Остров Русь 2, или Принцесса Леокады

Юлий Буркин, 2009

Эта книга – настоящий подарок для тех, кому полюбились герои прикольной трилогии Юлия Буркина и Сергея Лукьяненко «Остров Русь». Это – новые приключения Кости и Стаса, их друзей Кубатая и Смолянина, сфинкса Шидлы и других – в прошлом и будущем, реальности и виртуальности, на Земле и на Венере. А также на таинственной и зловещей планете Леокада. В «Принцессе Леокады» герой «Острова Русь» Стас выступил как соавтор. Станислав, сын Юлия Буркина, – ныне писатель, лауреат национальной литературной премии «Дебют».

Часть первая

Добрые ужасы

Глава первая.

О ласковых ментах, громкой музыке и экстремальных видах спорта

Я проснулся под скрип и скрежет тормозов, крепко обо что-то треснувшись. Оказалось, о подставку столика: поезд дернулся, и я слетел с полки.

— Стоп-кран! — прошипел Стас. Он хоть и не упал, потому что лежал на другой стороне купе, зато сверху на него свалился свернутый матрац с подушкой и одеялом. Это, конечно, не больно, но перепугался он не меньше.

Поезд встал как вкопанный, и послышалось испуганное кудахтанье проводницы. Мы обулись и выползли в коридор.

— Что случилось? — спросил я полную, похожую на курицу тетку — то ли подобревшую, то ли глуповатую от природы. — Далеко до Москвы?

— Да совсем не далеко! — воскликнула она, всплеснув руками. — Мы уже по перрону ехали!

— Шли, — поправил я машинально.

— Это они шли, а мы ехали! — непонятно сказала она, отпирая дверь.

Это было самое-самое начало перрона, и до вокзала предстояло еще топать и топать. Не став выяснять причину преждевременной остановки, мы спрыгнули на асфальт и двинулись вперед. Но когда миновали локомотив, увидели такое, что просто остолбенели. Прямо на шпалах, в метре от тепловоза, взявшись за руки, стояли мальчишка и девчонка лет четырех.

Чуть дальше на шпалах копошилось еще с десяток ребятишек. Еще тут была молодая женщина приятной наружности, а перед ней стоял наш машинист и орал:

— Да ты что, твою мать, обалдела! Куда ты, <ПИК!>, смотришь?! Тебе люди детей своих доверили! Да я ж, е… <ПИК!> тебя в спину, чуть их всех не перемолол, как, <ПИК!>, котят для пирожков!!!

— А что я могла сделать? — воскликнула та. — Дети захотели посмотреть на паровозики, не могла же я им отказать! А когда пришли на вокзал, я рассказала им, какой красивый город Санкт-Петербург, и они туда захотели.

— Пешком, что ли?! — не поверил своим ушам машинист.

— А что я могла сделать? — повторила свою присказку горе-воспитательница. — Все рейсы до Петербурга отменили! И не кричите на меня! Ничего дурного, кстати, не случилось!

— Да что ж это с людьми-то делается?! — поразился детина, хлопнув себя по бокам, а потом гаркнул: — Веди детей домой, дура!

— Я пробовала, они не идут! — отозвалась женщина. — Не могу же я их заставлять!

— Да что ж это?! — потрясенно и искательно глянул машинист на нас.

— Дети, слушайте меня! — крикнул Стас, и ребятишки обратили свои улыбчивые взгляды на него. И вдруг Стас захныкал, почти зарыдал: — Мне так плохо, так плохо от того, что вы не идете домой! — запричитал он. — Если вы сейчас же не пойдете домой, я, наверное, буду долго плакать, а потом умру! А-а…

Ребятишки зашвыркали носами, быстро организовались, разбились на пары и потопали по шпалам к вокзалу. Замыкавшая процессию воспитательница сердито глянула на Стаса и бросила:

— Как это низко — обманывать детей!

Минут пять я, Стас и машинист стояли молча, провожая их взглядами. Потом я спросил железнодорожника:

— Вы правда не знаете, что происходит?

— Понятия не имею, — яростно пожал плечами тот. — Вижу только, что все дурачками какими-то прикидываются!

— Они не прикидываются, — отозвался Стас.

— Слушайте внимательно, — сказал я. — Почти все люди заболели. Нам и вам просто повезло. Если вы хотите остаться нормальным, заткните чем-нибудь уши, так, чтобы ничего не слышать, старайтесь не включать телевизор, приемник и вообще лучше сидите дома.

— Ты это серьезно? — уставился машинист на меня. — То-то я удивляюсь, что меня сменщики не сменили. Серьезно, выходит…

— Серьезно, — подтвердил я.

— А в чем зараза?

— В одной песенке.

— В какой?

— Раз вы нормальный, значит, вы ее не слышали. «Кис-кис, мяу» Леокадии.

— Не слышал, — признался машинист.

— А услышите, вам уже все по барабану будет, — сказал Стас.

— Спасибо, ребята! — воскликнул машинист, тряся нам руку. — Я себе уши изолентой замотаю и пешком домой пойду! Я ж не москвич.

— Поставь себе крестик, — сказал Стас. — Одного человека ты от подобрения уже спас.

Я пожал плечами. Один спасенный в этой ситуации — достижение невеликое. По пустому перрону мы протопали до вокзальной площади, и здесь это стало особенно очевидно. Народу тут была тьма-тьмущая, и сразу мы убедились, что подобрение в столице приняло характер катастрофы. Правда, сами москвичи об этом, похоже, не догадывались.

А жара в Москве стояла еще страшнее, чем у нас. Ведь даже на пляже чем больше людей, тем противнее. И площадь, и шоссе перед ней были плотно забиты неподвижными машинами. Затор не имел ни конца ни края, и я даже подумал, что, возможно, в одной гигантской пробке стоит сейчас весь столичный транспорт.

Несмотря на это, вместо злобных окриков и нетерпеливых сигналов над всем этим зрелищем витал дух какой-то безмятежной ярмарки. Водители, выйдя из машин, любезничали, высокопарно уговаривая друг друга проехать первыми, и движение протекало еле-еле. Многие просто загорали прямо на крышах собственных автомобилей.

Между машинами неторопливо ходили какие-то женщины с сумками. Мы прислушались и поняли, что это продавщицы ближайших продуктовых магазинов бесплатно раздают страждущим напитки и еду.

— Слушай, Костя, а ведь скоро тут начнется полный крандец, — сказал мне Стас.

— В смысле?

— Закончатся запасы провианта, и начнется голод. Никто же ничего не производит, все только потребляют.

— Да брось, — возразил я, — это же Москва. Тут и раньше так было. Помнишь, курс политэкономии? Базис и надстройка. Москва — это сплошная надстройка, тут люди делают только деньги, а продукты им со всей страны везут.

— Так-то оно так, но ведь сейчас все это не только в Москве происходит, а везде! Я тебе говорю, Костян, скоро тут начнется уже настоящий «День триффидов»!

А ведь он прав. Вдруг я почувствовал себя абсолютно беспомощным.

— Стас, — сказал я. — Куда мы приперлись? Что мы тут можем сделать — одни на целую Москву?..

— Спокойно, без паники! — отозвался тот. — Смотри сюда. Еще не все потеряно. Не перевелись еще на Руси богатыри!

Я проследил за его взглядом и увидел двух милиционеров… Двух обыкновенных московских ментов, которые выцепили из толпы у входа на вокзал двух обыкновенных морщинистых узбеков и строили их по полной программе. Мы стали подбираться поближе, чтобы послушать, что они говорят… И надежды наши рухнули.

— Ну нет регистрации и ладно, — услышал я. — Вы не представляете, как мы рады таким замечательным гостям столицы и без всякой регистрации…

— Предатели! — прошипел Стас. — Сейчас еще и честь им отдадут!

— Я не знал, что ты такой националист, — удивился я.

— Я-то как раз не националист, а вот они — должны быть! Их русский народ за порядком следить поставил!

Сказав это, Стас вдруг твердым шагом направился прямо к милиционерам.

— Ты куда?! — попытался я поймать его за рукав, но не сумел.

— Аллах акбар! — рявкнул он, поравнявшись с ментами.

— Воистину акбар, — ответил один из них, а второй, лопоухий, только опасливо на него уставился.

Узбеки тихонько отплыли в сторону.

— Товарищи дежурные, — с ходу наехал Стас, — сдайте-ка мне свое табельное оружие.

— А нету! — хором ответили те.

— Как это нету? — опешил Стас.

— Уже сдали, — отозвался лопоухий.

— Кому?

— Не знаем, — пожал тот плечами. — Спросить не успели.

— И что, вы теперь совсем без оружия?! — возмутился Стас.

— Как же совсем-то? — замялся мент. — Кое-что есть.

— Что?

— А вот: демократизаторы, — ответил второй и показал резиновую дубинку.

— Давай! — потребовал Стас.

— А расписочку дадите?

— Еще чего! — нахмурился Стас, принимая орудие порядка. — Жирно будет!

— Зачем тебе эти палки? — шепнул я ему, когда мы уже отошли от ментов.

— Не знаю. Разозлили они меня. За такое наказывать надо. А палки пригодятся. Добреньких по дороге распугивать.

— А их за это уволят!

— Кто их уволит, Костя? — скривился брат, забирая вторую дубинку. — Ну а если и уволят? Преступности-то нет!

Сперва мы думали поймать такси и до тех пор, пока не найдем эту чертову Леокадию, бесплатно кататься на нем по Москве. Но не тут-то было. Все проспекты и улицы были плотно забиты транспортом, так что не покатаешься.

Минут двадцать мы брели по запруженной улице Мясницкой в сторону центра. Можно было, конечно, угнать мотоцикл и ехать по тротуарам… Но тротуары были заполнены вялой массой прохожих. И у кого его угнать?.. Мы остановились, и я вновь почувствовал панику. Никого мы в Москве не разыщем! Такими-то темпами!

— Надо возвращаться на вокзал и садиться в метро, — сказал Стас, как и я, изнуренный толкотней, пеклом и духотой.

— С чего ты взял, что оно работает? — спросил я, машинально обернувшись к вокзалу. И обнаружил, что давешние милиционеры плетутся за нами. Увидев, что я смотрю на них, они робко отвернулись, очевидно, рассчитывая остаться незамеченными.

— За нами, между прочим, хвост, — сказал я Стасу и кивнул на застенчивых преследователей. — Так они и отдали нам свое последнее оружие.

Менты, виновато потупившись, искоса поглядывали на нас и мяли в руках фуражки.

— Может, все-таки лучше вернуть? — предложил я. — Вдруг все в норму придет? Тогда нас еще возьмут за одно место из-за этих дурацких дубинок.

Братец задумался, потом подбоченился, строго посмотрел на две серенькие фигуры и сурово поманил их пальцем. Те сначала сделали вид, что его жеста не заметили, потом переглянулись, изобразили на лицах удивленную радость и, прячась друг за друга, засеменили сквозь толпу к нам.

— Не нравится мне все это, — успел сказать я до того, как они приблизились.

— Что вам угодно, любезные граждане? — спросил лопоухий милиционер, от волнения нещадно терзая свой головной убор.

— Как звать? — спросил Стас, глядя на него исподлобья.

— Нас?

— Ну не нас же!

— Меня — сержант Шиков. Можно просто Вася. — А вот он — Мыков. Тоже Вася. Документики предъявить?

— Не надо, — махнул рукой Стас и тут же сменил тон на дружеский: — Я вижу, вы парни хорошие. Вы бы нам лучше помогли, а мы тогда вам дубинки вернем.

Менты снова неуверенно переглянулись. Внезапно Стас гаркнул:

— Товарищи милиционеры, срочно требуется ваша помощь!

Менты тут же вытянулись по стойке «смирно» и отдали нам честь. А сержант Шиков воскликнул:

— Слушаем ваших приказаний, граждане гости столицы!

Вот так Стас! А я его дураком считал.

— Молодцы, — сказал он. — А нужно-то вам решить всего одну задачу. Подогнать нам такой транспорт, на котором сейчас можно было бы передвигаться по Москве. Все понятно?

— Так точно, товарищ, э-э… А как к вам, извините, обращаться?

— Господин Стас, — заявил тот. — Просто господин Стас.

— Так точно, господин Стас!

— Тогда выполняйте! На все про все вам полчаса!

— Есть! — козырнули сержанты и, толкаясь, куда-то побежали.

Я посмотрел на брата и передразнил:

— «Господин Стас»… Ну и фрукт же ты.

— Ладно, брось, — смутился тот. — Я же для дела…

— Что-то сомневаюсь я, что от них какой-то толк будет.

— Посмотрим, — сказал Стас. — Слушай, Костя, я вот еще что подумал. Раз такие штуки проскакивают, может, лучше вообще спецслужбы подключить? С помощью ФСБ мы Леокадию быстро найдем.

— Может быть, и так… — сказал я с большим сомнением. — Но знаешь, что-то с ФСБ мне связываться совсем не хочется. Ты же слышал премьера. Вдруг там решат, что мы слишком злые для теперешнего общества, и захотят на всякий случай изолировать?

— Брось! — усмехнулся Стас. — Не думаю, что на Лубянке кто-то в своем уме остался.

— А толку тогда с них, с придурошных? — спросил я.

Ответить он не успел, потому что в этот момент вернулись милиционеры. Со счастливыми рожами они стояли на новомодных, похожих на газонокосилки инерционных скутерах «Сигвей». Раньше мы такие только по телевизору видели, и они нам очень нравились.

— Гражданин Стас, ваше приказание выполнено! Подходящий транспорт налицо!

Выглядели скутеры заманчиво: футуристические по форме и дизайну, один оранжевый, как апельсин, другой — серый, точнее «мокрый асфальт».

— Ну-ка дайте-ка попробовать! — Стас бесцеремонно вырвал из рук милиционера тоненький блестящий руль. — На что тут нажимать надо?

Сержант принялся нудно объяснять ему, как управлять агрегатом, но Стас не дослушал.

— Все ясно! — воскликнул он и, вскочив на подножку, газанул.

