Бардо Тхёдол. Тибетская книга мертвых

Эпосы, легенды и сказания

Человек боится смерти. Но что так страшит его в этом естественном переходе в иную стадию существования? 11е страх ли неизвестности? «Тибетская Книга мертвых» («Бардо Тёдол») – одно из самых популярных на Западе произведений буддизма, которое исследовал и комментировал сам Карл Густав Юнг, – посвящена тому, как человеку безмятежно принять процесс умирания и что затем происходит с душой. Как быть спокойным в процессе умирания? Как распознать собственное «я» при переходе в новую, посмертную реальность? И почему размышления о конце жизни, во всех ее духовных аспектах, ведут к освобождению от страха перед ним, очищая и оздоравливая личность? Смерть и жизнь после нее – вечно важные вопросы для человека. А потому «Тибетская Книга мертвых», написанная, согласно преданию, еще в VII [ веке, остается актуальной и интересной для читателя и в наши дни. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Значение «Бардо Тхёдол»

«Бардо Тедол», появившаяся в англоязычных странах в 1927 году и удачно названная ее издателем В. Эванс-Вентцем «Тибетской Книгой мертвых», вызвала настоящую сенсацию. Она принадлежит к разряду тех книг, которые представляют интерес не только для специалистов-буддологов; своей человечностью и глубоким проникновением в тайны человеческой души она особо привлекает внимание непрофессионала, жаждущего расширить свои знания о жизни. Со времени появления в Европе «Книга мертвых» была моим постоянным спутником — ей я обязан не только важными идеями и открытиями, но и своими глубочайшими прозрениями. В отличие от «Египетской книги мертвых», которая говорит одновременно слишком много и слишком мало, «Бардо Тедол» представляет собой вполне умопостигаемое учение, имеющее в виду не богов или дикарей, а самых обычных людей. И «гневные», и «мирные» божества понимаются в нем как сансарические проекции человеческой души, что просвещенному европейцу кажется очевидным, поскольку напоминает его собственные банальные построения. Но хотя европеец с легкостью может счесть эти божества проекциями, он совершенно не способен одновременно говорить об их реальности. «Книга мертвых» делает именно это, благодаря важнейшим своим метафизическим предпосылкам, чего не может просвещенный и непросвещенный европеец. «Книга мертвых» исходит из неявного допущения антиномичности любых метафизических утверждений, а также из идеи качественного своеобразия разных уровней сознания и обусловленных ими метафизических реальностей. В основу этой удивительной книги положено не скудное европейское «или — или», а величественное и утверждающее «и — и». Эта формула может показаться западному сознанию спорной, поскольку Запад предпочитает ясность и недвусмысленность, что позволяет одному мыслителю рьяно признавать существование Бога, а другому с неменьшей категоричностью его отрицать. Интересно, как отнеслись бы эти враждующие собратья к следующему высказыванию: «Осознав, что пустота твоего разума есть состояние Будды, и рассматривая ее как свое собственное сознание, ты достигнешь состояния Божественного Разума Будды»?

Боюсь, что такого рода высказывания совершенно неприемлемы ни для философии, ни для богословия Запада. «Книга мертвых» в высшей степени психологична, в то время как наша философия и богословие до сих пор пребывают на средневековом, допсихологическом уровне, на котором позволяется выслушивать, объяснять, защищать, критиковать и обсуждать только отдельные высказывания, но не лежащие в их основе догмы, выносящиеся за пределы всякого обсуждения.

Вместе с тем понятно, что любые метафизические утверждения — это высказывания души, и следовательно — психологические высказывания. Европейскому сознанию, компенсирующему свое знаменитое чувство ущемленности рабской привязанностью к «рациональным» объяснениям, эта очевидная истина кажется или слишком очевидной, или недопустимым отрицанием метафизической «истины». Всякий раз, когда европеец слышит слово «психологический», он воспринимает его как «только психологический». «Душа» кажется ему чем-то ничтожно малым, недостойным внимания, субъективным, сугубо личным и т. д. и т. п., поэтому он предпочитает слово «разум» и любое свое суждение — сколь бы субъективным оно ни было — склонен относить на счет «разума», подразумевая при этом «Универсальный Разум» и даже «Абсолют». Вероятно, эта удивительная самонадеянность служит для униженной «души» своеобразной компенсацией. А. Франс верно уловил суть западной цивилизации словами Екатерины Александрийской из «Острова пингвинов», которая советует Богу: «Дай им душу, только крошечную!»

