Черная маска. Избранные рассказы о Раффлсе

Эрнест Уильям Хорнунг, 1901

Эрнест Уильям Хорнунг (1866–1921) – английский писатель, автор серии произведений о Раффлсе – взломщике-любителе времён викторианской Англии. Эти рассказы принесли писателю общенациональную известность. Чем привлекает Раффлс? Он джентльмен, человек с принципами. Он хорош собой и в отличной спортивной форме – чемпион Англии по крикету. При этом он гениальный мошенник, с блеском проворачивающий афёры настолько тонкие и сложные, что у читателя захватывает дух. Раффлс не применяет насилия, не отнимает у жертвы последнего, его противоправные деяния – на грани высокого искусства. Готовя и совершая преступления, он превыше всего ценит красоту их замысла и виртуозность воплощения. «Чёрная маска» (1901) – второй сборник рассказов Хорнунга, подробно описывающий приключения джентльмена-вора А. Дж. Раффлса. Его преступления по-прежнему изобретательны и будоражат сытую, размеренную жизнь высшего общества. Рассказы о Раффлсе не раз адаптировались для театра и кино, по их мотивам был снят телесериал «Raffles» (1975).

Подарок на Юбилей

В Британском музее есть Золотая Комната, которая известна каждому иностранному туристу и путешествующему по Лондону американцу. Я же, будучи коренным лондонцем, никогда и не слышал о ней, пока Раффлс не предложил ограбить её.

— Чем старше я становлюсь, Банни, тем меньше я ценю так называемые драгоценные камни. Когда они хоть раз приносили нам хотя бы половину свей рыночной стоимости в фунтах стерлингах? Помнишь наш первый взлом — ты был тогда ещё совсем невинным и наивным. Мы взяли оттуда драгоценностей на тысячу фунтов и смогли сбыть их всего лишь за пару сотен. Ненамного лучше дело обстояло и с изумрудами Ардага, а с колье леди Мелроуз и того хуже. Но недавний сбыт украшений, добытых позапрошлой ночью, чуть меня не доконал. Жалкая сотня за товар ценою не меньше четырёхсот! А то кольцо с бриллиантом, наживка, которую я купил за 45 фунтов, ушло всего за 10. Пусть меня застрелят, если я хоть раз ещё притронусь к бриллианту! Пусть это будет хоть знаменитый Кохинор — такие камни слишком известны, никто не рискнёт их купить, а разбитый на части он катастрофически потеряет в цене. К тому же вновь придётся идти к скупщикам, а я покончил с этими разорителями раз и навсегда. Ты всё время говоришь о своих издателях и редакторах, литературные свиньи все они. Варавва не был грабителем или издателем, он был самым настоящим махровым барыгой. Что нам действительно нужно, так это Объединённое Общество Воров с каким-нибудь социально энергичным старым фальшивомонетчиком во главе, который бы помогал нам по разным бизнес-направлениям.

Раффлс выдавал эти богохульства полушёпотом не из уважения к моей единственной приличной профессии, а потому, что после жаркого июньского дня в маленькой квартирке мы встречали полночь на крыше. Звёзды сияли над нашими головами, а огни Лондона горели под нами, между губ у Раффлса расположилась его любимая сигарета. Я втайне заказал ему коробку Салливанз и мой подарок пришёл сегодня, что и стало причиной вышеупомянутого монолога. Я мог бы закрыть глаза на его ругательства, но не мог проигнорировать основную мысль, которая была совершенно необоснованна.

— И как ты намереваешься избавиться от своего золота? — спросил я.

— Нет ничего проще, мой дорогой кролик.

— Эта твоя Золотая Комната заполнена золотыми соверенами?

Раффлс посмеялся над моей издёвкой.

— Нет, Банни, в основном старинными украшениями, ценность которых, надо признать, сильно завышена. Но золото — всегда золото, от Финикии до Клондайка, и если нам удастся обчистить эту комнату, мы неплохо заработаем.

— Каким образом?

— Я могу переплавить всё золото в слиток и сбыть его легально, сказав, что привёз его из Америки.

— А после?

— Они мне попросту заплатят наличными деньгами в банке Англии. Они обязательно заплатят.