Скутер, гудя как пылесос, промчал его метров десять по тротуару, наехал на бордюр, и братец кубарем полетел на газон.

— Вы что нам приволокли, уроды! — закричал он, вскакивая и потирая ушибленные места. — На нем же еще учиться надо!

— Так точно, — виновато покивал Шиков.

— А вы где научились? — поинтересовался я.

— В прокате, — признался Шиков. — У меня дядька жены там работает. Я у него их сейчас и взял.

— Некогда нам учиться! — продолжал лютовать Стас. — Тащите что-нибудь другое!!!

— Стас, успокойся, — остановил я его. — Научимся. Верни уже им палки.

Минуту спустя счастливые менты семенили обратно к вокзалу, а мы, спрашивая прохожих направление и по ходу обучаясь, катили в сторону метро «Алексеевская», рядом с которым находилась квартира продюсера Перескокова.

«Сигвей» — штука просто фантастическая. Уже через полчаса мы чувствовали себя уверенно и гнали на максимальной скорости. Хоть мы уже и не дети, но кататься наперегонки любят все. Идиотских картинок подобрения мы по пути насмотрелись предостаточно. Два раза останавливались отдохнуть и перекусить. Первый раз съели по шаурме, а во второй — обнаглели и бесплатно пообедали в ресторане…

— Вообще все не так страшно, — заметил я, когда мы заканчивали обед. — Я думал, хуже будет.

— Это пока, — отозвался Стас, поднимаясь, — помяни мое слово!

Мы вышли, вскочили на свои «газонокосилки» и не спеша поехали рядом.

— Ну да, в будущем, может, что-то нехорошее и случится, — согласился я. — Мы в этот момент переезжали какую-то на удивление безлюдную площадь. — Но сейчас-то пока тишь да гладь. Сам подумай: выпустит, например, какой-нибудь обезумевший тюремщик рецидивистов — вроде бы беда может случиться. Но ее не будет, потому что и рецидивисты подобревшие!

Разглагольствуя так, я отвлекся и не заметил опасность. В тот же миг мой «самокат» наткнулся на какой-то серо-зеленый пятнистый шланг, и я грохнулся на мостовую. Бормоча проклятия, я вскочил на ноги… И тут шланг, изогнувшись и шипя, распахнул передо мной здоровенную желтую пасть. Это была анаконда! Гигантская анаконда!

— Костя, беги! — заорал Стас.

Но я, наоборот, замер. Потом медленно-медленно наклонился и подхватил скутер. А затем коротенькими-коротенькими шажками стал пятиться назад. Змея еще раз угрожающе зашипела, а потом разогнулась и поползла за дом. Вскоре площадь вновь была пуста.

— Ну у тебя и выдержка! — восхищенно воскликнул Стас.

— А-а-ага! — отозвался я. Меня трясло мелкой дрожью. Просто я в «Голосе Вселенной» читал статью про анаконд. Про то, что на самом деле они очень миролюбивые и никогда не нападают на людей. А все жуткие истории про них — бессовестные выдумки бульварных писак. Но откуда эта зверюга в Москве?!

— Похоже, эти придурки зверей из зоопарков повыпускали, — сказал Стас.

Точно. Я кивнул. Выходит, где-то, и возможно даже поблизости, бродят еще тигры и медведи… Их песенками Леокадии не накормишь. Я сделал глубокий вдох и унял дрожь.

— Может, добудем ружья и устроим отстрел? — предложил Стас.

— И тебе их не жалко?

— Жалко. Но представь, что будет, если по Москве бродят хищные звери!

— Нет, — покачал я головой. — Надо ехать дальше и побыстрей. Мы не можем носиться по Москве с ружьями, отстреливая хищников. Сейчас звери, потом будет что-нибудь еще и не только в Москве. У нас фантазии не хватит придумать, к каким бедам и катастрофам еще приведет все это подобрение. Если его не остановить. Вот это мы и должны сделать. Поехали!

— Трусы всегда так говорят! — заявил Стас. — «У нас дела поважнее, поглобальнее…» А герои делают конкретное дело, спасают конкретных людей!

— Стас, я еще на вокзале подумал о том, что дети просто чудом остались живы. Я уверен, сейчас по всему миру происходит множество жутких сцен. Я специально тебя успокаивал, чтобы тебе не пришло в голову спасать всех по одному. Я тебя знаю. Но каждого в отдельности нам не спасти, нужно спасать ситуацию.

Стас покивал, мол, вот-вот, именно так и рассуждают негодяи… Потом вздохнул, махнул рукой, и мы поехали.

Вот умеет он остаться чистеньким…

Было около десяти вечера, когда мы, притихшие и усталые, добрались до нужного здания и вошли в подъезд. Домофон не работал, и дверь была распахнута. Лифт не работал тоже, и, пройдя мимо растянувшего до ушей рот дворецкого, мы по лестнице забрались на самую верхотуру. Уже на первых этажах ощущалась вибрация низких частот, а когда мы поднялись, рев музыки и вовсе оглушил нас. Мы вошли в квартиру. В вестибюле, стоя в очереди в туалет, приплясывали какие-то модельные девицы, и первое впечатление было такое, что мы попали в ночной клуб.

— Приготовься, Костя! — крикнул мне на ухо Стас. — Интуиция мне подсказывает, что тут мы ее и сцапаем, — и глазки у него стали маслеными. Видно, он очень четко представил, как «цапает» Леокадию.

Некоторое время мы пробирались через битком набитые тусовщиками залы, где противно мигала цветомузыка и мельтешили лазерные лучи. Лица некоторых гостей были знакомы нам по журнальным обложкам и телешоу. В одном из залов розовощекий бармен в белой рубашке, бордовом жилете и галстуке-бабочке что-то намешивал в стаканах. Почему-то он очень нам обрадовался и предложил, указывая на стаканы:

— Все безалкогольное!

Мы отказались и спросили, где найти хозяина. Бармен бросил шейкер и вызвался проводить. Обогнув бар, мы двинулись к занавеске из бряцающих пластиковых цепочек, но тут в рукав бармену вцепился маленький человечек с поросячьими глазками и огромным носом.

— Ой, какие симпа-атичные! — перекрывая музыку, закричал он и жеманно повел плечиками. — Куда это ты, Ванюша, их повел?!

— К Вене, — отозвался тот.

— А-а, — обиженно протянул носатый. — Вечно все Перескокову! — Он мученически закатил глазки. — А пойдемте-ка лучше со мной!

— Отстаньте от нас, пожалуйста! — отдернулся я.

— Что значит «отстаньте»?! — радостно воскликнул тот. — Пойдемте! Я вас кое с кем познакомлю!

— Нам некогда! — попытался вырваться я.

— Не может быть некогда настолько, чтобы не познакомиться с самой Клавдией Са-мо-гу-до-вой! — вскричал этот тип, ухватившись за меня еще крепче.

— Ну-ка отпусти его! — потребовал Стас. — Из всех певиц нас интересует только Леокадия!

— Тогда тем более вам нужно к Самогудовой! Ведь это она дает Леокадии уроки вокала!

Я глянул на Стаса. Тот кивнул, мол, давай сходим. Крикнув бармену: «Сейчас подойдем!» — мы отдались во власть носатому. Счастливый коротышка поволок нас через весь зал, и вскоре мы увидели несколько до боли знакомых рож.

— Глянь-ка, прима, каких я тебе милашек привел! — радостно крикнул наш провожатый.

— И зачем они мне? — хрипло отозвалась пышногрудая дива, пососала через соломинку безалкогольный коктейль, поморщилась и сказала: — Гадость какая!

Решив, что это про нас, «дитя порока» даже обиделся.

— Можно подумать, твой этот лучше… — сказал он презрительно.

— Какой «этот»? — угрожающе нахмурилась прима.

— Ну, этот… Как его… — Носатый блондин в затруднении пощелкал пальцами. — Сейчас, сейчас, сейчас… Ну… «А — Белкин, бэ — Стрелкин, це — Сопелкин-Свиристелкин!»

— Так нечестно! Все варианты неверные! — вынырнул из темноты долговязый молодой человек. — Правильный ответ — Грелкин! И с Клавочкой у нас чисто творческий союз и духовное родство, а не что-нибудь! Ведь так, мышка моя? — Юноша присел рядом с певицей и прижался к ней щекой. — Чего тебе от нас надо-то?

— Да это не МНЕ, а НАМ надо! — воскликнул тот. — Нам же нужны молодые дарования?! Только посмотрите, какие миленькие, — потыкал он в нас пальцем. — А Перескоков их из-под носа уводит. Все к рукам прибирает.

— Мальчишки-то ничего, — словно негров на невольничьем рынке оглядела нас Клавдия Самогудова, прищурившись. — И впрямь, жирно будет Веничке… — и твердо закончила: — Так тому и быть. Сами раскрутим!

Стас, офигев, посмотрел на меня. Действительно, о какой «раскрутке» они говорят? Мы что, за этим сюда пришли?

— Мы не по этому делу, — сказал я.

— Не надо стесняться, — сказала певица. — Скромность артиста не украшает.

— Мы не артисты, мы и петь-то не умеем…

— А кто умеет? — хохотнула примадонна. — Этот, что ли? — кивнула она на носатого. — Или этот? — потрепала по щеке долговязого. — Чтобы стать звездой, милочка моя, петь уметь и не надо. Мне-то вы можете поверить? Если уж совсем слуха нет, будете рэперами.

— А Леокадия умеет! — сделал стратегический ход Стас.

— Далась всем эта выскочка, — насупилась прима.

— Но ведь это вы ее петь учили, — поддержал я брата.

— Ну, в общем, э-э… — замялась та.

— Вы или не вы? — прищурился Стас.

— Танцевать ее — вот он учил, — перевела она стрелки на носатого. Тот удивленно выпучил глаза, но тут же передал эстафету дальше:

— А говорить ее учил Сема Пятницкий, наш лучший порнографист! — указал он на пожилого, но одетого в штанишки с лямочками небритого мужчину, уткнувшегося соломинкой в стакан. Тот поперхнулся и возмущенно воскликнул:

— Не порнографист, а редактор солидного журнала! И сплетни это все. Я ее б научил кой-чему, попадись она мне в руки… Да, жаль, не попалась.

— Выходит, никто из вас ее никогда живьем не видел, — догадался я.

— Ну уж прямо никогда… — сказала примадонна. Потом вдруг вздохнула и жалобно посетовала: — Что-то в последнее время так трудно врать стало…

— Все, пошли к Перескокову, — потянул меня за руку Стас, и мы двинулись обратно к стойке.

— Ну зачем, зачем вам Перескоков?! — вскричал носатый, ломая руки.

Тут Стас взорвался:

— Слушай ты, дитя порока! — заорал он, выпучив глаза. — Отцепись от нас! Проваливай!

— Ай! — всплеснул руками носатый. — Нет, но какая экспрессия! Какая неподдельная страсть!.. Что может быть прекраснее гордого провинциала?!

Тут Стас на него ТАК глянул, что он все-таки отстал. Бармен, увидев нас снова, радостно кивнул, и вместе с ним мы нырнули в узкий коридорчик за стойкой. Через пару минут мы стояли перед небольшой, но очень внушительной дверью, похожей на дверцу холодильника «ЗИЛ». Бармен повернул катушки кодового замка и ухватился за никелированную ручку.

«Чпок!» — сказала массивная дверь и отворилась. Мы ступили в таинственный полумрак и оказались в маленьком тамбуре. Дверь за нами захлопнулась, звякнули китайские колокольчики, а когда они смолкли, стало так тихо, что мне показалось, такой тишины я не слышал еще никогда в жизни.

Помещение было сравнительно небольшим. Посредине стоял стеклянный журнальный столик, по которому дорожкой был рассыпан белый порошок. В одном из светлых кожаных кресел, в кислотно-зеленом махровом халате сидел всем известный продюсер Вениамин Перескоков — мужик с милированной шевелюрой и рожей шахтера.

Он сидел к нам спиной и нюхал через трубочку порошок. Я видел это в отражении зеркальной стены.

— Проходите, — бросил он, не оборачиваясь.

— Значит, так, мужик!.. — с ходу набросился на хозяина Стас, но я не дал ему договорить, с силой наступив на ногу, и шепнул:

— Добренькие кокаин не нюхают…

Стас кивнул и тут же спрятался за мою спину. Какое-то время богемно-мафиозный хозяин нас будто бы и не замечал, и эта пауза лишь прибавляла эпизоду значимости. Я кашлянул в кулак и заявил:

— Извините, что мы без стука. Но мы пришли к вам по очень важному делу…

— А-а-апчхи! — отозвался тот и принялся теребить напудренный порошком нос.

— Будьте здоровы, — вежливо сказал я и, осторожно подойдя к столику, уселся в кресло. Но не напротив продюсера, а сбоку. Стас, опасливо на него поглядывая, устроился рядом со мной на мягком подлокотнике.

Хозяин закончил мучить красный, словно инеем припорошенный нос и, приоткрыв рот, осоловело посмотрел куда-то мимо нас. Я никогда еще не видел человека под действием кокаина, и зрелище, скажу я вам, было не из приятных.

— Я вот все думаю, кто вы такие? — проговорил он наконец высоким хриплым голосом и зябко засунул руки в карманы халата. И тут мне показалось, что совсем он не грозный, а, наоборот, какой-то потерянный. Мы со Стасом слегка расслабились.

— Так вот… — начал я.

Продюсер резко вскинул голову и сфокусировал взгляд на нас.

— Вы случайно в кино не снимались? — спросил он. — У него еще название какое-то дурацкое — «Кин-Дзадзирис», что ли…

— Нет, — заявил Стас. — Мы в такой лаже не снимаемся. — И вдруг с наездом добавил: — Лучше вы сами признавайтесь: кто вы-то такой?

— Я-то? Я — Вениамин Перескоков, — представился старый хлыщ. — Не путайте с Перископовым… — добавил он зачем-то. — А почему вы спросили? Вы же знаете, к кому пришли. Это ведь вы вчера звонили. Вам Леокадия нужна, так? — В кресле он сидел в тапочках на босу ногу, и в глаза мне бросились покрытые ороговевшими мозолями пятки, которыми он нервно постукивал по полу. — Зачем тогда спрашиваете? — повторил он.