Именно душа, наделенная божественной творческой энергией, делает метафизические утверждения и устанавливает различия между метафизическими понятиями. Душа — не только условие метафизической реальности, но и сама реальность.

С этой глубокой психологической истины и начинается «Книга мертвых». Она — не описание погребального обряда, а система наставлений для умершего, путеводитель по области Бардо с ее меняющимися видениями, среди которых душа пребывает в течение 49 дней с момента смерти человека до его нового рождения. Если читатели «Книги мертвых» будут исходить из вневременности души — что на Востоке считается самоочевидным, — они смогут без труда поставить себя на место умершего и внимательно прислушаться к поучениям, с которых начинается книга и представление о которых дает приведенная выше цитата. И тогда ничуть не самонадеянно, но смиренно прозвучат слова: «О благороднорожденный, слушай! Сейчас ты созерцаешь Сияние Чистого Света Совершенной Реальности. Познай его. О благороднорожденный, твой разум пуст, он лишен формы, свойств, признаков, цвета; он пуст — это сама Реальность, Всеблагость. Твой разум пуст, но это не пустота Небытия, а разум как таковой — свободный, сияющий, трепещущий, блаженный; это само Сознание, Всеблагой Будда».

Осознание этого — есть состояние абсолютной просветленности, Дхарма-Кайя; или, прибегая к знакомому нам языку, творческая основа всех метафизических рассуждений — само сознание, незримое, неуловимое проявление души. «Пустота» — есть состояние за пределами каких бы то ни было суждений или утверждений, однако вся полнота ее многообразных проявлений скрытно пребывает в душе.

Далее в «Книге мертвых» говорится: «Твое сознание, сияющее, пустое, неотделимо от Великого Источника Света: оно не рождается и не умирает, оно — Немеркнущий Свет, Будда Амитаба».

Душа (или индивидуальное сознание) не только не ничтожна, но она и есть Сияющее Божество. Запад или считает такое заявление опасным (а то и просто богохульным), или бездумно принимает его, страдая впоследствии от теософской инфляции. В этом вопросе мы всегда умудряемся занять неверную позицию. Но если бы нам удалось преодолеть себя и избежать своей главной ошибки — непрестанного желания что-то делать с вещами, находить им практическое применение, — возможно, тогда нам удалось бы усвоить тот важный урок, который дает «Книга мертвых» (или, по крайней мере, осознать ее величие): она открывает умирающему глубочайшую истину, согласно которой даже боги есть не что иное, как сияние и отражение нашей собственной души. Солнце на Востоке не меркнет, как померещилось бы христианину, у которого «похитили» Бога; напротив, человеческая душа оказывается светом Божества, а Божество — душой. Восток с большей легкостью принимает этот парадокс, чем, скажем, Ангел Силезский, психологичность которого обогнала даже наше время.