Я критично относился к его плану, но ничего не сказал, пока мы ступали по крыше босыми ногами, передвигаясь бесшумно, как кошки.

— И как ты предлагаешь унести достаточно, — через какое-то время возобновил я разговор, — чтобы мы получили хорошую прибыль?

— Ты забегаешь вперёд, — сказал Раффлс. — Всё, что я предлагаю — это провести небольшую разведку местности. Посмотреть, что это за комната. Возможно, мы обнаружим место, где можно спрятаться на ночь — для нас, к сожалению, иных вариантов нет.

— Ты хоть раз там был?

— Нет, но раньше у них и не было того, что можно спокойно пронести с собой. Я читал об этом, не помню, где именно… у них выставлен золотой кубок, который оценивается в несколько тысяч. Несколько безнравственно богатых скинулись и сделали такой подарок всей нации, а парочка богатых безнравственностью собирается украсть его для себя. В любом случае мы же можем просто взглянуть на кубок, не так ли, Банни?

Ещё бы! Я схватил его за рукав.

— Когда? Когда? Когда? — застрочил я, как пулемёт.

— Чем быстрее, тем лучше, пока у старины Теобальда медовый месяц.

Наш медик женился неделю назад, и никто не заменил его, по крайней мере, он не передал никому другому заботу о Раффлсе, пока его короткое время не будет в городе. Доктор Теобальд поступил весьма неразумно, думали мы. Хотя мне приходилось писать ему длинные и утомительные телеграммы, которые я отправлял дважды в день и которые вызывали у Раффлса смех.

— Ну так… когда же? — повторил я свой вопрос.

— Можно пойти туда завтра.

— Только на разведку?

Меня огорчала мысль о незначительности предприятия.

— Но иначе никак нельзя, Банни, мы должны знать о месте всё, прежде чем действовать.

— Ну хорошо, — вздохнул я. — Но обязательно завтра!

И на следующий день мы действительно отправились.

Я навестил привратника тем же вечером и, как мне думается, купил его абсолютную преданность за вторую по ценности монету Англии. История, которую выдумал Раффлс, была достаточно правдоподобной. Больной пожилой джентльмен, господин Матурин (насколько я запомнил его имя), хотел подышать свежим воздухом. И, по всей видимости, доктор Теобальд не позволял ему покидать квартиру, а больной просил меня отвезти его хотя бы на один день на природу, пока ещё держалась хорошая погода. Я был абсолютно уверен, что ничего плохого с ним от этого не случится. Принимая это во внимание, не поможет ли мне привратник в столь безобидной авантюре? Мужчина явно колебался. Я достал из кармана полсоверена. Тогда он сдался. Таким образом на следующий день мы с Раффлсом вышли в половине девятого утра, пока ещё было не так жарко, сели в нанятое нами ландо и дали указания кучеру отвезти нас в Кью-Гарденс и вернуться за нами в полдень. Привратник помог мне перенести больного вниз по лестнице, пока он сидел в арендованном нами для такого случая инвалидном кресле.

В сады мы добрались после девяти, через полчаса мой инвалид решил, что с него хватит и, опираясь на мою руку, встал и зашагал со мною к кэбу. Мы оставили сообщение для нашего кучера, доехали до вокзала, сели на поезд до Бейкер-Стрит, пересели в другой кэб и вот мы уже бодрым шагом входим в Британский музей, спустя несколько минут после его открытия в десять часов.

Сияло солнце, и этот предъюбилейный день для многих запомнился надолго. По словам Раффлса, было жарко так, будто Англия позаимствовала погоду у Италии и Австралии. А короткие летние ночи не давали асфальту, цементу, дереву и кирпичу Лондона остыть. У Британского музея в тени грязной колоннады ворковали голуби, а стойкие часовые выглядели менее стойкими, чем обычно, как будто их медали слишком тяжелы для них. Я увидел нескольких лекторов, которые проходили по своим делам под куполом музея. В отличие от работников, посетителей в столь ранний час было немного.

— Вот эта комната, — оторвавшись от буклета за два пенса, поведал Раффлс, изучающий его на скамейке — Её номер 43, нам нужно подняться по лестнице и повернуть направо. Пойдём, Банни!

