Черноногие

Э. Шевалье, 1861

Анри-Эмиль Шевалье (1828–1879) – французский писатель и журналист. В своем творчестве он следовал традициям Фенимора Купера, Майн Рида и своего соотечественника Густава Эмара. Даже по названиям его книг уже можно составить представление об их содержании: «Капитан» (1878), «Черный охотник» (1877), «Дочь краснокожих индейцев» (1882), «Последние ирокезы», «Ад и рай другого мира», «Дочь пирата», «Виселица», «Песчаный остров», «Жак Картье», «Краснокожие и бледнолицые» и др. Многие из перечисленных произведений вышли в свет уже после смерти писателя. Действие остросюжетного вестерна «Черноногие», публикуемого в данном томе, происходит в XIX веке на северо-западе Америки и в Канаде. В нем присутствует все то, за что мы так любим произведения Ф. Купера и М. Рида, – коварство и любовь, благородство и предательство, стычки с бандитами, ловушки, похищения. Вихрь страстей, где бледнолицые сражаются с бледнолицыми, а краснокожие воюют против всех, защищая свою землю.

Глава II

Саул Вандер

Над белой палаткой Саула Вандера, у самого устья реки Асинтибоана, благотворно сияло солнце весеннего утра.

Саул Вандер давно уже поселился здесь и был известен под именем старого Саула, предводителя охотников. Он пользовался заслуженной славой знатока лесов, равнин, гор, рек и озер. Внешность его производила впечатление такой честности и открытости, что заставляла всякого сразу проникаться расположением к этому человеку.

В то же время в чертах его лица, загрубелого от трудов и непогод, выражалась твердая воля. Голос также выдавал в нем человека твердого и решительного. Обыкновенно он имел величавый вид, но иногда эта величавость сменялась глубокой скорбью. Надо упомянуть о двух особенностях его характера: Саул Вандер полагал, что легкомыслие и хвастливость недостойны человека, и с трудом переносил, когда ему противоречили.

В минуту представления его читателю Саул Вандер сидел у входа в палатку и чистил оружие, необходимое для его промысла. Около него стояла молодая девушка, которая по красоте форм и изяществу осанки заслуживала особого внимания. Небольшого роста, но прекрасно сложенная, она напоминала образцовые произведения древних ваятелей. Идея о совершенстве естественно связывалась с классическими очертаниями ее головы и шеи, восхитительно грациозных, и ее ног и рук, которые по тонкому изяществу линий могли бы стать предметом зависти самых знатных дам.

У Сильвины Вандер был маленький ротик, белые, как слоновая кость, зубы, розовые щеки под легкой тенью смуглой кожи, увеличивающей их красоту, быстрые проницательные глаза, тонкий изящный нос и ямочка на подбородке; все это обрамлялось роскошными волосами, которые игривыми локонами раскинулись по ее плечам. Облокотившись о плечо проводника, она являла с ним разительный контраст. В ней все дышало чувством, кротостью, красотой во всем ее совершенстве; в нем же все говорило о силе, отваге, энергии во всей ее полноте.

— Видишь, малютка, я все привожу в порядок, чтобы снова отправиться в путь. Старику Саулу нельзя пребывать в праздности, а не то он быстро заржавеет, — сказал проводник, приостановив работу и с любовью посмотрев на дочь.

— А знаете ли, папочка, о чем я думала? — спросила Сильвина после некоторой паузы.

— Да как же я могу знать, что промелькнет в твоей очаровательной головке в течение дня или минуты? Просто какая-нибудь блажь, в которой и смысла, может быть, не найдешь, так, что ли?

— Совсем не так, я решила отправиться с отрядом, — сказала Сильвина и вдруг, выпрямившись и скрестив руки на груди, затопала ножкой.

Старый проводник Саул уронил замок карабина, который усердно чистил куском кожи из лани, и, бросив взгляд на прекрасного ребенка, разразился продолжительным и звучным хохотом.

Она перенесла эту веселую вспышку так спокойно и кротко, как только можно вообразить.