«Книга мертвых» говорит о первичности души, что крайне важно, ибо это единственное, в чем жизнь нас не убеждает. Наша жизнь настолько переполнена вещами, теснящими и подавляющими нас, что, окруженные ими как «данностями», мы не находим времени поразмыслить: кем же они «даны»? Умерший освобождается от мира «данностей»; цель поучений «Книги мертвых» — помочь его освобождению. Если при чтении книги нам удастся поставить себя на место умершего, нас ожидает не меньшая, чем его, награда: с первых же строк мы узнаем, что «податель» всего «данного» пребывает внутри нас. Эта истина, вопреки всей очевидности ее проявлений как в великом, так и в малом, нам неизвестна, хотя знать ее жизненно необходимо. Конечно, такое знание годится только созерцателям, жаждущим постичь смысл существования, гностикам по темпераменту, верящим в спасение через «познание жизни». Для того, чтобы увидеть мир как «данный» сущностью нашей души, необходим коренной переворот в мировоззрении, требующий немалых жертв. Представление о том, что все происходит «для меня», более непосредственно и впечатляюще (и потому более убедительно), нежели мысль о том, что все происходит «из меня». Действительно, животная природа человека не позволяет ему видеть в себе творца своих обстоятельств. Вот почему любые попытки такого рода становились предметом тайных посвящений, которые обычно достигали своего апогея в символической смерти посвящаемого, долженствующей указать на необратимый характер происшедшего изменения. Фактически наставления «Книги мертвых» служат умирающему напоминанием о его посвящении, о том, чему обучал его гуру, — эти наставления суть не что иное, как посвящение умершего в жизнь Бардо, равно как посвящение живущего означает приготовление к загробной жизни. Так, по крайней мере, обстоит дело во всех тайных культах древних цивилизаций со времен египетских и элевсинских мистерий. Однако в посвящении живущего загробный мир — это не мир после смерти, а переворот в его взглядах и стремлениях, психологический загробный мир, или, прибегая к христианским понятиям, искупление мирских соблазнов и греха. Искупление — есть отвержение и избавление от неведения и мрака, движение к просветлению и освобождению, к победе и выходу за пределы всякой «данности».

Итак, «Книга мертвых» описывает процесс посвящения, цель которого — вернуть душе божественную сущность, утраченную ею с физическим рождением. Для восточной религиозной литературы характерно то, что учение неизменно излагается с самого главного, с основных принципов, которые у нас, как правило, появляются лишь в конце (так, Луций у Апулея обращается с молитвой к Гелиосу только в конце книги). В соответствии с этим, описанное в «Книге мертвых» посвящение представляет собой ряд ослабевающих пульсаций, завершающийся новым рождением. Единственная разновидность посвящения, которая известна в настоящее время на Западе, — это анализ бессознательного, осуществляемый врачом с психотерапевтическими целями. Такое проникновение в лежащие ниже уровня сознания слои — есть разновидность рациональной майевтики по Сократу: выявление психического содержания, в зародыше пребывающего в подсознании. Первоначально психотерапия была связана с психоанализом Фрейда и сосредоточивалась в основном на сексуальных фантазиях. В «Книге мертвых» этой области соответствует Сидпа, последняя, низшая область, в которой умерший, не сумевший усвоить смысл поучений двух первых частей книги — «Чигай Бардо» и «Ченид Бардо», — становится жертвой своих сексуальных фантазий и прельщается видениями соединяющихся любовных пар. Наконец, одно из материнских чрев улавливает его и вновь рождает в этом мире. Как и следовало ожидать, в действие вступает эдипов комплекс. Если карма умершего такова, что он родится мальчиком, то он влюбится в свою будущую мать и возненавидит отца, и наоборот, будущая девочка почувствует влечение к тому, кто станет ее отцом, и отвращение к матери. Европеец проходит эту специфически фрейдистскую область, когда с помощью психоанализа извлекается на свет содержание его бессознательного, но он движется при этом в обратном направлении — от детских сексуальных фантазий к материнскому чреву. В кругах психоаналитиков была высказана гипотеза, что главная психическая травма обусловлена переживаниями в момент рождения; более того, психоанализ пытается восстановить воспоминания о внутриутробном периоде существования. К несчастью, европейский ум достигает на этом своего предела. Можно, казалось бы, ожидать, что психоанализ Фрейда успешно проникнет в область так называемых внутриутробных переживаний и пойдет дальше; произойди это — и психоанализ покинул бы область Сидпа и проник в низшие слои Ченид. Однако, опираясь на современные биологические представления, это рискованное предприятие не может увенчаться успехом: основанной на нынешних научных предпосылках философской подготовки для этого явно недостаточно. Если бы путешествие все-таки удалось продолжить, это наверняка привело бы к постулату о предутробном существовании (т. е. о подлинном существовании в области Бардо) при условии, что удалось бы обнаружить какой-нибудь след этого существования. Как известно, далее чистых гипотез относительно внутриутробного опыта психоанализ не продвинулся; даже пресловутая «травма рождения» обернулась обычным трюизмом вроде того, что «жизнь — это болезнь с неблагоприятным прогнозом, ибо исход ее всегда фатален».