Он шёл молча, длинными размеренными шагами, значение которых мне было непонятно, пока мы не оказались в коридоре у Золотой Комнаты, где он повернулся ко мне и произнёс:

— От улицы досюда 139 ярдов, — сказал Раффлс, — не считая ступенек. Конечно, мы можем преодолеть это расстояние за двадцать секунд, но нам придётся буквально выбежать из музея. Нет, так не пойдёт, мы должны быть нарочито медлительными, Банни, даже если будет невыносимо тяжело.

— Но мы же пришли ради того, чтобы найти укрытие на ночь?

— Всё верно, на всю ночь. Нам придётся вернуться, затаиться в укрытии, а после смешаться с толпой на следующий день… и вести себя непринуждённо.

— Что?! С золотом в наших карманах?!

— И в ботинках, и в рукавах, и в брючинах! Предоставь это мне, Банни, и ты увидишь, как это будет легко провернуть с двумя парами брюк, сшитыми понизу! А пока — только разведка. Вот мы и пришли.

Нет нужды описывать так называемую Золотую Комнату, могу только сказать, что я был немало разочарован. Золотые изделия родом из мест, о которых мы читали лишь в классической литературе, были выстроены в ряд, спрятанные за стеклом. Каждое изделие представляло собой уникальный образец ювелирного искусства прошедших веков, но с профессиональной точки зрения проще было взломать одно лишь окно в Вест-Энде, чем каждый замок на стеклянных шкафах с произведениями искусства из Этрурии и Древней Греции. Золото может быть не столь мягким, как кажется — кто откусывает по кусочку от ложек, быстро останется без зубов. При работе над этими сокровищами золота использовали мало. На их красоту мне было наплевать, не носить же их мне. Но главным разочарованием стал, пожалуй, кубок, о котором говорил Раффлс. Более того, он тоже понял это.

— Да он же не толще листа бумаги, — сказал он, — и расписан эмалью, как пожилая светская дама! Но, клянусь Юпитером, этот кубок одна из самых красивых вещей, которые я видел в своей жизни, Банни. Я бы хотел владеть им просто ради его красоты!

Кубок, заключённый в квадратный стеклянный ящик, находился в конце комнаты. Поражённый Раффлс неотрывно разглядывал его. Возможно, эта вещь действительно была прекрасна, но я совершенно не был настроен рассматривать её в таком свете. Под изделием красовалась табличка с именами плутократов, которые подарили нации эту безделушку. Глядя на табличку, я размышлял о том, кому достались 8000 фунтов стерлингов за неё, пока Раффлс пожирал глазами свою двухпенсовую брошюру, изучая её, как прилежная школьница, одержимая искусством.

— На нём изображены сцены мученичества Святой Агнессы, — читал он — полупрозрачная эмаль на рельефе… одно из самых значимых изделий своей категории. Да, я вполне согласен с этим! Банни, эх ты, обыватель, почему ты не можешь восхититься таким совершенством? Такой красоте нужно соответствовать! До этого никогда ещё не было такого мастерства нанесения эмали на столь тонкое золото. И как хорошо они придумали, подвесить крышку над кубком, чтобы можно было видеть, насколько она тонкая. Мне вот интересно — сможем ли мы подцепить эту крышку крюком?

— А вы попробуйте, сэр, — сухо произнёс голос за нашими спинами.

Сошедший с ума Раффлс решил, что мы одни в этой комнате. Я мог бы догадаться, что эта комната охраняется, но, как такой же сумасшедший, позволил ему рассуждать вслух. Перед нами стоял бесстрастный констебль в летней форме, со свистком, но без дубинки на боку. Святые небеса! Я его как сейчас вижу: среднего роста, с широким добродушным лицом, капельками пота на лбу и поникшими усами. Он строго посмотрел на Раффлса, а в ответ получил лишь озорной взгляд.

— Решили арестовать меня, офицер? — спросил он. — Вот будет потеха!

— Я этого не говорил, сэр, — ответил полицейский. — Но, право, ваши слова показались мне странными для такого джентльмена как вы, да ещё и в Британском музее! И он кивнул шлемом на моего инвалида, который вышел на прогулку в сюртуке и цилиндре, чтобы лучше соответствовать выбранной роли.