— Это он в том смысле, что вы не обычный человек, — пояснил я. — Вот и спрашивает, кто вы…

— Чем это я необычный? — спросил продюсер, приосанившись.

— Обычные люди теперь кокаин не нюхают, — пояснил я.

— О-о! Как обидно ощущать себя обычным человеком, — простонал тот и поскреб смуглую шершавую щеку, показывая в кривой усмешке зубы. — Черт бы его побрал, этот проклятый сахар!

Он резко склонился над стеклянной поверхностью и через свернутую в трубочку стодолларовую купюру втянул в ноздрю очередную дорожку белого порошка.

— Вы хотите сказать, что это не кокаин? — изумился я.

— Да какой там, к дьяволу, кокаин! — визгливо выкрикнул продюсер. — Сахарная пудра это, будь она проклята!

— А зачем же вы ее нюхаете? — поразился Стас.

— Так охота же! — объяснил Перескоков. — Привык я! Хоть что-то понюхать! А-а-апчхи! А когда делаешь вид, что торкает, и правда что-то такое чувствуешь…

Уф-ф… Камень с плеч! Значит, все-таки добренький.

— Вот у нас к вам какое дело… — снова попытался я перейти к цели нашего визита, и снова Перескоков перебил меня.

— Знаю я ваше дело! — рявкнул он почти весело. — А давайте-ка лучше телевизор посмотрим, а?! — Он вытащил из-под себя пульт и нажатием кнопки превратил примерно четверть зеркальной стены в экран. Нервно попереключав каналы, он остановился на МТV, где, конечно же, отплясывала его Леокадия — в джинсовых шортиках и с электрогитарой в руках, и увеличил громкость.

Я сразу раскусил, к чему он клонит. Эта сволочь хотела, чтобы мы подобрели!

— Стас, ты понял?! — посмотрел я на брата.

— Понял, Костя, понял, — отозвался тот сурово. — И знаешь что? Кто к нам с мечом пойдет… Давай-ка не будем у этого гада ни о чем просить. Давай, как в Америке. Поищи-ка тут утюжок какой-нибудь или плойку. Или еще что-нибудь подходящее… А я его пока посторожу.

Перескоков растерянно поглядывал то на меня, то на Стаса.

— Сделайте музыку погромче, — сказал я, — чтобы криков слышно не было.

— Тут полная звукоизоляция, — машинально похвастался продюсер, а потом беспокойно спросил: — А зачем вы хотите кричать?

— Это не мы будем кричать, а вы, — пояснил Стас. — Наверное. Да точно…

— Зачем мне кричать? — ненатурально удивился продюсер. — Если вам самим хочется, то мне не жалко, кричите сколько угодно. А мне незачем.

— Вот и чудненько, — улыбнулся я продюсеру, а Стасу сказал: — Смотри за ним лучше.

Смежных помещений было несколько — кухня, туалет, ванная, гримерная, спальня… Я перевернул их все, но ничего подходящего не нашел. Разве что миксер? Когда я вернулся, с деловитостью инквизитора закрепляя на агрегате самую страшную насадку, Перескоков наивным голосом обратился ко мне:

— Странно, что вам не нравится Леокадия. — Он выключил звук телевизора. — Превосходный, по-моему, проект.

Я молча воткнул миксер в розетку. Неотрывно глядя на него, Перескоков вдруг выкрикнул фальцетом:

— А вам она, собственно, по какому делу?!

Я дважды нажал на кнопочку, отчего кухонный прибор издал действительно угрожающий звук. Как бензопила, только какая-то портативная и оттого еще более жуткая.

— Пожалуйста, не надо, — вновь кардинально сменил интонацию продюсер. — Право же, не стоит. Если я в чем-то и виноват, то я исправлюсь. Честное слово, исправлюсь.

— Где Леокадия, сволочь? — спросил Стас, а я еще раз поддал газку: «Вж-ж-ж! Вж-ж-ж!!!», а затем отпустил кнопку.

Воцарилась тишина. Перескоков запахнулся, нахохлился, став похожим на воробья, и так, как если бы он спешил в туалет, а кто-то не вовремя задал ему сложный метафизический вопрос, нервно выпалил:

— Не знаю! Не помню!

Тогда я снова нажал на кнопку и, уже не отпуская, медленно двинулся на продюсера. Перескоков с воплем соскочил с кресла и упал на диван, закрыв руками голову. Ну не мог же я по правде месить человека миксером. Я постоял над ним минуту, потом отпустил кнопку и тихо сказал:

— Вспомнил?

— Да, — ответил он глухо.

Ну, слава богу.

Не веря своей удаче, я приказал:

— Вставай и рассказывай.

Он резко сел и, приняв прежнюю зажатую позу, тяжело вздохнул с видом человека, готового признаваться во всех грехах.

— А можно, я закурю? — попросил он.

— Курение вредит здоровью, — заметил Стас.

— Вы правы, правы, молодой человек. Да, конечно, вы правы, — согласился Перескоков. — Я бы и сам не смог.

— Веня, — сказал я дружелюбно, — хватит уже юлить. Если вы не расскажете нам то, что мы спрашиваем, вполне возможно, через минуту вы умрете. И, кстати, в муках.

Его взгляд скользнул по миксеру и ушел страдать куда-то в неопределенность.

— Так как нам найти Леокадию? — медленно, как гипнотизер, повторил я. — И кто за ней стоит?

И тут он заплакал. Навзрыд, одновременно с этим чихая:

— А-а-апчхи! Честное слово! Честное слово! А-а-апчхи!..

Мне стало его по-настоящему жалко. Быстрее бы он, что ли, раскололся, да и шел бы с миром.

— Сосредоточьтесь, — сказал я голосом доброго наставника. — Ну же. Сосредоточьтесь на Леокадии, певичке, которую вы ведете.

— А вот и неправда! — всхлипнул он. — Чушь вы порете! Вовсе я ее не веду. Я ее и в глаза не видел, только, как и все, мечтаю об этом! То, что я наплел Хемингуэеву и остальным, то да, наверное, это было нехорошо, зато сильно подняло мой рейтинг. И все-таки это ведь не повод для того, чтобы убивать человека, правда?

Я еще не совсем поверил ему.

— Ну а если не вы, тогда кто же? — спросил я так, как если бы пожурил за какую-то глупость.

— Не знаю. Клянусь мамой, не знаю! Я целое состояние потратил, чтобы узнать, но так ничего и не узнал. Тогда я и решил говорить, что это я. Все равно никто этого опровергнуть не сможет.

— Так вон оно что! — воскликнул Стас. — А зачем тогда вы запирались столько времени?

Услышав, что ему поверили, Перескоков вмиг перестал реветь.

— Ха-ха, — нервно хохотнул он. — Да у меня же весь бизнес сейчас на этом держится. Да если мои партнеры узнают, что она не моя, я же все потеряю! — Он смахнул слезу рукавом халата. — Итак, теперь, когда вы все знаете, а я ввергнут в пучину нечеловеческого унижения, я прошу оставить меня одного. — Он упал на диван, спрятал лицо в сложенные перед собой руки и стал хныкать, подергивая плечами. — Я старый больной человек. Я нуждаюсь в покое. Оставьте меня.

Хитрец! Но мы-то ведь не добренькие.

— Мы не оставим вас в покое, пока вы не поможете нам ее разыскать, — сказал я таким ровным голосом, каким произносят окончательные решения, и «газанул» миксером.

— Не оставите? — удивился он и вдруг решительно сказал: — Как хотите. Тогда можете меня убивать.

— Нет, — отрезал Стас. — Ты пойдешь с нами и поможешь нам ее найти.

Перескоков замер. Почему-то слова брата произвели на него особенно сильное впечатление. Он будто бы перемолол их в себе и наконец решился.

— Да, конечно, я пойду с вами, — сказал он очень спокойным голосом смирившегося с судьбой человека. Он встал с дивана и, медленно ступая по ковру, принялся метаться взглядом по комнате. — Та-ак, — сказал он, — мои кроссовки и походный рюкзачок…

Он решительно отворил шкаф-купе, выдернул оттуда пару модных красно-белых тапочек и уселся обратно на диван обуваться. Причем надевал он их на босу ногу и шнуровал так тщательно, словно собирался идти в горы. Мы с удивлением за ним наблюдали.

Потопав и попрыгав, продюсер убедился, что обут как следует, и вернулся к шкафу. На этот раз он достал оттуда средних размеров рюкзак и принялся напяливать его себе на спину, нервно напевая под нос: «Все выше и выше, и выше — стремим мы полет наших птиц!..»

Очередными его действиями было буквально следующее. Он схватил с полки премию «Золотой миелофон», взвесил ее в руке и запустил прямо в окно, полностью занимавшее одну стену. Массивная статуэтка пробила в окне дыру диаметром с велосипедное колесо, а все остальное стекло покрылось мелкой сеточкой трещин. Затем продюсер в распахнутом халате взял разбег от шкафа, запрыгнул на стол, пробежался по нему и, как ныряльщик, выпорхнул в пробоину.

Мы со Стасом остолбенели. Едва придя в себя, мы бросились к стеклу и увидели через дыру, как этот тип, сверкая малиновыми трусами, парит над Москвой на маленьком управляемом парашютике.

Экстремал хренов! Провел-таки нас! И впрямь кремень, не человек!

Глава вторая.

Бег по крыше и блистательные перспективы

— Во дает! — восхитился Стас, глядя, как ловко Перескоков маневрирует между домами соседнего квартала, снижаясь. Но только он это сказал, как беглец, что-то не рассчитав, влетел в стеклянную крышу большого магазина возле метро и пробил ее насквозь. Звон стекла мы не услышали, но увидели, как вслед за продюсером в дыру втянулся его парашют. Но не до конца — частично он застрял в искореженной раме.

— Он там висит, он зацепился! — радостно воскликнул Стас и бросился к выходу. — Бегом за ним, пока не смылся!

Вот так и становятся поэтами. Но радость его была преждевременной. Мы оказались запертыми.

— Что делать, кто нас отопрет?! Ведь не успеем, ведь уйдет! — простонал Стас, ища на двери хотя бы намек на ручку или замок.

— Слушай, хватит уже стихами разговаривать! — прикрикнул я. — Без тебя тошно. Надо быстрее выбираться отсюда и ловить урода. Он явно что-то знает.

— Почему ты так решил? — спросил Стас, вытряхивая барахло из шкафов в поисках чего-нибудь длинного и увесистого, подходящего для того, чтобы выломать дверь.

— Раз он знает, что добреют люди от песенок Леокадии, значит, он скорее всего знает и кто это все заварил, — пояснил я.

В этот момент Стас выудил из шкафа длинный и увесистый резиновый фаллос, почему-то зеленого цвета, повертел его в руках, примериваясь, можно ли им подцепить створку, согнул туда-сюда и разочарованно бросил на пол.

— Хоть бы что-нибудь у него тут полезное было, — проворчал он и продолжил обыск. — Не уверен я, что он что-то знает, ему просто выгодно, чтобы все так думали. Но может быть, может быть…

Тут он выдернул с полки черную кожаную плетку, взмахнул и щелкнул ею, как бичом.

— О! — воскликнул он. — Вот этим его можно пытать, если все-таки поймаем!

— Не думаю, — возразил я. — Боюсь, ему только понравится, раз это у него тут хранится.

— Да? — нахмурился Стас, глянул на плеть внимательнее, брезгливо поморщился и тоже отшвырнул ее.

— Думай лучше, как нам отсюда выбраться, — заметил я. — Давай-ка проверим окна, может, через них можно куда-то вылезти.

Нам повезло даже больше, чем мы могли надеяться. В гримерке мы обнаружили дверь, ведущую на огромный балкон. Точнее — на террасу. Здесь был небольшой бассейн, два шезлонга и два плетеных кресла, а в горшках стояли здоровенные пальмы. Решение было очевидным. Мы подтащили самую большую пальму к стене и смогли забраться на крышу.

Крыша была плоская, залитая гудроном, еще не остывшая от дневной жары и оттого пахучая. Ища спуск, мы побежали между вентиляционными трубами и тарелками спутниковых антенн. Тут и там мы натыкались на какие-то каморки с желтыми черепами и костями на дверях. Мы пытались открыть их, но все они были заперты.

Время от времени мы подползали к краю крыши в надежде найти балкон, куда можно было бы спрыгнуть. Но только на другом конце дома мы, наконец, увидели точно такую же, как у Перескокова, террасу, на которой под мощные звуки музыки колбасилось человек двадцать молодых людей. Мы тут же спрыгнули туда и вбежали внутрь. Никто не обратил на нас ни малейшего внимания.

Это опять была тусовка поп-звезд и прочего бомонда, и мы быстро поняли, что на самом деле вернулись в квартиру Перескокова, так как она, похоже, занимала весь верхний этаж. Пытаясь найти выход, мы бегали из комнаты в комнату, но это был самый настоящий лабиринт, битком набитый гламурным столичным сбродом.

В центральном зале было неожиданно тихо, уже не мигали разноцветные прожектора, а один мощный софит выхватывал из темноты небольшую сценку, где на стуле сидел с гитарой старый рокер и эстет с козлиной бородкой — Расческин. Стас притормозил и уставился на него влюбленными глазами. Он всегда обожал Расческина. А тот, перебирая струны, тихонько блеял трагическим голосом:

…Жила была на свете младая стрекоза,

Под градом Таганрогом порхала, как коза.

Но вдруг однажды в бубен ударила гроза,

И хлынул дождь, в который и псам гулять нельзя…

— Стас! — зашипел я брату в ухо. — Пошли отсюда скорее! Сбежит продюсер!

— Тише! — так же шепотом взмолился тот. — Дай дослушать! Повисит еще чуть-чуть, не облезет!