Психоанализ Фрейда по существу не пошел дальше области Сидпа, т. е. не сумел отделить себя от сексуальных фантазий и прочих «несовместимых» тенденций, порождающих беспокойство и иные аффекты. Тем не менее фрейдизм предпринял первую на Западе попытку исследовать — хотя бы снизу, из сферы животного инстинкта, — ту область психики, которой в тантрическом ламаизме соответствует область Сидпа. Вполне понятный страх перед метафизикой помешал Фрейду проникнуть в сферу «оккультного». Согласно психологии «Сидпы Бардо», состояние Сидпа характеризуется мощным потоком кармы, уносящим умершего к «вратам материнского чрева». Из области Сидпа невозможно движение назад — она отрезана от области Ченид интенсивным стремлением вниз, в сферу животного инстинкта и нового рождения. Это значит, что всякий, кто проникает в область бессознательного на основе чисто биологических предпосылок, неизбежно застрянет в сфере инстинкта и, вновь и вновь выбрасываемый в мир физического существования, не сумеет ее покинуть. Именно поэтому фрейдизм остается в пределах негативной оценки бессознательного, исчерпываемой формулой «всего-навсего». Необходимо отметить, что подобное представление о душе — типично западное, только выраженное гораздо яснее, проще и безжалостнее, чем выражали его другие. Что касается «разума», то даже Макс Шелер с сожалением заметил, что его могущество, мягко говоря, сомнительно.

С помощью психоанализа рациональный западный дух вторгся в область, которую вполне допустимо назвать неврозом Сидпы, — и остановился здесь, удерживаемый догмой, согласно которой все психическое субъективно и индивидуально. Но и это вторжение оказалось весьма полезным, так как позволило сделать новый шаг за пределы сознания. Благодаря ему становится понятно, что читать «Книгу мертвых» европеец должен от конца к началу. С помощью западной науки мы более или менее усвоили психологический характер «Сидпы Бардо», и теперь перед нами стоит задача усвоения предшествующего ему «Ченид Бардо».