— Саул Вандер, — сказала она наконец, — когда вы насмеетесь вдоволь, мы возобновим разговор и увидим, можно ли нам сойтись в мнениях. Кажется, я сообщила вам свое серьезное намерение.

— Конечно, милая дочка, ты высказала свое намерение, — кивнул предводитель отряда охотников, пожимая плечами.

— Я хочу идти с отрядом, — повторила Сильвина упрямо.

Вандер слегка насупил брови, но, встретив взгляд Сильвины, усмехнулся.

— Продолжай, продолжай, Розанчик: люблю тебя слушать; твой голос, словно серебряные колокольчики, звучит в ушах старого Саула.

— Отец, вы должны слушать его каждый день и круглый год, и это непременно будет, или я не буду вашей чародейкой, — произнесла Сильвина, лаская белыми ручками загорелое лицо предводителя охотничьего отряда.

— Другой такой чародейки, как ты, я и не знаю, — сказал Саул с гордостью.

— Этот вопрос я обдумывала долго и всесторонне, — продолжала молодая девушка, — и наконец решила, что мне необходимо сопровождать вас в будущем походе. Правда, я еще молода и мало приучена к лишениям, но, — прибавила она с жаром, — я уверена, что смогу приучиться к тому, что вы выносите.

— Для этого нужно пройти целую школу, а ты, бедное дитя, будешь разбита после первого же дня похода с отрядом.

— Ну уж этого не будет, — возразила она, решительно тряхнув кудрями.

— Подумай только об опасностях жизни охотника на бобров, — возражал проводник, нежно глядя на нее.

— Именно об этом я думаю день и ночь, милый, дорогой папа, — отвечала она кротко. — Когда вас нет со мной, я все говорю себе: вот теперь отец проходит сквозь темные ущелья, вот он устраивает западни вблизи опасных засад черноногих. Может быть, в эту минуту он ранен и некому поухаживать за ним. Ах! Эти мысли часто отнимают у меня сон.

— Верю, что ты, Розанчик, очень любишь меня, — сказал глубоко тронутый Саул.

— И сомневаться нельзя, Саул Вандер, я люблю вас сильно-сильно, — подтвердила она, рассеянно проводя пальцами по своим маленьким зубкам, как по клавишам фортепиано.

Потом, скрестив руки на груди, она твердо заявила:

— Все-таки я пойду с отрядом.

Затем Сильвина перевела взгляд на группу палаток, белые конусы которых раскинулись вниз по реке; она увидела двух всадников, подъезжавших к ним верхом на лошадях. Один из них ехал на большом караковом жеребце, другой на маленькой лошаденке с длинной и щетинистой шерстью. Их сопровождала собака исполинских размеров и нелюдимая с виду. Старший из всадников, сидевший на лохматой лошадке, был выше среднего роста; он был худощав, но с крепкими мускулами, живые глаза, выдающиеся скулы, рот оригинальный, почти как у записного шута, довольно большой, с горбинкой нос и выпуклый лоб, волосы на голове и бороде огненно-красного цвета. Одежда этого человека была покрыта изрядным слоем пыли и грязи. Как бы низко ни стоял этот человек по отношению ко временным житейским благам, лицо его красноречиво доказывало, что он был и хотел быть счастливым, не заботясь о внешних обстоятельствах, наперекор лишениям и опасностям жизни. Ник Уинфлз обладал прочным запасом оптимизма и оригинальности. Свирепствовала ли буря или нет, благоприятствовала ли судьба или нет — не беда! Он был доволен и ни за что на свете не променял бы своего жребия на чей-нибудь другой.

Его спутник был гораздо моложе и имел совсем иное обличье. Зоркие глаза Сильвины Вандер сразу заметили, что он гораздо более знаком с тонкостями искусства одеваться, чем честный Ник, и в то же время она убедилась, что его нельзя поставить в ряд обычных авантюристов. Из скромности она не могла рассматривать его более внимательно, но его привлекательный вид и изящная осанка не ускользнули от внимания девушки.