— Что?! — прогремел Раффлс, — вы подозреваете меня лишь за то, что я сказал, что хочу золотой кубок? Я признаю, что хочу владеть им, офицер, признаю! И мне не важно, кто услышит мои слова. Этот кубок — одно из самых восхитительных сокровищ, которые я видел в своей жизни.

Лицо констебля уже расслабилось, из-под его усов выглянула улыбка.

— Я могу вас заверить, что многие разделяют ваши чувства, — сообщил он.

— Вот именно. Я всего лишь сказал, что думаю, — беззаботно ответил Раффлс. — Но всё же, если говорить серьёзно, офицер, не считаете ли вы, что это весьма неразумно хранить столь ценную вещь в такой витрине?

— Он будет в сохранности пока я здесь, — ответил он полушутя, полусерьёзно. Раффлс изучающе смотрел на него, он — на Раффлса. Я же молча наблюдал за ними обоими.

— Похоже, вы здесь единственный охранник, — заметил Раффлс. — Разве это разумно?

В его тоне звучало беспокойство, которое выдавало в нём энтузиаста, боящегося за национальное сокровище, которое лишь немногие ценили так, как он. И действительно, сейчас в комнате мы были втроём. Когда мы сюда вошли, тут были ещё двое или трое посетителей, но через какое-то время они ушли.

— Я не один, — ответил офицер спокойно. — Видите стул у двери? Весь день здесь сидит дежурный.

— Тогда где же он?

— Разговаривает с другим дежурным за дверью. Если прислушаетесь, сможете услышать их голоса.

Мы прислушались и действительно услышали их, но не около двери. Я понял, что они не в коридоре, через который мы прошли сюда, а скорее за ним.

— А, вы о том человеке с бильярдным кием в руке? — продолжил Раффлс.

— Это вовсе не бильярдный кий! Это указка, — объяснил офицер.

— У него должно быть копье, — заявил Раффлс, распаляясь. — Или секира! Национальное сокровище должно охраняться намного строже. Я обязательно напишу в Таймс об этом, вот увидите!

В какой-то момент, не внезапно, чтобы не навлечь на себя подозрения, Раффлс стал пожилым любителем совать нос в чужие дела. Почему в нём произошла подобная перемена, я не понимал, как и полицейский.

— Благослови вас Бог, — ответил офицер. — Всё под контролем. Даже не переживайте.

— Но, помилуйте, у вас при себе нет даже дубинки!

— Вряд ли она понадобится. Вы, сэр, просто пришли рано, через несколько минут здесь уже будет полно посетителей. И как вы знаете, когда в комнате толпа, вряд ли что-то случится.

— Вот как, значит, скоро здесь будет не протолкнуться?

— Да, уже вот-вот.

— А!

— Эта комната редко подолгу пустует. Наверное, потому, что скоро Юбилей.

— А между тем, что если бы мы с моим другом были профессиональными ворами? Мы могли бы мгновенно одолеть вас, мой дорогой!

— Нет, не могли бы. Вы бы наделали много шума.

— В любом случае, я всё-таки напишу в Таймс. Я отлично разбираюсь в таких делах и не позволю рисковать национальным сокровищем. По вашим словам, дежурный стоит за дверью, но я чётко слышу, что он на другом конце коридора. Я сегодня же примусь за письмо!

На секунду мы прислушались и поняли, что Раффлс прав. Затем произошли две вещи. Раффлс чуть отступил назад, приняв устойчивую позу, и приподнял руки, глаза его сверкнули. Жёсткие черты лица констебля озарились светом понимания.

— В таком случае я сделаю вот что! — вскрикнул он, потянувшись к цепочке на груди, где висел свисток. Он успел схватить его, но не использовать. Послышались два резких хлопка из двух стволов разом, констебль обмяк и повалился в мою сторону, я невольно придержал его.

— Отлично, Банни! Я его вырубил! Вырубил его! Сейчас же беги к двери и проверь, слышали ли что-нибудь дежурные и займись ими, если потребуется.