Состояние Ченид — область «кармических видений» или иллюзий, проистекающих из психического остатка прежних существований. Согласно восточным представлениям, карма — это нечто вроде психической наследственности, основанной на гипотезе о перевоплощении (в крайней ее форме на гипотезе о вневременности души). Ни европейская наука, ни европейский разум эту гипотезу принять не могут. К тому же мы слишком мало знаем о посмертном существовании души и не понимаем, как вообще об этом можно что-либо утверждать. Более того, из эпистемологии нам известно, что такого рода утверждения столь же недоказательны, как и утверждения о существовании Бога. Таким образом, принимая концепцию кармы, мы предусмотрительно истолковываем ее как психическую наследственность (в самом широком смысле этого слова). Психическая наследственность действительно существует, поскольку наследуются такие психологические характеристики, как черты характера, творческие способности, предрасположенность к определенным болезням и т. п., причем психологическая сущность этих сложных явлений ничуть не страдает от того, что естественные науки сводят их к тем или иным физическим явлениям (ядерные структуры в клетках и т. д.). Среди наследуемых психологических характеристик имеется класс свойств, не зависящих ни от рода, ни от расы, к которым принадлежит индивидуум, — универсальные характеристики сознания. Их следует понимать по аналогии с платоновскими формами (eidola), в соответствии с которыми сознание организует свое содержание. Можно описать эти формы как категории, аналогичные логическим категориям, этим основным предпосылкам разума. Однако «формы», которые имею в виду я, относятся не к разуму, а к воображению. Так как плоды воображения в принципе визуальны, их формы с самого начала должны характеризоваться как образы и более того — как типичные образы (вот почему, следуя Юл. Августину, я называю их «архетипами»). Сравнительная история религий и мифологий, психиатрия и психология сновидений открывают богатейшие залежи архетипов. Поразительное единообразие этих образов и выражаемых ими идей послужило почвой, питающей самые фантастические построения «теории бродячих сюжетов», — хотя естественнее было бы задуматься над удивительным сходством человеческих душ всех времен и народов. Фантазии, имеющие архетипическую структуру, возникают самопроизвольно и в любое время и в любом месте, даже если всякая возможность для их заимствования отсутствует. Исходные структурные компоненты души столь же поразительно единообразны, как части человеческого тела. Архетипы — это, так сказать, органы человеческой души, извечно наследуемые формы и идеи, которые сами по себе лишены определенного содержания, но обретают его в течение жизни человека, чей опыт заполняет эти формы. Если бы архетипы не существовали повсеместно и в одинаковом виде, то как объяснить, например, следующее совпадение: почти на каждой странице «Книги мертвых» говорится о том, что умершие не знают, что они мертвы, — и с этим же утверждением то и дело сталкиваешься в незрелой и смертельно скучной литературе европейского и американского спиритуализма? Впрочем, это утверждение есть и у Сведенборга, но его труды не столь распространены, чтобы из них могли заимствовать буквально все провинциальные «медиумы». Что касается связи между Сведенборгом и «Тибетской Книгой мертвых», то она совершенно немыслима. Идея о том, что мертвые продолжают свое существование, не подозревая, что они бестелесные духи, эта изначальная, универсальная, архетипическая идея реализуется непосредственно и зрительно, когда кто-нибудь видит привидение. Примечательно, что во всех частях света привидения обладают рядом общих характерных черт. Конечно, мне известно не поддающееся проверке спиритуалистическое толкование этого явления, однако я не собираюсь вторить ему и вполне удовлетворен гипотезой об универсальной, но дифференцированной психической структуре, которая, передаваясь по наследству, формирует и направляет индивидуальный опыт. Подобно тому, как органы тела — не просто конгломераты инертной, пассивной материи, а динамические функциональные комплексы, настойчиво и властно заявляющие о своем существовании, так и органы психики — архетипы — это динамические подсознательные комплексы, в невероятной степени детерминирующие психическую жизнь. Вот почему я называю их доминантами бессознательного. Сфере бессознательного, состоящей из таких универсальных динамических структур, я присвоил название «коллективное бессознательное».

Насколько известно, индивидуальные воспоминания о внутриутробном и предутробном существовании не наследуются, но вне всякого сомнения существуют наследуемые архетипы, которые лишены всякого содержания, так как, прежде всего, не содержат личного опыта. Личный опыт проявляет их в сознании, делает видимыми. Как уже было указано, психология Сидпы характеризуется желанием жить и быть рожденным («Сидпа Бардо» значит «Бардо Стремления к Новому Рождению»). Следовательно, это состояние препятствует опыту сверхличной психической реальности, если, конечно, индивид не сумеет решительно отказаться от нового рождения в мире. Согласно учению «Книги мертвых», в любом из состояний Бардо индивид имеет возможность достичь Дхарма-Кайи, преодолев четыре склона горы Меру, при условии, что его не собьет с пути «тусклый свет»… Говоря другими словами, умерший должен отчаянно сопротивляться велениям разума — как мы его понимаем — и избавиться от господства своего «я», которое разум считает сакральным. На практике это означает полное подчинение объективным психическим силам со всеми вытекающими отсюда последствиями, своего рода символическую смерть, которая соответствует в «Сидпе Бардо» Страшному суду. Такая смерть символизирует конец сознательного, рационального, морально ответственного существования и добровольное подчинение тому, что в «Книге мертвых» называется «кармическими видениями». «Кармические видения» порождаются верой в фантастический, крайне иррациональный мир, который не выводится из разума и не согласуется с ним, а является плодом свободного воображения. Любой здравомыслящий человек предостережет нас, что все это явная фантазия или бред, и действительно, трудно с первого взгляда отличить такого рода видения от фантасмагорий сумасшедшего. Нередко самого незначительного ослабления умственных способностей достаточно, чтобы породить этот иллюзорный мир. Мрак и ужас, которые царят в нем, сходны с переживаниями, описанными в начале «Сидпы Бардо». Однако содержание этого Бардо обнаруживает архетипы — кармические видения, появляющиеся в устрашающем облике. Состояние Ченид подобно искусственно вызванному психозу.