Слава богу, как раз тут Расческин закончил свое невеселое повествование:

…Ах, вымокли до ниточки крыла у нашей деточки,

Висят они, как тряпочки, сидит она на веточке.

— Все, — сказал Стас. — Побежали.

Интересно только, куда… И тут же я придумал, что нужно делать дальше.

— Тихо! — заорал я не своим голосом в возникшей тишине. Расческин уронил гитару и на четвереньках убежал за диван. Гости испуганно посмотрели на меня. — Внимание всем! Слушать мою команду! Пятнадцать минут назад известный вам продюсер Вениамин Перескоков опустился на парашюте в магазин рядом с метро. Его необходимо поймать. Все — на поимку Перескокова!

Я замолчал и оглядел опешившую тусню. Вдруг вскочил носатый блондин и закричал хриплым фальцетом:

— Ловим Веничку! Какая прелесть! Все ловим Веничку!

— Ур-ра! — закричали словно только что вышедшие с экранов телевизора Грелкины, Пятницкие, Расческины, Клавдии Самогудовы и множество других менее известных нам тусовщиков. Из-за шторы выскочил почему-то прятавшийся доселе там плотный щетинистый очкарик, солист группы «ДТП», и, сжав кулаки, прорычал:

— Бей фонограмщика! — но тут же виновато захихикал и забормотал: — Это я так шучу… Щекоти его!

Толкаясь и радостно вопя, толпа бросились к лестнице, увлекая за собой всех встреченных на пути. Мы поспешили следом. У парадного подъезда, там, где мы их и оставили, стояли наши «Сигвеи».

— Отлично! — воскликнул Стас. — Поехали?

— Костя! — крикнул мне Стас, когда по пути мы обогнали нескольких отставших поп-звезд. — Как ты думаешь, почему все-таки они все свихнулись, а мы — нет?

— Про нас не знаю, — честно признался я. — А вот про них… Может, они всегда такими были?

— Да ты что! — не поверил Стас. — Такая патология несовместима с жизнью!

Когда мы добрались до места, там уже творилось черт знает что. Перескоков болтался на двадцатиметровой высоте, с двух сторон от него, на верхних ярусах галереи столпились его бывшие гости и, хохоча, пытались дотянуться до него лыжными палками, взятыми в отделе спортивных товаров, и гардинами из хозяйственного. Кучка поп-весельчаков рассекала под ним по битому стеклу на трофейных роликах и велосипедах.

Очевидно, все эти добренькие придурки воспринимали происходящее как забавную и совершенно безобидную игру. Кроме самого извивающегося над пропастью Перескокова. Бедняга вопил и корчился, но от этого веселья только прибавлялось.

— Они его угробят, — сказал я брату. — Разобьется к чертовой матери!

— Надо растянуть под ним большое полотно, как делают на пожарах, — предложил Стас.

Среди унитазов и ванн нам удалось отыскать целую выставку громадных рулонов. Минут пять мы провозились, отрезая подходящий кусок голубого в розовый цветочек сукна. Свернув его и захватив с собой огромный тесак, мы побежали обратно.

Организовав человек десять держать натянутый батут под Перескоковым, сами мы помчались на балкон, на уровне которого он болтался. «Ве-ня! Ве-ня!» — радостно скандировали внизу. Мы примотали тесак к бильярдному кию скотчем и получилось что-то вроде копья. Этим самым копьем мы со Стасом и принялись по очереди перепиливать стропы парашюта. Натянуты они были не все, но по мере того как одни лопались и Перескоков, повизгивая, опускался чуть ниже, натягивались другие.

«Пем-м!» — лопалась стропа.

— Ой! — как ужаленный Винни Пух вскрикнул продюсер и тихим доверительным тоном покаялся: — Ребята, я все осознал… Не надо этого делать.

«Пем-м!» — лопнула следующая.

— Ай! — провалился он чуть ниже. — Признаюсь, я был в корне неправ. Прекратите пилить, я же упаду.

«Пем-м-м!»

— Ой-ой! Может статься, я вам еще пригожусь. Хотите славы и денег?

Стас замешкался. «Ве-ня! Ве-ня!» — продолжали скандировать снизу.

— Деньги нам не нужны, — сказал я деловым тоном. — И слава тоже. Все что нам нужно — найти Леокадию.

— Без проблем, — сказал Перескоков, уверенно мотнув головой, и тут же добавил: — Но у вас не получится. Потому что даже у меня не вышло…

— Стас, пили, — приказал я.

«Пем-м!»

— Ой! Тихо-тихо! Зачем же так спешить? — возмущенно спросил Перескоков у Стаса и вновь обратился ко мне: — Но, похоже, я знаю способ.

— Врешь! — не поверил я.

— К сожалению, нет, — шмыгнул носом продюсер. — Я и сбежал-то, чтобы не расколоться. Потому что понял, как ее найти.

— Говори! — приказал я. — Ну?!

Тот закатил глаза кверху, немного помедлил и заявил:

— Если не можешь выйти на Леокадию, нужно заставить ее саму на тебя выйти.

— Это пословица? — саркастически спросил я. — Стас, режь!

— Тихо, тихо! Я ведь знаю, как ее заставить!

— И как?

— Очень просто. В шоу-бизнесе ничто так не бесит, как наступающие тебе на пятки конкуренты. Если я сделаю из вас суперзвезд и обеспечу вам первые места в хит-парадах, то те, кто ее ведет, попытаются или переманить вас к себе, или заставить вас замолчать. В любом случае они себя выдадут.

Стас посмотрел на меня большими глазами, повернулся обратно к продюсеру и воскликнул:

— А ты умен, Перескоков!

— Мне часто это говорят, — признался польщенный шоумен и скромно улыбнулся.

— Но это же долго! — возразил я.

— Не так уж и долго, если мы ему поможем! — крикнула снизу Клавдия Самогудова. — Вы мне сразу понравились. Веселые ребятки!

— Я, например, про вас статью напишу, — сказал Пятницкий. — Только на обложку придется голыми сняться.

— А я вас в рокерской тусне продвину! — прорычал очкарик. — Только режьте быстрее. Очень хочется посмотреть, как эта собака падать будет… Но вообще-то я добрый, — тут же пояснил он с виноватой улыбочкой. — Ну сколько ж ему, бедняге, еще висеть? А собаки — очень милые животные, против собак я ничего не имею… Режьте!

— Вот его как раз слушать не надо! — поспешно заявил Перескоков.

— А как вы нас будете раскручивать, если и дальше будете тут висеть? — резонно заметил Стас и перерезал предпоследнюю веревку: «Пем-м!»

— Я вполне могу руководить процессом прямо отсюда! — очень серьезным голосом заверил продюсер.

«Пем-м-м!» — особенно звонко пропела последняя стропа.

— Так я и знал, — грустно промямлил Перескоков, поджал ноги и, кувыркаясь, полетел вниз. Когда с глухим ударом он шмякнулся на наше полотно, все, кто его держал, не устояв, кучей повалились на продюсера сверху.

— Але-е… Гоп! — донесся из кучи сдавленный голос Перескокова. Шоумен остается шоуменом даже в самой сложной ситуации. Тут же все присутствующие взорвались дружным «ура» и аплодисментами, а мы кинулись с балкона вниз.

Поднявшись и запахнув халат, Перескоков торжественно поднял палец.

— Пока я летел, я думал, как же нам назвать наш супердуэт? И вот что я решил: в названии его обязательно должен присутствовать мотив победы добра над злом. Народ это любит.

— Бог Тот побеждает бога Сета, — пробормотал Стас. — «Тот Сета». Как вам?

— «Тот — того», — хрипло возразила Самогудова. — После «татушек» — беспроигрышно.

— Тот — того? — переспросил Стас испуганно. — Но мы же братья!

— В этом-то вся изюминка, — заверила прима, — точнее, клубничка. Братья, которые очень-очень любят друг друга. Такой гадости на нашей эстраде еще не было.

— Ура! — заверещал носатый. — Да здравствует наш новый проект — «Тот-Того»! Я сразу понял, что они перспективные! Потащили Веничку домой!

Еще миг — и ошеломленный Перескоков был придушен в объятиях, сбит с ног и закатан в спасательное полотнище. Перевязав его с двух сторон веревкой, так что голубой в розовый цветочек рулон превратился в огромную брыкающуюся конфету, попсовики, журналисты и фотомодели взвалили его на плечи и двинулись назад в пентхаус.

Глава третья,

в которой мне все не нравится, а Стасу, как всегда, наоборот

Вот уж чего я никак не ожидал, так это что стану поп-звездой. Но куда деваться? Похоже, это действительно был единственный способ найти Леокадию. С гиканьем, песнями и плясками доволокли мы Перескокова до дома. Там «фантик» развернули, и начался военный совет акул шоу-бизнеса. Естественно, в обсуждении при закрытых дверях приняли участие лишь самые-самые, а прочая тусня осталась куролесить в дискотечных гостиных.

— Что для нас главное? — вопрошала Клавдия Самогудова. — Главное, чтобы к нам потянулись люди. А что для этого надо?

— Быть самыми достойными? — предположил я.

— Чего-о? — скривившись, протянул Сема Пятницкий. — Вы откуда к нам приехали?..

— Надо быть ближе к народу, — подсказал примкнувший к компании знаменитый продюсер Шпулькин, загорелый толстомордый тип с бегающими глазками. — Мелодии должны быть не сложнее «Чижика-Пыжика», слова тупые, а поведение вульгарное. Вот тогда все будет в ажуре!

— Правильно! — воскликнула прима радостно.

— Позвольте, позвольте! — вмешался Перескоков ревниво. — Как генеральный продюсер этого проекта я тоже должен высказать свое мнение!

— Давай, давай, Веничка, — кивнула ему прима благосклонно.

— Нам ведь нужны не просто звезды, а суперзвезды. Кого сейчас удивишь тупостью и пошлостью? Для успеха это, конечно, обязательные условия, но все-таки недостаточные. Я бы добавил еще насилие и секс.

Все присутствующие изумленно уставились на него.

— Я же сказал — «бы». «Добавил БЫ», — смущенно поправился Перескоков. — Но не добавлю. Потому что все мы — люди добрые, и демонстрировать насилие и секс, к сожалению, не можем…

— Мы-то не можем?! — вскочил Стас.

— Тихо, тихо, тихо! — воскликнул Перескоков, выскочив из кресла и спрятавшись за спинку. — Мы знаем, какие вы способные, лично я это — во как прочувствовал, — провел он ладошкой по горлу, — но народ нынче не тот! Народ нынче хлипкий. Никому теперь это не понравится.

— Вот и не морочь тогда нам головы! — сказала Самогудова, презрительно передразнив: — «Генеральный продюсер»! Тоже мне!

— Но в чем Веня прав, — вмешался носатый, — что в основе имиджа обязательно должно лежать что-то ужасно гадкое.

— А названия не достаточно? — спросил я с надеждой.

— Что ты! — жеманно махнул тот ручкой. — Не название делает группу, а группа название. Какой-то беспредельный экстрим должен быть в самом вашем поведении. Пошлых дураков на сцене — каждый первый, а нам надо угодить в яблочко.

— Лично нам надо найти Леокадию! — напомнил я.

— Мы помним, — заверила примадонна, — но мы ведь уже договорились, что для этого вы должны перещеголять ее в популярности. И для верности можно нарушить какие-то ее права, тогда она сама вас найдет.

— Что значит «какие-то»? Авторские, конечно, — дополнил Шпулькин. — Уж я-то в этом деле ас!

С презрительной улыбочкой прима покивала, как бы говоря, «вот и я о том же, умник…».

— Точно! — воскликнул Перескоков. — Как я сам не додумался, коллега! Нужно тупо петь ее песни! Такого никто безнаказанно не оставит.

— Ее песни?! — скривился Стас. — Мы — ее песни?!

Издевательски вихляя тазом, он заголосил на музыку «Кис-кис, брысь»:

Милый, милый, милый,

Зацелуй меня,

Милый, милый, от тебя —

Я млею как свинья!..

Он остановился, и в комнате повисла напряженная тишина. Наконец, ее прервала прима, прошептав:

— Гениально.

— То, что нужно, — тихо подтвердил Грелкин и смачно щелкнул пальцами.

— Записано! — сообщил Перескоков, помахав телефоном.

— Придумал! — заявил носатый.

— Ну, что ты еще придумал? — уставился на него Шпулькин.

— Я придумал, какой гадости подпустить, чтобы уж наверняка.

— Ну? — обернулась к нему прима.

— Тема энуреза, — зловеще произнес тот.

— О! — даже на миг не задумавшись, блаженно закатил глаза Перескоков. — Вот что значит профессионализм. В десятку! Нельзя насилие и секс — пусть демонстрируют на сцене волеизлияние и мочеиспускание!

— И призывают к этому зрителей, — прозорливо кивая, добавила прима.

Внезапно глаза Перескокова округлились, и он вдохновенно промолвил:

— Борьба добра со злом. Хит всех времен и народов «Ночной позор»…

Тут только мы со Стасом осознали, что нелепая шутка заходит слишком далеко. Переглянувшись, мы заорали хором:

— Мы не будем мочиться на сцене!

Акулы шоу-бизнеса глянули на нас так, словно это пищали комары, и прима сказала Перескокову:

— Веня, ты пока уведи ребятишек.

— Все-все-все, мальчики, — вскочил продюсер, схватил нас за руки и куда-то поволок. — Вам спать пора, набираться сил надо, впереди большие свершения. А нам нужно делом заняться: подготовить репертуар, расписать гастрольный план, зарядить поэтов и аранжировщиков, договориться по поводу транспорта, организовать фанатов…

— Мы не будем делать этого на сцене! — твердо сказал я, остановившись перед дверью.

— Завтра, завтра поговорим, — ласково сказал Перескоков, впихивая нас в спальню, и захлопнул у нас перед носом дверь.

…Проснулся я от того, что в мобильном заверещал будильник. Первой мыслью было, как мне неохота переться в школу. Но миг спустя я осознал, что нахожусь не дома и никакая школа мне не грозит. Я лежал одетым и обутым на очень шикарной и мягкой трехспальной кровати с балдахином.