Взгляд Кенета Айверсона еще издалека остановился на Сильвине с любопытством, вполне понятным в его годы. Но, когда между ними оставалось несколько шагов, любопытство уступило место совсем другому чувству — восхищению. Ему показалось, что столь изящной красоты он никогда еще в жизни не встречал. Это видение было для него воздаянием за все, на что он отваживался и что выстрадал в опасных краях Северо-Запада. Откуда появилось это нежное создание? Как могла расцвести эта лилия в таких диких пустынях? Кенет почувствовал восторг художника, смешанный с обожанием влюбленного. Он готов был с благоговением преклонить колени перед изумительнейшим творением природы в лице этой девушки. Как зачарованный, сидел он неподвижно в седле и не спускал глаз с Сильвины, пока не заставил ее покраснеть.

Ник Уинфлз представил своего спутника.

— Как поживаете, Саул Вандер? Не правда ли, распрекрасная погода? Здравствуйте, малютка, — сказал он, поклонившись Сильвине. — Позвольте мне представить вам доброго малого, который знает все, что понимает, и не ведает ничего, чего не знает. Зовут его Кенет Айверсон. Вы узнаете его лучше, когда познакомитесь с ним поближе. Мы же с ним самые закадычные друзья, потому что однажды, а уж если точнее, это произошло зимой, мне случилось так отхлестать его, как никогда в жизни никто его не наказывал, ей-богу, так, ваш покорный слуга!

Кенет вспыхнул, как пион, и быстро и неодобрительно взглянул на Ника, которого, видимо, забавляло его замешательство.

— Господин Айверсон является к нам с великолепной рекомендацией, — сказала Сильвина, опуская глаза.

— Друг мой Уинфлз несомненно оказал мне великую услугу, — сказал Кенет, кусая губы с досады.

— Вот этот шомпол сделал свое дело, — продолжал Ник, притрагиваясь пальцем к шомполу карабина, — после того как я порядком отхлестал его, как вам уже известно, я так ослабел, что меня можно было повалить кончиком пера.

— Но чем же заслужил ваш друг такое наказание? — спросила Сильвина, налегая на слово «друг».

Хитрая девушка, верная инстинктам своего пола, хотела наказать Кенета за то, что он заставил ее покраснеть. Ник Уинфлз протянул правую руку и с суровым упреком сказал:

— Он замерзал — вот чем он заслужил необходимую экзекуцию. Его оглушили двое мерзавцев и бросили в пустыне, сочтя мертвым. Стужа убила бы его, но я пришел, не пощадил себя, и вот благодаря щедрой порке он ожил. Крис Кэрьер и Джон Бранд — вот злодеи, совершившие такое бесчеловечное дело! Надеюсь, Саул Вандер, что придет время, и мы отплатим им той же монетой. Удалось бы мне только пустить Огневика за ними вслед — Огневик, это мой конь, — то с помощью Напасти — это моя собака — я не упустил бы случая познакомить их с Хвастуном — с моим карабином. Ей-богу так, покорный ваш слуга!

— На мой взгляд, — сказал проводник, — у вас весьма странное представление о прозвищах. Не могу, например, понять, что может быть общего между карабином и Хвастуном. По моему мнению, карабин менее всех на свете несет чепуху и грешит хвастовством.

— Надеюсь, однако, что вы все согласитесь со мной, что и карабин иногда производит изрядный треск, когда отправляет за шестьсот шагов пулю в смертное тело краснокожего или дикого зверя. Мы все имеем маленькие странности в том или другом, ну а мои касаются прозвищ. Я люблю, чтобы они были на что-нибудь похожи, тогда мне легче их запомнить. Вот эта собака, — продолжал Ник, указывая на громадного пса, — на вид не очень привлекательна, но вы не представляете, какое у нее доброе сердце! Сознаюсь, она немножко своенравна и имеет небольшую наклонность считать всех обитателей земли за естественных врагов. Она внушает страх злодеям, юбкам и вообще всем на свете.