Машинально я последовал его приказу. Не было времени на размышления, протесты или упрёки, я был ошеломлён в той же мере, что и констебль перед тем, как потерять сознание. Но даже в полном замешательстве я действовал, как всякий настоящий преступник, полагаясь на свои инстинкты. Я побежал к двери, но сменил темп на прогулочный, когда оказался в коридоре, где остановился перед помпейской фреской. Здесь я мог слышать дежурных, которые сплетничали за дальней дверью, они даже не шелохнулись, когда из Золотой Комнаты донёсся глухой треск, который я отчётливо слышал.

Как я уже писал, в тот день было жарко, но я не чувствовал тепла, казалось, что пот застыл на теле ледяной коркой. В стекле, покрывавшем фреску, я уловил слабое отражение моего лица и испугался того, как я выгляжу, а Раффлс уже шёл ко мне, пряча руки в карманы. Но мой страх и негодование удвоились, когда я увидел, что ни в руках, ни в карманах явно ничего нет — его безумная выходка была самой бессмысленной и безрассудной за всю карьеру.

— Ах, интересно, очень интересно, но всё, что здесь есть, не сравнится с теми диковинами, что выставлены в музеях Неаполя или Помпеи. Ты просто обязан побывать там, Банни. Я даже всерьёз думаю о том, чтобы отвезти тебя туда. А пока… помедленнее! Никто ничего не заметил. Но мы привлечём ненужное внимание, если ты будешь так торопиться!

— Мы! — прошептал я. — Мы!

Мои ноги стали ватными, когда мы поравнялись с дежурными. К тому же Раффлс решил прервать их разговор, чтобы спросить, как пройти в Доисторический зал.

— Вам нужно подняться по лестнице.

— Благодарю. Тогда мы сделаем небольшой круг к Египетскому залу.

И мы более не прерывали их мирную беседу.

— Ты сошёл с ума, — с горечью произнёс я.

— Да, в тот момент, — признал Раффлс, — но сейчас нет, не беспокойся, мы выберемся. До выхода сто тридцать девять ярдов? Значит, сейчас уже осталось не больше ста двадцати. Ради Бога, Банни, медленнее. Прогулочным шагом, чтобы спастись.

Это единственное, что потребовало усилий. В остальном же нам просто повезло. Мы поймали кэб, едва выйдя из музея, и Раффлс выкрикнул: «До Черинг-Кросс» во всё горло, так, чтобы нас услышала вся улица.

Мы повернули на Блумсберри-Стрит не говоря ни слова, а затем Раффлс постучал в окошко кучера.

— Эй, куда это ты нас везёшь?

— До Черинг-Кросс, сэр.

— Я же сказал Кингс-Кросс! Сейчас же разворачивайся и гони во весь опор, иначе мы не успеем на поезд! Поезд на Йорк отправляется в 10:35, — добавил Раффлс, когда окошко закрылось, — Мы купим билеты, а сами спустимся в метро, выйдем на Бейкер-стрит, и уже оттуда — в Эрлз-Корт.

Через полчаса я посадил обессиленного от прогулки в Кью-Гарденс инвалида в его арендованное кресло, и мы с привратником потратили все силы, занося его наверх в квартиру! И только после того, как мы остались наедине, я поведал Раффлсу, используя самый выразительный английский, которым я владел, что я думаю о его выходке и о нём самом. Начав говорить, я уже не мог остановиться и Раффлс, как это ни странно, молча сносил все мои оскорбления, он был столь удивлён, что даже не снял цилиндр, а его поднятые от изумления брови, казалось, могли сами снять его.

— Это твоя обычная дьявольская манера, — гневно завершил я свою тираду. — Мне ты сообщаешь один план, а сам действуешь по другому!

— Но не сегодня, Банни, клянусь тебе!

— Ты хочешь сказать, что в музей ты пришёл, чтобы только найти укрытие на ночь?

— Конечно.

— И ты притворялся, что хочешь провести разведку местности?

— Я не притворялся, Банни.

— Тогда какого черта ты сделал то, что сделал?

— Любой, кроме тебя, понял бы причину, — ответил Раффлс, с незлобной усмешкой. — Всё из-за одного искушающего мгновения, когда охранник догадался о моих намерениях и дал мне понять, что догадался. Я не хотел нанести ему вред и не буду рад, пока не прочту в газетах, что бедолага жив. Жаль, что пришлось стрелять, но в тот момент другого выхода не было.

— Но зачем?! За желания, даже громко выказанные, не арестовывают!