Рядом со мной, завладев единственным одеялом, безмятежно сопел укутавшийся почти с головой Стас. Вчера он не удержался и сделал по глоточку из нескольких красивых бутылочек, которые мы обнаружили у Перескокова в баре.

— Эй, — толкнул я его ногой. — Вставай, армахет^[3]!

Он резко сел, осоловело осмотрелся и сказал:

— Интересно, кстати, нас завтраком кормить будут?

За что я люблю своего брата, так это за здоровый взгляд на жизнь.

— Мне тоже интересно, — сказал я. — Давай поищем кухню.

— Чего ее искать, мы ж там были, — напомнил Стас.

Точно. Я и забыл. Я же там миксер нашел. Мы сползли с кровати и направились туда. На кухне сидел Перескоков. Он был все в тех же кроссовках и в том же кислотном халате, что и вчера, только сильно порванном на спине. Перед ним на столе лежал сотовый телефон, а в руках он держал бутылку джина. В воздухе стоял отчетливый можжевеловый дух.

Я даже замер в дверях: Перескоков наливал в стакан прозрачную жидкость… Какое-то время он сосредоточенно смотрел на нее, а потом, к моему облегчению, аккуратно стал переливать обратно в бутылку.

— А, проснулись, драгоценные мои, — заметил он меня и приветливо качнул головой. — Проходите, присаживайтесь. А я вот так и не смог уснуть. — Вид у него был ужасный. Такой, будто бы он все-таки пил всю ночь. Его шахтерское лицо приняло синеватый оттенок и поросло жесткой щетиной. Красные глаза были полны отчаяния и доброты. — Зато я кучу дел по телефону переделал. Жизнь, кстати, налаживается. Жить будем бедненько, но добренько. Уже и транспорт ходит. Медленно, но ходит. Потому что, когда он не ходит, вреда получается больше, чем пользы. Люди это осознают потихоньку. И в магазинах уже торговля началась.

— Так ведь можно все без денег брать!

— Можно, но почти никто уже не берет, потому что это дурно, и народ это понял. Да ты садись, — пригласил он вновь.

Я присел, а Стас куда-то исчез, видимо, вернулся в спальню. Перескоков взял бутылку и вновь наполнил стакан на треть.

— Костик, я не могу больше пить, — вдруг трагично сообщил он. — Налить могу, а выпить — никак. Только поднесу стакан ко рту, как душит меня совесть, так, будто я собираюсь кого-нибудь топором зарубить. Вот, глянь! — Дрожащей рукой он медленно поднес стакан ко рту, но та затряслась еще сильнее, заходила ходуном, и в какой-то момент пахучий джин выплеснулся ему на халат.

— Пятнышко будет! — взволнованно воскликнул Перескоков и, быстро поставив стакан на стол, принялся, чавкая, сосать махровый подол. Кого он решил обмануть? Себя, что ли?

— И сколько вы так уже насосали? — спросил я.

Перескоков затравленно на меня посмотрел и буркнул:

— Зови брата завтракать. Он добрее.

Я вернулся в спальню, но Стаса там не было. И тут же я услыхал шум и гам со стороны прихожей. Я заглянул в гостиную, в ту самую, из которой продюсер вчера выпрыгнул, и увидел Стаса, пятящегося от целой оравы журналистов с камерами.

— Скажите, сколько вам лет?! Это правда, что вы внебрачные отпрыски президента?! Вы — близнецы? Ваши ближайшие планы?! Какой вы ориентации?! Так все-таки «кто кого»? — кричали они наперебой. — Кто придумал девиз «Энурез против армии»?

— Это придумали задолго до нас, — пролепетал Стас, обернулся и беспомощно посмотрел на меня. Уж не знаю, чего он так растерялся, но было ясно, что его надо спасать. Я метнулся обратно на кухню, схватил со стола джин, плеснул немного Перескокову на халат, чтоб ему не обидно было, и побежал к брату на выручку.

— Куда-а?.. — плаксиво крикнул мне вдогонку продюсер, но я уже был в гостиной. Замахнувшись бутылкой как гранатой, я заорал:

— А ну, пошли вон! Убирайтесь!

В прихожей началась давка. Продолжая выкрикивать вопросы, толпа папарацци стала медленно выдавливаться через узкий тамбур за дверь. Когда исчез последний, Стас, бормоча: «Ноу комментс, ноу комментс», — захлопнул ее. Стало тихо как в бункере. Не соврал хозяин про звукоизоляцию.

— Так вот как она приходит, эта пресловутая слава, — многозначительно сказал Стас. — Помнишь, мы книжку читали, как ее там? «Огрызки хлеба»?.. Нет… «Обломки неба»?.. Короче, что-то такое. Про «Битлз». С ними было примерно так же. Встали утром, голова гудит, а пресса беснуется. А что вчера делали, что творили?.. Ничего не помнят.

— Они-то хоть петь умели, — прервал я его.

— Так ведь и шоу-бизнес на месте не стоит, — парировал он.

— Ты лучше скажи, на кой нам все это? Нам Леокадию искать надо, а эти уроды нам теперь проходу не дадут. Всюду будут лезть с камерами и вопросами мучить.

— Ты что, забыл гениальный план Перескокова? — возмутился Стас. — Именно благодаря славе мы и привлечем ее внимание.

— Так-то оно так… — сказал я, царапая подбородок. — Но что-то не нравится мне все это…

— А мне — нормально, — заявил Стас. — Мы, кстати, завтракать все-таки будем?

— Пойдем, пойдем, — кивнул я, — Перескоков тебя заждался.

Не успели мы поесть, как в продюсерские апартаменты ворвалась Клавдия Самогудова.

— Внимание! — с порога объявила она. — Вечером вылетаем на гастроли! Шумиху уже подняли, пиар-кампанию закрутили, рекламу пустили по всем СМИ. А наступать начнем, — она революционно взмахнула кулаком, — из провинции! С самых окраин! С Владика!

— Но мы же еще не репетировали! — испугался Стас.

— Еще чего не хватало! — сделала большие глаза примадонна. — Пусть самодеятельность репетирует. У нас уже весь материал готов, а к вечеру будут записаны фонограммы. Вам нужно будет только прыгать и открывать рот, короче — делать шоу. Вас в самолете за десять минут всему мой Лелик обучит, он у меня мастер!

Я вспомнил вчерашние разговоры и сказал:

— Лично я мочиться перед всеми не стану.

Несколько секунду длилось тяжелое молчание. Потом Самогудова махнула рукой и примирительно сказала:

— Ну ладно… Звездам капризы положены. Обсудили мы это… Наймем дублеров, что же делать. Ну, может, еще девочки с подтанцовки помогут…

— Вы, конечно, понимаете, насколько мне трудно в этом признаться, — встрял Перескоков, — но лично мне понравилась идея коллеги Шпулькина…

— Ну да… — задумчиво кивнула ему примадонна.

— Что за идея? — спросил Стас.

— Не важно! — встрепенулась прима. — Это все потом! А сейчас — работать! — Она хлопнула о стол пачкой листов: — Вот тексты, выбирайте.

Мы со Стасом взяли по бумажке, я стал читать, и у меня глаза полезли на лоб. Это была длиннющая песня, но мне хватило первого куплета:

Нет свободы молодым,

Миф — «свобода», ложь и дым!

Но свободе я учусь:

Где хочу, там и…

Я поднял мрачный взгляд на примадонну, и она, поймав его, затараторила:

— Это такая тяжелая роковая баллада в стиле Хрипелова. А припев — народный, пипл схавает!

Я прочитал припев. Он действительно был знаком мне с начальной школы:

Хорошо быть кисою,

Хорошо собакою…

— Я уже слышала фонограмму! — сообщила Самогудова с воодушевлением — там в припеве после каждый строчки такой крутой хардовый риф! И она прорычала:

Хорошо быть кисою,

О! Оу! Оу! О!!!

Я глянул на Стаса. Вид у него был перепуганный.

— Костя, — сказал он. — Это кошмар. Послушай:

Расскажу я вам, мальчишки:

Мальчик жил, он смелым был,

Раз он, расстегнув штанишки,

Лес горящий потушил…

— Почему же это кошмар? — возразила Самогудова. — Очень проникновенная позитивная песня. Ведь напрочь куда-то ушла из нашей жизни героика. А кто же будет воспитывать молодежь, если не мы — деятели культуры?

Я схватил еще листочек и прочитал вслух:

Мы друг друга полюбили,

Невзирая на ландшафт,

Мы еще грудными были,

Писались на брудершафт…

— Кто пишет вам эти частушки?! — вскричал Стас.

— У нас целый штат прекрасных поэтов, — отозвалась Самогудова. — Пушкин отдыхает. Тема мочеиспускания раскрыта со всех сторон, она просто выработана, как золотая жила! И всего за одну ночь.

— Но при чем здесь ландшафт?! — рявкнул я.

— Как это при чем? — пожала плечами прима. — А ты сочини рифму на «брудершафт». Поэзия, милочка моя, это великое таинство… Но лично мне больше всего нравится вот это… — Она взяла листочки, немножко покопалась в них, наконец, выдернула один и, по-рэперски жестикулируя, речитативом продекламировала:

Ты помнишь, чувак, мы курили траву,

Теперь за траву голову оторву.

Ты лучше, чувак, бы отлил бы в нее,

Так эк’ологичнее, блин, ё-моё!..

— Смело! Современно! — сама же оценила она.

— Супер! Просто супер! — запрыгал на табуретке Перескоков. — Мы порвем эту страну, как грелку!

Я не знал, что и сказать. Но вовремя пришел в себя Стас:

— Лично я никуда не полечу, — сказал он. — Ни на какие гастроли.

— Я тоже, — кивнул я, как мне казалось, твердо.

Но вечером мы как миленькие погрузились в лимузин Перескокова и двинулись впереди целой автоколонны, везущей звезд эстрады, в направлении аэропорта Шереметьево. Взялся спасать мир, не бойся описаться…

— Но ведь самолеты теперь не летают, — удивился Стас, когда мы медленно-медленно продвигались через окружавшую здание аэропорта толпу народа с флажками и плакатами «We love Тот-Того!!!», «I love пи-пи!!!» и даже «Тот-Того, мы пи-пи с вами!» Они были всюду, даже на крыше.

— Нам ужасно повезло, — сообщил Перескоков, сидевший напротив нас. — Мой пилот однажды побывал на концерте моей бывшей группы и, естественно, оглох. Ничегошеньки теперь не слышит. Так что он летать не боится.

— А как же он по радио переговаривается? Со всякими там диспетчерами? — спросил Стас.

— А зачем? — удивился Перескоков. — Это было нужно, когда небо кишело самолетами и на посадку неизвестно было куда идти: вдруг там кто-то уже есть. А сейчас и в небе чистота, и взлетные полосы все свободные, садись — не хочу.

— А для чего здесь столько народу? — продолжал расспросы Стас.

— Это ваши фанаты, — пояснил Перескоков.

— Да откуда у нас могут быть фанаты, если мы еще ни разу не выступили?!

— Это все, друг мой, дело техники, — сказал Перескоков, — мы профессионалы или где?

Он достал свой мобильник, приставил его к губам и артистично объявил:

— Внимание, диспетчерским службам и всем, всем, всем, кто пришел сегодня проводить своих любимцев в турне по дремучим глубинам нашей великой страны! Говорит Вениамин Перескоков. Просьба не путать с Перископовым…

По тому, как от его негромкого голоса завибрировали пуленепробиваемые стекла машины, и по легкому эху, которое пробивалось из-за них, я понял, что его речь транслируется через громкоговорители на всю площадь.

–…Встречайте! Звездный кортеж возглавляет лимузин суперсовременной группы «Тот-Того», и я, Вениамин Перескоков, просьба не путать с Перископовым, ее генеральный продюсер! — продолжил наш скромный конферансье, а затем принялся по очереди объявлять остальных участников тура, въезжавших через служебные ворота на аэродром. Тут, словно припаркованные автомобили, в ряд стояли десятки громадных разноцветных авиалайнеров.

Когда Перескоков закончил, небо над аэропортом озарилось разноцветными огнями, и прозвучал запоздалый треск фейерверка. Неизвестно откуда появились служебные машинки с желтыми мигающими маячками, а вслед за ними, объезжая хоровод лимузинов, прополз очень низкий желтый тягач с большими колесами, тащивший за переднее шасси средних размеров реактивный самолет советского образца.

К нему придвинули трап, и дверь нашего автомобиля отворил улыбающийся стюард в аэрофлотовской форме. Из прохладного кондиционированного воздуха салона мы вышли на пропахший техникой жаркий ветер и зашагали по асфальту.

Раньше всех на трап полезла Клавдия Самогудова, своим зычным голосом перекрывая оглушительный гул самолетных двигателей:

— Я хочу сидеть в кабине!

— Клавочка, я с тобой! — ломанулось за ней длинноносое «дитя порока».

После них на борт поднялся пожилой много раз заслуженный артист Комбинезонов с лицом мафиозного главаря под курчавым париком.

— Костя, я боюсь, — шепнул мне на ухо Стас.

— Я тоже, — кивнул я, чувствуя, что от волнения у меня начинает дергаться глаз. — От этих уродов можно всего ожидать. Надо было нам настоять, чтобы тур был железнодорожным.

— Ага! — возразил Стас. — А ты знаешь, сколько ехать от Москвы до Владика? В нынешней ситуации целый год можно тащиться.

— Да хоть два. Лучше долго ехать во Владивосток, чем быстро лететь на кладбище.

— Типун тебе на язык, — сказал Стас. — Ладно, пилот-то глухой, он нормальный. Да и наши — не самоубийцы все-таки.

— Не знаю, не знаю… — сказал я. — Во всяком случае, нужно сразу выяснить, где лежат парашюты.

…Самолет набился битком — звездами, обслуживающим персоналом и девушками из подтанцовки. Вспарывая облака, мы стремительно набирали высоту. Похоже, пилот у нас был лихач.