Пока Ник распространялся о прозвищах и достоинствах своей собаки, Кенет бросал восторженные взгляды на Сильвину. Уинфлз, наверное, перешел бы к пространному описанию своей лошади и к особенностям ее прозвища, если бы появление нового лица не изменило направление разговора. Вновь появившийся человек был гораздо старше Кенета, немного выше его ростом и сложен не столь пропорционально. У него был бронзовый цвет лица и глубоко запавшие глаза. В физиономии его недоставало искренности, и лоб бороздили морщины. У него был маленький рот, тонкие губы, крепко стиснутые над белыми и острыми зубами. Нос, отдаленно напоминающий римский, ущемленный к ноздрям, совершенно подходил к остальным чертам лица. Он носил черную бороду, за которой, как видно, тщательно ухаживал. Подойдя к разговаривающим, он вежливо поклонился проводнику и его дочери, едва кивнул головой в знак приветствия Нику и окинул Айверсона быстрым инквизиторским взглядом.

— Доброе утро, господин Морау, — сказал Саул Вандер, — это Ник Уинфлз. Кажется, вы и прежде слыхали о нем, а этот молодой человек — его друг. Айверсон, если не ошибаюсь. Господин Айверсон — Марк Морау.

Марк Морау, спрыгнув с лошади, едва обратил внимание на Кенета, да и в этом внимании было мало лестного, потому что оно ограничивалось коротким и высокомерным взглядом.

— Ну, как идут ваши приготовления к летнему сезону, друг мой? — спросил он у предводителя охотников, не спуская глаз с Сильвины, которая в ту же минуту выразила намерение скрыться в палатку. — Думаю, что утренний воздух не причинит вам вреда, Сильвина, — поспешил он сказать, угадав намерение девушки и не дождавшись ответа Саула.

— Утренний воздух никому не причиняет вреда, — согласилась она сухо.

— Дела идут довольно хорошо, — отвечал Вандер на вопрос. — Скоро наши отправятся по дороге к плотинам бобров.

— Искренне желаю вам успеха, и если надежда — не пустая мечта, то вы, наверное, будете иметь успех. Будь вы какой-нибудь молокосос, — при этом Марк посмотрел на Кенета, — я не имел бы большой веры в такое предприятие; но так как вы человек совсем другого закала, то я и не сомневаюсь, что вы возвратитесь с богатым грузом мехов.

Айверсон, стоявший около своей лошади, небрежно положив руку на седло, внимательно изучал выражение лица человека, произносившего эти слова, и заметил, что в его глазах была какая-то неуверенность, что-то сомнительное, как бы признаки тайного замысла и предрасположения к вероломству. Ему бросилась в глаза и перемена в поведении дочери проводника с первой минуты появления этого высокомерного незнакомца. Ясно, что он производил на нее сильное впечатление. «Боится ли она его и ненавидит?» — мысленно задался вопросом Айверсон. Морау приблизился к Сильвине.

— Надеюсь часто вас видеть во время отсутствия вашего отца, — сказал он с жаром и понижая голос. — Колония Красной Реки может поистине считаться очаровательным убежищем, пока вы здесь находитесь. Позвольте надеяться, что уроки доставят вам удовольствие.

— О! Я не ученица и давно уже покончила с уроками, — отвечала она с досадой.

— Тысячу раз прошу прощенья! — воскликнул он поспешно. — Я совсем забыл, что вы не та особа, которая согласилась бы бледнеть и растрачивать блеск своих прекрасных глаз над книгами.

Тут он наклонился к ней и прошептал несколько слов, которых другие не могли расслышать. Сильвина вспыхнула и поспешно отвернулась.

«Что же это, гнев или любовь?» — еще раз спросил себя Кенет.

Марк Морау дружески махнул рукой, откланявшись Сильвине, и, повернувшись к Айверсону, нагло посмотрел на него. Вслед за тем он вскочил на коня и уехал, отвесив прощальный поклон проводнику и его дочери.

Кенет Айверсон проводил его взглядом с тревожным и мрачным предчувствием, в причине возникновения которого затруднялся дать объяснение даже самому себе.