даже слезы на глаза навернулись.

— Изверг. Причем хитрый. Ты помнишь, какой у гастронома двор глухой, с двух сторон стены, с третьей — забор кирпичный, туда всего два крошечных оконца и выходят, и те высоко, этаж пятый, — морщась, вспомнил капитан. — А дверь черного входа — одно название, что дверь. Ее даже взламывать не пришлось, так, с петель сняли, а потом назад повесили — и всего делов. Заведующей уже выговор вынесли за халатное отношение. Так что хоть и не сотрудник магазина, а порядки их хорошо знает.

— Так, значит, найдем его, Павел Евграфович? Уж больно девчонку жалко, да и мать с сестрой — вы бы поглядели, как они убивались. Это я им еще всего не рассказал, и в морге им только лицо показали, — зажав ладони между коленями и печально сведя к переносице светлые рыжеватые брови, делился лейтенант.

— Найдем его, Коля, обязательно найдем, — тяжело вздыхая, кивнул капитан Кочергин, и лицо его из бледно-желтого стало сероватым.