— Я бы заслуживал ареста, если бы не поддался такому соблазну, Банни. Это был один шанс на миллион! Можно всю жизнь ходить в музей ежедневно и никогда больше не оказаться единственными посетителями этой комнаты в такой момент, когда охранники отошли за пределы слышимости. Это был дар богов, не принять его — значило бы противоречить самому Провидению.

— Но ты же ничего не взял, — заметил я. — Ты вышел с пустыми карманами.

Жаль, что у меня не было фотоаппарата, чтобы запечатлеть ту особую улыбку, что появлялась на губах Раффлса лишь в истинно великие моменты, которые случаются и в нашем деле. Брови его опустились, но цилиндр так и остался слегка приподнятым. И тут я, наконец, понял, где он спрятал золотой кубок.

Этот ценный трофей стоял несколько дней на его каминной полке, пока газеты писали статьи об истории кубка и его последних днях в музее. Даже на фоне Юбилея всех волновала эта история и, согласно газетам, лучшие представители Скотланд-Ярда искали преступников. Наш констебль был лишь контужен, и когда Раффлс прочитал об этом в вечерней газете, его и без того хорошее, совершенно не свойственное ему, настроение стало ещё лучше, что вновь напомнило мне о его безумии, с которым он принялся действовать в музее. Меня же кубок, как и прежде, не слишком впечатлял. Красивый, изящный, но уж очень лёгкий — золота после переплавки не наберётся и на трёхзначную сумму. И что же сказал на это Раффлс? Он ответил, что не собирается плавить кубок!

— Украв его, я преступил человеческие законы. В этом нет ничего страшного. Но уничтожить его будет преступлением против самого Бога и Искусства и пусть меня распнут на флюгере аббатства Св. Марии, если я сделаю это.

Когда он выражался подобным образом, спорить было бессмысленно, вся эта афера уже вышла за границы разумного и всё, что мне оставалось как рациональному человеку, это пожимать плечами и посмеиваться над абсурдностью ситуации. Ещё смешнее было наше описание в газетах: Раффлса назвали красивым юношей, а его невольного соучастника — пожилым низкорослым мужчиной мерзкой внешности.

— Да уж, Банни, поразительное сходство с нами, — сказал Раффлс. — Но вот о моем бесценном кубке они пишут мало. Ты только посмотри на него, посмотри на кубок! Есть ли на свете что-то более роскошное и одновременно скромное? Святая Агнесса, конечно, мучилась изрядно, но это стоило того, чтобы прийти к потомкам в таких эмалях на золоте. Не говоря уже об истории этого кубка. Понимаешь ли ты, что ему 500 лет и его владельцами были, среди многих других известных личностей, Генрих Восьмой и Елизавета? Банни, когда меня кремируют, положи мой прах в эту чашу и закопай нас вместе поглубже!

— А сейчас-то что с ним делать?

— Он — радость моего сердца, свет моей жизни и услада моих глаз.

— А если другие глаза увидят его?

— Они никогда не увидят. Ни за что.

Раффлс был бы слишком нелеп, если бы не осознавал своей нелепости, но под его сумасбродством ясно была видна искренняя любовь к любым проявлениям красоты. И его увлечение кубком было, как он сообщил, абсолютно чистой страстью, ведь главная радость обычного коллекционера ему, в силу обстоятельств, недоступна — он не мог похвалиться своим сокровищем перед другими. Однако в разгар этого безумия Раффлс и его разум, столь внезапно расставшиеся в Золотой Комнате, казалось, снова встретились.

— Банни, — взревел он, швыряя газету через всю комнату, — у меня есть идея, которая придётся тебе по сердцу. Я знаю, куда пристроить его!

— Ты имеешь в виду кубок?

— Да.

— Тогда прими мои поздравления.

— Спасибо.

— С выздоровлением.

— Премного благодарен. Но ты вёл себя чрезвычайно чёрство всё это время, Банни, и я решил ничего тебе не рассказывать, пока не завершу задуманное.

— Как будет угодно, — ответил я.

— Мне нужно будет уйти на час или два сегодня же вечером. Завтра воскресенье, Юбилей во вторник и Теобальд приедет к празднованию.