Мы часто читаем и слышим об опасностях, связанных с йогой — особенно с Кундалини-йогой. Умышленно вызванное психопатическое состояние может легко перейти у человека с неустойчивой психикой в подлинный психоз — и к этому следует относиться со всей серьезностью. Подобные вещи очень опасны и не терпят нашего западного подхода: здесь начинается игра с судьбой, способная потрясти основы человеческого существования и вызвать такой поток страданий, о котором обычный человек даже не подозревает. Эти страдания, соответствующие адским мукам области Ченид, описаны в «Книге мертвых» так: «И тогда один из Палачей-Мучителей Бога Смерти набросит тебе на шею петлю и повлечет за собою. Он отсечет тебе голову, вырвет сердце, вывернет чрево, высосет мозг, выпьет кровь; он пожрет твою плоть и изгложет кости, но ты не сможешь умереть. Хотя тело твое будет разорвано на мелкие части, оно оживет вновь. И так будет повторяться снова и снова, причиняя тебе ужасную боль и муку».

Этими мучениями удачно описывается реальный смысл опасности — расчленения целостного тела Бардо, представляющего собой нечто вроде «тонкой материи», которая образует оболочку психического «я» после смерти. Психологический эквивалент такого расчленения — явление диссоциации и ее крайняя форма шизофрения (расщепление личности). Это самое распространенное психическое заболевание связано, по сути дела, с упомянутым ослаблением умственных способностей, благодаря которому исчезает контроль со стороны сознания и открывается неограниченный простор для деятельности подсознательных «доминант».

Таким образом, переход из состояния Сидпы в состояние Ченид характеризуется опасным изменением целей и намерений сознания, отказом от устойчивого «я» и подчинением крайней неопределенности, воплощенной в хаосе форм. Фрейд продемонстрировал глубочайшую интуицию, назвав его «средоточием тревоги». Страх пожертвовать собой скрывается в глубине каждого «я» и нередко свидетельствует о слабо сдерживаемых силах подсознания, готовых вырваться на свободу. Никто из стремящихся к обретению самости не избавлен от этой опасности, поскольку то, что вызывает страх, также принадлежит самости: это подсознательная или надсознательная область психических «доминант», от которых «я» с огромным трудом, но лишь частично эмансипировалось ради достижения в той или иной степени иллюзорной свободы. Безусловно, такая эмансипация необходима и даже героична, но ровно ничего не решает: она лишь создает субъекта, вынужденного во имя самоутверждения противопоставлять себя объекту. Даже поверхностный взгляд обнаруживает, что Запад переполнен проектами по достижению этой цели. В мире объектов мы ищем и находим трудности, препятствия и врагов: мы охотно помещаем добро и зло в видимые предметы, чтобы удобнее было побеждать, наказывать и уничтожать зло и наслаждаться добром. Но сама природа не позволяет длиться этому состоянию райской невинности вечно. Всегда находятся люди, которые открывают, что мир объектов (и связанный с ним опыт) по сути своей символичен и отражает лишь то, что пребывает в самом субъекте, в его собственной сверхсубъективной реальности. Эта глубочайшая интуиция, согласующаяся с ламаистским учением, помогает нам понять истинный смысл состояния Ченид («Ченид Бардо» значит «Область Постижения Реальности»).

Согласно «Ченид Бардо», реальность, характеризующая состояние Ченид, — это реальность сознания. «Мысли» предстают здесь как нечто реальное, фантазия обретает зримые формы, перед умершим проходят жуткие видения, порожденные его кармой и направляемые «доминантами» бессознательного. Первым среди них (если читать книгу с конца) появляется всесокрушающий Бог Смерти — воплощение всех ужасов; за ним следуют 28 «злосильных» и 58 «кровожадных» божеств и богинь. Несмотря на свой демонический облик и хаотическую смесь чудовищных атрибутов, все они подчиняются определенному порядку. Божества образуют группы, в которых располагаются по четырем направлениям и различаются символическими цветами. Постепенно обнаруживается, что божества организованы в мандалы

Конец ознакомительного фрагмента.