— И сколько нам лететь до Владика? — спросил Стас у Перескокова.

— Смотря с какой скоростью, — ответил тот уклончиво.

— А почему нас не инструктируют, как положено, по технике безопасности и не рассказывают, где находятся парашюты? — спросил я заветное.

— Это частный самолет, и никто тут этого делать не обязан. А парашютов на пассажирских самолетах не бывает.

У меня похолодело в животе, а Стас бессильно рухнул в кресло и страдальчески закатил глаза. Самолет потряхивала турбулентность, уши закладывало так, что казалось, их залепили пластилином. Но звезды, не испытывая ни малейшей тревоги, принялись за свои беспечные разговоры.

— Вот что, ребятки, — сказал Перескоков. — Настало время нам хоть немного порепетировать.

— Где? — удивился я. — Здесь, что ли?

— А ты как думал? — усмехнулся продюсер. — Тяжела и неказиста жизнь российского артиста. Айда за мной, — и он потащил нас через салон за какие-то шторки.

Пройдя небольшой тамбур, мы оказались в тесной музыкальной студии с аппаратурой, синтезатором, прикрепленными к полу высокими стульчиками, микрофонными стойками и, конечно же, баром. Тут уже сидели Грелкин, Шпулькин и самогудовский Лелик.

— Вы готовы? — спросил нас Шпулькин.

— Да мы и песен-то не слыхали, — возмутился я.

— При чем тут песни? — засмеялся Шпулькин. — Ну-ка, — повернулся он к Лелику и Грелкину, — покажите-ка ребятам, что значит настоящее эстрадное шоу, — и нажал на кнопку.

В студии зазвучал бойкий реп на знакомую мелодию. Парочка фаворитов примы вооружилась микрофонами и, приплясывая, запела:

Жили-были на свете два брата — Стас с Костей,

И они, то есть мы, прилетели к вам в гости

Показать вам, как стильнее стать и умней,

Как забить на условности глупых людей!

Если кто-то не хочет идти воевать,

Нужно вовремя мокрою сделать кровать,

А потом докторам заявить наотрез:

«Извините, но, блин, у меня энурез!»

Тут эти отморозки расстегнули штаны и стали, пританцовывая, причудливо скрещивать пляшущие в воздухе струйки. При этом они горланили припев:

И треснул мир напополам, дымит разлом,

Идет священная война бобра с ослом.

И меркнет свет, в ночи текут ручьи в узор,

Ну, кто сказал, что энурез — «ночной позор»?

Я просто осатанел. Я хотел наконец вдолбить в их дурацкие головы, что МЫ ЭТОГО НА СЦЕНЕ ДЕЛАТЬ НЕ БУДЕМ! Потому что мы этого делать не хотим. А еще потому, что в отличие от заслуженных звезд эстрады мы не умеем делать это по команде и по заказу… Я встал и уже набрал в легкие воздуха, чтобы заявить им об этом уже, наверное, в десятый раз, как вдруг самолет мощно тряхнуло, и я только клацнул зубами.

Все испуганно повскакали с мест. В студию вломилась Самогудова:

— Бегом в салон, уродцы!!! Застегните ширинки, пристегните ремни!

Глава четвертая.

«Последний дюйм» и радушный совхоз

Самолет мощно завибрировал и начал терять высоту. Мы кинулись на места. Ощущение было такое, будто мы летим в оборвавшемся лифте. Голова закружилась, и неприятно зашевелились внутренности. Вместе со всеми, кто не был пристегнут, а таких было большинство, мы со Стасом взлетели к потолку и стали барахтаться в невесомости. Так же внезапно самолет вновь выровнялся, и все свалились — кто в проход, кто на сиденья.

— Мы падаем! Мы падаем! — вопили попсовики.

— Где, где мой замечательный парашютик?! — горестно выкрикнул Перескоков.

Но хоть самолет и потряхивало, он уже не пикировал.

— Спокойно! — командным голосом рявкнула Самогудова, которая прибежала в салон вместе с нами. — Без паники! Это была всего лишь воздушная яма. Пристегнуть ремни, обхватить затылки руками и засунуть головы между коленей!

Все примолкли и, выполнив ее инструкцию, сидели скорчившись, как креветки, а сама Самогудова исчезла. Через минуту самолет натужно застонал и вновь стал рушиться в пропасть. Тут же прима ворвалась обратно в салон и сообщила почти победным тоном:

— А вот теперь мы действительно падаем! Сидите так же, как сидите, а я пойду попробую все-таки разбудить пилота. Хоть и жалко его.

Свет дважды мигнул и погас.

— Прав ты был, Костя, — услышал я тихий голос Стаса, — надо было поездом.

Мне стало даже не столько страшно, сколько грустно. Как глупо все вышло. Мы решили, что умнее всех и знаем, как спасти мир. А в результате дали себя уговорить на это уродское шоу… Так нам и надо.

Я выпрямился и посмотрел в окошко. Теперь, когда в салоне наступила темнота, там, в рассветной дымке, стал отчетливо виден зубчатый силуэт леса. Мало кто расскажет вам, что чувствуешь, когда падаешь в самолете. Так вот, слушайте. Чувство такое, будто катишься на санках с горы к краю пропасти.

Вдруг в моей голове отчетливым эхом прозвучала последняя фраза примадонны. Выходит, мы падаем, а пилот спит?! И, может быть даже, мы падаем как раз поэтому? А старенькой добренькой дуре жалко его растормошить!

Как раз в этот момент в полутьме салона вновь возникла ее фигура.

— Бесполезно! — заявила она. — Но я считаю, унывать не стоит. Давайте-ка споем хором наш новый хит. Как там? «Жили-были на свете два брата — Стас с Костей…»

Не нравится мне это прошедшее время! Придумала, как скрасить нам последние минуты… Затейница. Я поспешно расстегнул ремень и, спотыкаясь от тряски, стал пробираться в кабину. Ударившись головой о косяк, я миновал тамбур, ворвался в студию и увидел в полумраке распахнутую дверь к пилоту.

Она болталась из стороны в сторону и стучала о стену. Секунду я стоял, завороженно наблюдая, как в огромном лобовом стекле мелькают рваные облака. Какое-то странное оцепенение охватило меня. Говорят, так иногда бывает, когда находишься в смертельной опасности. Но длилось это только миг, придя в себя, я бросился внутрь.

В кабине мигал красный аварийный свет. На панели маячила надпись «Взять управление». Пилот храпел, развалившись в кресле. Я изо всех сил хлопнул его ладошкой по лысине. Он сделал такое движение рукой, словно отмахнулся от мухи, и что-то неразборчиво промямлил.

И тут я увидел, что по полу у него под ногами катаются пустые бутылки из-под коньяка и пепси. Господи, да он же в стельку пьян! Он жрал коньяк, а эта добренькая дура пила с ним пепси-колу! И небось песни с носатым орали…

Я схватил пилота за грудки и принялся изо всех сил трясти его. Он приоткрыл глаза и снова что-то промычал. В панике я стал лупить его по щекам.

— Просыпайся! Просыпайся, гад, мы падаем! — вопил я, прекрасно сознавая, что это бессмысленно, ведь летчик-то глухой. — Возьми штурвал, мерзавец!

— Ах, штурман, — вдруг промямлил тот и неуклюже отмахнулся. — Прошу вас, воздержитесь от рукоприкладства.

Тут кабину накрыла тень. Я бросил взгляд в окно и увидел, что мы уже совсем низко скользим вдоль лесистого склона. Рывком я выдернул пилота за грудки из кресла, бросил в проход, занял его место и схватился за тугой непослушный штурвал. По мере того как я, словно вожжи, тянул его на себя, машина стала медленно задирать нос. Меня вдавило в сиденье, я ощутил легкое сотрясение и услышал треск. Самолет коснулся хвостом верхушек деревьев, догадался я.

И тут же случился ужасающий удар. Меня впечатало в штурвал, а нос самолета погрузился в грохочущую тьму. Сквозь разбитые окна в кабину градом влетели какие-то обломки. Перекрывая предсмертный рев двигателей, раздался громовой взрыв, и все озарилось огнем.

Я выпал из сиденья в проход, прямо на пилота, скатился с него и почувствовал, как меня больно прижало боком к каким-то выпуклостям под приборной доской. Я попытался слезть с них, но мне показалось, что я вешу целую тонну…

Вокруг трещало и скрежетало, видно, самолет катился, скребя корпусом о землю. Тряхнуло… И вдруг наступила такая пронзительная тишина и такая легкость, что я было решил, что все-таки умер. Но боль в боку заставила понять, что это не так.

Стараясь не наступать ладонями на ошметки стеклопакета, на какие-то щепки и даже ветки, я пополз по наклонному полу развороченной кабины, так как лежали мы, по-видимому, слегка завалившись набок.

Меня колотила нервная дрожь, в ногах и в животе то и дело возникала сосущая слабость, в голове гудело. Но все-таки мы приземлились и все-таки остались живы. А еще неизвестно, что было бы, не возьми я в последний момент штурвал в свои руки…

Вдруг я услышал абсолютно трезвый голос пилота:

— Ну и кто так садит самолет?

Придерживаясь за сиденье, я поднялся и хотел со злости как следует пнуть его. Но он лежал все так же с закрытыми глазами и просто бредил.

— Это был ваш последний полет, штурман, — не открывая глаз, сказал он саркастически: — Вы уволены…

Через разгромленную студию я осторожно двинулся в салон. Разрушений там практически не было. Похоже, все были живы-здоровы и даже более того, тут, словно в плацкартном вагоне во время посадки, царил приглушенный, будничный базар.

— Ты, главное, Веничка, не расстраивайся! — кудахтала Клавдия Самогудова. — Самолетик был уже старый, потрепанный… С таким проектом, как «Тот-Того», ты себе десять новых купишь!

— Это просто безобразие! — сурово вещал Шпулькин. — Кто отвечает за транспортировку в турне? А если мы все будем так выполнять свои обязанности?

— И какие это у тебя обязанности?! — огрызнулся Перескоков. — Критиковать мы все горазды!..

Кто-то схватил меня за рукав. Я подпрыгнул от неожиданности. Это был Стас.

— Костя, ты в порядке?

— Кажется, да… В башке только звенит и боком треснулся… Надо срочно сваливать отсюда, а то рванет еще!

— Не-не-не, — быстро помотал головой Грелкин. Глаза у него были как два блюдца и еле помещались на лице. — Я в окошко видел: крылья с баками уже отвалились и взорвались раньше.

— Точно? — усомнился я.

— Точно-точно, — снова покивал он взволнованно. — Я полагаю, нам не следует никуда выходить. Нужно оставаться здесь и ждать.

— Чего? — протянул Стас с сомнением.

— А — старателей, бэ — карателей, це — эмчеэсовцев-спасателей! — выпалил тот.

— Це — спасателей! — обрадовался Стас.

— Ответ правильный! — воскликнул Грелкин. — Вы переходите на следующий уровень!

— Да! — сделал победный жест Стас.

— Но ведь за полетом никто не следил, — вернул я к реальности этих перевозбудившихся любителей телевикторин. — Нас могут хватиться только через несколько дней. А то и вовсе не хватятся.

— Хватятся, — уверенно вклинилась в разговор прима. — О нашем гастрольном туре по всем каналам кричат.

— И что, спасатели пойдут искать нас пешком? Вертолеты-то не летают.

— Даже если так, куда мы сейчас среди ночи попремся?

— Осмотреть самолет все равно нужно, — сказал я. — Вдруг баки с топливом горят близко, и пожар может добраться до нас?

— Оглядеться, может, и надо, — согласилась прима. — А то в окнах ни хрена не видать. Только не ты пойдешь, а кто-нибудь не такой важный.

— А вот не надо таких намеков! — вскричал Грелкин.

— Нет, пойду я! — твердо сказал я.

— И я! — поддержал Стас. — Мы вместе пойдем. И даже не спорьте, бесполезно.

— Как мне надоели эти вечные капризы дебютантов! — возвела глаза к небу Самогудова. — Ладно, идите. Но уж, пожалуйста, будьте осторожны. Ведь если мы, к примеру, Лелика потеряем, то и не почешемся, а вот если вас, тогда весь проект — насмарку!

Двери оказались заклинены. Примадонна нашла возле одного из кресел запасный выход, но и его открыть тоже не получилось.

— Может быть, мы завалились на двери? — предположил Стас.

— А с другой стороны дверей нет, — с победным видом развела руками прима. — Так что сидите.

— Мы можем выбраться через кабину, — возразил я. — Там все окна разбиты. Кстати, осмотрите пилота, он вроде цел, но кто его знает.

…Светало. Я думал, что мы рухнули в лес, но оказалось, что самолет, похожий без крыльев на гигантский тюбик, лежит на кочковатой поляне среди кустарника и небольших елок. Далеко позади, на склоне холма полыхал какой-то барак, и от него поднимался столб темного дыма. Пожар освещал часть пробуравленной нами ложбины с поваленными по сторонам деревцами. Немного пройдя вдоль нее, мы увидели на фоне пожара силуэты коров.

— Слава богу, — сказал Стас. — Если есть коровы, значит, где-то рядом есть и люди.

И точно. Человек обнаружился прямо около беспечно пасущихся буренок. Это был крепкий дедок с посохом, в фуражке и в овчинной безрукавке.

— Как вас там, сильно покорежило?! — спросил он. — Вот иду спасать. Да коров-то не бросишь, а они не торопятся!

— Не спешите, — сказал я. — У нас все целы.

— Да-а, повезло вам, парни, — сказал дед, щурясь. — В молодняк упали. Прям в елки. Встреть вы хоть одну хорошую сосну, она б вас пополам разрубила или бы в лепешку сплющила. — Он со знанием дела покивал и добавил: — А вот с коровником совхозу не повезло.

Я понял, что горит как раз этот коровник. Именно пролетая сквозь него, мы, по-видимому, и потеряли крылья с баками горючего. И случился тот страшный удар.

— Хорошо хоть животину я как раз на выпас погнал, — продолжал невозмутимый пастух. — А то ведь сколько бы мяса попортили. На бензине-то котлеты плохие получилися бы… Невкусные.