— Не важно, приедет он или нет, если ты отправишься попозже.

— Попозже нельзя. Там будет закрыто. Нет, не задавай мне вопросов, я ничего тебе не скажу. Иди в магазин и купи коробку печенья от Хантли и Палмера, любого сорта, но только именно этой фирмы. Нужна самая большая!

— Да что же ты задумал?!

— Никаких вопросов, Банни, я делаю свою работу, а ты свою.

Хитрость и триумф были написаны на его лице. Я выполнил его непонятное поручение за пятнадцать минут. В следующую минуту он уже открыл коробку и высыпал печенье на кресло.

— Дай газеты!

Я принёс ему кипу. После этого я смотрел, как он нелепо прощается со своим кубком, заворачивая его в газеты и, наконец, кладёт его в коробку.

— Теперь немного обёрточной бумаги. Я не хочу, чтобы меня приняли за помощника бакалейщика.

Когда он завязал всё бечёвкой, получилась аккуратная посылка. Гораздо сложнее было упаковать самого Раффлса, он надел на себя несколько слоёв одежды, чтобы привратник его не узнал, даже столкнувшись с ним за углом. Ещё не стемнело, но Раффлсу нужно было уходить, а когда он уходил, я и сам бы его не узнал.

Его не было около часа. Он вернулся, когда стало смеркаться, и первый вопрос, который я ему задал, касался нашего опасного союзника — привратника. Раффлс прошёл неузнанным, а обратно возвращался по обходному пути через крышу. Я облегчённо вздохнул.

— Так что ты сделал с кубком?

— Пристроил его!

— И за сколько? За сколько?

— Дай подумать. Две поездки в кэбе, почтовое отправление стоило шесть пенсов и ещё два пенса за регистрацию. Да, мне это обошлось ровно в пять шиллингов и восемь пенсов.

— Обошлось тебе! А что ты получил, Раффлс?

— Ничего, мой друг.

— Ничего?!

— Ни гроша.

— Я не удивлён. Я знал, что рыночной стоимости у этой штуки нет. И сразу тебя об этом предупредил, — сказал я раздражённо. — Так что же, чёрт возьми, ты с ним сделал?

— Отправил его королеве.

— Да брось ты!

Плут — слово с множеством значений, и Раффлс всегда, сколько я его знал, был плутом лишь в одном смысле этого слова, но сейчас передо мной стоял совсем другой плут — большой седовласый мальчишка, которым движут лишь веселье и озорство.

— Ну, вообще-то я отправил кубок сэру Артуру Бигге с указанием презентовать его Её Величеству с поклоном от вора, — поведал Раффлс. — Я подумал, что на меня обратят слишком много внимания в главном почтовом отделении, если я отправлю посылку самой королеве. Да, я проделал путь до Сент-Мартин-Ле-Гранд и зарегистрировал посылку там. Если за что-то берёшься, то нужно делать всё идеально.

— Но зачем, — простонал я, — вообще делать что-то подобное?

— Мой дорогой Банни, мы живём под сенью лучшего в мире монарха уже шестьдесят лет. Весь мир стремится отметить это событие по полной программе. Все нации возлагают дары к ногам Её Величества. Каждое сословие старается внести свой вклад… Кроме нашего. Я сделал это затем, чтобы и нашу братию не в чем было упрекнуть.

При этом я пришёл в себя, заражённый его энтузиазмом, назвал его порядочным человеком, которым он всегда был и будет, и пожал его руку настоящего смельчака. Но в то же время у меня были свои опасения.

— А нельзя по этой посылке выследить нас? — спросил я.

— Всё, что они могут извлечь — что посылку отправил любитель печенья Хантли и Палмер, — ответил Раффлс. — Поэтому я и послал тебя за коробкой. И я не написал ни слова на бумаге, которую можно проследить. Я напечатал два или три на девственной открытке — ещё пол-пенни убытку, — которую можно купить в любом почтовом отделении королевства. Нет, старина, вот сама отправка в главном почтовом отделении была опасной, там был детектив, я заметил его и в горле у меня пересохло от его вида. Давай выпьем виски и выкурим Салливанз, если ты не против.

Мы чокнулись бокалами.

— За Королеву, — сказал он. — Да хранит её Господь!