«Шутник! Надо заставить Самогудову с Перескоковым заплатить за коровник, — подумал я. — У них денег навалом… Хотя что они теперь стоят, эти деньги?..»

— Дедушка, а мы вообще-то где? — спросил Стас как-то очень наивно.

Старик задумался, прищурился и откликнулся вопросом на вопрос:

— А куда летели?

— На Дальний Восток.

— О-хо-хо! — хрипло засмеялся старик. — Малость не долетели.

— Сколько? — уточнил Стас.

— С пол-России где-то.

— Дедушка, — взмолился Стас, — скажите же, наконец, где мы?!

Пастух встал покартиннее прямо, как какой-то Гэндальф, оперся на посох и гордо сообщил:

— Томская это область, ребятки. Земля сибирская! Добро пожаловать в Кожевниковский район, село Киреевск.

Переползая через выбоины, чуть в стороне от нас к пылающему коровнику неспешно подрулил уазик с брезентовым тентом.

— А вот и директор наш пожаловал, — приглушенно объявил дед, сделал шаг в тень и исчез, словно сквозь землю провалился.

Из машины, громко матерясь, вылез небритый мужчина в белой кепке пирожком. Яростно хлопнув дверцей, он двинулся к нам, шлепая по лужам кирзовыми сапогами.

— Мать-перемать! Что же это творится-то! — рявкнул директор. За ним из машины выскочил сухонький дедок с портфелем под мышкой и, придерживая на голове шляпу, засеменил вслед.

— Где Палыч, мать его через колено?! — прокричал директор издалека.

— Да! — словно передразнивая его, скрипучим голоском вторил старичок. — Где эта сволочь?

— Вы ищете пастуха? — догадался я. — Дедушку с палкой?

— Где он?! — прорычал в ответ краснолицый и вдруг, безумно оскалившись, уставился в одну точку, где-то за нашими спинами.

— Только что был здесь, — честно ответил я, растерянно оглядываясь. Но директор смотрел на коров.

Вдруг, раскинув руки, хищно растопырив грубые трудовые пальцы, он вприпрыжку побежал к ним, радостно крича:

— Коровки! Коровки мои! — Животные, мирно пасущиеся на полянке, оторвались от травы, перестали жевать и попятились, а директор, поравнявшись с ними, продолжал: — Где эта старая сволочь, буренушки?! Покажите мне его! Дайте я его рас-це-лую!

Тут он сорвал с головы кепку, швырнул ее под ноги и, затаптывая ее грязными сапогами, принялся плясать, выкрикивая:

То не лес трещит,

Да не комар пищит!

Это кум до кумы

Молоко тащит!..

— Директор у нас человек музыкальный, — гордо сообщил старичок-помощник.

Я озадаченно посмотрел на него, а потом вновь на начальника, который выкрикнул финальное: «…Поцелуй ты меня, кума-душечка!» и за неимением пастуха принялся обниматься со слегка оторопевшими крупнорогатыми.

— Я-то думал, хуже, чем в Москве, уже нигде не может быть, — пробормотал изумленный Стас. — А тут уже совсем дикость какая-то… Окончательно уже одобрели…

— А вы чьи, собственно, будете? — подозрительно прищурился старичок-секретарь.

— Что значит «чьи»? — удивился я.

— Вы, случаем, не космонавты? — продолжал расспросы старичок, опасливо обходя нас кругом.

— Не-не, мы музыканты, — выручил меня Стас. — Мы в самолете летели. На гастроли.

— Да ты че?! — обрадовался старичок. — Артисты, значит. А мы уж, грешным делом, думали «Буран» к нам приземлился. У нас тут частенько, знаете, с Байконура что-нибудь падает. Спасу нет от этих ступеней…

Косолапый директор тем временем снова растопырил руки и побежал к нам. Я испугался и хотел уже броситься наутек, но тот резко сменил траекторию и с разбегу заключил в объятия вновь появившегося из тени пастуха.

— Палыч! Палыч, сукин ты сын! — радостно рычал председатель. — Чтоб я без тебя делал, Дмитрий, ты мой, Павлович?! Ни одной буренушки не потерял! Всех до одной от погибели спас!

— Да если б эта дура на пять минут раньше грохнулась, от них бы вместе со мной одни шашлыки остались, — скромно посетовал терзаемый в объятиях дедок. — Жалко вот только коровник сгорел…

— Да и хрен с ней, с этой рухлядью! — махнул рукой председатель. — Я его уже и сам, грешным делом, подпалить хотел. Мы тебе новый, из шлакоблока, построим! Ни одна дрянь космическая его не пробьет!

— Петр Петрович, так ведь вот тут какое дело, — вмешался помощник. — Не «Буран» это вовсе, а звезды из Москвы к нам пожаловали.

Председатель замер и в недоумении нахмурился. Потом посмотрел вниз под гору, на белую измятую колбасень нашего лайнера.

— На ракете, что ли? — спросил он.

— Не, — подал голос Стас. — Это самолет. Просто у него крылья отвалились. И хвост.

— А-а, вон оно что, — добродушно кивнул председатель, и глаза его засверкали, как у любопытного ребенка. — А кто там, внутри?

— Да все! — гордо ответил Стас.

Директор расплылся в наивной улыбке. Но тут же сделал недоверчивое лицо и с азартом спросил:

— Что, и Самогудиха, скажете, с вами?

— Ага, — покивали мы.

Председатель нахмурился и стал еще подозрительней.

— А Лелик при ней?

— С ней, с ней.

— И Комбинезонов?!

— Да, — подтвердил я. — И он с нами.

— А Петросяна у вас, случайно, нету? — от волнения с придыханием подал голос старичок-секретарь.

— Нет, — признался я честно. — Юмористы с нами вроде не летели.

— Только этот, — добавил Стас, — Грелкин.

— Грелкин, это хорошо, конечно, — погрустнел старичок. — Его девки любят. А я вот Петросяна люблю. С женой его смешной…

Тут председатель, перестав мечтательно трепать затылок, как-то весь сгруппировался и отчеканил:

— Значит, так! Слушать мою команду. Ты, Палыч, коров в село гони. А вы, Анисим Сергеевич, — ткнул он пальцем в грудь секретарю, — езжайте на базу отдыха «Обские просторы», говорите там что хотите, но чтобы через час все летние домики были свободны! Потом мчитесь в совхоз и обеспечьте нас транспортом. Сколько вас там народу? — обернулся он к нам.

— Человек тридцать, — откликнулся Стас.

Председатель озадаченно поцыкал зубом и вновь обернулся к подчиненным:

— Все поняли?! — спросил он строго и на всякий случай погрозил кулаком. — А я покамест буду звезд из самолета вытаскивать.

— Так точно, товарищ директор! — ответили старички, и секретарь бросился к уазику. Через минуту его и след простыл. Председатель же всплеснул руками и воскликнул:

— Что за день! Звезды с неба так и валятся! Желаний не хватит загадывать! — и, приплясывая, он побежал с горы к разбитому самолету.

Глава пятая.

Жуткий дебют

— Добро пожаловать на сибирскую нашу землю! — сияя радушием, повторял директор совхоза, стоя возле кабины и помогая выбираться очередному артисту.

Мы же со Стасом подгоняли их изнутри.

— Ядрышников моя фамилия, Петр Петрович, — неустанно приговаривал директор. — Да вас-то я знаю, знаю. Небось не лаптем щи хлебаем, следим тут за цивилизацией!

— Лично я никуда из салона не пойду! — заявил носатый. — Меня укусил комар! Представьте! Он укусил меня уже здесь — внутри! Что же будет снаружи?! А ведь говорят, у них кусаются только самки! Меня всего передернуло, когда она ко мне притронулась!

— Придется вылезать, — со вздохом сказал я. — Самолет без крыльев уже никуда не полетит. С минуты на минуту придет транспорт, и вы останетесь тут один…

— Это ужасно! Просто ужасно! — застонал коротышка и двинулся к оконному проему. — Лучше бы уж мы разбились насмерть, чем так жестоко страдать и унижаться! Я надеюсь, подадут лимузины?

Наконец-то я увидел всех, кто с нами летел. Кроме тех, кого я уже упоминал, был здесь еще какой-то перепуганный негр, назвавшийся Мармеладным Кроликом, дуэт двоечников-переростков «Наталипортман», пятеро музыкантов-инструменталистов, а также десяток совершенно одинаковых длинноногих танцовщиц. Два звукооператора, два осветителя и одна гримерша. Итого вместе с нами и оклемавшимся лысым пилотом из самолета выбралось тридцать два человека.

— А вот и наши лимузины! — воскликнул Ядрышников, когда по кочкам, скрипя и бряцая кузовами, к обломкам самолета подъехали два трактора с прицепами, от которых густо несло навозом. — Прошу рассаживаться!

С минуту потрясенные попсовики молча приглядывались и принюхивались. Первым с надменным выражением лица к прицепу шагнул Комбинезонов и тихонько затянул хорошо поставленным «советским» голосом:

Наверх, вы, товарищи, все по местам,

Последний парад наступает…

За ним двинулись остальные, печально, но твердо подхватив:

…Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,

Пощады никто не жела-ает…

Так с революционными и патриотическими песнями на устах к рассвету мы и добрались до «Обских просторов».

База, десяток маленьких похожих на вигвамы деревянных домиков, располагалась в красивом сосновом бору, на обрыве, с которого открывался вид на широкую полноводную реку. Не замечая капризов, обид и стонов нежданных гостей, председатель, пританцовывая от радости, завел всех в столовую, где нас накормили чем-то, пахнущим капустой и напоили мутно-серым киселем. Затем он расселил нас по домикам, приказал всем отдыхать и напоследок, уже садясь в машину, воскликнул:

— Обед в два, а вечером — добро пожаловать в наш клуб! На праздник в вашу честь! То-то радости будет сельчанам! Вас хотим послушать да себя показать!

Самогудова послала председателю воздушный поцелуй, тот от смущения аж споткнулся, неуклюже рухнул на заднее сиденье уазика и так, с открытой дверцей, на ходу втягивая в машину сапоги, и уехал.

До середины дня звезды, включая нас, продрыхли без задних ног: бессонная ночка дала о себе знать. Разбудил ужасающий звон, это повар колотил гигантской поварешкой по подвешенному на веревке куску рельса.

Видно, благодаря хлопотам Ядрышникова, обед был немножко поприличнее. Но не обошлось и без курьезов. Так, по цепочке еще стоявших у прилавка раздачи столичных звезд прошел листочек под названием «Меню», содержащий три строки:

• Первое

• Второе

• Напиток из бачка

Несмотря на вызванную этим шедевром оторопь, на сей раз мы уже сумели определить на вкус, что есть что. «Первым» были щи, «вторым» — бигус с кусочком курятины, а «напиток из бачка», несмотря на зловещее название, оказался всего лишь компотом из мандаринов, сваренных прямо с кожурой…

Клуб села Киреевского, куда мы с мальчишкой-проводником всей толпой явились за два часа до назначенного концерта, оказался неожиданно большим, мест на пятьсот. Нам со Стасом показалось, что и аппаратурой он оснащен очень неплохой: колонки, во всяком случае, по краям сцены стояли огромные. Но два наших звуковика, исследуя оборудование, то и дело хватались за головы и обреченно повизгивали. Ахая и охая, им вторили звезды помоложе. Разрядили напряжение ветераны.

— Спокойно! — сказала Клавдия Самогудова. — Не надо истерик. Это вам не конкурс Евровидения. Я в начале своей карьеры пела в местах и похуже. И, как видите, жива. Народ нас спас, он хочет праздника, и он его получит!

— Верно, Клавочка! — поддержал ее Комбинезонов. — Мы — народные артисты и должны быть с народом! Коровник спалили, заплатим концертом.

— С чего начнем-то? — перешел к делу Перескоков. — С «Тот-Того»?

— Я считаю, не надо, — возразил Шпулькин. — Проект новый, рисковать не стоит. Нужно на разогрев выпустить тех, кого публика давно знает и любит. Он покосился на примадонну с Комбинезоновым.

— Пожалуй, вы правы, коллега, — признал Перескоков.

— Давненько я не выступала на разогреве, — усмехнулась прима. — Но проект — дело общее. Тряхнем стариной. И все-таки, мне кажется, не с нас бы надо начинать, а с пташек помельче — с Кролика, например, или с «Натали»…

— Не получится, — вмешался один из звукооператоров, кругленький лысенький усатый человек в потертом джинсовом костюме. — У них фанеры нет. Есть только ваши с Леликом, Комбинезонова и пацанов.

— Как это, нет фанеры?! — возмутилась примадонна. — А чего они тогда с нами увязались?! Мы что, за всех отдуваться должны?

— Ну, это не ко мне, — развел руками лысый оператор. — Мое дело маленькое — аппарат настроить, — и он с видом глубокой занятости склонился над звуковым пультом.

— Эй вы, продюсеры хреновы! — набросилась прима на Перескокова и Шпулькина. — Вы-то куда смотрели?

— Лично я занимаюсь проектом «Тот-Того», — заявил Перескоков, — а гастрольный директор этого тура — коллега Шпулькин. — Он схватил нас со Стасом за руки и потянул за кулисы. — Пора гримироваться и получать инструктаж!

Шпулькин покраснел и захныкал:

— Я тоже, я тоже хочу заниматься проектом! Но меня к нему не подпускают! Меня буквально третируют! Превращают в мальчика на побегушках!

— Ладно, успокойся, — пожалела его примадонна. — Ты ни в чем не виноват. Уж о своей фонограмме каждый должен был позаботиться сам. Ничего! Пробьемся и без этих бездарей!

За кулисами Перескоков завел нас в какую-то комнатку, вынул из чемодана два костюма — один серебристый, другой — золотистый, и сказал:

— Одевайтесь и помните: сегодня — ваше боевое крещение.

— Что будем петь? — натягивая золотые штанишки, спросил Стас с дрожью в голосе, и я прекрасно его понимал. Хотя нам и нужно было только кривляться и открывать рот, волновался я ужасно. — Песенку Леокадии?

— Нет, это здесь ни к чему, — махнул рукой Перескоков. — Здесь нет ни радио, ни телевидения, и она все равно не узнает, что вы ее обворовываете. Сегодня у вас дебют, так что ограничимся нашим ударным номером — гимном «Ночной позор».

— Давайте! — выдохнул Стас почти благодарно.

Послышалось многоголосое гудение, шарканье шагов, постукивание откидных сидений… Стало ясно, что зал заполняется зрителями.

— Теперь наденьте вот это, — продолжал Перескоков, выдавая нам странные приспособления — что-то среднее между плавками и собачей шлейкой, тех же серебристого и золотистого цветов.

— Что это?! — поразился я.

— Это изобретение коллеги Шпулькина. Креатив беспрецедентный. Дистанционные мочеиспускатели. Вот эту трубку-бурдючок пропускаем между ног, а вот этот пояс застегиваем тут… Видите, вообще незаметно! А вы думали, Лелик с Грелкиным в самолете все взаправду делали? Как бы не так! Человеческий организм — штука капризная, а нам в работе сбои не нужны.

— Что там, в этой трубке? — спросил я, смирившись и приготовившись к самому худшему.

— Можешь успокоиться, — усмехнулся Перескоков. — Ананасовый сок. Нам ведь нужно, чтобы был вид, а не запах. Значит, так. Запомните: на микрофоне есть кнопка. Нажмете на нее, он включится, и можете говорить с залом — здороваться, выкрикивать что-нибудь. Но как только начнется песня, сразу жмите снова — отключайтесь. Ясно?!

— А с этим хозяйством как обращаться? — постучал себя Стас по креативному приспособлению.

— Не парься, это не ваша забота. Дистанционные пульты будут у нас за кулисами.

В зале послышались овации, а затем мощный зрительский хор начал скандировать:

— Са-мо-гу-до-ва! Ком-би-не-зо-нов! Са-мо-гу-до-ва! Ком-би-не-зо-нов!

— Пойдем посмотрим? — предложил Перескоков.

Мы выбежали из комнатки. Там, за кулисами, уже толпились все наши, подглядывая за тем, что происходит на сцене. Мы со Стасом втиснулись рядом и тоже уставились — каждый в свою щелку.

В зале был аншлаг. Тут сидели и дети, и старики, но больше всего было здоровенных мужиков и баб среднего возраста. Мужики хлопали и орали, а бабы деловито раскладывали на коленках принесенную с собой в сумках снедь — вареные картофелины и луковицы — и разливали по стаканам мутную жидкость.

— Неужели самогон?! — не поверил я своим глазам.

— Да не-ет, — успокоил меня Стас. — Вода, подкрашенная молоком. Привычка у них. Ну, не могут они без этого. Как Веня без сахарной пудры.

— Но как морщатся-то натурально! — заметил я, когда один из мужиков на первом ряду, хыкнув, опрокинул стакан, охнул, побагровел и занюхал рукавом. Вот это рефлексы!

Тут на сцену вышел Комбинезонов, и зал взорвался бурей аплодисментов.

— Здравствуйте, здравствуйте, дорогие наши сельчане! — начал он, и я заметил, как перед этим он тронул заветную кнопочку микрофона.

— У-у-у! А-а-а! О-о-о!!! — прокричали зрители в ответ что-то неразборчивое, но восторженное.

— Знали бы вы, как давно уже мечтал я вот так, по-простому, выйти перед нашими тружениками села и спеть им, то есть вам, свои самые любимые песни, — как по писаному врал ветеран сцены. Тем временем за его спиной появились музыканты-аккомпаниаторы и стали делать вид, что настраивают свои бутафорские инструменты. — Но столичная суета, она затягивает, затягивает… — продолжал маэстро. — Однако есть на земле справедливость, и есть некая высшая сила. И, как говорят в народе, не было бы счастья, да несчастье помогло! Наша вынужденная посадка на вашей гостеприимной земле сделала мою мечту реальностью. И песней, которая сейчас зазвучит, я хочу выразить всю ту благодарность и любовь, которую я к вам испытываю…

Комбинезонов нажал на кнопочку, отключая микрофон. Зазвучало инструментальное вступление. Музыканты принялись усердно изображать игру, а певец стал как-то затравленно озираться по сторонам. Мне показалось, он вдруг растерялся, и вскоре я понял, в чем дело. Когда началась песня, артист так четко задвигал губами, что у меня никогда и сомнения не возникло бы в том, что он действительно поет… Вот он — профессионализм!

Но удивило то, что поет он женским голосом.

…Ах ты, родина моя

Под Полынь-звездою…

— хрипловатым сопрано примадонны «пел» перепуганный Комбинезонов, —

Встречи с милым у ручья,

Песни козодоя!..

— Звуковики — дауны! — прошептал Перескоков. — Фанеры перепутали!

И тут настоящим профи вновь показал себя Шпулькин.

— Грелкин! — зашипел он. — Грелкин! Маскируйся под Комбинезонова! Выручай!

Тот показал пальцами нолик, мол, все будет о’кей, и кинулся в гримерную. Буквально минуту спустя он выскочил из нее одетым в точности так же, как мэтр, и даже лицо его за счет толстенных накрашенных бровей стало таким же мафиозным. А еще миг спустя он скорчил постную гримасу, и теперь я реально мог бы их перепутать.

Тем временем бедолага-ветеран с мрачным как туча лицом кружился по сцене в проигрыше, голосом примы завывая:

А-а-а-а, а-а-а-а…

Когда он в очередной раз проносился мимо нашего края, Перескоков и Шпулькин одновременно поймали его за полы пиджака и выдернули за кулисы. Не успел он и рта открыть, как Грелкин сорвал с него парик, натянул его на себя, выхватил микрофон и, выскочив из-за кулис, продолжил танец.

Когда песня была допета, в свет рампы выбежала Самогудова.

— Ну, здравствуйте, здравствуйте! — закудахтала она. — Вы, конечно же, узнали нашего молодого, но способного пародиста Грелкина! Ну, что за талантище! Что за уникальная способность к перевоплощению! Петь моим голосом и в то же время как две капли воды походить на моего дорогого коллегу Комбинезонова! Похлопаем, похлопаем ему, друзья!

Сорвав парик, Грелкин изо всех сил раскланивался и посылал зрителям воздушные поцелуи. Зал просто бушевал от восторга.

— Ну все, птенчик мой, — сказала примадонна Грелкину, — отправляйся в свое гнездышко. А я, пожалуй, спою теперь вам сама! А?! Как вы на это смотрите?

Зал одобрительно зашумел, и артистка затянула свой знаменитый хит всех времен и народов — «Сотня синих незабудок».

…Комбинезонов пережил такой стресс, что больше на сцену уже не выходил. После нескольких песен, исполненных то в одиночку, то дуэтом с Леликом, примадонна объявила:

— Ну а теперь встречайте виновников нашего торжества. Тех, ради кого мы и отправились на эти гастроли! Самые молодые и, что греха таить, самые талантливые из нас — дуэт «Тот-Того»!

Скажу честно, героизм и находчивость старших товарищей произвели на меня впечатление, и я настроился не ударить в грязь лицом. Зазвучало вступление нашего фирменного рэпа, подогретые знаменитостями колхозники что-то заорали, и мы со Стасом выскочили в свет прожекторов.

Да-а… Стоять за кулисами — это одно, а работать на сцене — совсем другое. Однако я понял, что Стас настроен также по-боевому, и мы, освещенные разноцветными пульсирующими фонарями, синхронно принялись отплясывать рэп. И получалось, между прочим, довольно недурно. Вообще-то когда-то, в глубоком детстве, мы занимались танцами, но что мы сможем сейчас чуть ли не профессионально выделывать такие фортели, этого я не ожидал. Энергия зала и впрямь подпитывает и вызывает настоящее вдохновение!

Жили-были на свете два брата — Стас с Костей, —

«запели» мы, тыча пальцами сперва друг в друга, а затем в зал. —

И они, то есть мы, прилетели к вам в гости.

Показать вам, как стильнее стать и умней,

Как забить на условности глупых людей!

Все шло как по маслу. Зрители аплодировали в такт… Десять симпатичных полуголых девочек на заднем плане плясали и вставали в такие позы, что их и одних было бы достаточно, чтобы завести народ, тем более такой неизбалованный развлечениями, как этот. Я уже чувствовал себя так, словно тут на сцене и родился… Пока мы не дошли до последней строчки припева, который нам помогали петь ребята из «Наталипортман»:

И меркнет свет, в ночи текут ручьи в узор,

Ну, кто сказал, что энурез — «ночной позор», —

«пропели» мы, и в этот миг я краем глаза заметил, как из-за кулис с моей стороны высунулся Перескоков и вытянул руку с чем-то вроде телевизионного пульта. И тут же у меня между ног забулькало, и мощная струя облила три передних ряда зала. Нет! Две струи! Со Стасовой стороны выглянула плутовская рожа Шпулькина и его рука с пультом. Я глянул на Стаса. Он стоял с выпученными глазами, расставив ноги и выпятив живот, словно боялся испачкать колени, и поливал зрителей из «дистанционного мочеиспускателя», как из шланга.

Продюсеры исчезли, и наши струйки тут же иссякли. Мы снова стали танцевать и «петь». Но что-то было уже не так. Что-то подсказывало мне, что шоу пошло наперекосяк. И я понял, в чем дело. Зал перестал хлопать. Люди в передних рядах брезгливо утирались и морщились. Я подумал, что нужно как-то дать знать Перескокову, что номер не прошел, что больше его повторять не надо… Но как раз тут-то на сцену и прилетела первая бутыль.

Стукнувшись о дощатый пол, она разбилась вдребезги, и в воздухе отчетливо запахло сивухой. Мы продолжали «петь», но еще одна бутыль, не задев меня только чудом, пронеслась возле уха и влетела внутрь большого барабана, а другая угодила в софит, и сверху посыпались стекла и искры. Сразу стало сильно неуютно. Кто-то с первого ряда прорычал:

— Ах вы, сволочи столичные! Ишь, чего удумали!

— Нахалы! — вторил визгливый женский голос. — Бей похабников!

Через десять секунд в душном зале мало уже кого волновало наше музыкальное шоу. Мужики повскакали с мест и, держа в руках кто ножку стула, кто бутыль, ринулись к сцене. Бабы истошно вопили, а дети швырялись в нас всем, что попадалось им под руки.

— Костя, они не добрые! — крикнул мне Стас. И я понял, что он, наверное, прав. Неужели в эту глухомань песенки Леокадии еще не добрались? А ведь тогда мы этих людей кровно сейчас оскорбили. И они нас сейчас убивать будут… Надо делать ноги! Но именно они, эти самые ноги, перестали с перепугу слушаться меня, и я все продолжал прыгать под дурацкую музычку, улыбаясь приклеенной улыбкой.

Тут с первого ряда вскочил председатель Ядрышников, повернулся к зрителям и закричал:

— Спокойно, спокойно, товарищи! Ну, погорячились наши гости, ну, такие нынче в столице веяния! Давайте смотреть на вопрос ширше!

Но обиженные до глубины души колхозники не пожелали «смотреть на вопрос ширше» и, подмяв председателя под себя, полезли на сцену.

— Костя, блин! Бегом отсюда! — взвизгнул Стас и схватил меня за рукав.

Я тут же опомнился, и мы сломя голову бросились за кулисы.

Глава шестая.

Про страшный амбар и про поющие гранаты

Мы влетели в гримерку, и я захлопнул дверь. Тут отдыхали Самогудова, Лелик и Грелкин. Они вспоминали эпизоды своего выступления, давились со смеху и, похоже, находились в состоянии легкой эйфории.

— А я им, а я им, — уже почти шептала задохнувшаяся от хохота примадонна, — «конечно же, вы узнали нашего талантливого пародиста»…

— А они… А они… — вторил ей Грелкин, но ЧТО они, выговорить уже не смог и перепрыгнул на другое. — А Комбинезонов себя по лысине… — но и эту мысль закончить не сумел.

Что касается Лелика, то тот просто лежал животом на столе и только слегка подергивался, повизгивал и постанывал.

— Хватит ржать! — закричал Стас, как и я, отстегивая проклятый «пояс шахида» и швыряя его в угол.

— Вы почему покинули зрителей? — строго спросила певица. — Разве можно уходить со сцены до конца фонограммы? Вы что, хотите нам концерт сорвать?

— Он уже сорван! — выпалил я.

Тут в дверь раздался такой чудовищный удар, словно в нее врезался настоящий средневековый таран.

— Выходите!!! — послышалось из-за нее.

— Что значит «сорван»?! — воскликнула прима. — Вы видите, как вас любят! Одна песня — и ваши фанаты готовы сломать двери, чтобы с вами пообщаться.

— Дура! — заорал Стас. — Они хотят нас убить!

— Надо бежать через окно, — перешел я к конструктивному решению, — но сперва нужно забаррикадировать дверь. — Я вцепился в громадный шкаф, но не смог сдвинуть его с места. — Да помогите же мне кто-нибудь!

Но, кроме Стаса, никто и не шелохнулся. Дверь хрустнула под очередным могучим ударом, и со стен посыпалась штукатурка. Вдвоем мы все-таки придвинули шкаф на нужное место.

— Зачем это им нас убивать? — спросил Лелик, слегка придя в себя и повернув к нам малиновое от смеха лицо. — Мы же их кумиры, мы их фавориты и любимчики…

— Уже не любимчики! — выкрикнул Стас. — Сматываться надо!

— Открывайте, уроды московские! — донеслось из-за двери. — Открывайте, а то хуже будет!..

— Конечно, надо открыть! — воскликнул Лелик, садясь. — Общение со зрителем — часть нашего тяжкого артистического труда.

Раздался еще один удар, замок не выдержал, и выбитая дверь с грохотом уперлась в заднюю стенку шкафа.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

3

Пьяница (возм., др.-египт.).